Текст книги "Святополк II. Своя кровь"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Чем ближе подходил день похода, тем тревожнее было на душе Иванка. И однажды, не выдержав, он заехал на княжеский двор.

С княгиней он с того дня виделся несколько раз, в том же саду. Где искать Ирину Тугоркановну в палатах, он не ведал. Да и нужно ли – не понимал, чувствуя лишь, что не может просто так уехать.

Навстречу вылетела сенная девка, едва не ткнулась носом юноше в грудь:

– Ой!

– Мне… княгиню бы, – осторожно попросил Иванок. – Где она?

Девка ожгла его горячим взглядом, улыбнулась, откидывая на спину толстую косу. Но красивый парень не ответил улыбкой, не коснулся взором гибкого стана, и она обиделась.

– Пожди, позову, – сказала и ушла, поводя плечами. Иванок задержал дыхание, прислонясь к стене. Хотелось бежать отсюда, пока не заметили, не осудили, не донесли князю и всему свету. А там что будет – не хотелось думать от страха. Но сюда его влекло сильнее страха осуждения и боязни греха.

Ирина Тугоркановна вышла ему навстречу и замерла у дверей, хватаясь руками за грудь. Круглое лицо ее побелело, вишнево-карие глаза расширились, губы дрогнули.

– Пришел, – прошептала она. – Сам пришел… Иван! Юноша успел только выпрямиться – в следующий миг княгиня бросилась ему на грудь. Она была ниже его на целый вершок, прижалась щекой к плечу, но тут же отпрянула, запрокидывая голову. От близости живого женского тела закружилась голова, исчез страх. Иванок несмело обнял ее стан.

– Пришел. – Ирина провела рукой по его темным кудрям, перебирая пальцами. – А я так ждала, так боялась…

– Мы в поход уходим, – сказал Иванок. – На Волынь. Отец мой приемный идет, я с ним.

– Ой! – громко сказала княгиня. – Когда?

– На неделе.

Ирина Тугоркановна вдруг покачнулась и повисла на шее Иванка, пряча лицо у него на груди.

– Ой, горе-то какое! – застонала она; – Ой, да за что же! Плечи ее затряслись от слез.

– Не надо, княгиня, не плачь, – смущенно выговорил Иванок, тревожно озираясь на дверь – а ну как войдут любопытные холопки. – Не тужи прежде времени!

– Боюсь я за тебя. – Ирина выпрямилась, утирая слезы. – Сон видела страшный – стрелы летают, как тучи воронья. И одна, самая острая – как вопьется!.. В грудь, вот сюда. – Она коснулась пальцами. – Береги себя, Иван!

– Постараюсь, – смущенно улыбнулся он.

– А помнить обо мне будешь? – жадно допытывалась княгиня.

– Б-буду, – кивнул он.

Она вдруг обхватила его за шею руками, прильнула всем телом и горячо поцеловала в губы. Зажмурившись, Иванок едва не оттолкнул княгиню, но губы ее были сладки – слаще вишен в княжеском саду.

Где-то хлопнула дверь, и они отпрянули друг от друга, разом смутившись и покраснев. Княгиня потупила взоры, теребя узорный пояс. Иванок не знал, куда деваться. На губах еще жила сладость княгининого поцелуя, но в душе уже волной поднимался ужас – что же он наделал!

– Мне… идти надо, – выдавил он наконец. – Не то хватятся…

Княгиня вдруг вскинула руки к своему убрусу, завозилась в украшениях очелья и, отцепив, вложила юноше в ладонь серебряную серьгу с алым камнем:

– Вот. Прими на память. При себе носить будешь – моя душа тебя в беде оборонит, спасет от меча и копья. А коли коня напоишь через это серебро, добрый конь тебя не выдаст, от любой погони унесет. Обещай вернуться? – Она умоляюще заглянула ему в глаза.

– Обещаю, – кивнул Иванок, крепко сжимая серьгу в кулаке. Последний раз коснулись его щеки теплые мягкие губы – и княгиня убежала прежде, чем юноша попытался ее задержать.

Глава 22

Святополк вышел из Киева скорым шагом, ведя киевскую дружину. Возле Любеча к нему присоединился первенец Давыда Святославича Черниговского – Святоша Давыдич, ровесник Ярослава Святополчича, но нравом тихий и кроткий, много читающий и любивший более всего на свете слушать церковное пение. Его послал на подмогу великому князю отец от имени всех Святославичей. Святополк вел с собой обоих своих сыновей, Мстислава и Ярослава, чтобы в случае удачи отдать им во владение Волынь, и понимал, к чему клонит нежданной помощью Давыд Святославич: братьям Святославичам по Любечскому устроению достался самый маленький удел, и они хотели расширить его. Совет дал явно Олег Святославич, которому тесен был Новгород-Северский.

Перво-наперво Святополк послал гонцов в Перемышль и Теребовль к братьям Ростиславичам сказать им, что идет войной на их обидчика Давида Игоревича и просит с ними мира. Братья ответили согласием, и, двигаясь вверх по течению Припяти, которая в этом году замерзла раньше обычного, полки вышли к Берестью – приграничному с Польской землей городу, встав на левом берегу Западного Буга, откуда Святополк послал к польскому королю старшего сына Ярослава с боярами с дарами – заключить с ляхами мир против Давида.

Волынский князь с нарастающей тревогой следил за киевским князем. Услышав от верных людей о выходе полков из Киева, он был уверен, что Святополк Изяславич сразу пойдет на него, но тот сперва несколько времени простоял в Турове, ожидая, пока воротятся гонцы от Ростиславичей, а потом двинулся вдоль Припяти в сторону Берестья. Это уже испугало Давида Игоревича, и он сам, с сыном и племянником, с оставшимися боярами и дарами кинулся к Володиславу Герману просить мира и защиты.

Он спешил как только мог, но когда прибыл в Мазовию на встречу с королем, тот уже принял посольство киевского князя и получил от него немалые дары и почти сотню гривен золота.

Володислав Герман с некоторым удивлением принял Волынского князя. Давид Игоревич прискакал нанимать войска и поднес за них положенную плату – пятьдесят гривен золота, а также другие дары. Король принял их и долго слушал речи гостя. В уме польский король мысленно считал и складывал, прикидывая, во что выльется этот двойной союз. Оба князя ему заплатили за помощь, и он понимал, что выгоднее стать посредником. Выслушав Давида Игоревича, Володислав Герман предложил ему идти вместе с ним к Берестью к Святополку Изяславичу.

– Ступай, князь, с нами в Берестье, – сказал он. – Меня зовет на снем Святополк Киевский. У вас с ним вражда. Коли придешь со мной, я попробую вас умирить.

Давиду Игоревичу не оставалось ничего другого, как согласиться.

И вот они встали на двух берегах реки: на левом раскинул походный стан Святополк Изяславич, на правом собрались польские полки и дружина Давида Игоревича. Выпал снег, река покрылась льдом. Дозорные, проезжая берегами рек, разглядывали людей в чужом стане, в ясную погоду слышали даже отголоски чужих речей.

Оставив Давида в своем шатре дожидаться решения, Володислав Герман первым выехал на лед Буга. Гнусаво пропели трубы, и навстречу ему, осторожно правя конем, по заснеженному склону в сопровождении сыновей, набольших бояр и десятка отроков двинулся Святополк. Заранее упрежденные о начале сговора, оба войска выстроились на берегах реки. Многие надели брони и шеломы, вооружились, но надеялись, что до брани дело не дойдет – с ляхами киевляне не ссорились.

Киевский князь и польский король поравнялись, поприветствовали друг друга. Из уважения к соседу. Святополк повел свою речь на польском языке, который еще худо-бедно помнил из юношеских скитаний по Европе.

– Слово у меня к тебе, кнес, – прямо начал он. – Не желая войны с твоим народом, я пришел, чтобы заключить с тобой мир. Неспокойно на Руси – в прошлом году сосед твой и мой Давид Игоревич Волынский заманил к себе и ослепил двухродного сыновца моего, князя Василька Ростиславича Теребовльского. За то был он осужден князьями, и властью великого князя киевского я решил наказать преступника, поднявшего руку на своего кровного родича. Посему и вышел на него войною. Но дабы не ушел он от кары, хочу сказать тебе, брат Володислав, чтобы не слушал ты его льстивых речей, когда станет звать тебя на войну, не принимал его даров и его самого не пускал на порог. А за то ты от меня еще получишь дары великие…

Володислав Герман хитро прищурился, глядя на тускло блестящие снега. Он знал об ослеплении Василька Теребовльского от своих людей и втайне радовался этому, ибо строптивый и горячий молодой князь мешал ему завоевать Галицию. Если бы не Давид Игоревич, прошлой зимой Польша была бы втянута в войну.

– Я слышал о том, что сотворилось на Руси, – кивнул лях. – Жестокое дело свершилось.

– И за эту жестокость мы должны покарать того, кто пролил кровь!

– Да поможет вам Господь, – Володислав перекрестился, – ибо Он все зрит и дарует победу правому.

– Думаю, мы поняли друг друга? – прищурился и Святополк. – То дело наше, русское. Нам его и решать, а Господь нам поможет.

– Ты сказал, князь-брат, что вся Русь осудила Волынского князя?

– Вся. Братья мои Владимир Всеволодович Мономах и Давыд и Олег Святославичи то подтвердили и порешили покарать его.

– Владимир Мономах…– Польский король задумался. Он не понаслышке знал о силе и воинской удаче переяславльского князя. Ежели он встанет на сторону Давида Игоревича, Мономах двинет свои полки на Польшу. К нему присоединятся остальные князья и не оставят от ляшской земли камня на камне. Право слово, тут пожалеешь, что радовался ослеплению теребовльского князя! С ним одним как-нибудь управились бы, а со всей Русью – нет, никогда!

– Владимир Мономах не идет на войну, – сказал Святополк, чем несказанно успокоил Володислава Германа. – Но я собираю войска и уже послал гонцов по своим городам и к братьям-князьям. Когда я уйду от Берестья, мы совокупимся и вместе двинемся на Волынь. Но прежде мы заключим с тобой мир.

Польский король торопливо подсчитывал в уме, прикидывая, как лучше поступить. Решив, что король собирается начать торг и обсуждение условий мира, Святополк хлопнул в ладоши. Тотчас ждавшие позади бояре поравнялись с князьями. Они везли дары для самого короля и его приближенных.

В ларцах были сложены гривны золота и серебра, искрились слегка припорошенные снежком шкурки лисиц, соболей, волков и рысей. Отдельно вынесли богатую с позолотой броню работы лучших киевских оружейников.

Володислав Герман был уже немолод, раздался вширь, и с первого же взгляда было ясно, что дорогая броня ему маловата. Святополк, с ревностью следивший, как гривны и меха уплывают в чужую сторону, затаил дыхание, ругая оружейников и боясь, что из-за такой малости все может расстроиться, но польский король был находчив. Спешившись, он встряхнул броню на руках, примеривая на глаз, а после оглянулся и кивнул худенькому стройному юноше со светлыми глазами, чьи щеки тронул пушок первой бороды:

– Болеслав, вот тебе достойный дар!

Юноша приблизился, почтительно и внимательно оглядел броню, улыбнулся, тихо благодаря.

– Сын? – угадал Святополк.

– Сын. Наследник короны, – гордо ответил Володислав Герман. – Я становлюсь стар, а он еще молод, ему только шестнадцать лет.

– Хм, моей старшей дочери Сбыславе всего тринадцать, – ответил Святополк.

Володислав Герман пристально посмотрел на киевского князя. Тот ответил таким же взглядом, оценивающе окинул взором юного Болеслава. И в этот краткий миг они оба поняли свою выгоду.

– Зело молода княжна Сбыслава, – сказал Володислав.

– Молода, но расцвела уже, – отозвался Святополк. – Жениха ищу ей достойного. Твой сын, вижу я, молодец хоть куда!

Болеслав скромно потупился. Отец не заговаривал с ним еще о женитьбе, и он не ведал, как себя вести.

– Молод он еще жениться. Борода не отросла покамест! – твердо сказал Володислав. – Вот повзрослеет, тогда и поглядим…

– Моя дочь тоже пока не просватана, поскольку мала. Тоже жду, пока в возраст войдет. Но за твоего сына отдам ее через несколько лет, и с приданым богатым!

Володислав Герман расплылся в улыбке. Отправляясь к Берестью, он и думать не мог, какой выгодный союз обретает. Породниться с Русью, тем самым укрепить границы – что может быть лучше. Рядом Венгрия – в случае чего русичи помогут выстоять. Да и от германцев помогут отбиться.

Давид Игоревич не имел дочерей и не мог предложить такого союза, но если бы и отдал руку дочери или сыновницы польскому королевичу, то связываться с опальным для всей Руси князем Володиславу было неохота.

Позже князья долго разъезжали вдвоем по льду Буга, наезжали в Берестье, где пировали в покоях Святополка, празднуя помолвку своих детей. Уговорились, что княжна Сбыслава будет отдана за Болеслава два-три года спустя, когда войдет в возраст и когда закончится наконец вся эта волынская замятия. Будущие родственники обменялись грамотами, из стана Володислава были спешно посланы гонцы в Мазовию за дарами жениха для невесты, а сами Святополк и Володислав сели обсуждать условия мира.

Радуясь, что выгодно пристроил дочь и обеспечил себя союзниками, Святополк соглашался почти на все условия Володислава, тем более что он особо ничего не просил. Не ходить на Польшу войной – пожалуйста. Не звать ее против Давида Игоревича – тоже добро, при условии, что сами поляки не пойдут за волынского князя в бой.

О волынском князе в те дни почти не заговаривали. Иногда вспоминая о госте, Володислав Герман пробовал отговаривать Святополка от войны, но тот стоял твердо – Давид Игоревич должен быть наказан за совершенное зло. На том переговоры и закончились.

Польский король возвращался в свой стан в последний день в отличном настроении. Только что доставили дары для будущей невестки и были от ее имени приняты Святополком. Ляхи обещали, что назавтра же свернут стан и уйдут к себе, не переходя границ Руси, а русичи в свой черед не пойдут на Польшу.

Давид Игоревич, живший эти дни то тревогой, то надеждой, ждал Володислава возле его шатра и, отстраняя бояр, шагнул королю навстречу.

– Что порешили, великий кнес?! – воскликнул он. Володислав Герман взглянул на волынского князя, словно с трудом припоминал этого человека.

– О чем ты? – спросил наконец.

– Что порешили со Святополком Киевским? Не будет он воевать против меня?

– А… Не слушает меня Святополк! – махнул рукой король. – О своем твердит: «Пойду да пойду войной». Я уж и так, и эдак, и дары сулил – готов, мол, уже и назад не поверну!

– А ты, кнес?

– Что – я? Меня ты звал мирить тебя – у меня мира не получилось, и я ухожу домой. А не то супротив меня киевский князь полки выдвинет! – И Володислав прошел к шатру.

Давид Игоревич догнал его на пороге, ухватил за полу плаща.

– А мне? Что мне прикажешь делать, кнес? – выкрикнул он.

Король остановился, поморщившись от его крика. Хотелось позвать стражу и вышвырнуть его вон. Но сдержался, и голос его зазвучал успокоительно.

– А ты ступай к себе в вотчину и живи там, – сказал он. – Ну а ежели, на тебя пойдут полки великого князя, я приду и помогу. Сейчас же не зови – не пойду на войну. Я пока не готов. Ты меня на что звал? На снем! – повторил он. – Вот я со снема домой еду и тебе то же советую. А боле не мешай мне!

Рванув полу плаща из рук волынского князя, Володислав Герман ушел в свой шатер. Давид Игоревич остался один, понимая, что ему в самом деле ничего больше не остается.

На другой день ляхи собрали стан и ушли восвояси. Давид некоторое время сопровождал короля, пытаясь уговорить его дать хоть малую помощь, но потом смирился и повернул назад.

Святополка Изяславича возле Берестья уже не было, и волынский князь без помех воротился к себе во Владимир. Скоро туда стали доходить вести, что киевский князь ушел недалеко, остановился в Пинске и стал собирать туда войска, посылая тиунов и бояр в Берестье, Туров и Поросье. Потом перебрался в Дорогобуж, где к нему должны были присоединиться рати, и уже оттуда в начале зимы через Зареческ, Пересопницу и Чемерин двинулся ко Владимиру-Волынскому.

Он появился под стенами города, обложив его со всех сторон. Заранее зная о его подходе, Давид затворился в граде с дружиной и посадским ополчением, а Святополк спокойно занял предместья, устроился на жительство в терему одного из бояр и приготовился вести осаду, посылая свои войска в зажитье по окрестностям города.

Давид со смешанным чувством тревоги и нетерпения посматривал на вражеский стан. Он знал, что со Святополком идет большая сила, что он поднял не только всю Киевскую землю, но и взял небольшие дружины из Переяславля и Чернигова. Однако сейчас, глядя на многочисленные дымы, суетящихся воинов, слушая далекий гомон стана, он понимал, что великий князь привел под стены немалую силу. Хоть и велик был посад во Владимире-Волынском, однако в теплых избах места хватило не всем, и большая часть войска устроилась в шатрах, разбирая на дрова заборы, клети и хлевы.

Поначалу приступы шли чуть ли не ежедневно, но, то ли не умея хорошо вести осаду, то ли не желая понапрасну губить людей, а может быть надеясь взять Давида Игоревича измором, Святополк Изяславич со временем стал все реже поднимать полки на стены. Дружины с обеих сторон метали стрелы, орали обидные слова, грозились. Несколько раз владимирцы предпринимали вылазки, нападая на киевский стан, но их всякий раз отбрасывали назад. Последний выход завершился разгромом – только чудо помешало киевлянам на плечах отступавших владимирцев ворваться в город. Потом осаждавшие весь день до вечера долбили в ворота пороком, рубили заледеневшие бревна топорами. Только дождь стрел остудил их пыл.

Давид Игоревич наказал облить ворота и подъездной мост водой, которая на морозе быстро застыла в лед. Он был одним из немногих, кто сохранял спокойствие. За день до того, как Святополк Изяславич встал станом под стенами Владимира, он послал спешных гонцов к Володиславу Герману, напоминая на заключенный осенью уговор и прося его помочь в борьбе против великого князя. Давид не надеялся на большое войско, но, зная нерешительный нрав Святополка, он был уверен, что тот, увидя спешащую на помощь к осажденным небольшую ляшскую рать, решит, что это головной полк, а основные силы движутся следом, и снимет осаду.

Ежедневно поднимаясь на стену, Давид с тревогой и надеждой всматривался в сизую заснеженную даль. Дни шли за днями, казалось, вот-вот подойдет ляшская рать, но ее все не было.

Миновало семь недель, пошла восьмая, а вестей от ляхов все не было. И, в конце концов, стало ясно, что рати не придут вовсе – не то испугавшись морозов, не то решив не связываться с Киевом.

Давид понял, что ничего другого не остается. Не он первый и не он последний сдавал город на милость победителя. Тот, кто силен и хитер, потом возвращал себе свое имение, а у Давида Игоревича хитрости и ума было не занимать. Да и мог разве он в одиночку, без помощи, отстоять Владимир-Волынский?

Намерзший на воротах лед срубили, и бояре от имени князя послали в стан Святополка грамоту с просьбой о мире. На другой день поутру пришел ответ: великий киевский князь соглашался внять мольбе волынского князя и отпускал его из города, оставляя Владимир с прилегающими землями за собой. На выбор Давиду Игоревичу оставался один из червенских городов.

Бирючи прокричали на торговой площади и возле храмов о решении князей, и Давид Игоревич с сыном Всеволодком, сыновцем Мстиславом, ближними боярами и сохранившей верность дружиной покинул город. На следующий день во Владимир-Волынский въехал Святополк Изяславич с сыновьями и воеводами.

Его встречал весь Владимир. Горожане высыпали на улицы, тянули шеи, разглядывая ехавшего впереди высокого, худощавого, чуть сутулого князя с длинной темной бородой и острыми глазами, двоих его сыновей, сыновца Святошу Давыдича, бояр и воевод в бронях и следующих за ними стройными рядами дружинников – все были в кольчугах, с надвинутыми на глаза шеломами, с покачивающимися в такт шагам копьями, мечами и щитами.

На торговой площади, где недавно бурлило вече, требуя от Давида выдать Ростиславичам бояр-наветчиков и к которой примыкал княжий двор и дворы многих бояр, на каменных ступенях собора Успения Божьей Матери Святополка Изяславича встречал весь клирос, бояре и многие именитые городские мужи. Князь подъехал к храму, перекрестился на купола, потом легко спешился. Вперед вышел сам боярин Вакий, неся на чуть подрагивающих руках еще теплый хлеб и корчагу меда.

– Добро пожаловать, князь! – приветствовал он Святополка.

Тот принял корчагу, внутренне поморщившись, отпил немного и с удовольствием закусил хлебом.

Заполненная народом площадь взорвалась криками. В воздух полетели шапки и рукавицы, в распахнутом настежь храме запели невидимые певчие, а протопоп напевным голосом завел молебен.

Потом была служба в храме и долгий пир в покинутом Давидом терему. Оставленные господином слуги ходили на цыпочках, боялись лишний раз глаза поднять и не ведали, что им делать.

Удача окрылила Святополка Киевского. С Давидом отъехала лишь малая толика бояр – большинство остались и уже на другой день после пира явились в палаты с выражением послушания и готовности повиноваться. Верные люди доносили, что волынский князь затворился в Червене, сидит там сиднем и никуда носа не сует.

Не тратя времени, Святополк послал по всем волынским городам своих людей – снимать Давидовых мужей и ставить своих. Села уехавших с Давидом бояр он раздавал своим приближенным и оставшимся в городе боярам, взял за себя княжеские владения, прежних тиунов и огнищан выслал в дальние глухие починки, недовольных бросил в поруб. С оставшихся потребовал немедленную дань – в первую очередь солью, которая до сей поры в Киеве шла по тройной цене.

Святополк был доволен. Владимир-Волынский, вотчина его старшего брата Ярополка, снова принадлежал Киевскому столу. Владимир Мономах ничего не мог возразить – все совершалось согласно роте Любечского съезда. Получив богатую Волынь, великий князь увеличивал свои доходы, становился сильнее и влиятельнее, если бы…

Если бы не Ростиславичи.

При Изяславе Ярославиче и брате его Всеволоде вся Волынь была областью, подвластной Киеву. Там сидели посадники великого князя, здесь по наследству был стол старшего сына. Сюда же высылали малолетних князей-изгоев, и те сидели по городам, кормясь крохами с великокняжеского стола. Только при Всеволоде, который всеми силами старался ослабить подрастающих сыновцев и перессорить их между собой, братьям Ростиславичам и Давиду Игоревичу были выделены уделы – да и то лишь после того, как Ярополк Изяславич выступил против стрыя. Святополку удалось воротить себе часть Волыни – но почему бы всей Западной Руси не воротиться под его власть?

Большая дружина еще была при нем, кормясь с окрестностей Владимира. Мысленно подсчитывая, сколько добра, ествы и питья переведено на этих воев за десять с малым недель боевого похода, Святополк решил, что удобнее кормить и поить рать на землях Володаря и Василька.

Великий князь был уверен, что удача будет на его стороне. Большое войско было готово идти в огонь и воду, стоит пообещать людям богатую добычу. Молодые князья ради своих уделов будут драться за него, аки волки. А неистовый пылкий Василько теперь не воин, так что остается один Володарь.

В конце месяца лютеня Святополк выступил в новый поход, оставив во Владимире-Волынском своего посадника ждать новых приказов и следить за Давидом.

Васильку Ростиславичу о выходе Святополка из Владимира поведал гонец от Володаря. Брат уведомлял брата о начале войны и просил его дружину себе в помощь. «Иду защитить наши волости, а ты молись за меня, брате, – писал он. – Господь постоит за правое дело».

– Я ведал! Ведал, что Святополку Киевскому нельзя верить! – воскликнул Василько, когда ему прочли братову грамоту. – Он и Давид были заодно – кровью моей не насытившись, порешили имение мое отнять!.. Не бывать сему!

Пристукнув кулаком по лавке, на которой сидел, он вскочил, расправляя плечи:

– Воеводу ко мне!

Воевода и боярин Кульмей явились тотчас. Хотя князь не мог их видеть, поклонились:

– Здрав буди, князь.

– Трубите сбор, – приказал Василько. – Нынче же идем на подмогу к брату моему Вол одарю. Да накажите моему дядьке Богомяку, что желаю видеть его немедля!

Коренастый, заросший рыжей бородой Богомяк колобком вкатился в горницу:

– Чего изволишь, князюшка?

– Собираемся, Богомяк. В поход иду.

– Ты? – Дядька так и сел. – Да куда тебе…

Он осекся, до сей поры боясь и стесняясь напоминать Васильку о его увечье. Тот понял недосказанное, криво усмехнулся:

– Молвишь, калека я и ни на что не годен?.. Враг идет на землю нашу, лютый враг, что уже отнял у меня свет дня, а теперь, презрев клятву, жаждет отнять и остальное! Как могу стоять в стороне? Или утешились враги, что ослепили меня? Так нет же!

Он рванулся к двери, раскинув руки в стороны, покачнулся, и дядька Богомяк, охая, кинулся к князю, подхватывая его под локоть и направляя к выходу.

Приняв решение, Василько не отступился от него. Напрасно княгиня плакала, повисая на шее мужа, и причитала, как по покойнику, напрасно бояре увещевали его осторожными голосами. Он не выслушал даже попа, явившегося к нему для беседы. Надеясь, что брат Володарь зорким оком найдет недостатки в его войске, которые он сам более увидеть не в силах, Василько собрал дружину и двинулся с нею в возке. Рядом отрок Улан вел в поводу любимого княжеского коня, серого в яблоках жеребца.

Откинувшись назад, закутавшись в меховую полость, Василько жадно дышал прохладным воздухом, силясь представить себе, мимо каких мест они проезжают. Он внимательно прислушивался к доносящимся звукам, втягивал трепещущими ноздрями запахи и то и дело окликал Улана, заставляя его рассказывать, где они едут, и тотчас же упоминать обо всем – показалась ли над берегом реки деревушка, проезжают лесом или полями, не видать ли звериного следа, каковы берега, что за деревья растут вокруг. Отрок послушно описывал все, что видел, и в сердце Василька закрадывалась горечь и злая досада. Враги лишили его целого мира! Он больше никогда не увидит белого искристого снега, синего неба, зелени лесов и золота хлебных нив. Никогда ему не взглянуть в глаза жены, не увидеть, как взрослеют и меняются сыновья. Ему более недоступно созерцать лики святых в храмах, постигать книжную премудрость, мчаться на коне на охоте и сражаться. Говорят, слепые способны видеть ангелов – но ему было не дано даже этого. Вместе с отчаянием подкрадывалось неверие.

Володарь был удивлен, когда увидел брата, с помощью отроков вылезающего из возка.

– Почто ты, брате? Почто? – ахнул он, бросаясь к нему. – Мыслимое ли дело…

– Молчи, Володарь, – остановил его Василько. – В своей волости я покамест князь. И свои земли буду защищать, пока жив. Он свет мира у меня отнял, но душу… душу я ему не отдам!

Гневная морщина прорезала его высокий лоб. Василько оперся на руку брата и на удивление твердым шагом проследовал вдоль двойного ряда воев.

Два войска медленно сближались и наконец встретились возле Рожнеяполя. Первыми наехав на этот небольшой неприметный городец и уведомленные сторожами, что Святополк движется как раз сюда, братья Ростиславичи решили никуда более не бегать и ждать его здесь.

Киевскому князю тоже донесли, что впереди его ждут полки Володаря и Василька, и он заторопился. Начинался березень месяц, еще немного – и войну придется остановить до осени, потому что начнется распутица, а там весна и полевые работы, от которых негоже отрывать поселян.

Два войска медленно сближались и встали друг против друга на поле между рекой и самим Рожнеяполем. Ростиславичи оставили обоз в предместье городца, Святополк бросил сани и возы у реки. Пешцев и свою киевскую дружину он поставил на чело, правую руку отдал сыновьям и сыновцам – там были полки из Турова, Пинска и Погорины. Святошу Давыдича с черниговцами он поставил слева, у реки.

Ростиславичи наступали на него одним большим полком, где пешцы прикрывали конников – то были полки Володаря. Дружину Василька разделили на два крыла и поставили по бокам. Полные решимости наконец-то отомстить за раны своего князя, теребовльцы рвались в бой, и войско братьев выгнулось полумесяцем рогами вперед.

Святополк, его молодые союзники и бояре с воеводами были в первых рядах. Киевляне наступали ровным строем. В тот день потеплело, ярко и сладко пахло весной, облака разошлись и открыли слепящее глаза солнце. Стяги обвисли в безветрии, трубы и сопели играли нестройные песни.

– Святопо-олк! – донеслось спереди, от рядов перемышленцев. Киевский князь не поверил своим ушам и привстал на стременах, заслоняя ладонью глаза, вглядываясь в противный строй. Там слабо колыхались стяги Перемышля и Теребовля. Под одним из них вырисовывался осанистый Володарь, а рядом…

– Святополк! – Голос чуть не сорвался на визг, и серый в яблоках жеребец вырвался вперед, мешаясь с нестройными рядами лучников-застрельщиков. Двое отроков тут же кинулись следом.

Поначалу Володарь хотел оставить незрячего брата в обозе или даже отправить в Рожнеяполь, чтобы тот на стене ждал исхода боя. Но Василько уперся, и его неожиданно поддержала дружина – князь должен быть среди своих воинов и разделить с ними чашу победы или поражения. Володарь сумел убедить брата лишь в том, что когда начнется сеча, верные Улан и Кольча уведут теребовльского князя подальше, к засадному полку, который оставили в стороне нарочно для этого.

Василько послушно ехал на своем сером жеребце в первых рядах, глядя перед собой незрячими глазницами. Оружия у него не было – разве что большой серебряный крест, усыпанный мелкими каменьями, – этот крест передал ему еще поп Василий, когда Василько был узником у Давида Игоревича, и молодой князь пронес реликвию с собой. Сейчас он тискал в потной ладони его холодные бока, словно черпал силу и уверенность.

Когда, судя по словам отроков и долетавшим до слуха скрипу снега под ногами пеших и конных, до полков Святополка осталось всего ничего и пристала пора одной из сторон начать бой, спокойствие оставило Василька. Встав на стременах, он громко позвал Святополка. А потом, пришпорив коня, неожиданно для охранявших его отроков вырвался вперед, поднимая над головой крест.

– Святополк! – кричал он. – Князь киевский! Это я, Василько Теребовльский! Узнаешь меня?.. Это я, Василько!

Обе стороны застопорили шаг. Свои смешались, чтобы не смять князя, а чужие взирали на слепца с суеверным удивлением. Некоторые бояре начали креститься.

Не видя, где свои, где чужие, Василько завертелся на месте, горяча коня. Отроки подъехали с двух сторон, схватили серого жеребца под уздцы, повернули было назад. Сообразив наконец, что к чему, Василько снова вырвался из их рук и повернулся навстречу киевлянам. Над головой он, как меч, вздернул серебряный крест.

– Святополк! – закричал он. – Зри, Святополк! Зри! Видишь крест сей? В Любече ты целовал его, клялся в верности и братней любви! Узнаешь этот крест? Ты предал его, и Господь покарает тебя! Ты дважды преступил роту! Сперва ты отнял у меня глаза, а теперь новым клятвопреступлением хочешь отнять душу? Так пусть будет между нами этот крест – он…