Текст книги "Святополк II. Своя кровь"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

– Там, где урусы больше не живут, скоро будут пастись табуны наших коней, – лениво возразил Тугоркан. – Так что нечего горевать о пустых домах… А Переяславль мы возьмем…

На другой день половцы пошли на первый приступ. Впереди, по обычаю, скакали стрелки из луков. Они осаживали коней прямо перед стенами и осыпали тучей стрел защитников. Под их прикрытием пешие воины несли лестницы. Перебегая ров, они спешили приставить лестницы к стенам и залезть на них. Но в узкие щели между бревнами и бойницами в ответ летели стрелы осажденных, а на чудом прорвавшихся к стене всадников лилась смола и кипяток. Обожженные с криками шарахались прочь, в корчах падали на землю, но на их место вставали другие и по трупам бежали вперед.

На первом городском валу крепко стояла переяславльская Дружина. Старших сыновей Владимира не было в городе, третий по счету Святослав был еще отроком – мальчику шел двенадцатый год. Он рос тихим болезненным ребенком и в эти страшные часы находился подле матери и младших братьев и сестры, в домовой церкви, молясь Богу о заступничестве. Но дружину вел под его именем и стягом Ольбег Ратиборович – сын посадника Ратибора, который сейчас воевал вместе с Владимиром Мономахом у Стародуба. Переяславльцы стояли крепко, и, не выдержав, поганые откатились назад. Но это было только начало.

Глава 13

Более месяца стояли киевские и переяславльские рати под стенами Стародуба, обложив город кольцом, дабы ни в него мышь не проскочила, ни из него никто не ушел. Два раза союзные полки ходили на приступ, метали стрелы, закидывали ров хворостом и землею, а в ответ на них лился кипяток и смола и дождем падали стрелы. Несколько раз дружина, которую привел в город Олег, выходила из ворот и нападала на переяславльцев. Олег всегда был впереди – высокий, широкоплечий, в позлаченом шеломе под стягом Чернигова, он был виден далеко. Ходивший в сечу Владимир Мономах всякий раз старался дотянуться до него, схватиться один на один, но возле Олега всегда стеной стояли его отроки. Они своими телами закрывали князя от стрел и копий; как псы, сцеплялись в поединках с теми, кто подбирался слишком близко. Эти люди шли с ним еще с Тмутаракани, от него зависела их жизнь, и князьям ни разу так и не удалось встретиться на поле боя. Налетев и связав переяславльцев короткой яростной сшибкой, черниговцы откатывались назад под защиту городских стен.

В начале второй седмицы осады союзные полки взяли только первый ряд валов, выбив оттуда последних защитников. Им достался посад – почти целый, даже в некоторых домах сохранилась утварь и рухлядь, которую в первый же день растащили проворные ополченцы.

Осада была плотной. Бережа людей, Святополк и Владимир более не посылали их ко рву, ибо стрелы нападавших сеяли смерть в рядах воев. Защищенным кольчугами, шлемами и щитами дружинникам было горя мало, их могли ранить только в руку или ногу, но зато пешие ополченцы гибли десятками. Люди большую часть времени просто пересылались стрелами с той и другой стороны. Владимир медлил, выжидал, подолгу глядя от ворот занятого им дома – в нем когда-то жил священник, – на городскую стену.

Привыкший к роскоши, но не желавший тратить на нее лишней ногаты, Святополк разбил свой стан рядом. Ярослав Ярополчич жил со стрыем, а Давид Игоревич держался наособицу. Бояре всех четырех князей часто съезжались вместе, обсуждая, как легче и удобнее взять город. Многомудрый Ян Вышатич в молодости взял немало городов, как и Данила Игнатьевич, который в бытность Святополка наследником власти его отца часто ходил походами, в том числе и в войске Всеволода Ярославича. Сам Давид Игоревич в прошлом, будучи изгнан тем же самым Олегом Святославичем из Тмутаракани, поскитался по Руси, взял на копье городок Олешье и оказался ценным советчиком. Кроме того, у него были свои счеты с Олегом и он хотел стоять до последнего. Они вели нескончаемые беседы, но сходились на одном – взять Стародуб будет не просто.

Предводительствуемые Давидом Игоревичем, войска в третий раз пошли на приступ. С той и другой стороны летели, закрывая небо, стрелы. Осаждающие тащили пороки[33]  [33] Порок – таран.


[Закрыть] и лестницы, поднимая их на стены, а оттуда на них лился кипяток, летели камни и копья. То один, то другой воин падал, раскинув руки, и катился кубарем в ров. Несколько раз меткие стрелки поражали и защитников, но их место тут же занимали другие.

Какой-то стрелок пускал одну за другой стрелы с самой надвратной башни, поражая спешащих к стене воинов. Меткий выстрел сбил его – тело качнулось вперед, свешиваясь из окна бойницы, но его тут же утянули назад, а еще через несколько мгновений в оконнице мелькнуло розовое пятно женской рубахи. Занявшая место убитого женщина – сестра или молодая жена – успела убить троих воев прежде, чем ее саму достала стрела.

Владимир Мономах со стороны наблюдал за этим боем, стоя под своим стягом. Святополк был рядом. Ссутулившись, подавшись вперед, он внимательно смотрел на битву. Когда в бойнице мелькнуло женское платье, он толкнул Владимира:

– Зри-ка, князь-брат! Женщина!

Его острый взор, казалось, различал даже глаз лучницы и край цветастого плата на голове. Она на миг подалась вперед, чтобы лучше прицелиться, и открылась переяславльским стрелкам. Те узнали женщину, но стрелы уже летели к цели, и она с коротким криком выронила лук, хватаясь за плечо, из которого глубоко торчала стрела.

– И впрямь женщина! – заметил теперь и Мономах.

– Вот это город! Вот так стародубцы! – ахнул Святополк. – Крепко стоят!.. Как мыслишь, князь-брат, сколько мы еще с ним провозимся?

– Каждый день здесь лишний, – проворчал Владимир. – Ох, Олег, Олег! Дорого ты мне заплатишь за все! Сколько народа из-за его гордыни положили! – Он повернулся к отрокам, что держались в отдалении, подозвал трубача: – Вели отходить!

Высокий гнусавый звук рога прокатился над валами. Его услышали не сразу. Еще некоторое время люди продолжали лезть на стену, но постепенно волна их схлынула, откатилась в посад. Раненых и некоторых убитых тащили на себе, но несколько десятков тел осталось лежать во рву и на склоне холма.

Воины вернулись в стан. Раненым вытаскивали стрелы, рваные раны прижигали железом, несколько знахарей готовили травы и стягивали раны полосками ткани, шептали заговоры на кровь. Некоторые раненые, не заметившие сперва торчащей в животе или плече стрелы и даже лезшие с ними в горячке на стену, теперь, отходя, чувствовали боль и громко стонали. Кого-то крепко держали, вырезая стрелу из щеки. Обожженный варом парень, свернувшись калачиком, монотонно скулил от боли, боясь даже глубоко вздохнуть. Те, кого обошла рана или покалеченные в предыдущих боях, сидели возле костров, готовили похлебку, сумрачно поглядывали на толстые бревна стародубских стен.

Владимир и Святополк с боярами объезжали стан. Святополк бы сам ни за что не поехал, не испытывая желания созерцать кровь, раны и шрамы и слушать стоны искалеченных, но Мономах ехал по стану с каменным лицом, и он был вынужден тащиться за ним.

– Почто людей губим?! Почто?! – тихо восклицал Владимир. – Сколько народа положили! Вот узнают то поганые – вот возрадуются, на наши распри глядя! Это ведь сила земли нашей! Падут они в княжеских усобицах – кто нам нивы распашет, хлеб засеет-уберет, а в трудный час вместе с нами на поле брани встанет?.. Ох, Олег, Олег! Зрел бы ты сие!

– Он зрит, – негромко отозвался Святополк. – Видал ныне женку на стене? И в Стародубе небось крик и плач стоят!

Он прикрыл глаза, вспоминая светлую косу, мелькнувшую в тот миг, когда лучница выглядывала в оконницу. Молода и наверняка красива…

– За это тоже в свой срок заплатит Святославич! – прошептал Владимир. – Его прихотей ради гибнут люди!

Глаза переяславльского князя метали молнии, он побледнел и сквозь зубы цедил слова. Святополк, который в случае неудачи гнев свой вымещал на окружающих, понимал, что Мономах взбешен, но сдерживается, не желая терять лицо перед смердами.

Князей узнавали, на них оборачивались. Здоровые и легко раненные вставали, кланяясь и снимая шапки, подходили к коням, заглядывая в лица.

– Как порешили, князь? – раздавались голоса. – Что со Стародубом делать будем? Не дают мира!

Некоторые смерды были оторваны от пашен. Эти смотрели требовательно и тревожно – сейчас князья пригнали их воевать, а дома оставались невспаханные поля. А по осени приедет тиун или огнищанин, призовет на свой двор требовать в пользу тех же князей подати – и ничем не оправдаешься, что земля осталась обихожена кое-как без твоего догляда. За недоимку в холопы запишут или велят по-иному долг отработать. Владимир узнавал эти взгляды и мрачнел все больше. Стегнув плетью коня, он на рысях покинул стан, въехал на свое подворье и, когда отроки забрали коней у него, Святополка и бояр, повернулся к великому князю.

К князьям подъехал Давид Игоревич. Коренастый, кажущийся еще толще от брони, он зло, по-половецки скалил зубы.

– Брать надо Стародуб! – горячо воскликнул он. – Брать немедля!

– Сколько народа поляжет, – произнес Святополк. – Видал, как стародубцы стоят? Они за Олега крепко биться станут.

– Ведаю… Зажечь надо город! Что скажете, князья? Мысль об этом теснилась в голове самого Святополка.

Началось лето, смерды оторваны от пашен, а Поросье и без того оскудело. По осени придется собирать полюдье, а что брать и с кого? Одни убытки, и который уже год! Нет, расправиться надо одним махом со всеми бедами!

– Как мыслишь свершить сие? – спросил он у Давида. Деятельный честолюбивый князь-изгой ему почему-то не нравился. Была в нем какая-то червоточина. Но он-то на Русь врагов не водил, держал себе Волынь вместе с Ростиславичами, никуда не лез и на приказ старейших князей отозвался сразу.

– Стены огнем подпалить, пожары внутри пустить. Сейчас лето, тепло и сухо… Река у них рядом, так у реки полк поставить, пущай не дают воды забрать. Меч их не одолел, так огонь усмирит!

Не первый раз при Владимире Мономахе предлагалось такое – князья хотели то разобрать город по бревнышку, то прорыть ходы во рву, то лишить город воды. И про пожар заговаривали. Но до сих пор Святополк не соглашался. Олег Святославич был сильным противником. За него стояла земля. Город сражался отчаянно, и не возникало сомнений, что когда союзные войска все-таки ворвутся в него, жители Стародуба будут биться за каждый дом. Святополк не сомневался, что упрямый городец разделит судьбу Менеска, который Мономах велел сровнять с землей, сражаясь со Всеславом Полоцким.

На другое утро, когда полки снова стали становиться для нового приступа, со стены Стародуба запела труба. Ее слабый издалека голос услышали не сразу, но потом все-таки поняли и побежали докладывать князьям. Владимир просиял:

– Сломался Олег Святославич! Стародуб открывает нам ворота!

Князья-союзники, бояре и воеводы под стягами выехали перед полками поближе к воротам. На стенах стояли защитники городца – зоркий взгляд Святополка различал среди воинов нескольких более молодых и гибких станом – не то молодежь, не то женщины вставали на место павших.

Труба пропела еще раз, и одна створка ворот приотворилась ровно настолько, чтобы в нее шагнула коренастая сильная фигура в рясе в сопровождении нескольких дружинников. Ворота за ними тотчас захлопнулись.

– Они сдаются? – прошептал Мономах и на всякий случай перекрестился, мысленно возблагодарив Богородицу.

Священник широким шагом вперевалочку направился к князьям, дружинники еле поспевали за ним. Поравнявщись со всадниками, посол осенил себя крестным знамением и снизу вверх твердо взглянул на князей.

– Слово у меня от города Стародуба к князьям русским! – провозгласил он важно.

– Стародуб открывает нам ворота? – наклонился с седла Владимир.

– Князь, – священник пошире расставил ноги, крепче вставая на землю, – про твою доблесть и подвиги ратные нам все хорошо известно. Ты аки сокол на неверных язычников налетал, обороняя от них пределы русские, не даешь В обиду старого и малого. От великого князя киевского нам тоже никакой обиды никогда не было, мы землю нашу любим и Правду Русскую чтим. Так почто вы нас губите?.. Город изнемогает. Повалуши и бертьяницы наши оскудели, в каждом доме горе, в каждой семье покойника оплакивают. Не губите души грехом, не лейте более кровь христианскую. Уйдите от стен наших!

Владимир медленно выпрямился в седле, перевел взгляд на Святополка. Тот и сам был удивлен и растерян, не зная, что сказать, но под строгим взором Мономаха понял, что именно ему придется отвечать послу.

– В Стародубе затворился наш враг, князь Олег Святославич, – сказал Святополк. – Не по чину он владеет землей Черниговской. Именем великого князя киевского пришел я рассудить вас…

– Выдайте нам Святославича – и мы оставим город, – добавил Владимир.

Дружинники, стоявшие за спиной священника, быстро переглянулись, крепче стискивая древки копий.

– Олег Святославич – наш князь, – спокойно возразил священник. – Мы его приняли и не отдадим!

– Олег лишен стола Черниговского! – воскликнул Владимир. – Он трижды наводил поганых на земли русские! За это его мы и караем. А ежели вы княжескому слову не подчинитесь, то и на вас кара падет!

– Князь, пожалей детей и жен, стариков и калек! – Священник чуть повысил голос. – В ваших княжьих распрях они невинны!..

Что до Святополка, то он бы мигом повернул назад, оставив Олега в покое. Беспокойный Святославич – лучший предлог вечно держать Мономаха в узде. Конечно, усиления Олега допускать тоже нельзя, иначе каждый решит, что имеет право требовать свою долю от великокняжеского пирога, рекомого Русь. И что тогда останется ему самому?

– Да пусть хоть весь город изнеможет от голода и ран – мы не уйдем! – сказал как отрезал Давид Игоревич. – Так и скажи своему князю!

– Нелепие творишь! – покачал головой священник.

– Господь нас рассудит, – отозвался князь.

– Добро. Господь нас рассудит. – Посол опять перекрестился и широким шагом направился прочь. Дружинники, что все время простояли как на иголках, прибавили шагу, едва не обгоняя посла и спеша покинуть вражий стан.

– Каковы! А? – Владимир хлопнул себя по колену. – Ну да Господь всегда на стороне правых!..

– Они защищают свой дом, – попробовал сказать Святополк, но осекся. В конце концов, о каком доме может идти речь, если смерды начали бунтовать! Этот поп даже не понял, что перед ним великий князь, что приказ исходит от самого Киева, матери городам русским! Он был возмущен столь явным пренебрежением к себе и повернулся к Владимиру:

– Надо брать город. Хоть по бревнышку разметать, хоть огнем спалить!

– Дотла спалим, ежели не сдадутся! – поддержал его Давид Игоревич. Молодой Ярослав Ярополчич промолчал. Он в походе больше слушал, нежели говорил, учась у старших. Возмужавший без отца, Ярослав на многое смотрел собственными глазами.

– Сей поп, однако, правду сказал, – поджал губы Владимир. – Во граде жены и дети. Как бы они не сгорели заживо!

Князья переглянулись. Смерда следовало беречь. Черниговщина – край богатый, но что с ним станет, ежели каждый город придется сжигать, выкуривая из него Олега? Он вовсе обозлится, а земля встанет против князей. Что тогда?

– Да мы только попугаем малость, – молвил Давид Игоревич. – Внизу стену подожжем, да торки стрелы огненные чуть помечут. Стену-то мы сами разметать сможем, а в городе – там пусть людство управляется! Поджарим их – и довольно.

– Так и будет, – кивнул Святополк. – А коли и после этого не смирятся – идти на приступ.

Владимир расплылся в улыбке – едва ли не первой с тех пор, как началась осада. Его раздражала осторожность и нерешительность Святополка – великий князь словно чего-то ждал. И вот дождался.

Он отдал приказ, и воеводы поскакали по войску, выкрикивая охотников. Люди зашевелились, заторопились кто куда.

Во рву уже скопилось много бревен, охапок хвороста и всякой всячины. Ополченцы кинулись разбирать клети, заборы и бани, подтаскивая бревна ко рву, охапками волокли сушняк, нарубленный на берегу реки. Осажденные отстреливались, но стрелы застревали в хворосте и причиняли очень мало вреда. В то же время лучники переяславльцев и киевлян со своей стороны осыпали Стародубцев стрелами, прикрывая своих.

Работа продолжалась до темноты, но и после захода солнца ополченцы копошились возле рва, лишая осажденных сна и покоя.

Наутро глазам Стародубцев предстал настил из бревен и сушняка, опоясывающий почти половину городской стены. Несколько отчаянных парней задержались возле него.

Показался дымок, за ним другой. Язычки пламени весело лизнули сушняк, и затрещал, начиная свой разговор, огонь.

Со стены полетели стрелы. Один парень взмахнул руками, упал на хворост, но двум другим повезло. Прикрывавшие их стрелки ответили стародубцам. Большинство среди них были торки и берендеи, которые не забыли еще своих степных привычек. Лучники обматывали стрелы паклей и ветошью, поджигали в кострах и отправляли на стены. Некоторые стрелы гасли в полете, другие, перелетая, падали на двор и были затоптаны, третьи втыкались неудачно, где огню было нечем поживиться, но горящих стрел было слишком много, и вот уже за стеной поднялся один дымок, за ним другой… Внизу тоже понемногу разгорался пожар. Люди пытались заливать стену, но лучники сбивали их одного за другим, не давая высунуться. В одном месте стародубцам все-таки удалось выплеснуть из котла воду, но это привело к тому, что вверх взметнулись клубы едкого дыма, отпугнув людей от этой части стены.

Глядя на зрелище начинающегося пожара, князья еле сдерживали радостное нетерпение.

– Уж если это не заставит их дрогнуть, тогда будем стоять до последнего, пока все они не изнемогут и сами не выдадут нам Святославича! – шептал Владимир.

Святополк помалкивал. Он еще никогда не сжигал городов и предпочел бы долгую и не такую кровавую осаду. Потерпеть еще седмицу-другую – люди сами и сдадутся. Они наверняка уже подъели все припасы. Но Мономах не хотел больше ждать.

Возле городских ворот огонь еле тлел, не спеша набрасываться, но чуть в стороне пламя уже лизало городскую стену. Темный дым поднимался клубами, выедал горожанам глаза, мешая подобраться поближе и залить его водой. В самом городе дымки начинающихся пожаров почти растаяли, но торки продолжали обстрел.

Два дня без малого горела стена Стародуба. Город уже занимался в двух местах, и союзные полки уже изготовились на последний приступ, когда с надвратной башни опять запел рог.

Послами на сей раз были четверо – епископ стародубский, двое городских старейшин и боярин, которого Владимир Мономах признал сразу, хотя не смог вспомнить его имени. Он приходил к нему два года назад в числе тех, кто требовал отдать Чернигов Олегу. Значит, эти люди пришли не только от имени Стародуба.

Речь повел епископ, благообразный старец с изможденным лицом и тонким усталым голосом. Осенивши себя крестным знамением, он слегка поклонился князьям.

– Слово от князя Олега Святославича Черниговского братьям его великому князю Святополку Изяславичу Киевскому и князю переяславльскому Владимиру Всеволодовичу! – провозгласил он. Боярин, бросив по сторонам недобрый взгляд, боком шагнул вперед и резко, словно метал нож, протянул стоявшему впереди Владимиру свиток, скрепленный восковой печатью. Воск был простой, из церковной свечи, и Мономах внутренне улыбнулся – либо Стародуб столь беден, что не нашлось для княжеской печати красного, либо писалось в великой спешке. Он сломал печать.

«Князь, – стояло там, – градские люди изнемогли от глада и ран, огня и дыма. Дабы не чинить большего зла, готов выйти из города, ежели ты дашь мне мир и позволишь уйти беспреиятственно в какую ни есть волость. А коли нет твоего на то согласия и мира ты не даешь, то будем стоять и биться насмерть, а там как Бог рассудит».

– Мира запросил, – с удовольствием произнес Владимир. – Смирился Святославич… Что ж, паче брата нашего не любя усобицы, готов я и брат мой князь киевский Святополк дать ему мир. Так и передайте Олегу, чтоб вышел от из града с людьми своими да к нам прибыл на суд и совет. Здесь его ждать будем!

– Да хранит вас Господь, князья! – с чувством перекрестился священник. Он уже повернулся, чтобы уйти, но боярин шагнул вперед, занимая его место.

– Князь мой, Олег Святославич, – отрывисто заговорил он, глядя Владимиру Мономаху в глаза, – повелел передать, чтобы князья крест целовали, что пообещают ему мир и дадут из города выйти невредимому. А иначе он не выступит!

Олег Святославич их боялся! Святополк расправил плечи, Владимир заулыбался, даже Давид Игоревич стал будто выше ростом. Князья переглянулись, и Владимир Мономах с чувством промолвил:

– Готов поклясться, что не причиню зла брату моему Олегу, коли предстанет он предо мной с открытым сердцем. И да будет мне Господь судией, коли нарушу клятву.

Он медленно перекрестился. Священник вернулся к князьям, и Владимир, преклонив колено, поцеловал его крест. Святополк и Давид Игоревич с Ярославом один за другим приложились тоже.

На другой день ворота Стародуба отворились, и из них вышел Олег Святославич с небольшой дружиной.

Князья-союзники ждали его между валами в том самом доме, который определил для себя на постой Мономах. Полки притихли; город, где еще дымились кровли домов и угольными пятнами чернела часть стены, тоже. Только какая-то птаха беззаботно распевала в кустах.

Олег ехал молча, глядя прямо перед собой остановившимися, красными от бессонницы глазами. Он, казалось, похудел и осунулся, лицо его обветрелось, на висках яснее проступила седина, красивая когда-то борода была взлохмачена, но это был все еще тот самый благородный витязь. Дружина за его спиной тесно сомкнула ряды, лица у всех воинов были пустые, деревянные. Шагом проехав в распахнутые перед ним ворота, Олег дождался, пока его воины присоединятся к нему, и медленно спешился.

Бояре братьев ждали его на дворе, сами князья были в доме. Ни на кого не глядя, Олег плечом раздвинул их и тяжелыми шагами направился на встречу с князьями.

Святополк шумно перевел дух, увидев его на пороге. Владимир улыбнулся в усы. Давид Игоревич засопел, стиснув зубы, а молодой Ярослав лишь с любопытством уставился на мятежного князя, о котором столько успел наслышать.

Само собой разумелось, что речь должен вести великий князь киевский. Но первым заговорил Владимир Мономах, указывая на лавку:

– Здрав будь, брат. Проходи, садись.

Олег послушно сел, вздрогнув широкими плечами, когда хлопнула, закрываясь, дверь. В глазах его мелькнул и пропал страх. Нет, пока еще рано. Пока он свободен.

Владимир смотрел на двоюродного брата и сдерживал торжество. Тот, кто лишил его Чернигова, вынудив ехать в оскудевший Переяславль, ныне в полной его власти.

– Брат мой, Олег! – заговорил Владимир. – Почто ты жизнь свою загубил? Почто жил в беззаконии, поганых на Русь наводил, чужого стола добивался, а ныне и своего лишен! Подумай – за все дела неправедные рано или поздно придется каждому дать ответ перед Господом. Господь все зрит. Ныне он предал тебя в руки наши, сила твоя рассеяна, и сам ты изгой без угла и дома…

Давид Игоревич тихо ухмыльнулся. По рождению он тоже считался изгоем, поскольку его отец умер слишком рано, когда Давид был еще младенцем. Ему повезло – он получил в удел приграничную Волынь, откуда мог спокойно вести дела с соседями ляхами и уграми. Если старшие князья будут милостивы, он и от Черниговской земли урвет кусок. Давид вспоминал, как тот же Олег двенадцать лет назад изгнал его из Тмутаракани и торжествовал над поверженным противником.

– За то, что ты не по закону завладел Черниговом, самовольно оставив свой удел, и навел на Русь поганых, а после не подчинился приказу великого князя и не пошел с нами на Половецкую степь походом, мы порешили отрешить тебя Чернигова. Отныне город сей тебе не принадлежит!

Олег вздрогнул, опустил взгляд на свои кулаки. Руки, привыкшие держать меч, не сумели удержать родного дома.

Опять хлопнула дверь. Олег так и взвился, ожидая, что вот-вот набросятся сзади, заломят руки, закуют в железа – и прощай, жизнь и свобода! Он уже напрягся, готовый драться до последнего, но это лишь пришел священник. Тот, что зимой возил ему приказ великого князя – отец Василий.

– И куда мне теперь? – услышал он свой голос. Владимир и Святополк переглянулись. Они давно все решили, хотя подобное решение было не по душе Мономаху.

– Чернигова ты лишаешься, – сказал Святополк. – Но град сей остается за родом твоим, за Святославичами. Кого туда посадить и когда – порешим всем миром. Младшему брату твоему Ярославу отдаем Северскую землю. А ты отправляйся к брату своему Давыду в Смоленск, откуда придете к Киеву на стол отцов и дедов наших, ибо это есть старейший град земли Русской. Там достойно нам встретиться, и там мы ряд положим, кому как владеть землею!.. Клянешься ли ты покориться сему решению?

Олег медленно поднял глаза. По бледным щекам его разлился румянец. Что теперь с ним будет?

– Клянись, что с благодарностью примешь дарованное братьями твоими, – отец Василий выступил вперед, – и не будешь замышлять против них непотребного.

Олег нехотя встал. Князья стояли полукругом напротив него, Святополк и Мономах плечо к плечу. Отец Василий подошел ближе, подавая тяжелый серебряный крест.

– Клянусь, – пробурчал Олег, кладя крестное знамение и осторожно касаясь губами прохладного металла.

– Поступаем мы так не из-за злобы и гордыни, но чтобы примерно наказать тебя за деяния твои неправедные, – вставил слово Мономах. – Хотели мы даровать тебе еще и Муром, поелику род отца твоего владел тамошними землями, и так и будет, ежели ты приедешь в Киев на княжеский снем[34]  [34] Снем – съезд, сбор.


[Закрыть]и послушаешь нашу волю.

Широкие крепкие плечи Олега напряглись. Он медленно повернул голову, встречаясь взглядом с Мономахом. Муром? Его Муром, который вместе с Рязанью с самого начала должен был принадлежать ему? Он хотел посадить там брата Ярослава. А что теперь?

– Я… могу ехать? – негромко молвил он.

– А чего торопиться, – развел руками Святополк, довольный тем, что строптивый князь так легко всему покорился. – Ты гость, я приглашаю тебя пообедать с нами…

Он хлопнул в ладоши, и Олег встрепенулся от резкого звука. Обычно после этого в горницу вбегают плечистые молодцы и вяжут руки или без стеснения рубят мечами. Но судьба улыбнулась ему в третий раз – вошли слуги, неся блюда с мясом, пироги, кувшины с медом.

Олег выпрямился, проследив за тем, как они накрывают на стол. В потухших было глазах его вновь вспыхнула воля. Он шагнул к двери, толкнул ее, распахивая:

– Бывайте поздорову, князья. И прощайте!

Святополк и Владимир только переглянулись – Олег вышел широким стремительным шагом. Снаружи послышался его резкий голос, потом затопали копыта – всадники торопливо покинули подворье.

– Велите перенять? – готовно рванулся вперед Давид Игоревич.

– Нет, – отрезал Святополк. – Проследить лишь – как уйдет из города. Сдается мне, он испугался…

Владимир Мономах покачал головой. Он заметил блеск в глазах бывшего черниговского князя – страха и покорности там не было. Он все еще силен, но силен своей обидой и гневом. Вот только что заставило Святославича смириться?

…Князья узнали много позже, что горожане, изнемогающие от голода и напуганные начинающимися пожарами, пришли к Олегу и потребовали, чтобы он сдался братьям-князьям, иначе они сами откроют ворота. Этот город приютил его, он защищал его сколько мог, и он тоже принадлежал Черниговской земле. Свое достояние Олег не хотел губить зря и поэтому подчинился народу.

Данила Игнатьевич был отряжен в число тех, кто провожал Олега Святославича из Стародуба. Старый боярин вместе с десятком отроков спозаранку был у распахнутых ворот. От Мономаха прибыл боярин Ратибор и отец Василий, коий принимал клятву князя-изгоя. Давид Игоревич прислал доверенного человека, Лазаря. От Ярослава Ярополчича никого не было.

Князь Олег выехал из города первым. Расправив плечи, в дорогой броне, при оружии, надвинув на глаза шелом, он смотрел вдаль орлиным взором, но трудно было понять, какие мысли владеют им. Двое его ближних бояр следовали за ним верхом. Далее под охраной отроков в возке ехали его два малолетних сына – Олег не хотел разлучаться с ними даже надолго, не ведая, что случится с мальчиками, если они попадут в руки его двоюродных братьев. Дальше одна за другой выезжали телеги и возки, где везли княжеское добро, сидели семьи ближних бояр. Замыкали строй верховые дружинники. Пересчитывая глазами воинов, бояре тихонько ахали – выходило, что у Олега не так мало верных воинов. Всего всадников набралось более трех сотен, не считая бояр и их собственных отроков. Последними из города выбрались подводы с ранеными – Олег и их забирал с собой. Многих удивило то, что некоторые жители Стародуба высыпали следом за княжеским поездом – мужики снимали шапки и крестились, женщины махали платками и кричали что-то на прощание.

Князья, все четверо, были на валах, издали глядя на отъезд врага. Но Олег даже не взглянул в их сторону. Он сразу повернул коня на Смоленскую дорогу и рысью поспешил туда. И в его посадке, гордо расправленных плечах и уверенных скупых движениях многие чувствовали – он уходил обиженным, побежденным, но не сломленным и готовым продолжать борьбу.

Данила Игнатьевич сокрушенно покачал головой. Как он надеялся, что после этой усобицы наступит мир! Оставалась еще слабая надежда, что так оно и будет.

Внезапно рядом послышался топот копыт, и задыхающийся от волнения голос воскликнул:

– Боярин! Беда!

Данила Игнатьевич обернулся. Перед ним стоял один из его отроков.

– Что еще случилось? – сдвинул брови Данила Игнатьевич.

– Батюшка боярин! Сын твой Иванко здесь. С Никитой Малютичем… Из Киева прискакал!

– Иванок?

Данила Игнатьевич бросил последний взгляд в сторону удаляющегося княжьего поезда – последняя подвода уже свернула в сторону Смоленска – и повернул коня.

Иванок бросился ему навстречу. Никита Малютич шел за отроком следом.

– Батюшка! – закричал Иванок. – Худые вести у нас! Поганые Устье пожгли, никак, к Киеву спешат!.. Я в Берестове был, когда до нас гонец добежал.

– Половцы? – У боярина сжалось сердце. Вот тебе и мир! На другой день, проводив Олега и его ближних, войско союзных князей двинулось обратно. Возле Чернигова отделился и пошел своим путем Давид Игоревич. А Святополк и Владимир поспешили впереймы половцам.