Текст книги "Святополк II. Своя кровь"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

Ждана бегом бросилась в дом, где обе женщины, Светлана и торчинка Аграфена, уже возились у печи. Обе они имели сыновей, и Ратибор, памятуя о судьбе Люта, изо всех сил старался не выказывать неприязни к половчонку, сыну Светланы.

Ближе к вечеру задержавшийся на бывшем тиунском подворье Михаила вызвал Ждану на двор. Светлана и Аграфена понимающе кивали головами – иди, мол. Девушка пошла, но сейчас брела тропинкой между заборами как потерянная. Михаила вышагивал рядом, поглядывая на нее. В Торческе еще оставалось много пустырей. Целые концы лежали в руинах – сейчас там из-под сугробов торчали остатки печей и сухие стебли полыни и бурьяна.

– Я из похода много добра привезу, – кашлянув, нарушил Михаила затянувшееся молчание. – Коня – это обязательно. Гривны тоже… Тебе подарок. Чего тебе привезти?

– Что хочешь, – тихо отвечала Ждана.

– Хочешь, платок? Или платье боярское? А то монисто из золота! В Чернигове всего много!

– Чернигов – это же… на Руси?

– На Руси, – согласился Михаила.

– А как же можно – на своих идти? Свою кровь проливать?

– Скажешь тоже – свою! – фыркнул Михаила. – В Чернигове наш враг сидит!

– А кабы не в Чернигове? – допытывалась Ждана. – Кабы в Киеве? Пошел бы ты тогда на Киев? И на наш Торческ?

Михаила смутился, полез в затылок.

– Это не наше дело, – решительно сказал он, наконец. – Что нам князья приказывают, то мы и делаем. Ежели не мы на Чернигов – летом Чернигов на нас пойдет. Вот князья и хотят его опередить! А после и на поганых пойдем… Ждана, – он вдруг схватил девушку за локоть, притянул к себе, заглядывая в глаза, – я из похода ворочусь, брату твоему поклонюсь, попрошу тебя в жены. Пойдешь за меня?

Стиснутая его сильными руками, задыхаясь в жарких объятиях, Ждана рванулась было прочь, но серые глаза были совсем близко, и в них горел такой огонь, что девушка раздумала вырываться и запрокинула голову, подставляя губы губам Михаилы.

Он уехал на следующее утро, а еще через несколько дней, простившись с домашними и невестой, в Киев вместе с другими отчаянными парнями отправился и Нечай. Еще перед отъездом Михаила переговорил с Ратибором о Ждане, и будущие родственники уговорились, что в походе не будут терять друг друга из вида.

Весна пришла поздняя, но дружная. Никак, в две седмицы стаяли сугробы, вскрылись реки и разлилась вешняя вода. К этому времени оба войска – киевское и переяславльское – были готовы. На подмогу свои дружины прислал Изяслав Владимирович, союзные торки и берендеи также согласились участвовать в походе под началом Святополка Изяславича. По особому наказу прибыл волынский князь Давид Игоревич. За подмогу ему были обещаны уделы в Черниговской земле. Ополчение собралось такое, что великий князь, обозревая в день выхода растянувшиеся вдоль берега Днепра полки, почувствовал гордость и уверенность в своих силах. Казалось, год назад на выход в Половецкую степь он собрал меньше воинов. Дабы сподручнее было управлять ими, Святополк взял с собой сыновца Ярослава, сына убитого десять лет назад брата Ярополка.

Уговорились встретиться с Владимиром Мономахом возле Сакова, чтобы потом вместе идти на полуночь, к Чернигову. Завершались последние дни месяца березеня, небо было высокое, чистое, новая зелень покрывала землю и леса, возвращались издалека птицы, и на берегах рек уже слышались песни девушек.

Выступали сразу после Христова Воскресения. Митрополит Никифор отслужил торжественный молебен в Святой Софии. Святополк, накануне ездивший в Вышгород поклониться мощам святых Бориса и Глеба, павших заради междоусобия и попросив их оберечь Рюриковичей от нового раздора, был светел и вдохновлен. Хотя Воскресение уже миновало, он был умилен и ласков со всеми.

Сыновья прощались с отцом на красном крыльце. Как ни упрашивал двадцатитрехлетний Ярослав, Святополк оставлял его дома – блюсти в отцово отсутствие Киев. Ведь и Мономах тоже не велел старшим сыновьям уходить со своих столов. Юноша с тихой завистью косился на двоюродного брата Ярослава Ярополчича – тот был немногим старше его, но уже шел в боевой поход, хотя без удела полноправным князем не был. Оставалось надеяться, что настанет и его черед.

Ирина Тугоркановна тоже вышла проститься с мужем. Половчанка по-прежнему робела, чувствовала, что не любима мужем и что князь живет с нею только ради ее отца, могущественного Тугоркана. Хатунь была бледна и тиха, и только карие глаза горели ярко и тревожно. Поклонившись, княгиня робко прикоснулась к мужу. Святополк взял ее за худенькие плечи, поцеловал в лоб и бледные сомкнутые губы. Поцелуй его был неожиданно жарок. Ирина приникла к мужу, обхватила было его руками, отвечая – но он уже отстранил ее и шагнул куда-то вбок.

Там, среди дворни, стояла Любава. Она застыла как изваяние, прижав руки к полной груди и хрустя перстами. Губы ее, искусанные, что-то шептали. Святополк шагнул к ней и при всем честном народе обнял и поцеловал. Ирина Тугоркановна всхлипнула и отшатнулась, прячась за боярынь. Любава в свой черед обняла князя.

– Прости, если что, – шепнул он женщине.

– И ты прости меня, мой князь! – ответила Любава. Когда Святополк наконец оторвался от нее и сошел с крыльца, подходя к своему коню, многие заметили, что глаза его блестят от сдерживаемых слез. Ян Вышатич, киевский тысяцкий, неодобрительно покачал головой, но остальные не сказали ничего – Путята слишком хотел понравиться князю и не лез куда не просят, а остальные бояре были готовы простить своему господину многое.

По дороге Святополк заглянул в Киево-Печерский монастырь, преклонил колени перед гробом Феодосия Печерского. Наиболее набожные бояре и дружинники последовали за ним. Задержались они ненамного, но когда подошли к Сакову, то переяславльцы уже ждали киевлян возле города.

Владимир Мономах выехал навстречу на горячем коньке. Он был весел и полон жизни.

– Какую силищу ведем! – воскликнул он, когда князья поприветствовали друг друга. – Не устоять Олегу! Сполна за все ответит!

Глава 12

Олег не стал ждать, пока его обложат в Чернигове, как зверя в норе. От верных людей зная, какую силу собрали против него князья, он не пожелал подвергать опасности родной город. Владимир всегда позволял своим людям грабить окрестности, а теперь еще и станет науськивать дружинников и ополчение. Однажды, разозлившись на Всеслава Полоцкого, он отдал приказ сровнять с землей Менеск, не оставив в нем ни человека, ни челядина, ни скотины. Кабы не замирение; на которое был вынужден пойти сломленный такой жестокостью Всеслав, не желавший разорения своей земле, не стоять бы Менеску сегодня. Олег любил Чернигов и не хотел, чтобы он повторил его участь. Наскоро простившись с людством и боярами и наказав им стоять крепко, но беречь животы и достояние, он с дружиной, верными боярами и семьей на третий день мая покинул город и устремился на север.

Об этом Владимиру Мономаху донесли через боярина Ратибора – хотя его двор в Чернигове пустовал, нашлись бывшие его работники и холопы. Один из них, не пожалев времени и сил, отправился навстречу войску и доложил, что Олега Святославича в городе нет.

– Вот ведь лис! – возмущался тогда Владимир, придя с этой вестью к Святополку. – Струсил! Утек!

– Но и то добро, – кивал Святополк. – Он нашей силы устрашился.

– Не про то ты мыслишь, брат! Олег не устрашился. Мнится мне, он нарочно из Чернигова ушел и будет теперь против нас силу собирать. Надо его остановить!

Порешили отыскать бывшего черниговского князя и с тем выслали вперед дозоры. Опередив союзное войско, они первыми были у стен Чернигова и рассыпались дальше, ища следы Олега Святославича. За ними по пятам шли князья.

Ненадолго задержавшись в Сновске, Олег берегом реки Снови уходил в верховья Десны. Но подобно всем беглецам, которые вынуждены оглядываться и потому хуже различают дорогу, он подпустил погоню слишком близко. Единственный крупный город на его пути был Стародуб, основанный более ста лет назад, с высокими стенами, не знавшими пожаров и долгих осад. Речка Бабинка защищала его с севера, высокие стены прижимались к ней; два вала, как положено, закрывали город, а многочисленный посад означал, что в городе много жителей.

Стародубцы радостно приняли своего князя, и к тому времени, как войско подошло к его стенам, город уже исполчился, готовый к бою и осаде.

Владимир и Святополк молча взирали на крепкие, сложенные из дубовых стволов стены – леса вокруг Стародуба в междуречье Десны и Сожи были знатные, строевой лес и лодейный сплавляли в сам Киев и Переяславль. Не было сомнений, что взять город трудно. Но Олег сидел в Стародубе, и князья тоже остановились здесь.

Они не знали, что Олег успел еще из Чернигова послать гонца к Итларевичу, жившему в степи у Боняка, с просьбой о помощи. Не довольный прошлогодним выходом, Боняк сразу кинул клич, поднимаясь в поход на Русь.

Иванок на сей раз остался дома – Данила Игнатьевич не взял отрока с собой, в глубине души полагая, что вставать против половцев – куда ни шло, но тащить названого сына в княжескую междоусобицу негоже. Отрок сам не горел желанием сражаться с ничего плохого не сделавшими ему черниговцами и, хотя с печалью расстался с приемным отцом, вскоре утешился.

Княжич Мстислав Святополчич не забыл боярича. В теплые дни конца мая-травеня они вместе наехали в Берестово.

В прежние времена здесь часто живали князья – и Ярослав Мудрый, и Изяслав Ярославич, и его брат Всеволод. Стоял там и княжеский двор самого Святополка Изяславича.

Большое село Берестово располагалось на всхолмии недалеко от берега Днепра. Почти сотня добротных дворов, где жили княжьи смерды, теснилась на невысоком гладком холме, на вершине которого стоял княжеский терем. Огороженные рвом и бревенчатой стеной, каждый двор был сам по себе маленькой крепостью, где можно было отсидеться в случае замятии. Кроме самого терема здесь были конюшни, скотницы, клети для ествы и рухляди, медуши и бертьяницы, дружинные избы и гридни, каморки холопов и даже своя домовая церковка. Не так давно была основана и сейчас строилась в Берестове церковь Спаса, при которой был основан Спасо-Берестов монастырь.

Вокруг привольно раскинулись луга, где можно было гонять зайцев, а зимой травить волков, выходивших из окрестных лесов. По берегам Днепра были ловища для пернатой дичи.

В те дни было уже достаточно тепло, и Мстислав с Иванком, взяв нескольких отроков для охраны, отправились к берегу Днепра. Похожие, как братья, в своем веселье и молодости, они скоро ехали к реке.

По дороге попались рыбаки. Мокрые по пояс мужики тащили на плечах свернутую сеть, с которой на траву стекала вода, а в ее ячейках виднелась водяная трава. За ними четверо подростков несли в плетеных корзинах свежую добычу – стерлядь и лещи еще трепыхались, разевая рты. Заметив княжича с товарищами, рыбаки разом остановились. Мужики скинули сеть с плеча и склонились в поклоне, опускаясь на колени. Подростки не спеша последовали их примеру – уж больно любопытно им было поглядеть на ровесников в богатых одеждах на красивых конях.

– Вы чьи? – спросил Мстислав.

– Великого князя Святополка Изяславича люди, – ответил, разгибаясь, старший. – Рыбки к твоему столу наловили.

– Стало быть, ушица будет к вечеру? – улыбнулся Мстислав, по примеру отца слегка поглаживая еще шелковистый, по-юношески гладкий ус. – Добро. Несите на княжий двор!

Рыбаки снова склонились в поклоне, и Мстислав первым тронул коня, проезжая мимо. Мужики выпрямились и затопали дальше только после того, как их миновал последний всадник.

На берегу реки было хорошо. Звенел первый комар, кат кая-то мошкара вилась над водой. В густом кустарнике друзья разделись и, оставив отроков стеречь коней, попрыгали в воду.

Но скоро полезли обратно – было еще холодно, и они растянулись на траве. Мстислав, натянув на мокрые чресла исподние порты, исподтишка разглядывал костистые плечи Иванка – на одном из них до сих пор оставался косой розовый след от половецкого удара. Плеть тогда рассекла одежду и кожу до мяса.

– Откуда это у тебя? – спросил он вдруг.

Иванок вздрогнул, снова ощутив себя Лютом, половецким рабом.

– Я в полоне был три лета назад, – не сразу ответил он. – Мы в Киев скакали, когда на поганых наткнулись. Меня через всю степь прогнали.

– Лютовали половцы?

– Сильно. Один мой друг был торчин, так они его к хвосту конскому привязали и по земле проволокли. А потом меня хан взял. Я у него за конями ходил…

– А бежать? Бежать пытался?

– Кто бежал, они ловили да калечили – пороли кнутами, жилы подсекали, на щеку клеймо ставили. Я одного такого видел… Да и не больно-то зимой побегаешь – холодно, голодно, волки кругом, а следы твои издалека видать.

– Значит, так бы и остался у половцев? Навсегда? Иванок долго молчал, прежде чем ответил негромко:

– Не ведаю. Может, и остался…

– А я бы побежал! – беспечно заявил Мстислав. – Не смирился бы!

Солнце светило, бросая сквозь листву слепящие глаз яркие блики. Издалека донесся девичий смех и веселые взвизги. Услышав их, княжич встрепенулся, как молодой конь:

– Пошли, глянем?

– А вдруг русалки? – засомневался Лют.

– Брось! Русалки только вечером и ночью показываются, а сейчас белый день… Девки, должно, купаться пришли.

Он вскочил, торопливо натягивая рубашку и подпоясываясь. Иванку не хотелось идти к девкам, но он знал, что нельзя отставать от князя. Они оба были молоды и в начале своей дружбы видели залог будущего: Мстиславу – быть князем, а Иванку – боярином при нем.

Приятели быстро оделись и крадучись поспешили в ту сторону, откуда доносились девичьи голоса. Прячась за кустами, они сумели подобраться совсем близко.

Пятеро девушек, совсем юных и действительно чем-то похожих на русалок, брызгались возле берега. Они скинули поневы и красовались в одних рубахах, которые намокли и плотно облегали стройные девичьи ноги. Купаться покамест было холодно, да и нельзя, чтобы не обидеть Водяного небрежением обычаев, и девушки только бродили по мелководью, весело щебеча о чем-то своем.

Мстислав улыбался, глядя на их свежие лица, на горящие задорным огнем глаза. Подмигнув Иванку, он уже выпрямился, чтобы шагнуть к девушкам, как вдруг сверху, с высокого днепровского берега, послышался крик:

– Княже! Дым!

Девушки мигом оставили веселье и беготню и с визгом кинулись к разложенным на траве поневам. Мстислав, забыв про девчонок, бросился к отрокам, птицей взлетел в седло поданного коня и вытянул шею.

Внизу по течению Днепра в небо поднимались столбы темного дыма.

– Горит что-то!

– Должно, знак какой!

– Никак, поганые опять пришли? – переговаривались позади отроки.

Мстислав ударил коня по бокам:

– В Берестово!

Девушки уже бежали домой, сверкая пятками из-под подолов. Всадники сразу обогнали их и наметом влетели в распахнутые ворота.

Там княжича ждал гонец. Усталый конь поводил впалыми боками, а наполовину седой мужчина, по виду ремесленник, неловко поклонился, когда Мстислав осадил коня перед ним.

– Княже, – хрипло выдохнул он. – Беда! Два дня назад пришли поганые под Переяславль, Устье пожгли, народ в полон угнали. Я сам едва спасся!

Мстислав тревожно обернулся по сторонам. Он был готов всерьез считать себя князем, едва отец выделит ему удел, но не подозревал, что уже сейчас ему придется принимать взрослые княжеские решения.

– В Переяславле ведают о беде? – спросил он.

– Уж проведали, – вздохнул ремесленник. – Полыхало знатно… А теперь они на Киев повернули!

Со всех сторон к гонцу стекались дворовые люди. Услышав про беду, мужики мрачнели, чесали затылки. Среди Женщин послышался плач и причитания.

– Как зовут? – вдруг обратился Мстислав к ремесленнику.

– Гурятой, – отозвался тот. – Горшечник я.

– Добро. Благодарствую за весть, Гурята-горшечник… Здеся от поганых мы не отобьемся, а к Киеву уйти успеем, – сказал Мстислав.

Мстислав и Иванок за ним по пятам взбежали на стену, опоясывающую княжой двор. Отсюда, с надвратной башенки, были хорошо видны дали. Поля, луга, перелески, чистое синее небо – и клубы дыма, поднимавшиеся вдали. Это наступали половцы.

Берестово ожило. Люди сорвались с места, забегали. Кто-то кинулся со двора упредить сельчан.

– Княже! Княже!

Мстислав обернулся. К ним быстрым шагом поднимался отцовский младший боярин Никита Малютич. Уезжая, Святополк поручил Никите заботу о младшем сыне.

– Княже! – Боярин коротко поклонился. – Изволь собираться – не ровен час, поганые подойдут. В стенах киевских укроемся от беды. Великий князь гневаться будет, коли ты в беду попадешь.

Мстислав посмотрел вдаль. Дым уже почти растворился в небе, только остатки его темных клубов ветер относил в сторону.

– Не сегодня-завтра поганые тут уже будут, так надо их опередить, – продолжал увещевать боярин. – Затворимся за стенами, ополчимся – нас и не возьмут. А тем временем гонца снарядим до великого князя!

– Позволь мне пойти, княже! – вдруг взмолился Иванок, цепляясь за локоть Мстислава. Тот с удивлением посмотрел на приятеля.

– Ты? Гонцом к отцу?

– Дозволь! Иль кого хошь со мной пошли… Мстислав нахмурился.

– После поговорим, – отмолвил он и поспешил вниз со стены.

Княжье подворье кипело. Люди собирали пожитки, и княжичу не оставалось ничего другого, кроме как отправиться в Киев.

В город уже примчались гонцы с низовьев Днепра, поведали народу о беде. Во всех церквах звонили колокола, улицы были запружены народом – жители Подола перебирались под защиту крепких каменных стен. Мстислава встретили в княжьем тереме. Там уже. распоряжался Ярослав Святополчич. Оставленный стеречь город боярин Путята Вышатич властно, с тревогой заглядывал ему в глаза.

– Что повелишь, княжич? – вопрошал он.

Ярослав и Мстислав при встрече только раз встретились глазами, словно угадали мысли друг друга.

– Гонца надо слать к отцу, – сказал Мстислав, и Ярослав кивнул. – А самим – затвориться во граде, оборужиться и ждать поганых.

По дороге из Берестова Иванок все больше молчал, то и дело оборачиваясь назад, словно половцы шли по пятам. Оказавшись за стенами города, ступив на княжье подворье, он успокоился, малость перевел дух, но едва услышал про гонца, опять рванулся вперед:

– Позволь мне с вестью скакать!

– С вестью скакать боярину Никите Малютичу! – твердо сказал Ярослав. Стоявший чуть в стороне молодой боярин улыбнулся, кланяясь и прижимая руку к сердцу. – Бери с собой людей, Никита, и спеши к великому князю. Передай – половецкую силу ждем! А ты, Путята Вышатич, пойдем со мной. И сразу накажи, чтобы прочих нарочитых мужей киевских призвали ко мне. Совет держать будем!

Братья ушли широкими решительными шагами молодых князей, уверенных в себе и своих силах. Юноши надеялись на помощь и добрый совет отцовых бояр и старых киевлян и на войска своего отца.

Иванок заметался на широком дворе, куда как раз въезжали и разворачивались возки с княжеским добром из Берестова. Многое из-за спешки пришлось оставить на княжьем дворе, но все равно возки заполнили чуть ли не весь двор. То и дело уворачиваясь от коней, колес и холопов, Иванок нагнал боярина Никиту уже у самых ворот. Тот спешил к себе домой передать, что уезжает с княжеским наказом.

– Никита Малютич, я с тобой! – закричал он, цепляясь за рукав боярина.

Никита знал этого высокого крепкого отрока как сына Данилы Игнатьевича и приятеля молодого княжича, поэтому только удивленно поднял брови:

– Куда еще?

– К князю, в войско! Не могу я тут сиднем сидеть! Да и отец мой там – ему небось полегче будет, когда я при нем окажусь!

– А не молод ли ты для такого дела?

– Я с князем Святополком в прошлую весну на поганых ходил! – воскликнул Иванок. – Бери меня с собой, боярин!

В его голосе прозвенел приказ. И Никита Малютич беззлобно хмыкнул, пожимая плечами:

– Добро, отрок. Хотя не пожалует меня за то боярин Данила!..

Гонец ушел к князьям, в Черниговскую землю, а Киев затворился наглухо. Спешно вооруженные люди, боярская дружина, ремесленники, смерды и немногочисленные княжеские слуги, оставленные в городе на всякий случай, ждали прихода врага. Братья-княжичи то и дело поднимались на стену, глядя в низовья Днепра.

Но – обошлось. Ни затаившиеся на стенах киевляне, ни утекшие с княжичем берестовцы не ведали, что дымы означали, что молодой и потому легкий на подъем хан Курей, незамеченным пройдя мимо крупных городов и спалив лишь две дозорные крепостцы между Корсунем и Роденем, накинулся на устье Трубежа, сжег и пограбил окрестности Чучина и Зарубы, открывая прямую дорогу на Переяславль идущим позади него старшим ханам.

Боняк приходился Тугоркану Степному Змею дальней родней по любимой жене хана – владыки кипчаков то и дело женились на дочерях и сестрах друг друга, дабы создать союзы против какого-нибудь третьего хана или просто заручиться покровительством могущественного соседа. Одна из младших жен самого Боняка приходилась двоюродной сестрой матери юного Итларевича, того самого, которого целую зиму скрывал у себя в Чернигове Олег Святославич. Юноша сейчас ехал рядом со старшими ханами – впереди были сам Тугоркан и Боняк, за ними следом ехали сын Тугоркана Ехир и Итларевич.

Боняк сердито смотрел по сторонам. Они уже целый день шли по землям урусов, сторожи доносили, что совсем рядом, за вон теми перелесками или на берегу вон той реки стоят урусские села, где воинов ждет добыча – рабы, скот, рухлядь. Но Тугоркан упрямо ехал вперед. Несколько дней назад он отправил вперед одного из младших ханов, Курея, и тот клялся Тенгри-ханом, что проложит для степных владык прямую дорогу на Переяславль.

– Куда мы идем? – ворчал Боняк. – В той стороне, как сказали мои воины, лежит прекрасный урусский город. Они захватили пленника, и тот сказал, что город называется Родень. Мы могли бы его взять…

– С этой земли почти нечего взять! – ответил Тугоркан. – Ты видел те три деревни, мимо которых мы прошли? В одной было три дома, в другой пять. На трех руках хватит пальцев, чтобы подсчитать взятых пленных. А добра, а скота? Мы не взяли почти ничего. Я не думаю, чтобы в городе было больше добра. Мы потеряем время. В Сакове есть человек – родом торк, но служит нам. Он передал мне, что киевского и переяславльского коназов нет – они ушли куда-то на север и вернутся не скоро…

Боняк так и подпрыгнул в седле. Был он невысок ростом, но худощав и жилист, и если бы не многочисленные морщины и язвы на лице, казался юношей, ибо даже борода и усы у него были слишком жидкими для половца.

– Но если в Киеве нет коназа, то что нам мешает напасть на город? – воскликнул он. – Прошлым летом я уже был возле Киева. С ханом Туглеем мы сожгли один урусский город, он запирал вход в Киев. – Боняк не хотел сознаваться, что этот город, Юрьев, им не удалось взять в течение почти двух месяцев и спалили его только потому, что сами жители оставили его. – Теперь нам ничто не помешает подойти к Киеву и взять его!

– Нет! – Тугоркан так стремительно развернулся в седле, что крупный, захваченный у угров караковый жеребец его невольно сбился с шага и захрапел, задирая голову. – В Киев мы не пойдем.

Его тяжелый взгляд встретился с прищуренными глазами Боняка. Тугоркан был могуч и широк в плечах, как все в роду хана Шарукана. Несмотря на немолодой возраст, Тугоркан еще сохранял силу и крепость в руках, цепко сидел на коне и метал на скаку аркан. Он слегка шевельнул рукой – и Боняк скорее почувствовал, чем увидел, как справа и слева от него выросли нукеры-телохранители. Но он заметил только Ехира, сына Тугоркана, который потянул из ножен саблю, и поспешил пойти на попятную.

– Я совсем забыл, что это ты, Степной Барс, ведешь наших воинов на урусов, – улыбнулся он. – Но объясни мне тогда, почему мы сейчас проходим мимо урусских сел и городов и не трогаем их?

– Мы должны прийти к урусскому городу Переяславлю, – невозмутимо отвечал Тугоркан, покусывая длинный, наполовину седой ус. – Нас звали туда. Именно там лежит земля коназа, убившего наших братьев.

Итларевич, поняв, о ком идет речь, выдвинулся с конем вперед. Боняк обернулся на юношу и тихо вздохнул.

– И все-таки, великий хан, Киев богатый город, в нем много добычи…

– Там живет моя дочь, – коротко ответил Тугоркан. – Мой тесть не звал меня, но если от него приедет человек, я пойду ему на помощь.

Боняк понял все и замолчал. Но белокаменный Киев, который он видел мельком когда-то давно, в юности, когда приезжал к Всеволоду Ярославичу заключать мир, все стоял у него перед глазами. И Боняк знал, что не успокоится, пока не вернется под его стены. Только бы об этом не проведал Тугоркан!

Устье встретило ханов пепелищем, над которым уже перестал виться дымок. Небольшая крепостца сгорела дотла, оставив по себе только превратившиеся в угли остатки деревянной стены, неглубокий, забросанный обломками обгорелых бревен ров и на пепелище десятка три-четыре печей. Маленькая церквушка была единственным зданием, которое уцелело, да и то потому, что там устраивался на ночлег сам хан Курей. Но в ней остались нетронутыми только стены и крыша – все остальное было разобрано или уничтожено.

Проезжая мимо пепелища, Тугоркан кивнул Итларевичу:

– Смотри, отрок! Скоро таким станет и город, где принял смерть твой отец!

Юноша порывисто кивнул головой. В глазах его загорелся огонек.

– Великий хан! – воскликнул он, поравнявшись с ним. – Дозволь мне самому вести воинов в бой! Я хочу сразиться с каганом урусов один на один!

– Кагана нет в городе, – ответил Тугоркан. – Но я обещаю тебе – ты обагришь свою саблю их кровью и отомстишь за отца.

Орда хана Курея стояла уже на том берегу Трубежа, указывая, где здесь брод. Сам Курей, румяный, молодой, красивый, как девушка, замер на прекрасном вороном жеребце иод своим стягом в окружении нукеров. Он был виден издалека, и именно к нему подъехал Тугоркан, едва переправился через реку.

– Да будет благосклонен к тебе Тенгри-хан, о великий Тугоркан! – приветствовал его Курей. – Да дарует он твоим саблям победу над урусскими собаками!

– Да будет благосклонен Отец-Небо и к тебе, Курей-хан, – кивнул тот. – Что происходит на землях урусов?

– Все спокойно, мой хан, – улыбнулся Курей. – Я сжег посады двух городов, которые стоят неподалеку. Под каждым стоит по два моих тумена, сдерживая урусов. Еще два тумена я выслал вперед, разведывать дорогу к Переяславлю. Остальные со мной. Они ждут твоего слова, великий хан!

– Так вот тебе мое слово! – Тугоркан даже приподнялся на стременах. – Сегодня же мы идем на Переяславль! Собирай своих людей!

Гнусаво запели трубы. Вежа половцев, которые, зная, что поход еще не кончен, не расседлывали коней и ждали только мига, чтобы вскочить в седло, ожила. Те, кто лежал за земле, вскакивали и садились на коней, жевавшие вяленое мясо бросали куски наземь и вытирали жирные пальцы об одежду, игравшие в кости оставляли игру и спешили строиться. Костры затоптали мигом, кибитки, где было свалено добро и лежали пожитки самого Курей-хана, развернули цепью. Пронзительно закричали сотники и темники, и несколько гонцов, не жалея коней, поскакали к броду – передать приказ хана стоявшим под стенами Чучина и Заруба туменам.

На другой день объединенные силы трех ханов подошли к Переяславлю. Город заранее узнал о приходе половцев – не зря же горело Устье, своей смертью предупреждая остальную землю о нависшей опасности! Ближние села успели собраться и уйти под защиту крепостных стен, посад тоже перебрался внутрь, и половцам достались пустые избы, где можно было отыскать разве что забытую рухлядь или, если вскопать землю за огородами, удавалось вырыть мешок-другой припрятанного до новины зерна. Остальное поселяне забрали с собой подчистую.

Тугоркан встал под городом, а Курей пустил своих воинов на добычу. Со стен города оставленная Владимиром Мономахом дружина смотрела, как мечутся враги, как одна за другой загораются избы, клети и бани. Некоторые жили в посаде и невольно следили взглядом – зажгли его двор или еще нет.

Юный Итларевич замер на коне, жадными глазами глядя по сторонам. Злые слезы чуть не хлынули у него из глаз, когда он узнал проход между валами – именно там прошлой зимой он проезжал вместе с отцом и ханом Китанем. Именно в той стороне был разбит их стан. Туда урусский каган велел принести угощение, прислал заложником сына Святослава – мальчика лет десяти от силы. Они обменяли его на хана Китана…

– Я ворвусь в этот проклятый город, отец! – прошептал он, сжимая кулаки. – Я снесу голову тому мальчишке-урусу! О, только бы даровало мне небо силы и удачу встретиться в бою с самим переяславльским каганом!

Несколько дней спустя начали возвращаться с зажитья тумены хана Курея. Они вели добычу – гнали пленных, небольшой табун коней, стадо коров и овец, на трех телегах везли как попало сваленное добро. У многих беев топорщились переметные сумы, куда они запихивали кое-что для себя. Но Курей не сердился на людей. Самое главное – полон и скотину – за пазуху не спрячешь. А этих пригнали так мало, что, кажется, в Устье взяли больше добычи.

– О мой хан! – Гиргень-бей, водивший тумен по окрестностям Переяславля, поклонился в седле. – Эта земля как будто вымерла! Мы нашли три деревни, но все они были брошены жителями. Люди сыскались только в четвертой, да и то она стояла в роще – если бы не острые глаза одного из моих воинов, мы бы нипочем не нашли ее.

Остальные тумены, возвращаясь, подтверждали слова Гиргень-бея. Переяславльская земля была либо скудна людом, либо все ее жители успели укрыться в лесах, куда настоящий степняк носа не сунет без крайней нужды, либо успели укрыться в городах за крепкими стенами.

Эти соображения Курей передал Тугоркану.

Тот расположился вольготно – занял один из самых больших домов в подоле, отдав соседние дома другим ханам и своим приближенным, так что целый конец был волей судьбы спасен от пожаров. С возрастом Тугоркан все более ценил роскошь, и сейчас в доме все было застелено коврами, стояли лари с рухлядью. Увешанные украшениями молодые рабыни неслышными шагами скользили мимо, прислуживая развалившемуся на шелковых подушках Тугоркану, его сыну и обедавшему у великого хана Боняку. Юный Итларевич дни и ночи проводил вблизи крепостных стен Переяславля, глядя на них гневными и жадными глазами.

Хану Курею поднесли пиалу, в которую рабыня плеснула немного айрана. Он сделал глоток, покосился на девушку. Хороша уруска, жаль, что не принадлежит ему!

– Так что ты сказал? – подставив свою чашу ее ловким рукам, произнес Тугоркан.

– Великий хан, окрестности обезлюдели! Урусы разбежались…

– Они испугались нас! – усмехнулся Ехир, хлопнув ладонью по колену. – Никто не может устоять перед ратями моего отца!

– Но у нас мало добычи! Если мы не возьмем города, воины начнут роптать! Мы прошли уже много верст по земле урусов, но ничего не нашли, кроме двух-трех деревень и брошенных селений!