Текст книги "Святополк II. Своя кровь"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

– Добро, – кивнул он, выпрямляясь на столе. – Готовьте грамоту ханам. А послами пойдут Захар Сбыславич и…

– Дозволь мне ехать, князь! – вырвался вперед Путята Вышатич.

Ян Вышатич только глянул на младшего брата – Путята с вокняжением нового князя полез вперед, стараясь чаще попадаться на глаза, и, видимо, надеялся стать большим боярином. Но Святополк Изяславич коротко кивнул:

– Добро. Едете вы вдвоем. Назавтра и отправляйтесь! На другое утро двое послов, взяв побольше спутников, чтобы придать себе весу и силы, выехали в сторону Юрьева.

Город был обложен с трех сторон. Только с одного края к его стенам подступала река, и туда половцы не могли подойти. Но они разъезжали по дальнему берегу, присматривая, чтобы никто не мог уйти из города по воде. Со стороны поля их раскинулся целый стан. Степняки стояли тут уже больше половины лета, но так и не могли взять город. Посад был выжжен дотла, сизый дым катился по небу, застилая солнце. Ближайшие нивы были вытоптаны дочерна, и проезжавшим боярам было больно смотреть на остатки зеленых колосьев, которые даже не начали цвести. Окрестностям Юрьева грозил голод, а это значит, что не будет податей в казну, которая и без того оскудеет после замирения с врагом.

Половецкую орду привели ханы Туглей и Боняк. Счастливо избежавший разорения Юрьев был богатой добычей, но когда послы кроме даров пообещали отпустить пленных и вернуть часть угнанных стад, ханы прислушались к словам бояр. Получилось так, что две из разгромленных князьями орд ходили под началом хана Туглея, и он надеялся, что в числе пленных есть его родственники. Он согласился сразу, несмотря на то что Боняк остался недоволен.

Уговорились, что через еще две седмицы пленные будут приведены под Юрьев, а до тех пор половцы будут стоять у стен города и ждать князей. С тем послы и уехали.

В оговоренный срок несколько сотен кибиток прибыли под стены Юрьева – из полона вернулись жены и дети разгромленных орд. В их числе Туглей с удивлением и радостью нашел детей своего двоюродного племянника. Это его так обрадовало, что он в тот же день начал сворачивать свой стан.

Боняк был недоволен, но подчинился. Осажденные жители Юрьева не верили своим глазам и от изумления не могли даже радоваться, когда увидели, что однажды поутру степняки снялись и повернули в сторону степи.

– Бог оборонил землю от поганых! – слышалось всюду. Люди высыпали на стены, чтобы своими глазами увидеть, как враги отходят.

Обратно шли другой дорогой, отлично зная, что позади осталась выжженная и разграбленная земля. Хотя ни разу не было такого, что удавалось полонить всех селян подчистую, и всегда находились уцелевшие, но рыскать среди вытоптанных полей и спаленных сел в надежде отыскать этих одиночек никому не хотелось. Земля еще не набрала сил после выхода двухлетней давности, селения попадались редко, жителей в них было мало, в основном старики и бабы с чудом уцелевшими малолетними детишками. В домах брать было нечего, и половцы возвращались несолоно хлебавши.

Боняк ехал рядом с Туглеем, который не мог нарадоваться на старшего сына своего племянника. Отроку шел двенадцатый год, это был смышленый мальчишка – через несколько лет он пойдет в свой первый поход.

– Нашел чему радоваться, – ворчал хан Боняк. – Конечно, родня многое значит, но вот скажи мне, Тенгри-ханом тебя заклинаю, зачем мы ходили на Русь?

– Отомстить за наших братьев урусским князьям! – ответил Туглей. – Их кости вопили о мести!

– Отомстили? Скажи по совести!.. Пришли под большой город, постояли и назад воротились. Полона мало набрали, добра никакого не взяли, скота – и то гоним меньше, чем было в начале похода! – продолжал возмущаться Боняк. – Над нами весь Дешт-и-Кипчак смеяться будет, а особенно старый лис Тугоркан. И Шарукан – он в своем Шарукане сидит, горя не ведает!

– Мы наших жен и детей вызволили! – возразил Туглей. – Ты видел Ехир-хана? Он еле живой вырвался, две его жены и дети попали к урусам! А ныне мы везем их домой!

– Жены, дети… Тебе, хану, не стыдно, что ты урусских князей послушался? Один князь говорит: «Иди на Русь!» И ты приходишь. Другой говорит: «Уходи с Руси!» И ты торопишься в степь. Какой ты хан после этого?

Туглей обернулся на племянника. Тот уже сам все понял я отъехал назад, чтобы не подслушивать разговора старших.

– Что ты хочешь сказать, Боняк? – понизив голос, спросил он.

– Мы – вольные ханы! Нам даже Шарукан не может приказывать, потому как нет у него власти надо всем Дешт-и-Кипчаком! И мы сами должны решить, когда и куда идти! Я предлагаю вернуться, – принялся увещевать Боняк. – Урусские князья сейчас слабы – они сражаются друг с другом. На нас у них нет времени – ты сам знаешь. Киевский коназ даже не стал тратить на нас времени – просто откупился дарами. Да и дары вручил – смех один! – Боняк рассмеялся, с удовольствием замечая, как нахмурился Туглей-хан. – Кабы не наши жены и дети, на такие дары даже самый младший из моих сыновей не позарится! И я бы слушать их не стал! Но, Туглей, у тебя сила и у меня сила! Среди тех, кого отпустил киевский каган, есть те, кто захочет поднять саблю и пойти в бой. Они захотят мести. И среди наших воинов есть такие, кто недоволен столь малой добычей. Мы не должны им мешать.

– Вернуться на Русь? Но у нас жены и дети!..

– Их мы можем оставить в степи подальше от урусских улусов. А сами – назад. Они нас не ждут. Мы придем и возьмем богатый город. Урусы не смогут долго сражаться – у них должна скоро закончиться еда. Мы нападем в самый раз, а при удаче пойдем дальше.

Туглей получил от князя Святополка богатые подарки, но возможность получить еще дары заставила его прислушаться к словам Боняка. В конце концов, урусы заплатят еще, а если нет – им достанется целый город.

Юрьевцы не поверили своим ушам, когда примчался какой-то парень и закричал на всю торговую площадь, что половцы идут опять. Город заметался. Весть передавалась из уст с уста, обрастая подробностями. Говорили, что на город идет орда в пять раз больше первой и что уже требуют поганые дань не только за этот год, но и на три и даже пять лет вперед. Дозорным на стенах уже мерещились пожарища, хотя гореть за Росью было нечему – степняки еще в начале лета выжгли все подчистую.

Посадник отправил гонца в Киев с вестью, что половцы идут на город. Выслушав его, Святополк изумился и испугался сразу. Не было известно, какая орда подступила к Юрьеву – та же самая, решившая, что русский князь может и должен уплатить им больше, или же другая, готовая довольствоваться любой подачкой. Но все равно – у Святополка больше не было под рукой пленных, которых можно было отдать степнякам, а залезать в казну не хотелось. Эдак поганые повадятся каждый месяц за подачками захаживать. А жить как?

– Передай городским старейшинам, пусть спасаются сами, – ответил он. – Я помочь не могу.

Гонец вышел, шатаясь от усталости и тревоги. Наскоро перекусив в поварне, он отправился в обратный путь.

Получив ответ великого князя, бояре раздумывали недолго. Совет был дан дельный, и епископ Малин вышел к гудевшей, как потревоженный улей, толпе юрьевцев. Возле него стояли бояре, княжеский тиун, посадник.

– Братья и сестры! – высоким, певучим голосом проникновенно заговорил Малин. – Тяжкое испытание посылает нам Господь! Навел он на нас безбожных сынов Измайловых, жгут они наши нивы, уводят в полон люд христианский, творят бесчинства и беззакония, а диавол видит это и радуется! Избавил было Господь нас, но, видимо, угодно было ему снова взыскать с нас за грехи наши тяжкие! Что нам делать?.. Куда главу преклонить? Горе нам, грешным! Горе!

В толпе послышались рыдания. Плакали женщины, где-то пронзительно запищал грудной младенец.

– Что делать нам, грешным? Вразуми, отче! – послышались крики.

– Приступают ко граду нашему безбожные сыны Измайловы, хотят гнать нас до царства своего Вавилонского, в полон, аки иудеев! И аз грешный, помолясь, глаголю вам, чадо мои! Да не радуются язычники безбожные горестям нашим! Препояшем чресла наши и уйдем из города. Отринем суету, ибо, как сказано в Писании, добро спасаеши, а душу погубишь!.. Соберемся да и уйдем к Киеву поближе. Не оставит нас богохранимый святой город, князь Святополк оборонит за стенами крепкими, а здесь нам не будет житья!

Последние слова Малина потонули в гуле голосов. Поселяне часто спасались за городскими стенами от нашествия половцев. Ныне, видимо, пришла пора жителям малого города спасаться за стенами большого.

Юрьев пришел в движение. Люди спешили по домам, закладывали телеги, на них грузили детей и пожитки и выезжали за стены. Ворота были распахнуты настежь. По дорогам потянулись обозы.

Они были уже у Василева, переправившись через Стугну, когда до Святополка дошли вести о переселяющихся на новое место юрьевцах. Трое посланных от города – двое бояр и священник, снаряженный лично епископом Малином – стояли перед великим князем. Святополк не мог прийти в себя, услышав их речи.

– Верно ли, что город как один человек с места сдвинулся? – вопросил он.

– Все как есть, великий князь! – надтреснутым голосом ответил юрьевский боярин, именем тоже Юрий. – И нарочитые мужи, и святые отцы, и ремесленный люд с женами и чадами – все как есть родные стены кинули, потому как лучше голод и холод мыкать на своей земле, чем костьми лечь в чужой стороне.

– Юрьев град пуст стоит безбожным язычникам на поругание, но святыни городские и людство его покинули, – добавил и священник. – На то получено было благословение епископа нашего, отца Малина.

– Как повелишь далее твоим людям быть, княже? – молвил боярин Юрий.

Святополк отвернулся, глянул в окно. Кончалось лето, на селе собирали урожай. На севере продолжалась распря – донеслась весть, что юный Изяслав Владимирович напал на Муром, выйдя из Курска, выгнал Олегова посадника и сел в городе сам, присоединив его к Суздальской земле и угрожая отсюда Рязани. В ответ Олег Святославич опять начал собирать войска и пошел на Изяслава. Владимир Мономах внимательно следил за делами сына и двоюродного брата, ему не до половецких выходов, значит, со всем придется разбираться самому.

А погоды стоят дивные!.. В такую пору проскакать бы с соколятниками вдоль берега Днепра, вспугивая уток и гусей. А по осени в лесу поднять кабана, оленей или медведей. А то погнаться в холмах за стадом диких туров… И едва князь представил себе осенние в прохладной дымке холмы над Днепром, как решение пришло само.

– На Витичев холм правьте, – сказал он, – что над Днепром как раз на вашем пути встанет. Там град велю срубить. И храм заложить, чтоб епископ Малин там службу свою служил. Плотники придут, а и вы не зевайте!

Гостей накормили, дали передохнуть и снарядили в обратный путь. Через несколько дней на Витичевом холме служили молебен при закладке нового храма. Службу проводил сам епископ Малин, которому надлежало принять здесь кафедру. На молебне и закладке города присутствовал Святополк Изяславич. Князь сам, скинув праздничную свиту, положил первый камень в основание храма, обмазал его раствором и, выпрямившись, истово перекрестился. Хор запел праздничную литургию, бояре и дружинники преклонили колени, плотники начали бить поклоны. Святополк слушал высокий дрожащий от волнения голос преподобного Малина и с просветленной тревогой думал, что, может быть, этот город – все, что останется после него на земле и в памяти потомков.

Примерно в те же дни стало известно, что половцы, придя к покинутому жителями Юрьеву, разгневались и, обойдя город, сперва разграбили его, а потом с досады и злости сожгли его дотла. Но дальше в глубь земли не пошли, повернув назад.

Глава 11

Осень в тот год наступила ранняя, еще в месяце листопаде зарядили проливные дожди, и опасность половецких выступлений на Русь временно отступила. Пока землю не схватит мороз, не оденутся льдом реки, нечего бояться поганых. Да и тогда степняки вряд ли пойдут в дальний поход – хоть и нагуляли силы за лето, их кони приучены добывать корм себе из-под снега. А если наметет большие сугробы, вражеские всадники недалеко уйдут на голодных конях. Сейчас самое время было заняться Олегом Святославичем.

После того как Изяслав отнял у него Муром и Рязань, оставив только малый городец Переяславль-Рязанский потопу, что взять с него было нечего, Олег затаился в своем Чернигове. Выход брата Давыда ничего ему не принес, разве что ненадолго оттянул на себя силы Мстислава Владимировича. Итларевич еще летом уехал в степь уговариваться с ханами, да так и пропал. Олег был лишен большей части своих сил, и Владимир Мономах не преминул этим воспользоваться.

За осень Святополк и Владимир успели стать соратниками – у них сейчас были общие заботы, весенний выход на половцев связал их одной веревкой, и даже старые распри временно были забыты. Великий князь не спорил, со всем соглашаясь, и Владимир не испытывал к нему неприязни. Ослабить или вовсе уничтожить Олега для переяславльского князя было важнее – ведь рано или поздно настанет его черед править, и Мономах не хотел, чтобы кто-то еще вставал между ним и великокняжеским столом. Что же до Святополка, то он был уверен, что распря с Олегом ослабит Владимира настолько, что он перестанет ему мешать.

С этими помыслами князья и встретились новой зимой, едва встал на реках лед и земля укрылась под слоем снега. Именно сейчас, в конце месяца груденя, обычно и собирались в поход князья – урожай давно собран, ежегодная дань привезена, пересчитана и уложена в клети и повалуши[31]  [31] Повалуша – башня в комплексе жилых хором, в которой находилось помещение для пиров.


[Закрыть], людство передохнуло, селяне временно не у дел и могут составить ополчение.

Переяславльское княжество все еще залечивало раны от половецких набегов, многие деревни и села оставались пепелищами, а с новоселов и погорельцев дани пока брать было нельзя. Поэтому Владимир Мономах опять приехал к великому князю.

Святополк встретил его привычно-взволнованно – гонец загодя упредил о приезде Мономаха и на словах передал, чего ради переяславльский князь навещает киевского.

Они опять сидели в палатах за накрытым столом. Небольшой пир, устроенный Святополком в честь приезда двоюродного брата, уже завершился. Поклонившись князьям, чинно ушли оба княжича, Мстислав и Ярослав. Вслед за ними тихо удалилась Ирина Тугоркановна – половецкая хатунь жила в Киеве тише воды, ниже травы, мучаясь от недовольства супруга и не ведая, чем его приворожить. Ее единственный ребенок умер, едва родившись, и женщина не успела даже погоревать о нем. В праздничном одеянии княгини Тугоркановна казалась намного моложе своих восемнадцати лет, и, проводив ее глазами, Мономах отметил, что эта половчанка совсем не похожа на его собственную мачеху, мать Ростислава и Ефросиний.

Наконец князья остались одни, и Владимир заговорил, доверительно наклонясь вперед:

– Ты ведаешь, брат, каково поступил со мной Олег Святославич. Силой, приведя половцев, отнял у меня Чернигов, принудил удалиться в Переяславль, коий чрезмерно страдает после половецких набегов. Мы терпим голод и холод, я часть казны своей уже роздал на помощь вдовам и сиротам. В то же время Олег с братьями своими задумал лишить меня и другого достояния – летом отнял у меня муромо-рязанские земли. Добро, Господь не обделил меня сыновьями – Мстислав и Изяслав уже добрые воины. Изяслав сумел воротить часть моего достояния, снова я получаю доход с Мурома и Рязани. Но надолго ли?.. Настанет пора, и снова Олег призовет на наши земли поганых! А Переяславль оскудел людьми, да и в киевских пределах, в Поросье, едва половина сел и городов отстроилась. Нового половецкого выхода они не выдержат. Летом ворогов можно было не опасаться – их призывал на службу Лев, сын неправедно свергнутого Романа Диогена. К несчастью, они были разгромлены, много тысяч поганых пали в бою, другие попали в плен к византийцам. Но в новом году они непременно обрушатся на наши пределы!

Владимир Мономах говорил долго, красно, не жалея слов, иногда вставляя приличествующие случаю изречения из Святого Писания и деяний ученых мужей древности. Святополк, сам любивший и знавший книжную науку, слушал его вполуха. Главное для него было иное – гордый, удачливый переяславльский князь жаловался ему, Святополку Киевскому! Как у старейшего в роду, как у великого князя просил он у него совета и помощи! Было от чего закружиться голове.

– Пока Олег не призвал на наши земли поганых, его надо судить! – продолжал Мономах. – Кабы не он, жили бы мы в мире и покое, вместе ходили на половцев, каждый держал бы свою отчину и не зарился на земли соседа. Ты погляди, брат, – север и залесская сторона у меня, Смоленск у Давыда Святославича, у тебя Киевщина, Полоцк у Всеслава и рода его, Волынь и Галич у Ростиславичей и Давида Игоревича. И лишь Олег мутит воду. Подавай ему чужое достояние! Была у него Тмутаракань – так почто же кинул землю? Почто сам себя отчины лишил? А теперь виноватых ищет? Надо слать гонцов к Олегу! Надо звать его на суд княжеским именем твоим, Святополк!

Святополк не был уверен, что Олег согласится прийти на суд ^_ уж больно озлоблен и насторожен был новый черниговский князь. Прошлой весной звали его за собою – отговорился нездоровьем, и недавно, когда наказывали отдать Итларевича, тоже. Великий князь надеялся, что Владимир Мономах знает что делает, но никак не мог решиться – поддержать его или нет. Ведь вдруг, захватив достояние Олега, Владимир усилится настолько, что выступит против него, Святополка?

На другой день Святополк собрал совет бояр, призвал на него и киевского епископа Никифора, недавно сменившего скончавшегося Иоанна Продрома. От Киево-Печерского монастыря прибыл игумен Иоанн, с которым подолгу любил беседовать Мономах во времена своих наездов в Киев. Бояре, свои и отцовы, уже давно сидели вместе, не считаясь родовитостью и богатством.

– Что будем делать, мужи киевские? – спросил у них Святополк. – Брат мой, князь Владимир, просит у меня заступы и помощи супротив нашего брата Олега Черниговского. Не по чину, дескать, Олег владеет городом сим и землями по Оке.

– И то правда истинная! – закивал головой Никифор Коснятич. – Великим князем Всеволодом Ярославичем и отцем твоим, Изяславом Ярославичем, отец князя Олега Святослав Ярославич был назван незаконным владельцем Киевского стола. Он не по чину захватил его, и сыновья его по Правде и закону Божьему объявлены изгоями. Им нет места на земле окромя того, что вы сами как законные наследники деяний Ярослава Мудрого им дадите. Давыд Святославич владеет Смоленском, даденным ему на княжение Владимиром и отцом его, Всеволодом Ярославичем – так то ныне его отчина. Олегу же была дадена Тмутаракань – так пущай же ею и владеет.

– Князь! – вступил игумен Иоанн. – Слушай Владимира Всеволодича! Се муж многомудрый, разумом востер и о земле Русской радеет немало!

– Владимир? О земле Русской радеет? – нахмурился Святополк. – Да он о своих вотчинах ко мне жалиться прибег!..

– Нелепие глаголешь, сын мой! – возвысил голос Иоанн. – Всему свету известно – Владимир Переяславльский обо всей земле печалится. Горько ему видеть разорение сел и городов, знать, что люд христианский в неволе страдает, нивы зарастают, вдовы и сироты множатся, а поганые богатства наши расхищают. И виной всему – Олег Святославич! Пусть придет, пусть ответит за свои деяния пред князьями и пред всем людством!

Святополк свысока посмотрел на игумена. Сколько ни приезжал он в Киево-Печерскую лавру, столько встречал холодный прием у отца Иоанна. Игумен был ставлен еще Всеволодом, который на старости лет стал необычайно богомольным и всякий день наезжал в монастырь, порой живя там по нескольку дней сряду и оставляя Киев на советников и сына Владимира. Монастырь разбогател при прежнем князе, а Святополку было не до богатых вкладов – разве что книги изредка дарил да в праздники, заезжая, оставлял положенную лепту. Но, видимо, этого Киево-Печерской лавре было мало.

– Добро, – кивнул он. – Пошлем наказ Олегу Святославичу, брату моему, в Чернигов. Пусть да придет ко мне в Киев!

В посольство снарядили боярина Славяту, на коего указал сам Владимир как на своего человека, и одного из священников, попа Василия. Еще молодой, ровесник князьям, отец Василий был легок на подъем. Он накоротке распрощался со своими домашними и отбыл в Чернигов, увозя грамоту двух князей.

«Поиде к Киеву, – значилось в ней, – да поряд положим о Русской земле пред епископами и пред игуменами, и пред мужами отцов наших, и пред людьми градскими, дабы оборонить землю от поганых».

Слова были простые, говорилось в грамоте лишь о внешних врагах, но за каждой строчкой, за каждой буквицей стоял Владимир Мономах. Передавая грамоту, боярин Славята не преминул сказать, что оба князя, Владимир и Святополк, зовут его к себе. А отец Василий от себя добавил, чтобы смирил князь-изгой гордыню, покаялся и с легким сердцем пошел на встречу с князьями-братьями – тогда помирятся они с ним.

Все это сказало Олегу больше, чем само письмо. Черниговские бояре, оставшиеся верными Святославичам, в один голос нашептывали князю быть осторожнее – Владимир хитер, способен на предательство, именно он убил половецких послов, пришедших к нему просить мира. А Святополк слишком нерешителен, всего боится, во всех видит врагов, только и думающих, как бы согнать его с золотого Киевского стола – судьба отца и собственные скитания в юности научили его бояться и не доверять людям.

Олег сам много пережил, в том числе от Всеволода Ярославича. Тот ведь тоже мягко стелил, да спать пришлось жестко – на целых четыре года, сговорившись с греками, заточил его в далекую чужую Византию. Куда отправит его сын давнего врага? Конечно, сейчас он силен – за него стоит Черниговская земля, брат Давыд готов предложить помощь, Ярослав сидит в Переяславле-Рязанском, да и половцы с ним покамест не ссорились…

Олег был совсем юным отроком, когда точно так же три князя-брата, его отец Святослав, Изяслав и Всеволод, во время мирных переговоров силой захватили полоцкого князя Всеслава Брячиславича с сыновьями. Тот год просидел в порубе и, кабы не мятеж киевлян, в нем окончил дни свои. Но кто встанет в Киеве за него, Олега?

Киев был его врагом – местные бояре держатся за Владимира и Святополка, игумены и епископы, да и все духовенство тоже более прислушиваются к голосу мирян, особенно в Киево-Печерском монастыре, где игумен Иоанн вовсе друг и советник Владимира Мономаха, а что до смердов – так им ли судить князей? Смерды должны платить подать да отрабатывать княжеские работы – им не пристало думать.

Олег понимал, что Владимир и Святополк боятся его, и поэтому ответил коротко и гордо:

«Нелепо меня судить епископу ли, игумену ли, смердам ли».

Гонцы воротились прежде, нежели был дан ответ. Святополк и Владимир ждали слов Олега или его самого несколько дней, пока гонец не привез им короткий резкий отказ.

– Он не слушает тебя, брат! – прямо сказал Владимир Святополку, когда они остались одни в палатах. – Он считает, что может прожить один! Собирается встать против всей Русской земли… Поглядим, каково это у него выйдет!

– Это – усобие, князь-брат, – попробовал возразить Святополк. – Ты сам от него сколько раз упреждал меня и всех прочих!

– Ведаю, – сурово сдвинул светлые брови Мономах. – Но ежели сейчас не смирить Олега, по весне он сызнова начнет воевать. А сейчас, пока он не готов, упредить его, лишить силы и усмирить – вот что главное. Сейчас Олег с нами во вражде. Вырвать с корнем эту язву – и можно собирать Русь в одно целое, дабы сильной рукой навсегда избавить пределы наши от поганых!

Мономах опять говорил горячо и красно, и Святополку делалось жарко от этих речей. Владимир хочет воротить себе Чернигов. Его сыновья сидят наместниками в Зал веской волости, Давыд Святославич готов на что угодно, лишь бы не терять стола: прикажешь ему – идет в Новгород, прикажешь – возвращается в Смоленск. Эдак и на родного брата пойдет войной! Князья-изгои Ростиславичи и Давид Игоревич с головой увязли в войне с ляхами и уграми, тщатся отодвинуть границы Руси далее за Карпаты, Всеслав стареет, и его сыновья уже собрались в Полоцке. После смерти отца они волками бросятся друг на друга, деля отцовское достояние, и не будут опасны. Да, только неуемный Олег мешает Владимиру стать главой Руси. Олег да он, Святополк.

Однако он пока еще великий князь киевский, и Владимир не хочет без него начинать усобицу. За Святополка отцовы и дедовы обычаи, Киевщина да и сама судьба.

– Помнишь, как мы с тобой вдвоем в прошлом году, совокупившись, пошли в Половецкую степь, – продолжал увещевать Мономах, в душе на все лады кляня нерешительность Святополка. – Сколько полона взяли, сколько скота и добра захватили? А ведь были с нами силы только Киева да Переяславля!.. Представь, что будет, ежели мы черниговскую рать сможем заполучить? А Смоленск? А подойдут полки с Новгорода, Ростова, Суздаля и Мурома? А вдруг да удастся призвать Всеславичей или Ростиславичей? Вот Василько, например, – настоящий витязь! Я бы ему в походе любую дружину доверил! А кабы ему сейчас помочь с ляхами сладить – и вовсе он наш друг станет! Князь-брат, мы бы навеки избавили Русь от поганых! Дошли бы до самой Тмутаракани и Корсуня! Печенеги, торки и берендеи нам нынче служат – половцы также служить станут! Русь усилится, князь-брат! Но пока сидит в Чернигове Олег – не видать нам единой и сильной Руси!

Святополк теребил длинную бороду, завивая пряди в колечки. Заманчиво то, что сказал Мономах. Раз и навсегда покончить со степняками, отбить Тмутаракань, расширить земли. Рекой потекут новые богатства в казну – что может быть любезнее!..

– Идем на Олега, – сказал он, наконец.

На другой же день гонец повез в Чернигов новую грамоту: «Ты ни на поганых с нами не идеши, ни на совет к нам – то ты замыслил зло на нас и поганым помогати хочеши, как Бог свят».

Это означало войну, и еще до того, как Олег получил это письмо, другие гонцы поскакали во все стороны Переяславльской и Киевской земли созывать ополчение и поднимать дружины.

По сравнению с другими уцелевшими от разора и воротившимися из полона торчевцами Захарьичам повезло – мало того, что Ратибор привел из-под Треполя своего коня, мало того, что Нечай по совету отца вырыл кубышку с гривнами, упрятанную тиуном на черный день. Нежданно-негаданно отыскались целыми и невредимыми Светлана и Ждана, а Лют, хоть и не остался в Торческе, предпочтя воротиться в Киев к Даниле Игнатьевичу, оставил родне трех коней, нескольких овец, кое-какую рухлядь, серебро и двух холопов. Двух коней продали, оставив кобылу на племя, благодаря овцам сумели пережить осень и зиму. По весне Ратибор и Нечай даже сумели с помощью холопов распахать ниву в селе Красном, сняли урожай, осенью подновили дом и подворье. За повседневными заботами остальную родню – убитую мать, братьев, пропавшего невесть где отца – вспоминали редко. Только Ждана порой вздыхала, думая о Люте – милый младший братец не то слишком явно переживал давние детские обиды, не то возгордился, когда судьба вознесла его поближе к князьям. Ратибор и Нечай о Люте не думали – пропал хазарчонок, и ладно! Постепенно и Ждана начала меньше вздыхать о нем.

И все-таки сердце ее дрогнуло, когда однажды по весне, когда она доила недавно купленную корову, на подворье послышались стук копыт и голоса братьев. Оба были дома – смотрели упряжь и плуги для весенней пашни. Великий пост только-только закончился. По голосам выходило, что к ним приехал гость. Смутно знакомый мужской голос весело выкрикнул ее имя…

Сомнений не было – вернулся Лют. Воротился с подарками, рухлядью или утварью для дома. Наскоро сдоив последние струйки и накрыв ведро чистой тряпицей, Ждана выскочила на двор.

Совсем весеннее солнце обожгло ей щеки, брызнуло яркими огнями в глаза, и девушка на миг застыла, закрываясь от света рукой. Ворота были распахнуты, какой-то всадник, спешившись, разговаривал с братьями, и Нечай отвечал ему горячо и весело, с пылом молодости. Потом Ратибор вдруг повернулся, увидел Ждану и окликнул ее:

– Вежи сюда, Жданка! Гость до тебя знатный! Приезжий тоже увидел девушку, отодвинул братьев и бросился к ней:

– Ждана!

Она отпрянула, прижимаясь к дверям хлева. Молодой дружинник в добротной свите, козловых сапожках и с мечом на боку был на целую голову выше Люта и шире его в плечах. И из-под шапки выбивались светлые прямые волосы.

– Не признала? – Гость остановился в двух шагах, удивленно глядя на испуганную девушку. – Я тебя тоже не сразу бы узнал, кабы брат твой не указал… Ты совсем красавицей стала… А я Михаила. Помнишь? Из степи вы ехали с сестрой…

И только тут, когда он стянул шапку с головы, девушка признала в нем дружинника, что вытащил их со Светланой из сугроба под обрывом и всю дорогу развлекал байками. Когда Лют вызвался проводить сестру до Торческа, он рвался с ними, но боярин Ольбег Ратиборович не разрешил парню отлучаться. А там навалились иные дела, все лето не снимали оружия, ожидая то половецкого выхода, то усобицы с Олегом Черниговским, то распутица мешалась.

– Я помню тебя, – кивнула Ждана, чувствуя, что в сердце растет что-то – не то горечь, что не Лют приехал, не то радость, что этот молодой красивый парень ее не забыл.

– И я тебя весь год забыть не мог. Да только далековат твой Торческ от моего Воиня. Не вдруг доедешь. Я бы и ныне не появился, кабы не князь.

– А что князь?

– Владимир Всеволодович по весне, как вода талая сойдет и дороги просохнут, в боевой поход идет на Олега Святославича, который неправедным путем завладел волостями князя Владимира! Святополк Киевский тоже рать скликает. Брат твой, Нечай Захарьич, вызвался идти…

– Что? Нечаюшка? – Жданка слепо кинулась мимо Михаилы к братьям. Ратибор и Нечай стояли у конюшни, о чем-то негромко переговариваясь. Лица у обоих были суровые. Девушка кинулась Нечаю на грудь:

– Братик, да что же ты? На войну идешь?

– На войну, – важно кивнул Нечай. – Михаила сказывает – с войны можно много всего принести. Черниговская земля богатая, авось добуду чего для дома. Да и сама ведаешь, – Нечай опустил голову, – жениться я хотел по осени. Привезу кой-чего – и свадьбу справим.

– Конь у нас есть один, в поход есть на чем ехать, – добавил Ратибор. – Оружие и доспех какие от меня остались, какие князь дает.

– Я уж давно решил, – добавил Нечай. – Помнишь, в ту седмицу бирючи[32]  [32] Бирюч – в Древней Руси глашатай, объявлявший на площадях волю князя.


[Закрыть] на торжище кричали про поход? Я с той поры раздумываю.

– Ой, братик, да как же ты? – ахала Ждана. – Ведь война!..

– Ну и война, а что?

– Так ведь, не ровен час…

– Будет тебе! – прикрикнул на сестру Ратибор. – Не хорони его заживо! Я вон тоже у Треполя сгинуть мог – так не сгинул. Авось и его судьба обойдет!.. Да не плачь ты – я дома остаюсь, за хозяйством, детьми ходить… Поди-ка лучше хозяйкам нашим дай наказ – раз гость к нам заехал, пусть соберут чего-нито на стол.