Текст книги "Святополк II. Своя кровь"

Автор книги: Галина Романова

– Великий хан!.. Великий хан, – лепетали батыры, отступая. – Но это правда…

Иванок увидел коренастого немолодого половца в богатом одеянии с бешеными, налитыми кровью глазами. Тот Замахнулся саблей – и отрок еле успел пригнуться. Острое лезвие только срезало прядь волос на затылке.

– Урус! Собака!.. Взять! Казнить! – захрипел хан. Батыры выдернули Иванка из седла. Он отчаянно извивался, сопротивляясь изо всех сил, и не поверил своим ушам, когда услышал крик кого-то из нукеров:

– Урусы!

И слитный топот копыт, обходящий их сбоку и сзади.

Стрела свистнула совсем рядом. Вторая впилась в гриву коня одного из батыров. Жеребец дернулся, всадник качнулся в седле, и Иванок рухнул наземь, подтягивая колени к животу и отворачивая лицо, чтобы защититься от конских копыт.

Стреляли на скаку торки, которые вылетели вместе с Данилой Игнатьевичем. Сломав правое крыло вражеского войска, они шли прямо на Тугоркана и его приближенных; и старый хан зарычал, выхватывая саблю. Только смерть недругов могла утишить его боль. В первых рядах он заметил немолодого урусского, батыра и устремился прямо на него.

Спасаясь от копыт летящей прямо на него конницы, Иванок откатился в сторону, и это его движение заметил конь Тугоркана. Он шарахнулся вбок, сбился с галопа, и хан, отвлекшись на то, чтобы усмирить его, промедлил самый миг.

Половцы и русичи сшиблись. Сеча была короткой и жесткой. Нукеры успели прикрыть Тугоркана собой, но в тот миг, когда, наконец, поднял голову, хан увидел занесенный над собой меч.

Данила Игнатьевич видел только тело отрока, через которое по-козлиному перескочил соловый конь степняка. Будучи уверен, что Иванок уже мертв, он сцепился с ханскими телохранителями, расшвырял их как котят и сшиб Тугоркана, двумя страшными ударами повергнув его наземь.

– Иванушка! – кричал он, зовя отрока, но того уже закрыли от него кони и всадники.

Ноги у Иванка остались свободны, и он успел вскочить прежде, чем его затоптали. Метнувшись туда-сюда, он, наконец, нашел укрытие за тушей павшей лошади. Крупный русский конь был мертв. Кровь вытекла из косой раны на шее. Рядом с ним лежал, раскинув руки, его всадник. Иванок бросился на колени возле лошадиного бока, прижался к еще теплой туше, зажмурился, с замиранием сердца слушая топот копыт, хрип и ржание коней, звон мечей и сабель и хриплые выкрики сечи. Меч убитого валялся совсем рядом, но дотянуться до него было боязно.

Только когда шум сечи стал удаляться, Иванок решился отползти от конской туши. Кое-как присел над мечом, перерезая волосяной половецкий аркан на запястьях. Меч выщербился, жесткий конский волос, из которого была сплетена веревка, цеплялся за щербины, путался, но Иванок не жалел собственной кожи и в конце концов оказался на свободе.

Это была победа. После того как был убит Тугоркан, половцы дрогнули и побежали. Те, кто не знал о смерти хана, еще некоторое время продолжали сражаться, но их оттеснили к стану, где бегство стало общим. Когда Иванок, прихватив меч убитого дружинника, бегом бросился ловить какого-нибудь оставшегося без всадника коня, русичи уже гнали поганых прочь от города.

Сделав несколько шагов, отрок едва не наступил на тело Тугоркана. Немного разумея половецкий язык, Иванок только сейчас вспомнил, как величали этого человека половцы, и понял, чью смерть видел.

Тугоркан Шаруканид, Степной Барс, был убит страшным ударом в грудь. Второй удар пришелся на спину, распоров цветастый стеганый халат и кожаный доспех под ним. На лице старого хана еще не исчезло выражение гнева и боли от потери сына. Иванок подумал, что лишь чудом избег смерти от его руки, и поспешил прочь.

Странно знакомый конь, гнедой с белыми ногами и белой проточиной на морде, потерянно замер посреди поля. Точно такой же был у Захара Гостятича, тиуна в Торческе. Конечно, этого не могло быть, мало ли на свете гнедых коней с такими же метинами, но Иванок не чуя ног подбежал к коню. Тот стоял над поверженным всадником и отбежал в сторону при виде незнакомого человека, но потом… потом все-таки вытянул шею и заржал тонко и жалобно и позволил притронуться к себе.

Но это потом. А пока Иванок рухнул на колени и взглянул на упавшего.

Нечай лежал на боку, скорчившись и обеими руками держась за древко стрелы, которая торчала у него в животе. Судя по перекошенному лицу и натекшей вокруг крови, умирал он очень долго, и, может быть, тело его умерло еще не до конца, когда Иванок поборол страх и дотронулся до его плеча.

– Нечай!.. Нечай, как же это? Как ты здесь?.. Конь жалобно заржал.

Иванок поднялся, озираясь по сторонам и запоминая место, где лежал брат.

– Я еще вернусь, – пообещал он и шагнул к его коню, протягивая руку.

Глава 15

Они встретились уже вблизи днепровского берега. Уцелевшие остатки орды, теряя раненых, переправлялись через Зарубинский брод. По пятам за ними устремились переяславльцы, мстившие за разорение родного края и осаду города, но киевляне, исполнив свой долг, один за другим поворачивали назад.

– Иванушка! – Пронзительный крик заставил отрока осадить коня. Данила Игнатьевич скакал к нему во весь опор.

– Отче! – вскрикнул и он.

Они осадили коней, горячо обнялись, свесившись с седел.

– Иванушка, – боярин гладил подростка по взлохмаченным вспотевшим кудрям, – ты живой… Я очам своим не верю! А мне мнилось, тебя убили и под копыта коня бросили…

– Я сам чудом вырвался. Сам не ведаю, как ханский конь на меня не наступил… Отче, Тугарин убит!

– Правда сие? – Данила выпрямился.

– Убит он. Сам видел.

Данила Игнатьевич нахмурился.

– Надо поведать князю, – сказал он.

Святополк и Владимир Мономах возвращались к Переяславлю вместе. Оба устали. Великий князь не находил радости в сече, где все решает сила, ловкость и проворство. В схватках он всегда медлил и посему боялся битв – боялся, что не успеет вовремя отбить удар или ударить сам.

Сейчас он радовался, что все завершилось победой. Душа его тихо возликовала, когда они проезжали развороченным, брошенным становищем, когда видел кибитки, верблюдов, согнанных в табуны коней, юрты белого войлока, освобожденных русичей и пленных. Этих захватили мало – поймали в основном тех, кто вовремя не удрал с основными силами. Все это надо было разделить – часть отдать многострадальной Переяславлыцине, часть взять себе как великому князю. При мысли о том, что Переяславлю может достаться больше, внутри у Святополка все переворачивалось от досады. Подъехав к разбитому для него шатру, Святополк молча спешился и вошел внутрь. Уже вечерело, хотелось есть и спать.

Только на другой день, когда воротились последние преследователи, победители перевели дух, Святополк узнал от Данилы Игнатьевича о смерти Тугоркана.

Боярин пришел к нему утром, когда князь уже встал из-за стола. Оставив Иванка снаружи, Данила коротко поведал о случившемся. Ни единый мускул не дрогнул на лице Святополка, когда он услышал это.

– Истинно ли так? – только и переспросил он. – И твой сын видел это?

– Своими глазами. И место указать сможет…

– Позови-ка его.

Иванка кликнули. Переступив порог княжеского шатра, отрок встретился взглядом с великим князем и поспешил поклониться – так глубоко, до самого сердца прожег его пристальный взор Святополка.

– Тебя ведь Иванком звать? – вдруг спросил великий князь. – Ты стреляешь из лука метко?

– Да, княже, стреляю.

– Я помню – тогда, на охоте… Поведай-ка мне, Иванок, правда ли ты видел смерть Тугоркана?

– Смерть его я видел и мертвого его зрел. Он в той стороне лежит, недалеко от сына своего.

– И сын его убит?

– Убит. Когда сеча была, мы встретились в бою…

– И ты его… убил? – Голос князя чуть дрогнул. Стоявший с опущенными долу глазами Иванок поднял голову. Во взгляде Святополка не было ни горечи, ни боли.

– Я его ранил. Он после от раны умер. А потом все стали кричать, что умер сын хана. Я немного разумею половецкую молвь, вот и понял.

– Откуда их язык знаешь?

– Я в плену был, да в Торческе жил немного. А у торков наречие с половецким схоже, вот и научился.

Он вздохнул, и Данила Игнатьевич шагнул к отроку, кладя ладонь ему на плечо.

– Прости, князь, сына моего, коли что не так молвил, – начал он.

– Я не в обиде. Хочу только, чтобы вы показали мне место, где лежат мой тесть и его сын.

На поле уже вовсю хозяйничали дружинники, киевские и переяславльские. В обычае победителей обдирать побежденных, даже если сражались в княжеской усобице люди одного языка. Половецким добром все-таки брезговали. Тащили разве что сапоги, шапки, теплую одежду, которую степняки носили зимой и летом, и оружие. Русичей не раздевали. За многими пришли жители Переяславля, увозили своих на санях в город, чтобы похоронить с честью. Родичи искали друг друга, побратимы звали побратимов.

Святополк ехал по полю, и люди, встречаясь с ним, кланялись, ненадолго прерывая свою работу.

Иванок легко сыскал тот небольшой холмик, на котором тогда остановился Тугоркан и его приближенные. Один из бунчуков еще валялся тут, втоптанный в землю. С туши убитого коня, за которой прятался Иванок, уже сняли седло и уздечку, тело его всадника исчезло.

– Вот он. – Иванок остановил коня над трупом Тугоркана. Хана обходили стороной. Что-то было такое в нем даже мертвом, что люди не спешили стащить с него сапоги и отнять кривую саблю с украшенной узорами рукоятью. Святополк прыжком спешился, подошел к хану, постоял, потом медленно, словно нехотя, снял шапку.

– Эх, Тугоркан, – промолвил он. – Почто пришел?.. Я тебя не звал, с тобой не ссорился, дочь твою не обижаю. Чего тебе не хватало? А теперь дочь твоя сиротой осталась, и сын твой убитый лежит. А мы живы и победу празднуем. – Вздохнув, Святополк выпрямился, расправляя плечи, и кивнул на тело хана: – Возьмите его в ковер и унесите. Хоть и враг он нашей земле и пришел на нее кровь пролить, но дочь его мне жена, и негоже родню бросать в поле… И сына его тоже возьмите, – добавил он чуть тише, когда княжеские отроки осторожно приблизились к телу Тугоркана.

Иванок стоял в отдалении, держа в поводу своего гнедого коня. Он отыскал тело Ехира, сына Тугоркана, и остановившимся взором смотрел на него. Отрок даже вздрогнул, когда княжеская рука с длинными пальцами книжника легла ему на плечо.

– Боярин Данила поведал мне, что это ты его убил? – спросил князь.

Иванок кивнул.

– А ты богатырь, Иванок! Про таких, как ты, песни слагают!

Отрок помотал головой, вспомнив, как ему было страшно, когда ханские нукеры схватили его, чтобы убить.

– Слагают, – по-своему понял его жест князь. – И про этот бой будет песня. А может, и тебя в ней вспомянут.

Княжеские слуги подняли тела Тугоркана и его сына, понесли прочь. Конюший придержал стремя, Святополк влез в седло и отправился следом.

Гнедой конь вопросительно ткнулся отроку мягкими губами в руку. Вздрогнув и словно очнувшись, Иванок поспешил туда, где, как он помнил, лежали останки Нечая.

– А ну стой! Куда?

Иванок остановился. Наперерез ему бежал смутно знакомый дружинник.

– Куда коня ведешь? – крикнул он, подбегая. Двое боярских отроков, неотступно следовавших за Иванком, на всякий случай подобрались ближе.

– Твой конь, что ли? – Иванок крепче взялся за повод.

– Не мой. – Дружинник перевел дух. – Друга моего и родича. Я его ищу.

По голосу Иванок уже признал Михаилу и кивнул:

– Не Нечаем ли звать твоего друга?

– Нечаем. А ты… откуда ведаешь?

– Мы прошлой весной встречались, когда наши князья на Половецкую степь вместе ходили, – ответил Иванок.

– Тебя Лютом звать! – вспомнил Михаила. – Ждана про тебя много говорила. Ты знаешь, я… люблю ее. Жениться хочу.

– Женись, – миролюбиво ответил Иванок, в котором ничто не шевельнулось при упоминании его прежнего имени. – Я хочу, чтоб она счастливой была… Пошли. Я видел Нечая.

Вместе они дошли до того места. Гнедой заволновался, почуяв смерть. Михаила только охнул. Иванок помедлил, постоял над телом брата, потом вложил повод в руку молодого дружинника.

– Сведи его домой. Сестре поклон передай, – сказал он.

– А ты не поедешь разве?

– Нет. Ждану жаль, да только не жаловали меня дома, и не тянет туда. Прощай!

И прежде чем Михаила успел вымолвить хоть слово, Иванок повернулся и направился прочь.

Боняк ушел на правый берег Днепра, спасаясь от идущих с левого берега русских дружин, и, опасаясь погони, добрался чуть ли не до Василева. Но князья не погнались за ним – то ли прознали о воевавшем под Переясдавлем Тугоркане, то ли решили, что Боняку удалось уйти. Чуть оторвавшись от погони, хан повернул воинов в сторону какого-то монастыря и походя отдал приказ зажечь его в надежде, что урусы кинутся на помощь своим людям и это отвлечет их от погони.

Но урусских дружин не было видно, и хан отправил под Киев сторожи, и те донесли, что великий князь, простояв под стенами города самое малое время, скорым шагом ушел в сторону Переяславля, оставив город и предместья без должной защиты.

– Гуляй, гуляй, коназ! – причмокивал языком Боняк. – Я тоже пока погуляю!

И он отдал приказ возвращаться.

В окрестностях Киева оставалось еще много сел и городков, княжьих дворов и монастырей, которые уцелели от предыдущих нашествий. Со слов нескольких пленных урусских монахов он знал, что в монастырях урусы молятся своему Богу, Христу, говоря, что он дает им силы. Как всякому богу, ему приносят богатые дары, золото и серебро. И поэтому когда на пути орды встал монастырь, Боняк приказал взять его, разграбить и сжечь.

Киев был спокоен и уверен, что сейчас, когда Святополк Изяславич вернулся и отогнал поганых, людям нечего бояться. Те, что затворились в граде, спасаясь от нашествия, понемногу начали возвращаться на прежнее место. Конечно, не у всех уцелели дома и подворья – Берестово сгорело почти дотла, в Подоле выгорели целые улицы, а уцелевшие дома и дворы были разграблены подчистую, но людям удалось спастись. И горожане рьяно взялись восстанавливать жилища.

В это время опять вдалеке показались дымы.

Горело сразу в двух местах – на Выдобичском холме, где еще Всеволодом Ярославичем был поставлен Красный двор, в котором он любил проводить лето, и в Клове, где был монастырь. Вскоре оттуда показались всадники.

Дозорный на стене чуть не свалился вниз, когда узнал лохматые шапки и халаты половцев.

– Поганые идут! – не своим голосом заорал он, кинувшись вниз. Парень до того перепугался, что своим страхом успел заразить всех, кто слышал его крики. Вой бестолково заметались, не зная, за что хвататься. Одни спешили на стену, чтобы своими глазами увидеть половцев, другие криками сзывали остальных. Кто-то побежал к Святой Софии, чтобы там били в набат.

Половцы приближались, и посадские, поздно заметив новую опасность, бросая имущество, кинулись прятаться. Многие кинулись к воротам, надеясь успеть. Но остальные заметались между домов, тщетно надеясь укрыться. Первые же ворвавшиеся в Подол половцы со всех ног кинулись ловить людей и грабить дома. Это немного задержало наступление и дало киевлянам несколько минут передышки.

Первые беженцы уже ворвались в город.

– Закрывайте ворота! Ворота! – кричали они. – Поганые идут!

Опомнившиеся дружинники кинулись к тяжелым створкам. Остающиеся снаружи люди закричали, умоляя подождать их. Некоторые успели и ворвались в медленно сдвигающиеся щели, но большая часть осталась и стала добычей степняков.

Боняк неистовствовал. Он издалека видел, как закрывались главные киевские ворота, видел, как его воины мчались к ним. Еще бы чуть-чуть – и его доблестные батыры ворвались в стольный град урусов!.. Но ворота захлопнулись перед самым носом всадников. С досады Боняк так хватил саблей по дубовым створкам, что рассек бревна. Во все стороны брызнула щепа.

– Псы-урусы! Псы! – закричал Боняк, потрясая окровавленной саблей. – Вы еще поплатитесь! Вперед, мои воины! Не щадить никого!

Половцы рассыпались по посаду, хватая все, что попадалось под руку. Люди прятались, их ловили, тащили на арканах; тех, кто сопротивлялся, рубили на месте. Где-то опять загорелись крыши.

Боняк сам скакал по Подолу, метался под стенами, откуда летели стрелы, надеясь, что урусы выйдут из города и с ними можно будет сразиться. Гонцы отыскали его не сразу. Боняк едва узнал Торкан-бея, одного из приближенных Тугоркана. Тот почернел, спал с лица и еле держался в седле.

– Великий хан! – выдохнул он хрипло. – Беда! Тугоркан убит!

– Что? – До Боняка не сразу дошло. – Как – убит? Когда? Где?

– Под урусским городом. Урусы подошли тайно, нащисторожи их не заметили. Они кинулись в бой. Мы сражались. Был повержен Ехир Песчаный Барс, а потом и сам Тугоркан. На поле осталось еще несколько ханов. Хан Курей хан Апак… Урусы разбили нас… мы еле ушли.

– Когда это случилось?

– Вчера. Только ночь спасла нас от верной смерти да еще то, что урусы прекратили погоню, чтобы похоронить своих мертвых. Мы не смогли вернуться, чтобы забрать в степи тело Тугоркана и его сына.

Торкан-бей раскачивался в седле и тихо подвывал от горя.

Боняк думал недолго. Вчера убит Тугоркан, его союзник и соперник. Урусы празднуют победу, значит, вот-вот они будут здесь. Уходить придется с полоном и добычей, а это значит, что урусские дружины успеют догнать и отобрать все.

– Уходим! – закричал Боняк. – Довольно! Все назад, в степи! За мной!

Он первым поворотил коня вон из города. Нукеры заголосили, передавая приказ хана остальным, и половцы спешно стали покидать Подол, гоня перед собой пленников и на ходу запихивая в седельные мешки награбленное.

Простившись с Владимиром Мономахом добрыми друзьями, Святополк шел к Киеву. Где-то там оставался второй половецкий хан, с которым тоже предстояла сеча, но после победы под Переяславлем великий князь чувствовал прилив сил и готовность биться до конца. Немного огорчала только смерть Тугоркана – как-никак, они с ним не были в ссоре, хан пришел под стены другого русского города, Киева не грабил. Да и юная Ирина Тугоркановна мало в чем виновата – разве тем, что не пришлась по сердцу и сейчас заслуживала только жалость.

Войско без остановок шло до перекрестка дорог между Берестовом, где, как князь уже знал, его княжеский двор и все прочие дома были спалены, и Печерским монастырем. Здесь Святополк велел остановиться и отъехал с дороги на несколько шагов, озирая луговину, холмы и лес невдалеке.

– Ройте могилу, – приказал он. – Здесь положим Тугоркана с сыном его. Пущай души их вечно маются и не будет им покоя после смерти за то, что нам покоя не давали при жизни.

Бояре, слышавшие слова князя, да и многие простые дружинники согласно закивали, хотя кое-кто и поежился тайно – по древним поверьям, на перекрестке дорог добрых людей не хоронили, ибо это место опасное и является прибежищем всякой нечистой силы. Пока одни рыли могилу, другие крестились и шептали старые заговоры от нечистой силы. Но никто не дерзнул укорить князя, что погребает половецкого хана без должного почтения к покойнику. Наоборот, многие вздохнули с облегчением, когда мертвые тела свалили в яму и стали закидывать ее землей. Когда вырос холм, на него водрузили камень, и Святополк преломил поданный ему хлеб, поминая покойников.

Люди еще не успели отдышаться после странных похорон, когда вернулись дозорные – князь велел выслать на поиски врага сторожи.

– Княже! – Дружинники подскакали к нему. – Монастырь поганые порушили!

Святополк поднял голову, глядя вдаль. За лесом уже не было видно клубов дыма, но казалось, что он ощущает его горький привкус. Чтобы очиститься от скверны, он сам хотел заехать в Печерскую лавру, поклониться гробу Феодосия Печерского, которого уже сейчас некоторые почитали как святого, помолиться в одиночестве, побеседовать с книжниками…

До монастыря скакали как одержимые. Многим казалось, что поганые еще там, но когда дружинники во главе с самим князем подъехали к святой обители, глазам их предстало зрелище разора и пожога.

Ворота были снесены, стены местами обгорели и почернели, несколько мертвых монахов валялось у дороги. В самом монастыре норы-кельи монастырской братии были разорены, дом Богородицы и храм наполовину обгорел. Чудом уцелевшие монахи бродили вокруг, собирали тела убитых собратьев и сносили их вместе.

Святополк полными изумления и ужаса глазами озирался по сторонам, не веря в случившееся. Въехавшие следом за ним бояре и дружинники крестились и истово молились.

– Что же это деется? Что деется? – слышался чей-то дрожащий шепот.

– Князь? – высокий, такой же длиннобородый, как и Святополк, монах быстрым шагом направился к нему, взял его коня под уздцы. – Зришь ли разорение наше?

– Нестор! – Святополк спешился, обнял друга-инока. – Что тут приключилось?

Нестор обвел глазами двор. Многие монахи, заметив приезд князя и бояр, оставили свои дела и подходили к ним. Большинство были в порванных, местами обгорелых рясах, кое-кто с окровавленными тряпицами на лбу или руках.

– Видать, за грехи наши Господь испытывает нас в вере и терпении, насылая безбожных сынов Измайловых! – вздохнул Нестор. – Мы почивали после заутрени, когда они подошли к стенам обители… Брат привратник поднял тревогу. Мы проснулись, побежали кто куда, а неверные выбили двери и ворвались. Ничто их не останавливало – ни мольбы, ни укоры! Истинно говорю, князь, каменные сердца у них, – вздохнул Нестор, и все согласно закивали, нестройными голосами подтверждая его слова.

– Мы побежали. Кто поспешил укрыться на задах монастыря, тот уцелел, но те, кто решил найти спасение в храме Божьем, пали от рук неверных! Господь отворотил лик Свой от нас, грешных. Неверные язычники врывались в монастырские кельи, выносили оттуда все, что могло быть ценным. Они вбежали в храм, хотя наши братья упреждали их, что Господь покарает их за святотатство. Но их сердца обросли шерстью. Они дерзнули ступить на хоры и там убивали наших братьев. А после стали грабить и рушить все и возносить хулу на нашего Бога, крича: «Где Бог их! Да поможет им избавить себя…»! Прости меня, Господи, грешного, – Нестор быстро перекрестился, и все монахи и кое-кто из бояр и дружинников последовали его примеру, – но и аз есмь, грешный, слыша сии богопротивные слова, на миг усомнился в мудрости Его, любви и терпении. Но Господь все видит и все знает, Он простил меня в слабости моей и сохранил от мечей язычников. А иным нашим братьям Бог судил принять мученический венец – одних зарубили, других в полон уволокли…

Монахи сбивчиво заговорили, перечисляя свои обиды и имена погибших и уведенных в полон братьев.

– Истинно глаголю вам, братие! Се судный день для нас настал! – вещал один. – Сии бесовы дети касались святых икон, сдирали с них оклады, а сами святые лики бросали в грязь, и Господь терпел сие поношение, пытая твердость духа нашу!

Святополк прошел по монастырскому двору, в нерешительности остановился перед притвором гроба Феодосия. Двери его были сожжены, несколько разломанных и частично обгоревших икон валялось на пороге, и князь опасался сделать хоть шаг из боязни, что там внутри царит еще больший разор и погром.

Сзади подошел игумен Иоанн. Он был мрачнее обыкновенного. Строго глядя на князя и осуждающе качая головой, собрал иконы, всем своим видом показывая, что Святополк должен был догадаться сам и подобрать их, и шагнул в обгорелый проем.

Через несколько мгновений послышался его дрожащий голос:

– Чудо! Чудо Господь сотворил!

Святополк, Нестор и несколько монахов вперемежку с боярами бросились внутрь. Хотя в притворе валялись обгорелые книги и разломанные иконы, но сам гроб святителя остался нетронутым и даже как будто приподнялся над всей этой мерзостью. Казалось, грабители не заметили его.

Монахи пали на колени вслед за игуменом, который неистово крестился и молился, отбивая поклоны. Святополк тоже опустился на колени и с видимым облегчением перекрестился, радуясь тому, что хоть что-то в этом суетном непрочном мире остается незыблемым.

Возвращение князя из похода и счастливое избавление от половецкого набега для всех было праздником. И пускай на Подоле многие избы были пожжены, во многих семьях родных и близких погнали в неволю, в окрестностях Киева было сожжено несколько церквей и три монастыря, но зато был убит сам хан Тугоркан, тот самый, что уже несколько раз наводил на Русь поганых. Орда получила еще один урок, Святополку Изяславичу в союзе с Владимиром Всеволодовичем Мономахом удалось отбить захваченный в Зарубе и Чучине полон, и опасность половецкого выхода в этом году уже больше не грозила исстрадавшейся земле. Кроме того, Удалось загнать в угол и смирить внутреннего врага – Олега Святославича Черниговского. Было чему радоваться.

Приближался день поминовения святых мучеников Бориса и Глеба, и к этому дню Святополк приурочил пир в ознаменование похода на половцев и их союзника Олега.

Не первый раз Иванок переступал порог княжеских сеней в день почетного пира, но впервые он шел на него как гость. Молодые отроки, детские и гридни, провожали его завистливыми взглядами. Холопки зазывно улыбались, заставляя отрока смущенно краснеть, а старые бояре и знатные воины снисходительно косились на приемного сына Данилы Игнатьевича. У большинства из них сыновья были на несколько лет постарше, за исключением молодого Никиты Малютича, чьи малолетние сынки еще были младенцами. В окружении взрослых мужей и их сыновей Иванок чувствовал себя не в своей тарелке и скромно присел в уголок.

Пир князь Святополк затеял знатный. Он сидел во главе стола, крытого расшитой шелковыми нитями скатертью. По правую руку от него сидели Ярослав и Мстислав, по левую, там, где должна была быть молодая княгиня Ирина Тугоркановна, место оставалось пусто. Молодая княгиня скорбела по отцу и отказалась выйти к пирующим.

Но всем было весело и без нее. Вино лилось рекой, чашники разливали хмельные меды, обносили гостей яствами. Великий князь улыбался, слушая негромкий гул голосов, и приветственно кивал на заздравные речи. Пил он мало, небольшими глотками, и оставался трезв, но это не мешало ему испытывать гордость и радость от происходящего. Бояре вставали один за другим, кланялись князю и княжичам, славили и выпивали за их здоровье, желая боевых побед и долгого княжения. Чем дальше, тем громче становился гул голосов. Слуги выносили опустевшие блюда и кувшины, спеша заменить их новыми. Бояре и дружинники вспоминали бой и свое в нем участие, хвастались своим достоянием, громко хохотали над шутками и ужимками скоморохов, которые скакали и плясали между столов, потешаясь над Тугорканом, как он шел на Русь воевать, да сам бит был. Иванок покраснел до ушей, когда на «Тугоркана» накинулся самый маленький из скоморохов, видимо сын одного из них. И «грозный хан» с визгом и криками улепетывал от достававшего ему только до пояса «богатыря» через весь зал.

Данила Игнатьевич заметил смущение отрока, тихо коснулся его руки:

– Не смущайся, но и не возносись своей победой! Ворога одолеть – не единственное, на что мужи родятся.

Сидевший напротив него киевский боярин Повизд, не ходивший ни в один боевой поход по причине слабого здоровья, подмигнул отроку:

– А как мужи родятся, ведаешь?

Был Повизд уже сильно пьян, икал и покачивался за столом. Иванок еле сдержал себя.

– Чего смурной? – не отставал боярин. – Аль пир не в радость?

– Родич у меня… в том бою погиб, – не сразу признался Иванок.

– Тогда выпей! Помяни душу христианскую!.. Эй, вина еще! – крикнул Повизд. Рванулся привстать, но тяжело рухнул обратно, едва не повалившись со скамьи на пол.

Заметивший это Святополк нахмурился, ибо пьяных не любил, и тотчас двое отроков подскочили, подхватили упившегося боярина и поволокли прочь – подышать свежим воздухом и протрезветь.

Был приглашен сын и ученик знаменитого Бояна, Пересвет. Был он уже немолод, гусли носил за ним отрок, он же и подвел старика к скамеечке у княжеского стола.

Святополк наклонился к нему, держа в руках чашу, из которой он сделал всего один небольшой глоток, приветствуя собравшихся.

– Потешь нас, Пересвет, песней! – сказал он. – А уж я за то тебя пожалую!

Старый певец обратил на него ясный, как у младенца, взгляд.

– Слава о делах твоих далеко гремит, – молвил он в ответ. – Про старое гусляры да песельники поют, а мне уж позволь потешить тебя песней новою, небывалою!

– Изволь, – кивнул князь. – А коли песня твоя по душе мне придется, проси чего пожелаешь – всем одарю!

Когда старый певец коснулся гуслей, все сразу замолчали. Стихли разговоры и шарканье ног. Подавальщики и чашники стали двигаться поосторожнее, а сами бояре и дружинники поворотились в его сторону.

Голос у Пересвета был высок и тонок, он поднимался до самого расписного потолка, и все невольно следили за ним, ибо песня в самом деле была еще не слышана никем:

 
Заводил-то князь да почестей пир на многие князья, на бояра, на сильные могучие богатыри, да на все поляницы удалый…
 

Поскольку все слушали певца, Иванок воспользовался этим, чтобы немного поесть, потому что у него от волнения кусок застревал в горле.

Прямо перед ним стояло блюдо с запеченным лебедем, а рядом горкой высились румяные хлебы с рыбой и ягодами. Но отрок не успел как следует распробовать кушанья, как услышал из уст певца знакомое имя:

 
Из-за тыих-то столов белодубовых, из-за тыих-то скамеечек кленовыих выставал молодой Иванушка Данильевич.
Он боярам-то бьет поклон о леву руку, князю светлому бьет по правую:
– Еду во далеко во чисто поле, всю-то силу вражью повысмекаю, добуду князю славу, а себе-то честь великую!
Говорил светлый князь таковы слова:
– Нет ли поматерее добра молодца?
Отвечают все сильные могучие богатыри, все поляницы удалый:
– Видеть добра молодца по поступочкам…
 

Когда один за другим все гости стали оборачиваться к их столу, Иванок был готов провалиться сквозь землю под десятками внимательных, восхищенных, завистливых глаз. Еще бы! Думалось ли ему хоть когда прежде, что и про него будут слагать былины! Он покраснел до ушей, когда певец Пересвет завел в песне речь о том, как он сражался с половцами: «Куды махнет – туда улочка, куда отмахнется – переулочек…» Хотелось вскочить и крикнуть: «Не было такого!» Но ноги почему-то были словно ватные, а на глаза просились слезы.

Он едва не вскочил и не кинулся бежать прочь, когда песня смолкла и вся палата грянула «славу». А князь Святополк поднялся со своего места и поднял чашу с вином.

– Вот каковы на Руси воины! – возгласил он. – С такими богатырями нам никакой враг не страшен!.. Испей со мной, Иванок Данильевич!

Данила Игнатьевич толкнул Иванка локтем, веля подняться. Отрок выпрямился. Князь отпил из чаши вино и протянул ее отроку. Бояре стали вскакивать, передавая княжеский дар из рук в руки, пока он не лег в подставленные ладони Иванка. Под пронизывающим взором князя юноша задержал дыхание и, не чуя вкуса вина, единым духом опорожнил чашу.