Текст книги "Святополк II. Своя кровь"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Эту землю чуть ли не ежегодно зорили поганые, и лишь с прошлого Саковского устроения там было тихо. Но не ровен час – половцы явятся опять, и тогда… Это было совсем в духе Святополка Изяславича – убить разом двух зайцев, усмирив строптивого сыновца и дать земле защиту. И именно поэтому Ярослав Ярополчич выдохнул неверяще:

– Правда?

– У меня грамота с собой. – Ярослав полез за пазуху…

В тот же день два Ярослава повернули коней в сторону Киева, ибо путь в Поросье лежал через него. Сын Ярополка с трепетно бьющимся сердцем въехал в Золотые ворота, но из Южных ворот так и не выехал.

У самых ворот его ждали Святополковы дружинники. Молодого князя схватили, заковали в кандалы и отправили в поруб, откуда ему уже не было выхода. Ярослав Ярополчич умер в заточении в том же году, и многие были уверены, что его уморили нарочно, дабы он больше никогда не потревожил покоя великого князя.

Вскоре после отъезда княжны Сбыславы в Польшу в Киев прибыл новгородский князь Мстислав Владимирович вместе с отцом. С ним же явились выборные от новгородского боярства. Они остановились на новгородском дворе, где издавна среди своих, в землячестве, живали северные торговые гости. Уже оттуда Мстислав послал стрыю гонца, говоря, что назавтра готов посетить его и уладить дело с переменой удела.

Отстояв в Святой Софии утреннюю службу, три князя и их бояре собрались в палатах Святополка Изяславича.

Мстислав-Гарольд был высоким статным мужем, пошедшим в своего деда, английского короля Гарольда. Высокий, сухощавый, длиннобородый Святополк рядом с ним казался стариком, а начавший лысеть Владимир Мономах вовсе терялся и бледнел. Возле Мстислава стеной стояли новгородские бояре в длинных охабнях, с пушистыми расчесанными бородами.

Именно к ним обратился Святополк Изяславич.

– Да будет вам известно, мужи новгородские, – начал он, – что волею Русской земли я ныне ставлен братьями моими князьями великим князем киевским и владетелем всей Русской земли. По Русской Правде вся земля наша поделена на волости, каждой владеет один князь с родом своим. Но иные волости не вошли в сей дележ. Сии земли принадлежат всей Руси, и князья там ставятся по слову всех прочих князей и по старшинству. Такова волость Киевская и Новогородская, ибо сие есть два города-главы надо всей землей. До сей поры великий киевский князь ставил в Новгород князей. И ныне я велю, чтобы ушел из Новгорода Мстислав Владимирич и ушел княжить на Волынь. А на его место я ставлю сына своего Ярослава Святополчича.

Он бросил на Мстислава вопросительный взгляд, и тот медленно встал, упираясь рукой в бок.

– Великий князь, – прижимая другую руку к сердцу и кланяясь, сказал он, – мужи новгородские. Я всего лишь младший князь и волен слушаться отца своего и великого киевского князя, который по Русской Правде всем князьям отец, и все князья должны его слушаться. А посему я говорю, что коли будет всем угодно, я сей же день сниму с себя звание новгородского князя и уйду княжить на Волынь или куда еще призовет меня великий князь.

Владимир Мономах кивал головой и улыбался на речь сына, довольный каждым сказанным словом. Святополк тоже улыбался в бороду, но потом Мстислав сел, обернулся на своих бояр – и улыбка погасла на его лице.

Вперед выступил старший из них.

– Имя мне Димитрий, сын Завидич, – важно промолвил он. – Великий Новгород ведает о решении Киева, мы посланы городом сказать свое слово великому князю. Вот что нам велено сказать. – Дмитрий Завидич кашлянул и посмотрел на Мстислава. Тот кивнул ему и сделал легкий приглашающий знак.

– Хм. – Новгородец бросил быстрый взгляд на Мономаха, сидящего поодаль. – Мы порешили так: не хотим ни Святополка, ни сына его… Если у твоего сына, князь, две головы, то пошли его к нам. Этого князя, – Дмитрий Завидич даже придвинулся ближе к Мстиславу, словно прислушивался к его еле заметному шевелению губ, – дал нам Всеволод, мы его вскормили себе, а ты в свое время княжил, но ушел от нас. И мы своего князя не отдадим!

Начинавший говорить неуверенно и осторожно, к концу речи боярин совсем осмелел, а Святополк сидел как пришибленный, не веря услышанному. Но от него не укрылось, как кивал Мстислав, как смотрел ему в рот новгородский боярин и как косился из своего угла Владимир Мономах – словно паук из сердца паутины, и довольная улыбка играла на его полных губах.

Глава 26

В ту осень, нарушив перемирие, большая орда половцев похозяйничала возле границ Переяславльской земли, и Владимир Мономах решил, что настала пора снова выйти в степь и наказать поганых. Во все стороны помчались гонцы с наказом переяславльского князя. Прискакал вестник и в Киев – Владимир Всеволодович звал Святополка Изяславича на большой совет.

Святополк еще не отошел от неудачи с Новгородским уделом, но спорить не стал и в назначенный день прибыл с боярами и свитой к Долобскому озеру недалеко от Киева, на самой границе между Киевским и Переяславльским княжествами.

Владимир Мономах был уже там. По его приказу разбили большой шатер, где смогли собраться все – оба князя, их бояре, воеводы и старшие дружинники. Был накрыт большой стол, но мало кто смотрел на приготовления. Бояре переглядывались между собой, негромко переговаривались. Все ведали, почто призвал Святополка Мономах, и потихоньку обсуждали зимний поход за спинами князей.

– Эва чего удумали, – говорил Захар Сбыславич, – зимой в степь идти! А ежели метель да обоз застрянет? А обратно? Застанет распутица, реки вскроются – придется до вешней травы там торчать!

– Это еще полбеды, – подхватывал Никифор Костнятич, – обоз – вот о чем помыслите, бояре! В обоз придется наших смердов давать да коней! Коли выйдем в месяце лютене, назад пойдем уж весною. Пахари в степи задержатся, кто нам ролью пахать станет?.. Не говоря уж о том, что сколько смердов в степи положим! Половцы – они, чай, не будут сложа руки сидеть!

– Да и где то видано, чтобы мы сами в степь лезли? – подал голос Никита Малютич.

– Лазали, бывало, – осадили его. – Годов восемь назад. И тож зимой! Добро прошлись. Сколько веж взято, сколько скота и прибытка!..

– Ага, а сколько народа положили да сколько угодий в том году осталось не вспахано, потому как смерды в степи полегли, то забыли? Нет, негоже весной идти. Летом – самое время! Вот смерды отсеются, там и идти можно! Заодно и хозяйство сбережем!

– Верно, все так, – истово кивал Никифор Коснятич, больше прочих радевший за свои села и пашни. – Князь-батюшка, – обращался он уже к Святополку, – в поход мы идти рады, но не сейчас! Негоже хозяйство без работников оставлять! Негоже весной смерда от работы отрывать! Да и Масленая скоро, а за нею Великий пост…

– Да о чем вы речи ведете, аж слушать забедно! – не выдержал старый Ян Вышатич, совершенно седой, но еще крепкий старик. Он давно уже не ездил верхом, все в возке да в возке, но сюда прибыл и с самого начала ратовал за поход. – Весной идти самое время. Половец-то – он на коне воюет, а зимой их кони не в конюшнях стоят – по снегу ходят и сами себя кормят. К весне они тощают, а без коня степняк не воин. К лету же они опять в тело входят… Нет, идти надо сейчас!

– Наши-то кони тоже не больно сильны! – возражал Захар Сбыславич.

– У иного смерда соломой перебиваются! Все равно коней жаль! Что наши, в табунах, что смердьи – загубим коней в степи!

Святополк выслушивал раздающиеся вокруг речи и косился на Мономаха. Тот помалкивал, не спеша начинать беседу. Бояре его тоже хранили молчание, только старый Ратибор хмурил кустистые брови, а его сыновья вертели головами в нетерпении, как молодые кони. Киевский князь отвечал таким же молчанием, и понемногу бояре тоже стали смолкать.

Князья долго сидели молча, не спеша начинать беседу. Поход был нужен, его хотели все, но только спешить и брести в степь по весеннему раскисшему снегу не хотелось никому.

– Брат! – вдруг не выдержал Владимир Мономах, обращаясь к Святополку. – Ты старший! Начни говорить, как бы нам промыслить о Русской земле?

Святополк тихо улыбнулся.

– Нет, братец, – негромко промолвил он, – лучше ты говори первым!

В глазах его мелькнула лукавинка, он откинулся на стольце, переплетя пальцы и искоса поглядывая на переяславльского князя. Хотелось Святополку поставить Мономаха в невыгодное положение, отомстив за неудачу с Новгородом, за то, что в недавней замятие он остался в стороне и ничего не потерял, за то, что эта добрая для всей земли мысль пришла первому в его голову, что он распоряжается на Руси, приказывая даже ему, великому князю. Хотелось указать его место – но в то же время было страшновато играть с огнем: уж больно силен был Мономах. Половина всей Руси стоит за него и его сыновей!

Владимир почувствовал недоброжелание Святополка, но не подал и вида. Оба князя понимали, что поход – дело решенное, что полки будут собраны по первому слову, но вот кто скажет его?

– Как же я буду говорить? – развел он руками. – Ведь начни я, против меня будут все бояре твои и дружина! Твои люди говорят, что хочу я погубить смердов в этом походе! Дивно мне, – Мономах отвел взгляд от Святополка, обратился к его боярам, по очереди прожигая каждого пристальным взглядом светлых глаз, – дивно мне слышать, дружина, что вы лошадей жалеете, на которых оратай[45]  [45] Оратай – пахарь.


[Закрыть] пашет, а вот чего не мыслите – начнет пахарь пахать, а приедет половчин, ударит его стрелой, а лошадь его возьмет себе. А в село войдет – возьмет жену и детей и все добро его. Что тогда останется?.. Вот только лошади жаль, а людей вам не жаль? Половцы заране ведают, когда у нас ролью пашут иль урожаи собирают, вот и приходят тогда и много зла творят. Мы же хотим упредить поганых, не дать им вовсе дойти до наших рубежей, чтобы ваши же смерды в тиши и мире работали!

Мономах говорил, обращаясь к каждому боярину в отдельности, и те один за другим опускали глаза под его взглядом. Иные чесали затылки, иные ворчали что-то себе под нос, повторяя: «В самом деле так…» Только Святополк, забытый, сидел, сцепив пальцы на коленях и глядя в покрывавший пол бухарский ковер. Мономах подбирался к нему исподволь – ломая не его великокняжескую гордость и силу, а нажимая на боярство, тех людей, которые в свое время возвели сына Изяслава Ярославича на золотой стол, а потом поддерживали его. Ведь без дружины и стоящих за него бояр князь недолго усидит на столе. И надо либо железной рукой ломать боярство, либо повиноваться ему. Третьего Святополк не видел. И, дождавшись, когда Мономах умолкнет, он коротко кивнул головой:

– Я уже готов.

Бояре мигом замолкли, разводя руками, некоторые закивали, молча соглашаясь, а сам Мономах вскочил и бросился к Святополку. Схватил его за плечи, заставляя встать, и, развернув к себе, выдохнул облегченно:

– Сейчас ты, брат, великое добро сотворил Русской земле!

Святополк хмурился, изображая улыбку и с горечью понимая, что в таких делах ему остается только слушаться переяславльского князя. Обрадованно стиснув его плечи и тут же отпустив, Владимир Мономах хлопнул в ладоши, и чашники стали вносить готовые блюда и вина.

Князья присели за стол вместе, как и положено двоюродным братьям, бояре разместились по своим местам – те, что познатнее – поближе, менее родовитым достались места у входа.

За столом много говорили о походе – перечисляли князей, которым стоит послать гонцов, считали, кто сколько приведет ратников, загадывали, куда пойдут. Мономаху никто более не перечил. Его суждения встречали кто нахмуренно, кто удивленно, но не спорили, даже когда он предложил идти на половцев не степью, а водой – пешцев вместо обоза пустить на лодьях вниз по Днепру, а Конницу вести вдоль берега, чтобы потом соединиться и вместе двигаться в глубь Половецкой степи. Попивая вино маленькими глотками, ибо с возрастом нутро совсем отказалось принимать хмельное, Святополк помалкивал и подал голос лишь раз – когда заговорили о князьях-союзниках.

– Младших надо звать, – молвил он. – А Святославичи не пойдут.

– Позову – пойдут! – упрямо нахмурился Мономах. – За мной – пойдут! По всей Руси гонцов пошлю – сами не выйдут, так пущай дружины шлют с сыновьями и сыновцами!..

Пир в шатре Владимира Мономаха затянулся до вечера. Из-за столов бояре вылезали толпой, орали что-то победное. Святополк поднялся, брезгливо морщась и спеша уединиться – пьяных не любил. Но он успел отойти ненамного, как его окликнули:

– Князь! Святополк Изяславич!

Святополк с неудовольствием обернулся. К нему осторожно, но твердо подошел Данила Игнатьевич. Старый боярин-воевода был трезв и суров, и князю это понравилось.

– Что молвишь, Данила Игнатьевич? – почти дружелюбно спросил он.

– Князь, когда велишь дружины снаряжать?

– Аль тебя на пиру не было? – Святополк сдвинул брови. – Сказано ж было – к началу березозола месяца чтоб все было улажено! А там дождемся гонцов от соседей и с Божьей помощью выступим.

– Дозволь, княже, за сыном моим Иванком послать. – Воевода наклонил голову. – Добрый он вой и супротив поганых за тебя будет биться… А про то давнее…

– Ивано-ок? – протянул Святополк Изяславич, хмуря брови. – Хм… Помню, помню его. В Киев ему однова ходу нет. Атак…

Не прибавив более ни слова, князь пошел прочь.

Год после половецкого замирения возле Сакова прошел мирно. В конце лета, правда, несколько раз замечали вдалеке половецкие разъезды, но степняки близко не подходили, таились. Лишь дважды удалось схлестнуться с кочевниками – один отряд разбили наголову, другому удалось уйти.

Лето было тихое. В роще над речкой возле крепости звучали девичьи песни, молодежь играла в горелки и жгла купальские костры. Парни прыгали рука об руку с девками через священный огонь и уходили до свету в лес – любиться иль искать Перунов цвет. Иные после такой ночи шли к храму – венчаться.

Иванок возрос в красивого черноглазого кудрявого парня. На него заглядывались девушки, зазывали в хоровод, но ни летом, ни осенью, ни зимой ни одной не удавалось увлечь его. С того дня, как по княжьему слову оторвали его от Ирины Тугоркановны, словно заледенело что-то в душе молодого воя. Сперва в каждой встречной боялся и тщился отыскать ее одну. Потом привык и больше уже не искал – ни ее, ни другую.

Незаметно пришла зима. Снега намело много, сугробы поднимались чуть не по пояс человеку. Широкогрудый серый конь Иванка шел, прокладывая себе дорогу – молодой витязь, пользуясь замирением, решился наконец навестить Торческ. Только по двум рядам зарослей можно было догадаться, где под сугробами спала речка. Снег выпал недавно, звери и птицы не успели истоптать его, и каждый след был виден далеко и четко.

Заросли пошли гуще, снег стал глубже. Иванок уже понимал, что заплутал. Это было странно – за три с малым года он, кажется, успел запомнить все леса вокруг. Но поворачивать назад почему-то не спешил.

Неожиданно под копыта коня попалась тропа. Узкая и глубокая, она, несомненно, была проложена людьми. Всадник и конь, оба вздохнули с облегчением, и Иванок направился по ней, с новым просветленным чувством вглядываясь вперед.

Над головой раздался пронзительный вороний грай, посыпался мелкий снег. Крупный ворон, сделав круг над всадником, тяжело сел на ветку, пристально глядя на человека желтым круглым глазом. Было что-то не по-птичьи разумное в его взгляде.

– Кр-рак! – сказал ворон. Хлопнув крыльями, он вдруг сорвался с ветки и прежде, чем Иванок успел пошевелиться, опустился ему на плечо!

– Пошел! Пошел прочь! – Юноша взмахнул рукой. Ворон каркнул что-то веселое, попробовал перелететь на гриву коня. Жеребец встряхнул головой.

– Ах ты, дрянная птица! – Иванок попробовал отогнать ворона, но тот бесстрашно крутился возле, иногда попадая крыльями по рукам и плечам юноши. Потеряв наконец терпение, Иванок полез к торокам[46]  [46] Тороки – седельные сумки.


[Закрыть], выхватывая лук. Мгновенно натянув тетиву, он бросил на рукавицу стрелу и вскинул лук, целясь в птицу.

– Не балуй!

От неожиданности рука дрогнула, и стрела, сорвавшись, ударила в дерево. С веток сонного дуба посыпался снег и редкие сморщенные листья. Ворон последний раз каркнул и исчез. Приготовив вторую стрелу, Иванок завертел головой, озираясь, и содрогнулся.

Под тем самым дубом, осыпанный снегом, стоял крепкий старец в волчьей шубе, с непокрытой седой головой. Кожаный пояс перехватывал ее, покрасневшая с мороза рука крепко держала посох с вырезанной наверху вороньей головой. Светлые желтоватые глаза с птичьим холодным прищуром смотрели, казалось, в самое сердце Иванка.

«Оборотень», – мелькнуло у юноши, и рука медленно потянулась ко лбу – наложить крестное знамение.

– Не балуй! – строже повторил старец и шевельнул второй рукой. Откуда-то сверху ему на плечо камнем упал давешний ворон, насмешливо глянул на остолбеневшего витязя.

– Заплутал? – Старец смерил Иванка долгим взглядом.

– Тебе-то что? – нахмурился Иванок. – Еду своим путем!

– Лук-то опусти, – усмехнулся старец. – Эх, витязь! Молод ты еще и горяч. А супротивника не по себе выбрал. Тебе на роду написано воем стать, имя твое по земле прогремит, в памяти потомкам отзовется, сбережется в песнях и былинах…

«Волхв», – с каким-то облегчением подумал Иванок. Рука сама разжала сведенные пальцы, убрала лук в налучье.

– Так-то оно лучше, – усмехнулся старец. – В том, что меня сразишь, чести себе не добудешь. Тебя иное ждет.

– А что со мной будет? – неожиданно вырвалось у юноши.

Желтые глаза волхва потеплели:

– Желаешь знать?.. Ну, добро же! Ты сейчас домой ступай. По тропке этой назад повороти да езжай до реки. Там по льду в правую сторону правь – вот на заставу свою и поворотишься. А там вестей жди. Взглянул на тебя Перун, добрым глазом взглянул – ты уж не посрами его. Молись Перуну, витязь, и дарует он тебе удачу. Будешь смел и тверд – постоишь за землю Русскую. Грядут битвы да походы. Острят сабли вороги земли нашей. Готовься к боям за землю свою, не боясь кровь пролить. Добудешь себе в бою суженую, а князю – славу.

– Верно ли глаголешь? – недоверчиво переспросил Иванок.

– Спеши домой! Через три дня весть придет – позовет тебя в поход великий князь!

Ворон каркнул, встряхнув перьями, и Иванок осторожно поклонился до самой гривы, прижимая руки к сердцу. Когда он выпрямился, старца уже не было.

Удивленный, юноша завертел головой. Глубокий снег был чист, лишь мелькали мелкие крестики птичьих следов. Только в самой чаще что-то темнело. Приглядевшись, Иванок с содроганием узрел в зарослях нескольких деревянных идолов. Почерневшие от времени, они смотрели в никуда пустыми глазами, и от этих взоров мороз пробежал по сердцу Иванка. Неверными руками он рванул повод коня и поскакал по тропе прочь. Вслед ему несся вороний грай, и было в нем что-то зловещее.

В тот день Иванок воротился в крепость сам не свой. Как и предсказывал волхв, миновало три дня, и вот на четвертое утро, чуть свет, закричали по воеводиному подворью люди – из Киева примчался гонец.

– Козарин! Иванок! – Воевода Еремей Жирославич отыскал парня в конюшне. – Там тебя кличут. От боярина твоего весть пришла!

Иванка сорвало с места. Оттолкнув воеводу, он помчался на подворье.

В тереме на лавке сидел Григорий, отрок Данилы Игнатьевича. Он распахнул полы полушубка и стянул шапку, попивая принесенный девкой мед, но вскочил, отставив корчагу, когда в горницу вбежал Иванок:

– Ого, паря! Вот так встреча!

– Григорий?

Вой облапил юношу. За три года тот сравнялся с ним в росте, повзрослел.

– Иванок! Ого-го, вот так ты! – Григорий радостно потрепал его по плечу, поворачивая то одним боком, то другим. – А, каков стал? Глянь-ка! – кивал он остановившемуся в дверях Еремею Жирославичу. – А я его вот таким помню, – показал аршин от пола.

– Ну уж и таким, – с удовольствием смутился Иванок. – Мне тогда пятнадцатый год шел… Григорий, а ты чего приехал? Дома что? С батюшкой?

Вроде забыл Иванок боярина, вычеркнул из сердца, зажив своей жизнью, а стоило вспомнить – и снова заболело где-то внутри. Он ждал, что Григорий потупится и молвит горькую весть, но тот неожиданно подмигнул:

– А ведь верно угадал. Сам Данила Игнатьевич меня за тобой снарядил. «Скачи, говорит, Григорий, под Торческ-град, в крепостцу да вороти Иванка». Зовет тебя боярин назад, в Киев. Пойдешь?

Иванок быстро обернулся на воеводу. Еремей Жирославич о его прошлом знал мало, а про то, почему боярский выкормыш оказался в такой глуши, когда его названый отец вхож к великому князю, и вовсе подробностей не ведал, и говорить лишнего не хотелось. К счастью, воевода был понятлив, успокоительно кивнул и вышел вон.

– Почто боярин кличет? – шепотом спросил Иванок.

– Князья на степь походом собрались, аль не слыхал? – ответил Григорий. – Уж выступаем скоро. Данила Игнатьевич поспешать велел.

– А как же князь? Святополк Изяславич меня из Киева выгнал…

– Вот уж чего не ведаю, того не ведаю, – честно ответил Григорий. – А только мнится мне так – сейчас князю не до того… Так как – поедешь?

Иванок сжал кулаки. Вспомнились слова волхва. Он и сам чуял, что мала становится для него заставная крепостца. Полетел бы соколом куда глаза глядят – и вот судьба расщедрилась, распахнула дверцу клетки.

– Пойду, – кивнул он. – Мне перечить боярину не след. Григорий догадался, что хоть и рад Иванок возвращению, обиду помнит, и промолчал.

Застава забурлила. О походе в степь услышали со слов Григория и его трех спутников, взятых в дорогу знатности ради. Воины спешно вооружались, седлали коней, проверяли оружие и брони. Заплаканные бабы увязывали в узелки снедь. Выводили подводы, в которые складывали мешки с зерном для прокорма коней и дорожный припас. Смерды-обозники суетились больше всех, вой привычно утешали жен и невест. Хотя самого Иванка два его холопа собрали в тот же день. Всего набралось почти полсотни всадников и пеших.

Провожали их всей крепостцой. Остающиеся кивали вслед, бабы плакали и махали руками, девки висли на мордах коней, ребятишки восторженно кричали и бежали за всадниками. Впереди ехали сотник Калина и Иванок с Григорием. Остальные вой растянулись позади, а замыкал все обоз. Воевода Еремей шел пешим рядом с конем Иванка и слегка придержал его у ворот.

– Глянулся ты мне, Иванок Козарин, – сказал негромко. – Ворочайся, коли будешь жив.

– Посмотрю, – пообещал тот.

К Киеву Иванок подъезжал с трепетом. Три с половиной года он не был в этом городе и уже привык думать, что навсегда распрощался с Подолом, с синим вольным Днепром, с каменными стенами, с мостовыми и храмами, с узкими мощеными улочками, вдоль которых выстроились боярские хоромы, с серебряным колокольным звоном. Все тут осталось прежним, но казалось удивительно новым. Начиналась весна, воздух пах свежестью, и в синем небе сверкало веселое солнце, под лучами которого снег таял, но даже первая грязь была в радость. Проезжая по улицам Верхнего города, Иванок краем глаза заметил впереди княжеские палаты – и знакомым жаром обдало сердце.

Один из спутников Григория еще у ворот вырвался вперед, и боярин Данила встречал Иванка на подворье. Он всплеснул руками, когда парень спешился, и качнулся ему навстречу:

– Иванок!.. Сынок…

Юноша подошел к названому отцу. За время разлуки боярин постарел, поседел и казался ниже ростом. Иванок же вытянулся, раздался в плечах. Перед Данилой Игнатьевичем стоял молодой витязь в коротком кожухе, с мечом на боку. Видно было, что он привык не расставаться с оружием по целым дням. Да и ликом он тоже был иным. По-новому взглянул боярин на приемного сына и с замиранием сердца подумал: «Нет, видать, не зря княгиня на него запала. Такого красавца – и не заметить?.. Оженить бы молодца! »

– Здравствуй, боярин, – сказал Иванок. – Звал?

– Да что ты! – Данила Игнатьевич всплеснул руками, подхватил его за локти. – Забудь прежнее! Взойди! Я уж и баньку велел истопить, и на поварне девкам наказ дал обед приготовить. Устал небось?

– Не один я. – Иванок сделал было шаг, но остановился, мотнул головой назад. – Люди со мной!

На подворье как раз въезжали Калина и другие вой. Данила Игнатьевич разинул в удивлении рот, но тут же опомнился:

– И людей накормим, и коней обиходим! Всего у меня вдоволь, никто не обижен будет!.. Идем, идем в дом.

Но Иванок все же задержался на крыльце и поднялся в терем только после того, как приехавшие с ним дружинники были устроены.

А вечером они сидели в горнице за накрытым столом. Начался Великий пост, и пир был скоромным, но в знакомом доме все казалось вкусным. Отпарившись в бане, смыв усталость и дорожную грязь, Иванок подобрел, отмяк душой и, с удовольствием потягивая квас, слушал боярина.

Данила Игнатьевич был рад. Он с первых слов поспешил успокоить юношу о князе:

– Святополк-то Изяславич гневлив и яр, аки бык дикий, да отходчив. Тебя он помнит, но зла не держит, а перед походом и вовсе. Я ему даже напомнил о тебе – нахмурился, но слова поперек не молвил. А коли в походе отличишься – так и милость свою вернет. Я-то уж старею, и спину ломит, и в руках нету той силы – ты меня и заменишь. Чего тебе на заставе приграничной жить? Эх, была бы у меня дочь или внука – оженил бы вас да все добро тебе оставил!.. Ты прости меня за то, давнее, – вдруг моляще добавил он. – Не со зла я – от досады. Да и сам посуди – это ведь не девке какой подол задрать! Княгиня! Понимать надо!..

Иванок жестом остановил боярина.

– Я простил, – коротко отмолвил он. – Давно… Только… как?..

И по молчанию, с каким отвел глаза Данила Игнатьевич, понял, что стряслось что-то неладное.

– Вот ведь ты как, – вздохнул боярин. – Не забыл… Померла княгиня-то… На тот год преставилась.

– Что?

– Истинный крест! – Данила перекрестился на образа в углу. – Должно, руки на себя наложила… Я и то уж после узнал… Вот…

Он встал, вышел, скоро воротился с маленьким ларцом. Откинул крышку, достал сложенную в несколько раз тряпицу, развернул – и на ладонь остолбеневшему Иванку легла серьга с алым камнем: точь-в-точь такая, что он носил в ладанке на груди.

– Холопка ейная приходила, отдала, – со вздохом пояснил боярин. – Сказывала, княгиня все просила князя за тебя.

Иванок долго смотрел на серьгу на ладони, потом медленно сжал пальцы в кулак.

– Вели подать вина, – негромко приказал он.

Боярин недоумевающе заглянул ему в лицо, но спорить не стал. Когда ему нацедили полный кубок, Иванок поднял его одной рукой и выпил единым духом.

Сборы были недолги. У переяславльского князя была готова дружина, киевский тоже не заставил просить себя дважды. Ждали только остальных князей. Каждому было послано по два гонца – от Владимира Мономаха и Святополка Изяславича лично.

Ростиславичи ответили отказом – после того, что было недавно, ни Володарь, ни Василько и помыслить не могли о том, чтобы выступать вместе с остальными князьями. Давыд Святославич откликнулся с радостью, но его брат Олег отказался, сославшись на нездоровье, и отделался тем, что прислал небольшую дружину. Нежданно-негаданно пришел ответ и из Полоцка – сын покойного Всеслава Давид Всеславич выказал желание идти вместе и привел полки. Прислал с небольшой дружиной сыновца Мстислава и Давид Игоревич Дорогобужский. В подмогу себе Святополк взял второго своего сыновца, Вячеслава Ярополчича, а Владимир Мономах часть дружин отдал под начало своего сына Ярополка. С тем и выступили.

В день выхода в поход нежданно захолодало, небо заволокло облаками, пошел снег, но знающие люди говорили, что сие к удаче, и Киев провожал своего князя с радостью.

Черниговские князья Давыд Полоцкий и Мстислав Дорогобужский подошли к Киеву и спустились по течению вместе с дружинами Святополка. Владимир Мономах присоединился к союзу князей возле Заруба, откуда все вместе двинулись в степь.

Шли вдоль реки. Днепр уже вскрылся, со дня на день ожидалось половодье, но большая вода покамест не пришла, и лодьи с пешцами с дорожным припасом легко скользили по речной глади. Княжеская конница и часть обоза налегке шли берегом – каждый князь вел своих конников наособицу, и лишь во время стоянок князья съезжались вместе. Далеко обгоняя передовые полки, вдоль берега Днепра скакали сторожи, но весенняя степь, пока еще покрытая потемневшим ноздреватым снегом с пятнами первых проталин, была безлюдна. Так дошли до самой Хортицы, где впервые остановились надолго – выгрузить с лодей пешцев и припас на подводы, перестроиться и двинуться в глубь степи навстречу неизвестному.

В этом походе Иванок получил под начало кроме той полусотни, что привел от заставы сотник Калина, еще и дружину боярина Данилы Игнатьевича. Тот оставил все на юношу и редко навещал его, пропадая в сердце строя, где ехали князья и бояре. Данила Игнатьевич вел полки вместе с Яном Вышатичем. Киевский тысяцкий старел, хотя оставался крепок телом, но в походе предпочитал ехать на возке с тем, чтобы сесть на коня только перед началом битвы.

Хортица был остров старый, известный всякому, кто хоть раз спускался вниз по Днепру до Русского моря. Здесь проходила незримая граница Русской земли. Дальше начинались степи, где с человеком могло случиться всякое, а посему люди невольно медлили, молясь и вспоминая дом и близких.

На самом Хортичевом острове рос толстый старый дуб. Раскинув корявые сучья в стороны, он покачивал голыми безлиственными ветками, словно издали приветствовал русичей. Углядев его с берега, Иванок не мог уже отвести глаз от кряжистого дерева и едва заметил, как десяток корабельщиков садятся в лодью, бросился к ним и последним отчаянным прыжком успел перескочить через борт над брошенными сходнями.

– Почто к нам, боярин? – неласково приветствовал его один корабельщик. – Мы по своему делу плывем…

– Так и я – по своему, – отозвался Иванок, глядя на дуб.

– Нам не по пути, – попробовал возразить корабельщик, но его товарищ, уже седой дед, заметив юношу, важно заговорил:

– Зри, боярич! На сем острове дуб рос, когда еще дед мой этим путем плавал. И тогда уже он был стар. Всякий раз, как отправлялись люди в плаванье, непременно останавливались здесь, поминали Перуна и Велеса, приносили жертву Днепру Славутичу и грозным богам, молились об удаче. Ныне другая вера на Русь пришла, но Днепр-то течет по-старому, и дуб растет, и путь у нас неблизок, так что надо бы помолиться старым богам, чтобы даровали они удачу , Даждьбожьим внукам…

– Помолчал бы, Гудим Добрилич, – окликнули его. – Рази ж боярич нас разумеет? У него свой бог, греческий, а то наш русский…

– Отчего же, – негромко откликнулся Иванок, во все глаза глядя на приближающийся остров, где раскорячился толстый дуб, – разумею.

Корабельщики спешили, ходко налегали на весла, и ладья резво бежала вперед. Иванок стоял на носу, но мысли его были далече. В памяти стоял тот старый волхв с вороном на плече, звучали в ушах странные слова: «Молись Перуну – и дарует он тебе удачу. Будешь смел и тверд – постоишь за землю Русскую…»