Текст книги "Глаза зверя"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

5

Через несколько дней Сулеймана ожидал сюрприз. Придя домой, он увидел сидящего в кресле голубоглазого, светловолосого парня лет двадцати пяти – тридцати. У него была короткая стрижка, квадратный, как у героя комикса, подбородок и мощная, загорелая шея.

Парень даже не поднялся навстречу Сулейману. Лишь кивнул и указал рукой на кресло, будто это он, а не Сулейман, был здесь хозяином. Судя по длинным ногам и мощному, поджарому торсу, незнакомец был высок ростом и к тому же широкоплеч. Рубашка с короткими рукавами оставляла открытыми мускулистые руки с огромными кистями рук. «Такими руками только подковы гнуть, – подумал Сулейман. – Или головы цыплятам отрывать».

– Иван сказал, что вы старые друзья, – как бы оправдываясь, сказал Табеев-старший (от него не ускользнул удивленный взгляд сына). – Вам, наверно, есть о чем поговорить и без меня. А я пока схожу в магазин.

Он повернулся и, сгорбившись, вышел из комнаты.

Незнакомец между тем внимательно разглядывал Сулеймана. Наконец улыбнулся (улыбка у него была такой же холодноватой, как и глаза) и сказал:

– Здравствуйте, Сулейман. Меня зовут Иван. Фамилия Лобов.

Не вставая с кресла, блондин протянул Табееву-младшему широкую ладонь.

– Что-то я не помню, чтобы я знал человека с таким именем, – сухо сказал Сулейман.

Блондин склонил голову набок и слегка прищурился.

– Марат просил меня передать вам привет, – сказал он. И уточнил: – Марат Исхаков.

– А, вот оно что. – Сулейман пожал руку незнакомца. – Рад с вами познакомиться. Марат намекал мне, что у него здесь есть друзья, но… Но я не думал, что вы русский.

– Русский, – кивнул Иван. – До самого мозга костей, и еще глубже. Вас это смущает?

– Нет. Просто не ожидал. – Сулейман сел в кресло и закинул ногу на ногу. Посмотрел на блондина и вежливо осведомился: – Вы мусульманин?

Лобов подумал и кивнул:

– Да, пожалуй.

– Что значит – пожалуй? – удивился Сулейман.

– Скажем так, я еще до конца не определился со своей верой. Однако это нисколько не мешает мне наказывать врагов веры.

Сулейман нахмурился. Он терпеть не мог самоуверенных качков, уповающих лишь на свои мускулы и на пуленепробиваемую челюсть, а именно таким ему и представлялся гость.

– Что-то я не понял, – сказал Сулейман. – Врагов какой именно веры?

– Истинной! – ответил Иван Лобов и лучезарно улыбнулся. – Знаете ведь, как оно бывает в жизни: если своей веры нет, примеряешь на себя чужую. Как шкуру. И если она приходится тебе в пору, начинаешь чувствовать себя в ней уютно. Вот так и со мной. Я не знаю, правы ли вы насчет рая, гурий и прочих метафизических штуковин, но в том, что мир наводнили ублюдки и что с этими ублюдками нужно покончить, я уверен. Меня раздражает все то, что раздражает и вас. А значит – мне с вами по пути. Я понятно излагаю?

– Более чем, – кивнул Сулейман и холодно улыбнулся. «А блондинчик не так уж и прост», – пронеслось у него в голове. – Что вы ненавидите – это я понял. А что вы любите?

– Жизнь, – просто ответил Иван Лобов. – Женщин, деньги, вкусную еду, красивые машины – в общем, все то, что любит любой другой смертный. Я, конечно, не имею в виду ваших духовных учителей. Хотя подозреваю, что и они нечужды мирских развлечений.

– Забавное вступление… – Сулейман еще раз, с еще большим интересом вгляделся в лицо гостя. Однако лицо его оставалось абсолютно непроницаемым. Голубые, холодные глаза, резиновая улыбка, скупая мимика – все это напоминало не живое лицо, а мраморную голову какого-нибудь греческого бога. – А Марат знает о ваших взглядах?

– Разумеется. Как и все прочие. Видите ли, Сулейман… ваши друзья прибегают к моим услугам тогда, когда им это очень нужно. В остальное время я живу сам по себе, а они – сами по себе. Это очень удобная форма общения. Когда-нибудь вы в этом убедитесь сами.

– Вы что, наемник?

Лобов кивнул:

– Угу. А вы разве нет?

– Что вы имеете в виду?

– А то, что все люди наемники. Только работают на разных хозяев и за разную плату. Вам, например, обещана райская жизнь на том свете. Я предпочитаю иметь дело с более осязаемыми материями. Вот и вся разница.

Глаза Сулеймана яростно сверкнули. Однако он взял себя в руки и проговорил – медленно, четко:

– Знаете что, Лобов, не будь вы другом» Марата, я бы с удовольствием вышвырнул вас за дверь. Такие, как вы, хуже любых кяфиров.

Лобов усмехнулся и удовлетворенно кивнул:

– Именно это я и хотел от вас услышать. Ваши друзья просили меня присмотреться к вам. Видите ли, Сулейман, у меня есть дар – я вижу людей насквозь. Обычно мы проверяем новых людей самым тщательным образом, но вы с первого взгляда произвели на меня приятное впечатление. Горящие глаза, нервные губы, порывистость движений… У вас лицо настоящего фанатика, Сулейман! И при этом – хорошая выдержка и железная сила воли. Редкое сочетание. Уверен, что если бы мне пришлось с вами драться, вы бы – несмотря на всю вашу ярость – не бросились на меня как бешеная мартышка, а действовали холодно и расчетливо. Надеюсь, я не обидел вас своими замечаниями?

Сулейман пожал плечами:

– А какая разница? Я ведь не вышвырнул вас за дверь, значит, мы можем продолжить разговор.

– Это очень любезно с вашей стороны. Тогда так: мы с вами сейчас встанем, обуемся и отправимся в одно место. Там нас встретит один человек… Он понравится вам гораздо больше, чем я, поскольку у вас с ним одинаковые взгляды на жизнь. Но имейте в виду, Сулейман, если по вашей вине с головы этого человека упадет хоть один волос – вы пожалеете, что родились на свет.

– Убьете вы меня, что ли?

Блондин кивнул:

– Не сомневайтесь. Но перед смертью вы здорово помучаетесь.

Он легко и пружинисто, как кошка, поднялся с дивана, посмотрел на Сулеймана и улыбнулся:

– Ну чего сидите? Айда!

6

В квартале от дома Сулеймана, в тихом дворике, возле высокого бордюра стоял новенький «БМВ» темно-зеленого цвета. Подойдя к машине, Иван Лобов остановился и быстро огляделся.

– Отлично, – тихо сказал он себе под нос. Затем открыл заднюю дверцу (стекла машины были тонированы) и кивком головы указал на нее Сулейману.

Сулейман заглянул в салон. На заднем сиденье автомобиля сидел пожилой, худощавый мужчина в белом костюме, с черными прямыми волосами, доходящими до самых плеч, и черной полоской усиков над верхней, по-детски припухлой губой. Лицо у мужчины было желтое, как у китайца, а глаза – словно маленькие черные бусинки. Мужчина взглянул на Сулеймана и сказал:

– Здравствуйте, Сулейман. Давно вас жду. Забирайтесь в машину.

Сулейман послушно забрался на заднее сиденье «БМВ».

– Я Алмаз Рафикович, – представился желтолицый. – Друг Марата. Надеюсь, что, познакомившись поближе, мы с вами тоже подружимся.

Лобов хотел было сесть в кресло водителя, но Алмаз Рафикович сделал ему знак рукой, и он вылез из салона и захлопнул за собой дверцу.

– Ивану можно доверять, – сказал Алмаз Рафикович, – но он не наш, поэтому я предпочитаю не вести важных разговоров в его присутствии. Итак… – Желтое лицо Алмаза Рафиковича осветилось белозубой улыбкой. – Марат сказал мне, что вы ищите друзей в Москве. Это правда?

– Правда, – кивнул Сулейман. – Вот только никак не могу найти.

– Теперь это в прошлом, друг мой. – Желтолицый вздохнул. – Помню, лет пять назад я так же, как вы, мыкался по России в поисках единомышленников. – Он поднял палец. – Заметьте, Сулейман, не братьев по вере, а именно единомышленников. Вот скажите, зачем вам понадобились друзья?

– Потому что я не знаю, что мне делать.

Алмаз Рафикович нахмурился и понимающе кивнул:

– Я вас понимаю, – сказал он. – Правда, моя ситуация была несколько иной. Я знал, что мне делать. Но для одного это была слишком тяжелая, даже непосильная работа. Вот скажите мне, чего вы хотите?

– В каком смысле?

– В прямом. О чем вы думаете по вечерам? Что не дает вам спать спокойно? Из-за чего вы переживаете больше всего?

– Из-за того, что вокруг меня творится черт знает что, а я никак не могу на это повлиять, ответил Сулейман.

Лицо Алмаза Рафиковича просияло.

– Замечательно! – сказал он. – У меня были точно такие же чувства. Но скажите мне, Сулейман… – Алмаз Рафикович приподнял тонкие черные брови, – что вы подразумеваете под словом «повлиять»? Нравоучительные беседы? А может быть, проповедь?

Сулейман сурово покачал головой;

– Проповедь здесь уже не поможет. Тем более нравоучительные беседы. Зло должно быть наказано. С дьяволом нужно бороться его же методами: если он врывается в наши дома, нужно ворваться в его дом, если он сжигает наши дома, нужно сжечь его дом…

– А если он убивает наших матерей и детей? – тихо спросил Алмаз Рафикович.

– Значит… – Глаза Сулеймана яростно сверкнули. – Значит, нужно прийти и убить его!

В это мгновение Сулейман говорил абсолютно искренне, и это не укрылось от проницательного взгляда его собеседника.

Лицо Алмаза Рафиковича стало серьезным и сосредоточенным.

– Мне понравилось, как вы это говорите, Сулейман. Вы говорите прямо, поэтому и я буду говорить с вами прямо. Вам. надоела роль пассивного наблюдателя. Вы хотите действовать. Вы хотите бороться за свою веру, бороться с теми, кто сжигает наши дома и насилует наших сестер. Я могу вам в этом помочь. Но прежде чем я скажу вам как, вы должны хорошенько подумать: готовы ли вы отдать за свою веру жизнь? Готовы ли идти до конца по пути, который изберете?

Лицо Сулеймана слегка побледнело. Он сдвинул брови и задумался.

– Я не тороплю вас с ответом, – спокойно и мягко сказал Алмаз Рафикович. – Я оставлю свой телефон, Сулейман. Если решитесь – позвоните. Но, пожалуйста, не торопитесь с ответом. Ваше решение не должно быть результатом горячности или нервного срыва. Ваши действия должны быть абсолютно осознанными и… выстраданными. Именно так поступают мои братья по оружию.

Слова «братья по оружию» он произнес четким и строгим голосом. Затем повернулся и внимательно посмотрел на Сулеймана. Сулейман кивнул, потом немного подумал и сказал – так же твердо и четко, как Алмаз Рафикович:

– Я готов бороться с неверными. Любыми способами.

– Отлично, – одобрил Алмаз Рафикович. – Я знал, что вы так скажете. И все же подумайте пару дней. – Он достал из кармана визитную карточку и протянул Сулейману: – Возьмите. Жду вашего звонка послезавтра. А теперь до свидания.

Сулейман пожал Алмазу Рафиковичу руку и выбрался из машины.

– Ну что скажешь, Иван? – обратился к белобрысому Алмаз Рафикович, когда они остались в машине одни.

Лобов взглянул в зеркальце заднего вида и сказал:

– По-моему, годится. Парень – настоящий фанатик. Когда я сказал ему, что я наемник, он готов был на части меня разорвать.

Алмаз Рафикович засмеялся:

– Да, я думаю, может! Сулейман – хороший боец. Марат рассказывал про его приключения в Дюссельдорфе. Как-то раз он надавал по шее двоим здоровенным неграм, которые пристали в кафе к Диле. Однако с тобой ему, конечно, не совладать.

– Я исполнитель, Алмаз, – просто сказал Лобов. – Драться мне не нравится, я для этого слишком ленив. А вот если нужно выпустить кровь кому-нибудь, тут равного мне не найдешь.

– Да уж, – согласился Алмаз Рафикович. – Но и оцениваешь ты свою работу недешево.

– Она того стоит, – спокойно заметил Лобов.

– Гм… – Алмаз Рафикович задумчиво пощипал себя за узкий подбородок. – Ты установил за ним наблюдение?

– Да, Алмаз, я же тебе говорил. Двое моих людей ведут его с того самого дня, когда он позвонил Марату.

– Да-да, я помню. И что же, все чисто?

– Пока да, – пожал плечами Лобов. – Но наблюдение я не снимаю. Мало ли что.

– Это правильно, – одобрил Алмаз Рафикович. – Как насчет телефонных звонков?

– «Жучок» удалось поставить только сегодня. Раньше возможности не было. Его отец практически постоянно сидит дома, редко куда выходит.

– Ничего, ничего. – Алмаз Рафикович потер длинные, желтые ладони. – Если его кто-то пасет, кроме нас, мы это вскоре узнаем. Если он спелся со спецслужбами – это от нас тоже не ускользнет. Ладно, хватит разговоров. Заводи машину. У нас сегодня еще куча дел.

Глава пятая
ЛАГЕРЬ

1

 
Хочу пройти свой путь
Сквозь мрак и черный лес.
И в будущность взглянуть,
Как облако, с небес.
 
 
Пускай стою сейчас
У бездны на краю,
Придет мой звездный час —
Я буду жить в раю.
 
 
И Он ко мне сойдет,
Мой белый господин,
И за руку возьмет
И скажет: «Я один.
 
 
И ты одна, Асет,
Была среди людей.
Но нынче – час бесед,
Час счастья и затей…»
 

Асет отложила ручку, подперла подбородок кулачком и принялась смотреть на облака. И куда они вечно плывут? Почему не стоят на месте? Легко им там, этим облакам, – никаких забот, никакого горя. Захотелось покоя – они расплываются по небу и превращаются в легкие перышки. А если обуял гнев – сгущаются в черные тучи и обрушиваются на землю ливнем и молниями.

Легко им, этим облакам…

Асет вновь зажала в пальцах авторучку. Последняя строфа никак не получалась. Какие такие «затеи» ждали Асет в раю, она не знала. Но другая рифма к фразе «среди людей» никак не находилась.

«Радей», «седей» – перебирала в уме Асет. Наконец она вздохнула и тихо произнесла:

– Ах, всыпать ей плетей… Чтоб никаких затей…

И густо зачеркнула последнюю строфу.

Подошел Султан. Заглянул через плечо Асет в тетрадку, улыбнулся и погладил ее по голове широкой, твердой ладонью. Султан поощрял ее занятия поэзией. Только советовал поменьше писать про любовь, а побольше про Аллаха и рай, который ждет Асет на небесах, после того как она отомстит неверным за все беды, которые обрушились на ее семью.

А бед было немало. Во-первых, после взрыва русской бомбы они остались без дома и имущества. Но это еще полбеды. Самое постыдное было то, что брат Асет – Магомет – предал свою веру и своих родственников. Конечно, его наверняка пытали, но он должен был выдержать. Он должен был плюнуть в лицо русскому и пойти на смерть! Тогда бы он попал в Джанну, в рай. Так рассказывал Асет Султан Бариев, а Султану она привыкла верить во всем.

Будь Магомет посмелее, он бы сейчас возлежал на ложе расшитом, на ковре разостланном, в зеленом одеянии из сундуса и парчи, в тени темно-зеленого сада и пил мед и молоко прямо из ручьев. А так… Одному Аллаху ведомо, где он сейчас. (Думать про ад и шайтана Асет боялась.)

– Ну как у тебя дела? – спросил Султан.

– Хорошо, – тихо ответила Асет.

Султан белозубо улыбнулся. Это был невысокий, кряжистый мужчина лет сорока с короткой, но чрезвычайно густой бородой, смуглым лицом, покрытым маленькими черными точками («Это следы пороха от взорвавшегося ствола», – знала Асет), и черными, невыразительными глазами.

Султан посмотрел на наручные часы и сказал:

– Через десять минут на занятие.

– Да, я знаю, – кивнула Асет.

Султан. еще раз провел ладонью по ее волосам, затем повернулся и зашагал к брезентовой палатке, прикрытой сверху желто-зеленой маскировочной сеткой.

Асет вспомнила, как родственники провожали ее в лагерь. Мать не плакала, лишь плотно сжимала бледные, бескровные губы. Все свои слезы она выплакала после смерти Магомета. Выплакала тайком, чтобы никто не видел, потому что Магомет был предателем. Его арестовали федералы, когда он лежал в погребе со сломанной ногой. Пришли и сразу полезли в погреб, как будто знали. Откуда знали? Непонятно. Кто-то видел, кто-то рассказал. Это было печальней всего – Магомет стал предателем из-за того, что предали его. Если бы его не предали, он бы до сих пор воевал с неверными, а если бы его убили в бою, вознесся бы в рай – пить мед и молоко. Хотя Магомет вряд ли бы пил молоко, он никогда его не любил. Он бы, наверное, предпочел чистый напиток с имбирем.

Асет закрыла глаза и представила себе Магомета, лежащего под сенью темно-зеленого дерева с хрустальной чашей в руке. Он был такой же, как при жизни, – молодой, веселый, смешливый. «Ну что, сестренка, – сказал бы он. – Выпьешь за мое здоровье?» А Асет бы нахмурилась и топнула ножкой. Разве можно предлагать такое маленькой девочке? (В своих мечтах о рае Асет почему-то всегда представляла себя маленькой девочкой, так было веселей и радостней.) А Магомет подмигнул бы ей и сказал: «Ладно-ладно, шучу. Ишь какая строгая. Тебе нужно было родиться джигитом». Джигитом… Это он, конечно, шутил. Асет всегда была робкой и неуверенной в себе девочкой, она боялась мышей и змей, и Магомета это страшно веселило. Однажды он даже подложил ей в ботинок живую мышку. Ох и визжала тогда Асет! А он стоял рядом с растерянным видом, держал на ладони мышку и, показывая Асет, какая мышка красивая и нестрашная, уговаривал ее замолчать.

Асет улыбнулась, но тут же вспомнила, что Магомет грешник, и нахмурилась. Да, ее брат был грешником, но она могла спасти его. Но для этого она должна воевать как настоящий мужчина, она должна сделать то, чего не смог сделать ее брат.

Она вспомнила свой разговор с Шамилем Басаевым. Он тогда пришел к родителям Асет поговорить о Магомете.

– Ты не должна обижаться на моих бойцов, – сказал Шамиль. – Они сделали правильно.

Мать Асет молчала.

– Молчишь, – констатировал Басаев. – Правильно делаешь. О таких вещах нужно молчать и переживать в душе. Ты ни в чем не виновата. Он просто был слабый, твой сын. Он мог выбрать смерть, но он выбрал предательство. Он поступил как шакал.

– Мой Магомет был хороший мальчик, – сказала тогда мать. – Он был воином Аллаха. Наверное, его сильно пытали, раз он перешел на их сторону.

– Конечно, пытали, – подтвердил Шамиль. – А ты думала, они ему чай с вареньем предложат? Они ведь звери, эти русские. Но Магомет должен был терпеть, потому что он мужчина. – Шамиль поморщился. – И хватит об этом. – Тут он заметил Асет, которая сидела в углу на стуле с выражением покорности судьбе на чистом, юном лице.

– Это твоя дочь? – спросил Басаев мать Асет.

– Да, – ответила она. – Это Асет, сестра Магомета.

Шамиль внимательно вгляделся в лицо Асет и улыбнулся:

– Красивая девочка. Ты тоже боишься боли, как и твой брат? – обратился Басаев к Асет.

Асет покраснела и кивнула.

– Тебе не должно быть стыдно, – сказал Шамиль. – Ты ведь женщина.

Тут он задумался, словно в голову ему пришла какая-то дельная мысль.

– ПосЛушай… – медленно начал Шамиль. – Тебе ведь не нравятся русские, да?

– Не нравятся, – тихо сказала Асет.

– А почему они тебе не нравятся?

– Они взорвали наш дом и убили наших родственников и друзей.

Шамиль вздохнул и покачал головой:

– Да, девочка, они убивают наших родственников. Они хотят, чтобы мы сдохли. И если мы не будем с ними бороться, однажды все мы умрем.

Лицо Басаева было серьезным и сосредоточенным. Лицо настоящего воина. Он показался Асет удивительно красивым, только немного старым.

– Даже такая молодая девочка, как ты, должна помогать мужчинам бороться с русскими, – сказал ей Шамиль. – Чтобы твои мама и папа могли жить спокойно и не бояться. Ты ведь не хочешь, чтобы они пришли и убили твою маму?

Асет представила, как люди в камуфляжной одежде врываются в их дом и начинают бить маму прикладами по голове (Асет видела, как русские били автоматами соседку Зарему, потому что думали, что она была снайпером). Асет стало страшно.

– Не хочу, – прошептала Асет побелевшими губами.

– И что ты должна сделать, чтобы этого не произошло?

– Я должна бороться, – послушно сказала Асет.

– С кем?

– С русскими.

– Молодец, – одобрил Шамиль, посмотрел на мать Асет и улыбнулся: – Хорошая у тебя дочка. Родилась бы мужчиной, много бы русских отправила в ад. – Он вновь повернулся к Асет: – Ты смелая девочка, но ты ничего не умеешь. Как ты будешь бороться с русскими? Посмотри, какие слабые у тебя руки. Может, ты умеешь стрелять из этого? – Он показал Асет автомат.

Асет покачала головой:

– Нет.

– А может, умеешь управляться с этим?

Басаев достал из кожаных ножен охотничий нож, клинок которого ярко блеснул, отразив свет лампы, и повертел им у себя перед лицом.

Асет испуганно посмотрела. на нож и покрутила головой:

– Нет, не умею.

– Вот видишь, – усмехнулся Шамиль. Он убрал нож и сказал: – Но ты можешь всему этому научиться, девочка. Ты можешь научиться мстить неверным. Ты можешь драться с ними как настоящий мужчина, даже еще лучше. Ты бы этого хотела?

И вновь Асет кивнула:

– Да.

– Даже не думай! – строго сказала Асет мать.

– Ц! – цокнул на нее Шамиль. – Молчи, женщина! Теперь я понимаю, почему твой сын стал трусом. Это не его вина, это ты сделала его слабым своими глупыми словами!

Мать Асет пристыженно замолчала.

– Ты можешь бороться с неверными, – вновь заговорил Шамиль, обращаясь к Асет. – За это ты попадешь в рай. И если ты погибнешь, ты тоже попадешь в рай, как попадают туда все погибшие воины Аллаха. И может быть, тогда ты попросишь Аллаха, чтобы он простил твоего брата. Как знать, возможно, Аллах смилостивится над ним.

Длинные ресницы Асет дрогнули.

– Простит? – прошептала она и взволнованно прижала руки к груди.

– Да, – кивнул Шамиль. – Если ты будешь хорошо воевать с русскими, то он простит Магомета. Я в этом уверен. Но для этого ты должна убить много русских. Ты готова бороться с ними за свой народ?

– Да! Готова!

– Молодец, девочка. Сегодня я переночую у вас, а завтра мы отправимся в дорогу. Я, ты и мои бойцы.

Так Асет стала на путь мести.

Асет поднялась с камня, на котором сидела, и пошла к учебной палатке. Однако, заметив неподалеку лежащую в траве Тамусю, остановилась и, поразмыслив несколько секунд, направилась к ней.

Тамуся даже не посмотрела на Асет. Она лежала в траве и глядела в небо.

– Тамуся… – тихо позвала Асет.

Тамуся, закутанная в черный платок до самых бровей, повернулась. Глаза у нее были серые и какие-то дымчатые, словно подернутые туманом.

– Что, Асет? – отозвалась Тамуся безразличным, хрипловатым голосом.

– Давно хотела тебя спросить… А почему ты здесь?

– Где? – не поняла Тамуся. – В лагере?

Асет кивнула:,

– Да.

Тамуся приподняла черную бровь:

– А разве ты не знаешь? Моего парня убили.

Асет помолчала немного, ожидая, не скажет ли подруга еще что-нибудь, но, поскольку та молчала, тихо и робко спросила:

– Кто убил? Русские?

Тамуся покачала головой:

– Нет, чеченцы.

– Как это? – не поняла Асет.

– А так. Продались русским. Перешли на их сторону. А потом пришли в деревню и убили его.

Асет опять помолчала, но любопытство в конце концов взяло свое.

– А за что? – спросила она, краснея из-за опасения, что подруга может рассердиться.

– За то, что он сказал им все, что о них думал, – ответила Тамуся. Подумала и добавила: – Он был смелым. Настоящий мужчина! Он хотел убить их. Пришел к ним в казарму с автоматом, взял их на прицел и сказал им, какие они шакалы. Они бы не ушли от него, но сзади подкрался неверный. Подкрался и ударил его прикладом по голове. Потом те, которые сидели на кроватях, вскочили и стали пинать его ногами. Пинали, пока у него изо рта не потекла кровь, только тогда и перестали. Заперли его в сарае, там он и умер. – Тамуся стиснула зубы и процедила: – Мрази! Грязные шакалы!

Асет протянула руку и погладила Тамусю ладошкой по плечу:

– Не расстраивайся, Тамуся. Он попал в рай, ему там хорошо. А ты за него отомстишь.

Тамуся вытерла ладонью сухие глаза. Слез у нее тоже не было, так же как у матери Асет. Щеки, подбородок, лоб Тамуси были белыми и сухими, кожа на них была похожа на кожу старухи. Тамуся убрала руку от глаз, повернулась к Асет и спросила:

– А что случилось с твоим братом? Я слышала, что он тоже погиб.

Асет опустила голову.

– Да, – промямлила она. – Его убили.

– Кто? Федералы?

Со стороны учебной палатки послышался звонкий голос преподавательницы.

– Нас зовут, – сказала Асет, радуясь в душе, что ей не придется рассказывать о Магомете. – Пойдем, Тамуся!

Тетя Хава – так звали девушки воспитательницу-психолога, еще совсем молодую женщину с седыми волосами, которая раз в два-три дня разучивала с ними новые пьесы. Пьесы тетя Фатима писала сама.

– Так, Асет, – сказала тетя Хава, – ты будешь играть роль Ахлам Тамими.

– Я? – Асет была довольна и не скрывала радости.

Играть саму Ахлам Тамими, студентку из Рамаллаха, которая участвовала в операции против неверных в израильской пиццерии! Это было чудесно!

– Ты читала пьесу? – спросила тетя Хава.

Асет закивала:

– Да, тетя Хава. Я даже знаю все слова Ахлам наизусть!

– Вот и хорошо. Ты должна изображать журналистку. Вот тебе фотокамера. – Тетя Хава протянула Асет брусок дерева. – Покажи, как ты будешь играть журналистку.

Асет много раз представляла себя на месте знаменитой Ахлам, поэтому быстро вошла в образ. Она взяла «камеру», изобразила на лице нагловатую улыбку и сказала:

– Мэй ай ток виз ю, плизз? Айм фром ньюспейпа. Май нейм ис Джули.

Затем она уставилась на тетю Хаву в воображаемый глазок фотокамеры, не забывая жевать воображаемую резинку. Сделав несколько «снимков», Асет подмигнула тете Хаве и сказала:

– Сэнк ю, мэм. Ай вое вери глэд ту си ю. – И помахала тете Хаве рукой.

Стоявшие рядом девушки засмеялись и зааплодировали.

– Сэнк ю! – поблагодарила их Асет. – Затем опустила брусок и, слегка порозовев от смущения, посмотрела на воспитательницу. – Ну как? – спросила она.

– Неплохо, – ответила тетя Хава. – Правда, Ахлам была искуснее тебя. Ты помнишь, что она сделала?

– Конечно! – с горячностью сказала Асет. – Она прикрывала мужчину-бойца, который взорвал пиццерию! Погибло пятнадцать неверных!

– Правильно. Но мало жевать резинку, чтобы выглядеть журналисткой. Ты держалась слишком развязно, слишком наигранно. А я вас учила, что главное для вас – естественность. Ты же больше была похожа на проститутку.

Асет покраснела еще больше. Девушки захихикали, но тетя Хава метнула в них взгляд-молнию, и они замолчали.

– Давай попробуем еще раз. Только будь естественней. Не забывай, что у журналисток высшее образование. Они умные и не станут кривляться перед израильскими солдатами как обезьяны, вызывая у них подозрение.

– Хорошо, тетя Хава, – покорно сказала Асет и вновь подняла «камеру».

…После репетиции девушки смотрели телевизор. Асет сидела в первом ряду, рядом с Тамусей и тетей Хавой. На экране царили кровь и разруха. Одна мрачная картинка сменяла другую.

– Как известно, число желающих стать «живыми бомбами» особенно выросло за последнее время, бубнил закадровый голос. – Следовательно, человечество стоит на пороге новой «столетней» войны.

На экране возникло изображение какого-то полуразрушенного, дымящегося здания, перед которым бегали кричащие люди.

– Уникальность ситуации в том, – продолжил голос, – что мир впервые столкнулся с врагом, который не ставит конкретных политических задач, выполнив которые можно добиться спокойствия и процветания.

На экране появились бородатые люди в темных очках и с автоматами на плечах, спускающиеся по горной тропинке.

– Мир имеет дело с идеологией современных нигилистов, – сказал закадровый голос, – цель которых – всеобщее разрушение. А средство для достижения победы – физическое уничтожение всех сторонников существующей христианской цивилизации.

Тетя Хава нажала на «стоп». Затем встала и повернулась к девушкам:

– Так нас изображают кяфиры. Они заставляют всех думать, что у нас нет ни цели, ни веры, потому что так им удобнее уничтожать нас, наших родителей и наших братьев. – Тетя Хава улыбнулась. – Фашисты тоже заставляли всех думать, что у людей, которых они убивают, нет ни цели, ни веры, ни смысла жизни. Они выставляли их безмозглыми животными, как русские выставляют сейчас нас. Животных убивать легко, потому что за это никто не осудит. Они не успокоятся, пока не перебьют всех нас. Потому что их души съел Иблис.

Асет нахмурилась. Про фашистов она знала, она учила про них в школе. И еще – ее прадедушка погиб на фронте, сражаясь с ними.

– Тетя Хава, – спросила Асет, – а почему Аллах не убьет Иблиса?

– Потому что его наказание отложено до Страшного суда. Когда будет'Страшный суд, Аллах низвергнет Иблиса в ад, а с ним и всех неверных.

Асет вздохнула. «Поскорей бы Страшный суд, – подумала она. – Тогда Аллах прогонит в ад всех грешников и кяфиров и не с кем будет воевать».

– Кто мне скажет, какая у нас цель?

– Бороться с врагами Аллаха! – сказала светловолосая татарка Гюзель, которую привезли в лагерь из Уфы.

Тетя Хава кивнула:

– Правильно, Гюзель. А зачем?

– Потому что, если с ними не бороться, Иблис завоюет землю и превратит наши жилища в кладбища и руины. А он будет прыгать на могилах под адскую музыку и пить вино, рожая шайтанов и джиннов, чтобы они добили оставшихся в живых.

– Правильно, – вновь кивнула тетя Хава. – И так будет, если мы не будем помогать Аллаху бороться со злом.

После этого тетя Хава поставила девушкам другой фильм. Там было показано, как гибли женщины и дети от рук неверных – гибли в Чечне, Боснии, Палестине. Дети горели заживо, их матери обливались кровью, пытаясь подняться на ноги, но люди с белыми лицами, одетые в маскхалаты, добивали их короткими автоматными очередями.

Асет отвернулась, чтобы не смотреть на экран телевизора, и увидела Тамусю. Глаза Тамуси были широко открыты, губы вздрагивали. Потом Асет посмотрела на Гюзель. По щекам той текли слезы, но ее глаза, синие, как у кяфиров, пылали лютой ненавистью.

«Они смогут отомстить неверным, – подумала Асет про подруг. – А я? Смогу ли я сражаться с неверными так же, как они? Ох, слишком уж я слабая и трусливая».

Представив себя со всех ног удирающей от кяфиров, Асет не на шутку расстроилась. Но потом успокоила себя тем, что убегать от неверных ей не придется, да и в плен ее тоже взять не успеют. Нажатие на кнопку – ослепительная вспышка взрыва – и вот она уже в раю. Главное, сделать все правильно, а для этого нужно хорошо учиться.

«Ты должна учиться, – строго сказала себе Асет. – И у тебя все получится не хуже, чем у Тамуси». Она сделала над собой усилие и вновь повернулась к экрану.

Лежа ночью в постели, Асет сочинила стих про Иб-лиса и неверных. Стих был вот такой:

 
В их сердцах одна лишь тина.
Смерть животных, смерть детей —
Для неверных все едино,
Кровь пускают без затей.
 
 
Рок-концерты, водка, фитнес,
Их кино, жестокость, лесть —
Иблис хочет погубить нас,
Чтобы души наши съесть.
 
 
Чтобы не были от взрыва
Наши крыши сожжены,
Как хирург с пятном нарыва,
С ним бороться мы должны!
 

Сравнение с хирургом, который удаляет больному человеку нарыв, очень понравилось Асет. Вскрыть нарыв было так же страшно, как то, что предстояло сделать ей. Так же ужасно, противно, но так же необходимо, чтобы больной выжил. А больным Асет мыслила мир, который погряз в разврате, насилии, жестокости и пьянстве. Она вспомнила фильм про рок-концерты, который показывала им тетя Хава. Лица неверных были красными и потными. Их губы были растянуты в сатанинские улыбки, глаза затуманены. Они кричали, выли и размахивали руками, как будто конец света уже наступил. А на сцене извивался их идол – с желтыми волосами, сложенными в рога Иблиса, с раскрашенной рожей и желтыми, оскаленными зубами. Жуть!