Текст книги "Святополк II. Своя кровь"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

– Благодарствую за честь, великий князь! – воскликнул он, чувствуя, что, если скажет еще хоть слово, голос его сорвется.

Мстислав, сидевший рядом с отцом, весело подмигнул Иванку, и тот еще больше смутился от княжеской милости. А Данила Игнатьевич поглядывал на мальчика и улыбался горькой и гордой улыбкой, по-хорошему завидуя приемному сыну и радуясь за него.

Осторожно прикрыв за собой дверь, Иванок сделал несколько шагов и обхватил голову руками. За спиной еще шумел княжеский пир, но отрок больше не мог там находиться. Улучив минуту, он перемигнулся со Мстиславом, тот что-то шепнул отцу, и по тому, какой взгляд бросил Святополк, кивая, понял, что ему разрешают уйти. Обычно с княжеского пира уходят, только когда отпустит князь или когда уже станет ясно, что вино и мед выпиты, а яства подъедены. В прежние времена бывало, что гости гуляли и пили по два-три дня сряду, засыпая под столами и просыпаясь для продолжения трапезы. Сейчас не прежние времена, но Иванок всем существом своим чувствовал, что более не может там оставаться.

Все хлопали его по плечу, поздравляли, набивались в друзья и даже открыто предлагали его названому отцу обручить юного богатыря со своей дочерью, внучкой или племянницей. Подобные речи смущали Иванка еще больше.

Сейчас он был один и мог отдохнуть. Но только Иванок выпрямился и сделал несколько шагов, как рядом тихо скрипнула дверь.

– Отрок!

Иванок обернулся. В щели боковой двери мелькнул глаз холопки. Потом девушка высунулась целиком, воровато огляделась по сторонам и поманила его пальцем:

– Иди сюда!

Она была хороша собой и молода, и Иванок послушно сделал шаг. Холопка взяла его за запястье, потянула за собой:

– Не бойся! Госпожа моя хочет тебя видеть!

– А я и не боюсь, – ответил Иванок.

Холопка повела его полутемными ходами, проведя сперва в одну, потом в другую горницу, затем поднявшись по скрипучим ступенькам, и, когда она толкнула еще одну дверь, всю покрытую затейливой резьбой, и в ноздри пахнуло незнакомыми сладковатыми ароматами, он понял, что попал на половину княгини.

Маленькая горница, скупо освещенная небольшими слюдяными оконцами, была убрана богато. На столе на скатерти стоял кувшин, два небольших кубка и подносы с пирогами и медовыми пряниками. Возле стола, сцепив руки на груди, стояла невысокая девушка в алом летнике[35]  [35] Летник – русское женское нарядное платье с длинными (часто до пола) широкими рукавами.


[Закрыть]. С первого взгляда, встретившись глазами с ее карими, слегка раскосыми очами, Иванок узнал Святополкову княгиню, Ирину Тугоркановну. От изумления он даже не смог отдать поясной поклон и только потянул с головы шапку:

– Здрава будь, матушка!

Девушка хрустнула пальцами, кивнула холопке:

– Ты иди, иди поглянь…

Холопка вышла, прикрыв дверь и оставив их наедине.

– Ты Иван Данилиевич? – тщательно выговаривая каждый звук, спросила княгиня.

– Иванок, – сглотнув, с трудом сказал отрок. – Прежде Лютом звали… Данила Игнатьевич… он отец мне.

– Я… тебя искала.

По-русски говорила Ирина Тугоркановна чисто, по-своему напевно выговаривая слова.

– Поди сюда.

На негнущихся ногах Иванок подошел к столу. Княгиня вдруг схватила его за руку и дернула, приказывая сесть.

– Княгиня, – попробовал возразить отрок. Девушка печально и испуганно улыбнулась.

– Ешь, пей. – Она сама дрожащими от волнения пальчиками налила ему вина, придвинула блюдо с пирогами. Иванок послушно сделал маленький глоток. От страха весь предыдущий хмель выветрился, он даже не почувствовал вкуса нового питья.

Ирина Тугоркановна следила за ним внимательным и печальным взгядом. Под ее испытующим взором он отставил кубок.

– Прости, княгиня, но я.. – тихо вымолвил он, – я в толк не возьму…

– Расскажи, – вдруг попросила она. – Про отца… Отрок только тут вспомнил, что она была дочерью Тугоркана и сестрой убитого им Ехира.

– Не ведаю, что и сказать тебе. – Он опустил голову.

– Конязь мне рассказал, что ты видел все. – Голос молодой княгини дрогнул. – Но мне ничего не сказал. Скажи ты.

Иванок поднял глаза, встретился взглядом с глубокими темными очами девушки… и понял, что не может сказать ей правду. Она была княгиней, он – сын хазаринки, и лишь чудо помогло ему взлететь так высоко. Между ними была пропасть, но Иванок уже твердо знал, что не допустит, чтобы хоть одна слезинка показалась на этих длинных пушистых ресницах.

– Твой брат, – облизнув губы, заговорил он, – был доблестным воином. Я видел, как он сражается. Он был, аки… аки лев! Его ранили, но он не почувствовал боли. И умер от той раны… Слуги подняли его тело и унесли к Тугоркану. А тот, увидев мертвого сына, кинулся в бой, чтобы отомстить за его смерть. Но судьба была не на его стороне – его конь споткнулся, и… твой отец не смог увернуться от меча… Прости, но больше мне нечего рассказать, – совсем тихо закончил Иванок, отводя взгляд.

Несколько долгих минут в горнице царило молчание. Ирина Тугоркановна стояла над отроком, ломая пальцы. Потом робко коснулась его руки.

– Благодарю тебя, – прошелестел ее дрожащий голос. Иванка словно толкнули. Не помня себя, он вскочил, подхватил шапку и, пробормотав: «Прости, княгиня!» – выбежал вон, захлопнув дверь.

Глава 16

Сколько времени продлится княжеская война, в Торческе не ведали и скоро Нечая не ждали. Город жил своей жизнью. Кто мог – пахал землю, строил дома, восстанавливал хозяйство. Только однажды, когда уже завершили работы на пашне и отсеяли огородную овощь, долетела с берегов Днепра весть о новом приходе половцев. Торчевцы перепугались, некоторые кинулись было вон из города, прятаться по окрестным лесам, но степняки только попугали – прошли вдоль правого берега Днепра в сторону Киева и Переяславля, и люди о них забыли.

Шли последние дни месяца липеня, когда в Торческ стали возвращаться ополченцы. Иные вели в поводу коней, другие тащили узлы с добром, третьи гнали овец и коров. Тут и стали ждать Нечая.

О приезде всадника Ждана услышала от соседки. Девушка ходила на огороды одна – Светлана и торчинка Аграфена, вторая Ратиборова жена, занимались по хозяйству. Светлана опять была тяжела – на сей раз от мужа.

– Бежи домой, девка! – закричала соседка, размахивая руками. – На ваше подворье знатный молодец приехал, не иначе дружинник княжий. Трех каких коней привел, что слов нету! Да добра привез! Сама видела…

Ждана уже бежала по улице. Сердце ее дрогнуло, когда, влетев в ворота, она увидела трех коней – один Нечаев гнедой, другая половецкая соловая кобыла, а третий был жеребец Михаилы. Сам дружинник стоял рядом с Ратибором, который сильными руками придерживал его за плечи. Оба глядели в землю, а рядом застыли Светлана и Аграфена.

– Жданушка, – Светлана первая заметила ее, – Нечая нашего… нету Нечаюшки…

– Ой-ой-ой-ой-ой! – монотонно затянула Аграфена, хватаясь за голову. Ждана ахнула, пошатнувшись. Ратибор и Михаила наконец ожили, повернули к ней спокойные опустелые лица.

– Ждана, я… – Михаила рванулся к ней, но остановился. – Я… я схоронил его. Добро вот… он собрал. Я все привез. Мы с половцами заратились под Переяславлем… Ты прости меня.

Осунувшийся, постаревший Ратибор остановил его взмахом руки – мол, что толку говорить. Дружинник несмело подошел к застывшей в воротах девушке, и Ждана, только когда его руки коснулись ее плеч, всхлипнула и повисла на шее у Михаилы, отчаянно цепляясь за него и словно стараясь удержать на месте.

– Никогда, – услышал парень ее прерывистый шепот, – никогда не бросай меня! Слышишь?.. Никогда!

Праздничные пиры и застолья еще не все отгремели, еще не оплакали всех мертвых, не отстроили сожженные половцами дома, а на Руси снова началась замятия.

Неистовый Олег Святославич недолго задержался у брата Давида в Смоленске. То ли тесен был ему город, то ли самим смолянам не приглянулся князь, но вскоре, выпросив у Давыда дружину, Олег ушел к брату Ярославу, в рязанские леса. Младший Святославич тихо-мирно жил в недавно основанном им Переяславле-Рязанском. Он брату обрадовался, но Олег не остался и здесь, прямым ходом отправившись к Мурому, где сидел второй сын Владимира Мономаха Изяслав. Услышав про приближение Олега, он кинулся собирать войско с Ростово-Суздальской и Белозерской земли, Олег же с полпути послал ему гонца с наказом: «Иди в волость отца твоего, в Ростов, а се волость отца моего. Хочу тут сесть и отсюда ряд сотворить с твоим отцом, бо меня выгнал из города отца моего. И ты тоже хочешь здесь меня хлеба моего лишить?»

На сей раз Олег был прав – Муромо-Рязанская земля издавна была привязана к Тмутаракани, Святослав Ярославич владел здесь землями. Сын Мономаха сам, по собственному почину, решив, что уже взрослый и сильный муж, захватил эти земли и сейчас без страха вышел против их законного владельца.

В начале рюеня две рати встретились возле Мурома, и Изяслав Владимирович был убит в первом своем настоящем бою. Тело его было отправлено в Новгород, а Олег победителем вступил в Муром, принятый его жителями на княжение. Но, опасаясь за свои земли и не желая снова скитаться по земле, он поспешил избавиться от всех сторонников Изяслава. В самом Муроме он поковал в железа всех ростовцев, суздальцев и белозерцев, а потом двинулся в эти города, где установил свою власть.

Расширившись, земли его вплотную придвинулись к границам Новгорода, и князь Мстислав Владимирович, похоронив брата Изяслава в Новгородской Софии, послал Олегу письмо: «Иди опять к Мурому, а в чужой волости не сиди. Аз же пошлю с молением к отцу своему и смирю тя с ним. Аще брата моего убил, то не дивно – в ратях бо и цари погибали».

– Сын воинственного Мономаха заговорил о мире! Олег принял это как знак его слабости и захотел продолжать войну за попранные права. Два князя созвали рати, пошли друг на друга. Хитрый Олег, чувствуя, что сил у него не хватит на новую распрю, и не желая прямых столкновений, петлял – уходил то к Ростову, то к Суздалю, оставляя заслоном дружину брата Ярослава. Стремясь задержать Мстислава, он сжег Суздаль, но остановить молодого князя не смог и прибег к хитрости. Уйдя в Муром, оттуда послал Мстиславу гонца, прося мира. Отвоевав Ростов и Суздаль, Мстислав поверил крестному отцу и распустил дружину.

Олегу только того и было надо. Убедившись, что его противник остался почти без войска, он кинулся на него и незамеченным подобрался совсем близко.

Мстислав еле успел собрать ополчение. На его счастье, Владимир Мономах зорко следил за событиями в вятичских лесах. Он уже знал о гибели Изяслава, написал Олегу слезное письмо, печалясь о судьбах своих родных, и теперь решил действовать строже. Он послал гонца к донским половцам, родичам его мачехи Анны, и попросил помощи. Родич вдовствующей княгини, хан Кунуй, тотчас откликнулся на призыв. С ним Мономах отправил на Олега сына Вячеслава.

Ярослав Святославич до последнего стоял за старшего брата и в том бою был со своими дружинами на его стороне. Он сцепился с ратниками Вячеслава Мономашича, а тем временем половчин Кучуй с пешцами обошел Олега и поднял голубой стяг Владимира Мономаха. Заметив его в такой опасной близости от себя, Олег отступил и, бросив дружины, ушел вместе с Ярославом в Муром. Там он оставил младшего брата, а сам подался дальше, в лесную глухую Рязань.

Мстислав пошел по его следам. Замирившись с муромлянами, он двинулся к Рязани, сотворил мир и с ними, и Олег Святославич, опасаясь за свою свободу, был вынужден опять спасаться бегством.

В мордовской глуши его нагнало новое послание Мстислава: «Не бегай никуда, но сошлись с братьями своими с мольбой не лишать тебя стола в Русской земле. Я же пошлю к отцу своему молитися о тебе».

После неудачи и прямой которы, что сотворилась в Муромо-Рязанской земле, Олег не мог и рассчитывать на такое благоволение судьбы. Впрочем, ничего иного ему не оставалось. Зимой он вернулся в Смоленск ждать слова великого князя.

Порешили собраться в Киеве и с тем разослали гонцов по всем князьям Рюрикова рода. Святополк и Владимир Мономах со своей стороны ждали всю весну и большую часть лета, но князья медлили. Меньше всего желания выказывал Олег Святославич, ради коего все и затевалось. То ли он еще не остыл от предыдущих стычек с двоюродными братьями, то ли просто боялся, что в Киеве его без лишних слов схватят и посадят в поруб. А оказаться пленником в руках воинственного Мономаха и нерешительного и слабого, но поэтому излишне подозрительного Святополка ему не хотелось – это не Всеволод Ярославич, тут арестом и высылкой в Византию не отделаешься! Убьют как пить дать!

Святополк прекрасно понимал его страхи – сам был так же осторожен. Но презрение к великокняжеской власти, которое выказывал Олег, вызывали его негодование. Олег был воином, привыкшим добывать себе удачу в бою. Если бы не своевременная помощь Владимира Мономаха, он забрал себе всю Ростово-Суздальскую землю, изгнал Мстислава, подчинил Новгород и стал бы сильнейшим князем на Руси, с которым было опасно спорить. Сейчас он лишен удачи, силы, власти, но оставался человеком, за которым могли пойти люди.

В конце концов Владимир Мономах подсказал решение – он предложил князьям собраться не в Киеве, а в старинном Любече, исконном граде Черниговской земли. За то время, что прожил здесь черниговским князем, Мономах обустроил Любеч, возвел на горе над ним княжеский замок, который было почти невозможно взять ни приступом, ни осадой, но город оставался черниговским, а дома и стены помогают. И Олег дал согласие приехать на Любечский снем.

Черниговская земля покамест не принадлежала никому: с тех пор как Святополк и Владимир Мономах изгнали из Чернигова Олега, городом и волостью правил посадник великого князя. Но земля оставалась во владении князей Святославова дома. Как ею распорядится общий снем, загадывать было рано. Но все-таки Мономах приехал первым.

Любечский замок был его детищем. Он строил его несколько лет, предусмотрел все – единственные ворота, узкий проход, огороженный крепостной стеной и упирающийся в другие врата, за которыми высилась крепостная стена – сквозь нее внутрь двора вели еще одни ворота, укрепленные башней-вежей. За нею открывался внутренний двор, отделенный четвертыми вратами. И уже после шел парадный двор, где были построены княжеские хоромы.

Сразу по приезде Владимир осмотрел все стены и службы, строго спросил с огнищанина, как содержится замок, сколько заготовлено ествы и пития, как готовятся встретить князей с их дружинами и боярами. Все было в порядке, и Мономах вышел встречать великого князя Святополка Изяславича с улыбкой на устах.

Киевский князь приехал важный, гордый, но за этой важностью скрывалась тревога – то, что князья отказались ехать в Киев, но сразу согласились на Любеч, ясно указывало, кто настоящий правитель Русской земли. Радовало одно – сам Мономах покамест признавал в нем великого князя. Вместе со Святополком приехали двое его бояр, Никифор Коснятич и Данила Игнатьевич – киевский князь хотел похвастаться перед переяславльским, кто убил его тестя Тугоркана и его сына. Двадцать лучших дружинников ехали двумя стройными рядами, озираясь по сторонам.

Князья поприветствовали друг друга, обнялись. Владимир Мономах исподтишка разглядывал узкое, кажущееся из-за длинной темной бороды еще уже лицо Святополка и пытался прочесть его тайные думы. От него на снеме будет зависеть многое.

– Ты один? – спросил Владимир. – Не привез никого?.. С ним были два его лучших мужа, но Святополк угадал, кого имел в виду его двоюродный брат. Наложница Любава, с которой он не порывал после женитьбы, за что его осуждали все князья и святые отцы.

– Один я.

– Почто так? – усмехнулся Мономах.

– Я князь, – резче, чем хотелось, ответил Святополк. – На княжеское дело приехал.

– Вот сие верно помыслил! – просиял Мономах. – Дело предстоит княжье, немалое! И хочу я тебе два слова молвить, пока наедине мы.

Взяв Святополка под руку, Владимир увлек его в палаты. За спинами князей бояре и дружинники спешивались, отдавали коней конюшим и вслед за огнищанином прошли в терем.

– Ты сам ведаешь, брат, какое настроение царит на нашей земле! – горячо говорил меж тем Мономах. – В прошлом только годе сколько от Олега натерпелись! А братец его подрастает, Ярослав! По уложению наших отцов Святославичи объявлены изгоями. От того и пошли все беды. Но неужто мы будем заветы отцов наших нарушать?

– Негоже так поступать, – согласился Святополк, лихорадочно соображая, куда клонит Владимир.

– Отцы нам заветы свои на века оставили, а по Правде деда нашего, Ярослава Мудрого, до сих пор Русь живет, – гнул свое Мономах. – По Правде нам надо жить. По Правде же некий из нас изгои, но не все чтут заветы отцов и дедов. Тащат Русь на куски, каждый себе часть урвать норовит, а земле от того только хуже деется! Да и нам беспокойство. Помнишь, что двадцать годов тому назад было, когда Олег первый раз поганых навел?

Святополк нахмурился. В этой битве пал его отец, был убит юный Борис Вячеславич, князь-изгой, кинувшийся в битву от отчаяния. Олег и Роман, двое других изгоев, получили по заслугам – Романа подкупленные Всеволодом хазары убили через год, а Олега на четыре лета заточили в Царьград. От Олега мысли перескочили на Тмутаракань, куда в разные годы бегали князья-изгои – то Ростислав Владимирович, коего потом отравили греки, то сын его Володарь с двоюродным дядей Давидом Игоревичем, другим изгоем Рюрикова корня. Давид потом, отпущенный Олегом, занялся грабежом и захватил торговый город Олешье и бесчинствовал бы и далее, но Всеволод послал его во Владимир-Волынский, который он делил с тремя братьями-Ростиславичами и его собственным братом Ярополком Изяславичем, так странно и страшно убитым несколько лет спустя. А ведь у Ярополка подросли два сына, Ярослав и Вячеслав, новые изгои… Кого они приведут на Русь и какие земли захотят забрать под себя?

Владимир Мономах терпеливо ждал, пока на высоком, с залысинами челе Святополка не проявятся следы его дум. Устав ждать, заторопил его сам:

– От бездомных князей и есть все беды на Руси! Вспоминаем, кто кем когда обижен да со стола согнан! И без того делов полно, чтобы еще этим считаться. А, казалось бы, чего проще – раз и навсегда поделить землю, и пусть каждый в своей отчине разбирается, а к другим носа не сует, потому как и к нему никто не сунется. Зато, свободные от распрей, можем мы силы объединять на другие дела! Вспомни, как мы два года назад в Половецкую степь ходили, совокупившись? В одиночку ни ты, ни я и полпути бы не прошли, а вместе? Знатно поганым перья пощипали! А кабы Олег Святославич нам свою рать прислал?.. А вспомни, как мы на него прошлым летом ходили? Тут не только мы – Давид Игоревич помог да сыновец твой Ярослав.

– С такой силой можно было и на половцев сызнова пойти, – задумчиво кивнул Святополк.

– То-то и оно! Вместях сподручнее любое дело делать!.. Святополк Изяславич, ты как есть великий князь киевский и всей земли Русской, должен о том речь свою повести. Ты старший, тебя послушают. А кто не захочет, с теми и разговор у нас пойдет другой.

Остальные князья стали прибывать на другой день. Встревоженный и взволнованный долгожданной встречей с князьями-братьями, Святополк встречал их всех по очереди.

Князей Всеславова корня звать не стали, да они бы и не пришли. Полоцкое княжество прочно откололось от Руси, ввязавшись в распрю с ляхами и балтийскими племенами зимегалов, ливов, эстов и время от времени огрызаясь на изборские и псковские земли. Жив был еще старый Всеслав Чародей, выросли семь его сыновей. Рано было ратиться с Полоцком. Против него могли выйти только объединенные силы русских.

Зато от ближних соседей, Галича и Волыни, приехали все три князя – старший Володарь и младший Ростиславич, Василько, высокий, красивый и сильный русоволосый витязь с синими глазами. Явился он в сопровождении всего одного своего боярина, Кулмея, родом берендея, ибо в последнее время шли к нему сотнями и тысячами торки и берендеи, селились на землях его Теребовля и по берегам Дуная. Приходили к нему половцы – с миром и военными союзами. Сам Тугоркан был его другом и соратником – только в Любече узнавший о смерти хана Василько нашел Святополка и искренне посочувствовал ему: он знал Тугоркана с другой стороны, его города степняки не грабили. Самый молодой, едва достигший тридцати четырех лет, Василько был и самый деятельный, горячо и весело сверкал глазами, озираясь вокруг, заговаривал со всеми и, казалось, всему был рад. Его брат Володарь с некоторых пор, хоть и был старше, слушался его и во всем поддерживал.

Их ближайший сосед, Давид Игоревич Владимиро-Волынский, отстал от братьев чуть ли не на целый день, хотя путь им лежал из одного края. Невысокий, рано начавший полнеть и лысеть, Давид много пережил за свою жизнь. Пока был молод, его кормили, но едва вырос, указали на дверь. Помыкавшись по Руси и испытав немало горечи и унижений в попытках получить волость, Давид мертвой хваткой вцепился во Владимир-Волынский, доставшийся ему после смерти Ярополка Изяславича. У него уже был взрослый сын, от рано умершего младшего брата остался сыновец Мстислав, коему Давид заменил отца. Он слишком хорошо понимал, что такое для князя оказаться не у дел, и был готов на все, чтобы потомки не повторили его судьбы. Деятельные братья Ростиславичи его раздражали – заразившись от отца жаждой жизни и живостью, они вместе были сильнее его. Опасаясь за свою участь, Давид Игоревич окружил себя верными людьми – вместо двадцати дружинников, как великий князь и Василько, привел с собой чуть ли не полсотни и взял трех самых разумных своих бояр – Лазаря Мишинича, Василя и торчина Туряка.

Братья Олег и Давыд Святославичи приехали вместе. Олег явился без свиты, разве что с несколькими отроками и слугами. Давыд же, нравом и видом тихий и вялый, слушавшийся всех и желавший всем угодить, собрался обстоятельно. Он единственный выказал полное почтение Святополку Изяславичу как великому князю киевскому и приветствовал Владимира Мономаха как второго после него властителя. Радостный своим Смоленским столом, он был готов хоть сейчас заключить любую роту[36]  [36] Рота – обет, обещание, зарок, клятва.


[Закрыть]. Что же до Олега, то он держался гордо и надменно, чуть свысока поглядывая на остальных князей. То, что Любеч стоял на Черниговской земле, его несколько успокаивало, но он не верил Мономаху полностью и ждал дурных вестей.

Сразу по приезде, едва князья сходили, по обычаю, в баню, умывшись и переодевшись с дороги, Владимир Мономах устроил для них пир. Святополк пришел на него спокойно и уверенно, поелику тратился не он. Остальные пребывали в ожидании. Их бояре не столько ели и пили, сколько косили глазами по сторонам, высматривая и выжидая.

Из-за настороженных взглядов, бросаемых боярами и князьями друг на друга, настоящего веселья не получилось, и, когда стольники и чашники наконец убрали остатки яств и напитков, многие почувствовали облегчение.

После пира собрались в той же палате, расселись вдоль стен по лавкам. Как старший князь, Святополк сел на высокий резной столец, сжимая узкими пальцами подлокотники. Владимир Мономах держался поблизости, наклонившись вперед, блестя светлыми серыми глазами и поглаживая редеющие на темени рыжеватые кудри. Он бросил на Святополка вопросительный взгляд, и киевский князь, поняв, что надо начинать, поднял руку, призывая ко вниманию.

– Братья-князья! – воззвал он, уже жалея в душе, что не уступил Мономаху право говорить – красно молвить ему было не дано, он боялся сказать лишнее или забыть упомянуть о чем-то важном. – Что же это деется? Брани меж нами, которы, роту не исполняем, младшие старших не слушают… Нет между нами мира и любви, нет согласия, ибо сказано в Святом Писании, что Господь всегда на стороне сильного! Мы же сами заросли, села и города в Поросье обезлюдели, сколько людей наших в полон поганые увели!..

– Так то Поросье, оно вона где! – не сдержался Давид Игоревич. – Далече небось!

Святополк замолчал, не зная, что ответить на такие слова, но тут ему на помощь бросился Владимир Мономах.

– Далече-то далече, но то общая земля, Русская!.. Братья, почто мы губим нашу Русскую землю, коию от дедов и отцов наших нам заповедано оберегать и хранить от ворога и лиходея, Правду Русскую блюдя!

– Истинно так, – вставил слово Святополк. – Земля наша общая, и беды ее и радости, богатства ее и лишения тоже общие! Огляньте вокруг – со всех сторон на нас вороги наседают, житья не дают.

– А иные того не разумеют и ради своей выгоды готовы ворогу помогать! – добавил Владимир Мономах.

Олег Святославич медленно выпрямился, расправив плечи.

– Не про меня ли речь сия? – негромко вопросил он, но в палате сразу запахло грозой. Бояре завертели головами, присматриваясь, остальные князья обратились в его сторону.

Сам Святославич смотрел на Владимира Мономаха, и в глазах его сверкал вызов.

– А про кого же иначе? – ответил Мономах. – Не по твоему ли слову поганые на Русь трижды приходили, землю нашу зорили? Ведаешь ли ты, свою выгоду блюдя, сколько людей они в полон увели, сколько нив потоптали, сколько сел и городов пожгли!

– А ты будто половцев на Русь не водил? – мгновенно ощетинился Олег. – А кто супротив меня поганых той зимой навел? Да еще стяг свой, княжеский, половчину поганому передал? Не так ли?

Остальные князья и бояре сдержанно загудели, обсуждая событие. Отдать стяг инородцу, неверному язычнику? Но Владимир Мономах и бровью не повел.

– Было сие дело не ради моей выгоды! – воскликнул он. – Я ради спокойствия всей земли на сие дело решился!

– И на убийство послов половецких тоже поэтому пошел? – вспомнил Олег. – Почто к тебе Итларь и Китан два лета назад прибегали зимой? Не с войском же шли! Тайно, обманув, ночью убил!

– Сии половцы врагами земли нашей были! – ответил Мономах. – А с врагами разговор короток – смерть поганым, и все тут! Я их на Русь не звал… Да и почем ты ведаешь, о чем они прибегали со мной говорить?

– Уж ведаю!

– Это Итларевич твой тебе набрехал?.. Да он земли нашей первым врагом был! А ты врагам нашим помогал. Чем они тебя прельстили? Что обещали? Не зря ты с ними стакнулся! Половчанку за себя взял, своим у поганых стать желаешь!

Услышав такое обвинение, многие бояре разинули рты, а князья ошеломленно уставились на Олега Святославича. Даже брат Давыд – и тот дернулся отсесть от него. Но сам Олег держался гордо и спокойно, темные глаза его не изменились, разве что руки на коленях сжались в кулаки.

– Вы половцев врагами величаете, – холодно отмолвил он, – а того не разумеете, что они со мной поступали честнее, чем вы, братья родные и двоюродные. Они меня с родины не высылали, отчины не лишали…

– Так и мы тебя не трогали особо! – вставил слово Святополк. – Сидел ты в Тмутаракани, блюл наши русские дела и заботы…

Давид Игоревич скривился и переглянулся с Володарем Ростиславичем – пока Олег жил пленником в Царьграде, Тмутараканью правили они, а после его возвращения стали изгоями.

– Моя отчина Чернигов! Почто меня лишили моей земли? Не потому ли, что Всеволод Ярославич, отец твой, себе захотел мой богатый край взять? Брату Давыду вы Смоленск отдали, а мне что? А Ярославу?

– А что вы для земли нашей сделали, чтоб вас волостями награждать? – огрызнулся Мономах. – Лишь тот, кто о земле печется, живота ради нее не жалеет, днем и ночью в заботах, как сделать ее обильнее и от ворога защитить, лишь тот достоен владеть землею!

Услышав такие слова, Василько встрепенулся, словно боевой конь, заслышавший трубный голос рога. Молодой князь был полон замыслов, что теснились в его голове, он горячо желал их осуществления, поверив в свои силы еще два года назад, когда в союзе с Боняком и Тугорканом ходил воевать на стороне Алексея Комнина против восставших булгар и их союзников печенегов. До этого он лишь пробовал свои силы, но та война показала Ростиславичу, что он может надеяться и на большее. С тайными мыслями получить себе поддержку у старших князей он и ехал на снем, тем более что военная сила ему была надобна. И вот они, золотые слова!.. Владимир Всеволодович, двоюродный дядя, вот кто ему нужен!

Заметив, как загорелись глаза Василька, Давид Игоревич нахмурился, а его бояре стали пристальнее наблюдать за молодым князем. Вот он встретился взглядом с Мономахом, задержал на нем взор, чуть кивнул ресницами… Мономах в ответ, не сводя с него глаз, наклоняется к своему боярину Ратибрру, шепчет что-то…

– Братья, братья-князья! – тем временем пытался урезонить родичей Святополк, чувствующий, что со снема все могут отправиться сразу на новую усобицу. – Негоже нам о малом спорить, великое забыв! Опять встала меж нами распря! Почто она? Нам же на погибель, ворогам на радость! Всем нам ведомы наши беды и утеснения. Для того мы тут и собрались, чтобы сообча решить, как землю Русскую поделить.

– А чего ее делить? – не выдержал Давид Игоревич, услышавший для себя опасное слово. – Она и так поделена!

– Как? – бросил на него гневный взгляд Олег. – И кем? Несправедливость чинится – кто сильнее, тот и забирает себе соседские волости…

Святополк Изяславич уловил в его словах намек, переглянулся с Мономахом, но тот шептался о чем-то со своим боярином Ратибором и не заметил взгляда великого князя. Но слова Олега услышал и нахмурился.

– А чего ты хочешь, брат Олег? – не спеша отвернувшись от Ратибора, спросил он. – Новгород?

Теперь уже насторожился сам Святополк. Новгород издавна, еще со времен Владимира Красно Солнышко считался вторым городом в Русской земле. Им владел наследник великокняжеского стола. По лествичному праву он сейчас был в вотчине Мономаха, ибо еще Всеволод Ярославич послал туда внука Мстислава Владимировича. Отдать Новгород Олегу означало признать его права на наследование золотого Киевского стола. И война прошлой осени ясно показывала, что Олег хочет этот город.

– Новгород не Новгород, но Смоленск, где я ныне живу, мал для нас всех, – хмуро ответил Олег. – У меня сыновья подросли, у Давида взрослые дети, Ярослав женат… Совсем нас земель на Руси лишить хотите? А мы не изгои! Своей доли требуем!

– Долю еще заслужить надобно, – отмолвил Мономах, и спор пошел по новой.

В тот день так ничего и не решили – до самого вечера князья спорили, поминая прежние обиды и перечисляя, где и какие города принадлежали им в прежние времена. Вспомнилась Тмутаракань, Олешье, мелкие распри, начиная со дня смерти Ярослава Мудрого, когда первый раз делили столы. Князья перечисляли, кто когда сидел где без волостей, вспоминали, где и как долго им пришлось княжить, и требовали себе эти земли. Святополк отстаивал владения умершего брата Ярополка в Луцке, Ростиславичи требовали себе часть Волынской земли, ибо при Ярополке они сидели в ней без волостей, получив от Всеволода Ярославича и старших братьев его лишь городки для кормления. Давид Игоревич вспоминал торговый город Олешье и Тмутаракань, спорили об отнятых у поляков землях и червенском Перемышле, столе умершего Рюрика Ростиславича, который его братья Володарь и Василько ни за что не хотели отдавать во владения кому бы то ни было. О последнем особенно яростно спорил Давид Игоревич, отчаянно не желая усиления братьев-соперников.