Текст книги "Частное расследование"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Турецкий уже имел дело с подобными самоубийствами и хорошо знал, какая это штука – СВЧ.

Капитан Синичкин, специалист по саперному делу, повернулся к Кассарину и постучал по чемодану:

– Все чисто. Никаких взрывных устройств. Открыть?

– Нет. – Кассарин чуть кивнул Синичкину на дверь: – Спасибо. Вы свободны.

Дождавшись, когда дверь за Синичкиным закроется, Кассарин распахнул чемодан Турецкого.

В чемодане аккуратно были уложены, в два слоя, каждый слой три на четыре, двадцать четыре рулона туалетной бумаги.

«Хитер Невельский, – подумал Кассарин и нажал кнопку селектора, вызывая своего дежурного секретаря, – Но мы-то тоже тут не дураки».

– Под личную ответственность. На экспертизу. – Кассарин протянул секретарю один рулон: – Предмет исследования: поиск информации: шифровка, скрытый текст, любая, словом, информация. И чтоб исследовать в твоем присутствии. Чуть первый знак, любое слово обнаружится, ты тут же экспертов – долой! И мне докладываешь: днем ли, ночью. Все уяснил?

– Так точно!

– Исполняйте!

Отпустив секретаря, Кассарин снова, по привычке, стал ходить по своему кабинету из угла в угол, потирая руки и ощущая то приятное, всеохватывающее чувство гончей, взявшей свежий заячий след.

Кассарин не знал еще, что через сорок четыре часа непрерывной экспертизы, проведенной с помощью химаналитики, спектрального анализа, ядерно-магнитно-резонансного томографирования, будет получен совершенно точный и исчерпывающий ответ, состоящий в том, что «содержимое чемодана представляет собой двадцать четыре рулона туалетной бумаги ГОСТ 4375-86 ТУ, Кондровского бумажного комбината (г. Кондрово Калужской обл. Медынского р-на). Информационное содержание указанных объектов, рассмотренных нами в качестве потенциальных носителей конфиденциальной информации, равна нулю».

Дата. Время начала и время окончания экспертизы.

Двенадцать подписей.

Большая печать Отдела технических экспертиз.

Заверяющая подпись дежурного секретаря.

В конце подписи – точка.

Подъезжая к дому Марины, Турецкий подумал, что первое, что нужно сделать сейчас, так это прогулять Рагдая: бедный пес очень мало гулял эти последние дни, пока Турецкий изучал архив, оставленный Невельским. Турецкий испытывал угрызения совести, вспоминая запертого пса.

О том, что он только что вынудил бывшего одноклассника покончить с собой, А. Б. Турецкий вовсе не жалел.

Наоборот, в нем все более и более накапливалась обида на окружавших его людей, каждый из которых преследовал, в сущности, лишь свои личные цели, начиная с его родной матери, не звонившей ему, наверно, аж с лета, и кончая Меркуловым, который мог бесцеремонно влезть в его дела, подкидывать советы, предостерегать. Однако своими же секретами, делами, успехами и неудачами эта старая хитрая сволочь особо не делился.

Поймав себя на мысли, что он в уме внезапно обозвал Меркулова «старой хитрой сволочью», Турецкий удивился, но ненадолго: Меркулов старый? Да уж, немолодой. Меркулов хитрый? Не без того: чего-чего, а уж хитрожопости-то у Кости на двух членов Политбюро с довеском хватит да еще останется. Меркулов сволочь? А кто ж еще: когда копается в твоем, да и советует вдобавок, загадки разные загадывает, а про себя, про свой Ташкент – молчок. Друзья так поступают? Нет, никогда! Так поступают только сволочи.

Погуляв с Рагдаем от души час сорок пять, Турецкий, прежде чем заняться ужином, решил пойти ополоснуться в душ.

Вся эта история с Карнауховым оставила в его душе какой-то мерзкий отпечаток, ощущение грязи на теле и в душе. Казалось, это чувство можно смыть, приняв горячий душ, а вслед за тем – холодный.

Еще ему хотелось промыть как следует глаза, которые явно и сильно пострадали от сегодняшней киносъемки; не то чтобы теперь, к вечеру, они чесались или болели, а как-то странно зудели. Промыть и промассировать глаза было просто необходимо.

Турецкий успел принять только горячий душ, но не успел перейти к холодному, как в дверь квартиры кто-то позвонил.

– А ну их к черту всех! – решил было Турецкий, но вдруг подумал, что это может быть посыльный от Навроде: с глазными каплями, которые ему Навроде обещал прислать под вечер…

Накинув купальный халат, Турецкий пошлепал, оставляя Мокрые следы на паркете, к входной двери.

Тьфу, дьявол!

Это были Сережа Седых и Меркулов!

Принес же черт их без предупреждения!

– Приветствую! Я – в душе. Проходите, раздевайтесь. Я сейчас… Домоюсь. Телевизор там включите.

– Да-да, – Меркулов как-то робко крякнул, отводя глаза. – Мы подождем, конечно. Ты не спеши особо. Время есть.

«Ага, – решил Турецкий, залезая снова под душ, – ты в отпуск тут на Новый год приехал, у тебя есть время впираться к людям без звонка, дидактикой глушить… Анализ-синтез и дедукция… Как по архивам да по дачам лазить – это тебя нет, а обсудить все новости за коньяком – пожал-те…»

Залезая под душ, Турецкий твердо решил снова начать с горячей воды и мыться как следует, как захочется – и час и два…

Он очень устал, в нем накипала злоба. Глаза от душа перестали вроде бы зудеть, но начали гореть огнем, как будто воспалились. Турецкий знал, что существует такая болезнь глаз, от долгого смотрения на электросварку или на снег при солнце. Как называется? А, «зайчика поймать». Тут надо спитым чаем промывать. Терпеть. А может быть, к врачу? Нет, все вкривь и вкось, все, черт, не слава Богу!

– Ты обратил внимание, какие у Александра-то глаза? – спросил Меркулов в комнате Сережу.

– Да, Константин Дмитриевич, обратил. Страшные глаза. Наверно, слишком много пьет и курит.

– Ну, дай-то Бог. Сережа, ты не в курсе, кстати, где он пистолет, свой «марголин», держит?

– На вешалке, наверно. Среди одежды.

– Сходи-ка, вынь его. И принеси сюда.

– Как, Константин Дмитриевич? – Сережа даже испугался.

– Ну-ну! Ты не волнуйся, это шутка. Сходи, сходи тихонько. А мне тут надо позвонить по одному телефону. – Меркулов потянулся к телефону, махнув слегка рукой Сереже: дескать, выйди-ка давай.

В коридоре был слышен только звук льющейся воды, который и слушал Сережа, быстро найдя на вешалке среди одежды «марголин» – в специальной кобуре. Он постоял еще пару минут из вежливости, давая отзвониться Меркулову, а затем, постучавшись, приоткрыл дверь в комнату:

– Вы позвонили?

– Да. Заходи. Нашел то, что искал?

– Вот.

– Проверь: заряжен ли?

– Заряжен.

– Сними с предохранителя, надень пиджак и спрячь его за пояс брюк, чтобы достать легко, мгновенно.

– Не понимаю: это будет шутка?

– Нет, не шутка. Это, Сергей Михайлович, конец…

– Кому конец?

– Да Саше.

– Какому Саше? – не понял Сергей.

– Турецкому, конечно. Он зомби, если ты не понял.

– Не понял, точно. Я – не понял!

– А я вот понял, к сожалению. Его зомбировали. Кто-то. Он теперь, считай, мертвец.

– Зомбирование – сказки!

– Нет, увы – не сказки! А сильное внушение. Супергипноз. Придумано не нами. Еще до нашей эры. Я вызвал психиатров, спецбригаду. И это все, что я теперь могу.

– Его лечить придется?

– Нет. Точней, и да и нет. Зомбирование не лечится. Их колют просто, успокаивают. А через месяц-два – конец. Зомбированным всем дают какое-нибудь задание. Сильнейшее желание, не можешь выполнить – умрешь, ну как с тоски, что ль.

– А если выполнишь?

– Да то же самое, с тоски умрешь. Желание посеяно в тебе: ну, предположим, там убить кого-нибудь. Убил. Все. Конец? Нет! Тебе его опять убить влечет. А нет его. А все равно – хочу! Ты робот, автомат. Резонов нет. Один порыв. Причем неудержимый. Так, ты готов? А то он выключает душ.

Вымытый, с аккуратно уложенной прической, Турецкий не спеша вошел в комнату.

– С легким паром!

– Спасибо. Где мой пистолет?

– А что тебе твой пистолет? – быстро спросил Меркулов, предупреждая инстинктивный порыв Сережи признаться в изъятии «марголина».

– Что мне мой пистолет? – переспросил Турецкий. – Хотелось бы его иметь на месте.

– Мы отдадим тебе его, конечно, – сказал Меркулов. – Но только после. Ты сначала объясни мне: чего ты, вымывшись, распарившись, хватился вдруг: «Где пистолет?!»

– Где мой «марголин»?

– Послушай, Саша. Успокойся и послушай. Твой пистолет тебе не нужен. Я его изъял. А почему? Я объясню. Ты, к сожалению, очень крепко болен. Психически.

– Что, сумасшедший, да?

– Нет, гораздо хуже: ты зомбирован. Ты зомби. Только не волнуйся.

– Зомби… – Турецкий рассмеялся: – Нет, я «форзи»! Да нет, я Брежнев, я Наполеон! Отдай сейчас же пушку, слышишь, гад!

– Я не отдам. – Сережа видел, что Меркулов страшно волновался. – Прости, но не отдам.

– Ну. Тогда держись. Тогда и без него получишь!

Сергей едва успел заметить, как в руке Турецкого блеснуло лезвие опасной бритвы, мгновенно появившееся на свет из рукава купального халата, раскрывшееся от мгновенного короткого взмаха руки: казалось, что Турецкий, вперед бросаясь, на Меркулова, стряхнул в полете градусник…

– Александр Борисович!!!

Сергей едва успел толкнуть летящего Турецкого, сбивая с курса.

– Саша! Сашенька!! Опомнись! – Меркулов отскочил было, но нескладно, покачнувшись, чуть не упал: теоретический уклон последних лет сказался.

– Смотрите на меня!! – вдруг дико закричал Сергей, переключая внимание Турецкого на себя: – Вот что вам надо!!!

Турецкий невольно повернулся к Сергею, ощущая от молодого стажера помехи более серьезные, чем от Меркулова, который не уйдет, не увернется толком.

В руках Сергея появился «волшебный карандаш», подаренный ему самим Турецким, в октябре еще, десятого числа.

Турецкий сразу понял, что ему грозит, и тут же бросился на пол плашмя, одновременно с хлопком, пряча руки под себя, скрестив их на груди.

Сеть, задев своим нижним краем его волосы, затормозилась и, резко развернувшись в воздухе, легла ему на спину.

Турецкий, оттолкнувшись от пола, немедленно вскочил. Сеть, прилипшая к спине купального халата, почти что не мешала ему двигаться.

Сергей, чтоб выиграть хоть две секунды, необходимые ему для перезарядки карандаша, схватил стоявшую на тумбочке вазу и резко запустил ее в лицо Турецкому. Тот успел закрыться, но ваза, тяжелая и пущенная с силой, все же едва не опрокинула его.

Сергей за это время успел перезарядить «карандаш» и тут же, в тот же миг нажал на спуск.

Его ударило в плечо и сбило с ног. Он промахнулся. Сеть охватила Константина Дмитриевича Меркулова. Опутанный Меркулов рухнул кулем на пол, возле дивана.

Рагдай, ощерившись, готовился к прыжку.

– Теперь-то вы спеклись, – сказал Турецкий и, подлетев к Меркулову, со взмахом, словно детской сабелькой, одним движением, порываясь распороть сетку вместе с горлом – до позвонка.

Он не успел чуть-чуть: «марголин» хлопнул раньше.

Пуля вошла точно в правый висок Турецкого, проделав едва заметную аккуратную круглую дырочку, но там, с левой стороны, она, выходя, выбила практически всю височную кость вместе с левым глазом, проделав выходное отверстие размером с розетку для варенья с коротким, но явно различимым мгновенным хрустом – так что серые слезы разума, мозга, хлестнули вместе со студенистым телом глаза, с кровью по задернутым шторам. Турецкий вздрогнул, словно от разряда в момент удара пули, откинулся налево, будто поскользнулся, и тут же начал падать, заливая кровью весь воротник, рукав махрового купального халата, край дивана, паркет.

Рагдай уже летел, бросаясь на Сергея, пытаясь с лета укусить ему лицо. Сергей успел только закрыть лицо руками, но был отброшен.

Падая навзничь, ударившись спиной об телевизор, он инстинктивно выстрелил в Рагдая, летевшего опять с полураскрытой пастью.

Пуля пробила левую лапу Рагдая и шею, но, видно, не задела позвоночник, так как Рагдай, упав, тут же вскочил и снова прыгнул.

Простреленная лапа подвела, он криво оттолкнулся и в воздухе уже, едва не перевернувшись, не долетел, упал на бок.

«Не мучить, добивать быстрее», – мелькнуло у Сергея в голове, и он, почти не думая, нажал на спуск четыре раза.

Первая пуля отрикошетила от покатого лба Рагдая и впилась в диван в пяти сантиметрах от головы Меркулова.

Вторая попала сверху, между лопаток, но вошла косо, раздробив лопатку. Рагдай слегка, как-то игриво подпрыгнул одними передними лапами, как подпрыгивают молодые собаки, увидев перед собой забавного зверька: кузнечика или лягушку. И тут же рухнул как подрубленный. И вслед за этим его частично, как-то странно парализовало: ноги лежащего на боку пса начали механично, как твердые, мертвые палки, стричь воздух.

От третьей пули, впившейся в голову чуть ниже уха, бедный пес только отмахнулся головой, словно отгоняя назойливую муху…

Четвертая пуля была уже лишней– пес только чуть вздрогнул всем телом, вытягивая лапы.

«А шестая – в стволе…» – вспомнил Сергей и, выронив «марголин», упал на колени перед собакой, рыдая…

Меркулов лежал у дивана, спеленутый сеткой, как эмбрион, закрывая свою почти совсем седую голову руками с тонкими и морщинистыми пальцами, которые бесшумно и конвульсивно вздрагивали, будто Меркулова кто-то бил, бил, бил.

Струйка крови, вытекавшая из-под Турецкого, следуя по межпаркетным впадинам, петляла зигзагом, елочкой, медленно продвигаясь к середине комнаты и там, докатившись до плоского, ровного места, остановилась и стала образовывать тихо, бесшумно растущую лужицу, в которую, три минуты спустя, впал и ручеек собачьей крови Рагдая…

Лужица быстро заполнила ровную площадку посередине комнаты, и в то же мгновение, найдя, где уклон, лужица общей их крови образовала еще один язычок, устремившийся к коридору, словно пытаясь убежать, уйти на свободу, на волю…

Часть третья
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

1

– Тревога, Алексей Николаевич! Внизу психоперевозка приехала – у подъезда! Боюсь, по нашу душу! – Максим, старший по группе прикрытия, держал рацию включенной, ожидая команды Грамова.

Грамов бросил взгляд на индикатор своего уже почти полностью выдохшегося «Витамина Ю».

– Сколько их?

– Четверо: два санитара, фельдшер и врач!

Нет, четверых он не «слепит» сейчас, думать нечего.

– Блокировать и задержать в подъезде любыми средствами, не менее чем на минуту! А лучше две!

В любом случае две с половиной минуты у него были, так как сюда, в квартиру Марины, на двенадцатый этаж, работники психоперевозки будут подниматься никак не менее минуты. А «вольные стрелки» Навроде в количестве шести человек, группа прикрытия, – приданная на эту операцию ему, Грамову, уж на минуту-то их задержат там, внизу, в подъезде.

Грамов не спеша оглядел «пейзаж после битвы»: все четверо, а именно: Меркулов с Сергеем Седых и Турецкий с Рагдаем глубоко и надежно спали, живые и невредимые, переживая во сне все те ужасы, которые, как им казалось, происходили наяву.

Грамову была нужна минута минимум, чтобы сцена, которую он «прокручивал» для Меркулова с Сергеем Седых и для Турецкого с Рагдаем, подсознание которых было ввергнуто в синхронный мираж, чтобы эта сцена дошла в реальном масштабе времени до своего логического конца. Только тогда психическое напряжение участников будет сброшено и они провалятся не меньше чем на сутки в ровное, спокойное небытие, не возмущаемое никакими сновидениями.

Чуть-чуть, конечно, как всегда, убыстрить можно было. Грамов перевел осторожно тактовую частоту процессора с двенадцати гегабайт в секунду на двенадцать с половиной. Это был предел: «Витамин Ю», полуприбор, полуживое, фактически, существо, мог «взбрыкнуть» в любую минуту. Собственно говоря, он уже должен был давно отказаться, залечь, засбоить, но, чувствуя психическое напряжение своего создателя, хозяина, хотя точнее– друга, маленькая красная коробочка – «Витамин Ю» – тянула и тянула, что называется, на честном слове и одном крыле.

Вот, наконец! Турецкий сильно дернулся во сне, откинув голову налево: это ему «угодила пуля» в правый висок.

Еще секунда – и Рагдай весь вздрогнул и даже жалобно вздохнул во сне – «первое попадание». Еще секунда и еще, подряд, четыре раза. Это все. Теперь их можно летаргировать на сутки и транспортировать.

По плану, в штатном режиме, Грамов должен был Турецкого с Рагдаем взять с собой, «исчезнуть». А на другой день, вернувшись, «зачистить хвосты», что означало на их сленге с Сережей Навроде следы замести.

Но жизнь распорядилась иначе, прибавив и от себя букет крепких специй в без того густо заваренную Грамовым кашу. Однако надо сказать, что Грамов, устав неимоверно за эти богатые приключениями октябрь, ноябрь, декабрь, сам, что называется, «лопухнулся», причем дуплетом – дважды и подряд.

Первый раз он лажанулся, выехав на дело с плохо отдохнувшим биологическим блоком «Витамина Ю». Подготовить второй блок для возможной перезарядки на месте Грамов не позаботился, так как был почему-то уверен, что Меркулов приедет к Турецкому один, без Сергея Седых. Это казалось Грамову логичным – ну право, если подумать, какой он им, вчерашний стажер, собеседник? Турецкий старше его на десять лет, а по опыту – на все двадцать пять. Меркулов же вообще был, по неписаной табели о рангах, на уровне Генпрокурора РФ и, разумеется, общие темы с Сергеем Седых иметь вряд ли мог.

Однако Меркулов притащился с Сергеем, что вынуждало поднять расход психического потока по крайней мере процентов на двадцать – двадцать пять: Сережа требовал, конечно, куда меньше напруги, чем Меркулов, но много больше, чем собака.

Почувствовав, что психоресурсы «Витамина Ю» запасов не имеют, на пределе, Грамов стал экономить, выкраивать запас на непредвиденные обороты. И экономя, сам допустил такой вот поворот. А именно, он допустил стрельбу сетями и только после появления реальных угроз для жизни и здоровья врубил на полную мощь, переводя всех разом, четверых, в режим синхрономиражирования.

И результат теперь был налицо: засыпая, Турецкий осел на Меркулова, они сцепились сетками, «расстричь» теперь их, разделить «сиамских близнецов» потребовалось бы полчаса, а то и больше.

Тут тоже Грамов зафиксировал свой просчет. Он не учел, не думал, что Константин Дмитриевич Меркулов сразу же поймет, что Турецкий зомбирован. Конечно, это видно сразу, да! Но видно только тем, кто знает. Таких же в этом мире, ох, немного!

Меркулов раскусил. И что? Зомбированных пристреливают. Если б Меркулов так распорядился бы, то сцена началась пораньше, была бы динамичнее, короче. Без всяких сеток, без этой глупой психоперевозки. Дурацкую, бессмысленную гуманность Меркулова Грамов не учел. Такие люди все прагматики. До мозга. До костей. Попался? Зомби стал? Все, старичок. Прости. Прощай.

Случилось же не так. И вот итог: под сеткой оба. Как ликвидировать эту липучую стальную дрянь? Секунд за двадцать бы.

Тут сложность состояла в том, что сеть нужно было ликвидировать полностью, не прилипнув к ней самому: начать, допустим, с ног, ну и – последовательно, до победного конца. Понятно, что о транспортировке в сетке речи и быть не могло: они бы сами все прилипли тут же. Да и вообще: тащить сразу двоих, Меркулова с Турецким. Нет, это легко только в американских боевиках.

Раздеть, разрезать. Догола: разрезать вместе с их одеждой, мелькнула мысль у Грамова. Нет времени.

Он бросил взгляд на циферблат часов.

Минута, полторы.

Он бросил взгляд на индикатор «Витамина Ю».

Нет, даже двух уже не сдержишь.

– Уходим, – повернулся он к Максиму. – Турецкого придется бросить здесь. Пока. Возьмем с собой только Рагдая.

Неся Рагдая на руках, Грамов покинул квартиру дочери.

Теперь им предстояло переместиться на чердак, предусмотрительно отпертый Максимом, и дождаться там, пока бригада психиатрической «скорой» войдет в квартиру. И лишь потом спуститься вниз, ретироваться.

Ждать пришлось долго, очень долго – не менее пятнадцати минут, и Грамов просто весь извелся, досадуя: столько, оказывается, было времени, они успели бы двадцать раз расправиться с сетями. Но кто ж знал заранее.

Наконец-то подъехала она – бригада психоперевозки, на включенном Максимом лифте, бодро позвонила в квартиру, раз пять, настойчиво, а затем, столь же бодро, выбила дверь.

Не прошло и тридцати секунд, как из квартиры Марины» послышался мат и междометия негодования.

– Ну, влипли в сеть, – прокомментировал Грамов. – Пойдем, ребята.

От дома отъезжали порознь.

Грамов, осторожно передав Рагдая на заднее сиденье, сам сел за руль своего старенького красного сорокового «москвичонка».

– Чего ж вы не сообщили, что вы задержите их на целые четверть часа?! Ведь мы бы все успели прокрутить минут за десять. А так одну собаку взяли.

– Никто не знал, что так получится, Алексей Николаевич, – ответил Зураб, старший по группе прикрытия. – Сам удивляюсь, как это вышло. Случилось что? Когда они вошли в подъезд, я им один навстречу. Распахнулся весь, рубаху разодрал себе и щеку расцарапал. Вот. Кричу им: психиатры? Сюда, сюда! Они уже сюда скатились, здесь, на первом этаже, в квартире номер три. Ну, Митька, мой напарник, повыше, возле мусоропровода, рыдает женским голосом, на полподъезда. Они мне – там? Да нет, это, говорю, Маруська плачет: чуть не зарезали ее, вот этот, зомби фигов. В квартире номер три? Здесь? Здесь, здесь, говорю им. Они звонят. Там: кто? Откройте, мы врачи! Квартиру открывают: Боже, слава Богу! Приехали наконец-то! Сюда, сюда, товарищи, на кухню. Вот он, подлец! Допился, на мертвеца похож! И топором мне, гад, грозится. Они, конечно, просекли: не тот! Мы не сюда, гражданка, говорят. Она им – не пущу! Пока его не заберете. Они: у нас совсем другое на уме! У нас тут вызов на двенадцатый! Она топор тут в руки: не заберете, я сама его порешу. И вас всех, гадов, заодно! Врачи! Какие вы врачи – скотины все! Ведь у него горячка. Ну, в общем-то не мы, она их задержала. Пока они не укололи.

– Кого? – спросил Грамов. – Обоих?

– Нет, ее. Она ж орала. Муж-то тихо пил на кухне. Топор, конечно, под рукой. Но он не выступал. Так, только взоры искоса бросал. Она одна орала. Ну вот укол и заработала. Дешевле ж, чем бутылку покупать.

– Понятно.

Они подъехали к метро, возле которого им надо было поменять машины, чтоб выехать за город, в городок Навроде [8]8
  По настоятельной просьбе реально существующих и благоденствующих в настоящий момент прототипов А. Н. Грамова и С. А. Навроде, все даже заведомо ложные, а также косвенные указатели географического расположения «городка Навроде» исключены из рукописи. По этой же причине изъяты все описания строений городка, их расположения, описание окружающей природы и т. д. – одним словом, все то, что могло бы пролить свет на его местоположение и на его фиктивный, однако формально соблюдаемый статус, проходящий во всей госдокументации, в земельном кадастре Моск. обл. и проч. (Прим. ред.)


[Закрыть].

Взяв на руки Рагдая, Грамов перенес его в шестисотый «мерс», в котором его дожидался Сергей Афанасьевич.

Группа прикрытия распределилась по двум невзрачным «Жигулям», идущим хоть и тяжело, из-за своей бронированности, но все же резво.

– Я вижу, неудача, – нарушил молчание первым Сергей Афанасьевич.

– Ну да. Но не совсем же: собаку, видишь, все же мы «исчезли».

– Опасно… Бросил бы я это все, Алеша. Своих ты спас, а этот, что он тебе? Хороший человек, не спорю. Был! Но зомби ведь теперь. Считай – мертвец.

– А я так не считаю, Серж. Ты меня знаешь. Сделай все.

Все, что мог. И скажи – не вышло! Когда подходишь так, всегда выходит.

– Ну-ну.

– Тебе что, денег жалко? Мальчиков гонять?

– Отнюдь. Напротив, хуже, если застоятся. Я не про то,

– Тогда про что же?

– Про то, что сразу надо было: во-первых, выбить «Витамин С» из рук Кассарина, тогда еще, когда ты выходил на них под видом Деда Мороза, второе – замочить их разом всех, Невельского, Кассарина, Иванникова…

– Да я-то знаю твой подход: раз! И под метелку. А кто останется потом?

– Да мы с тобой останемся!

– Нет, Серж, мы тоже не останемся в таком раскладе. Уж либо ты меня, а то ли я тебя. Мочить, так всех мочить. Эта дорога проверенная. Не остановишься, не сможешь.

– Тогда вообще скажу тебе: оставил бы ты идею отмщения… Вспомни, как в Писании: «мне отмщение, и аз воздам».

– Воздаст он, как же! Ты мне про Бога лучше, Серж, не говори. У меня с ним свои… – Грамов запнулся.

– Счеты? – подсказал Навроде.

– Не счеты – диалог. По вашему – разборка. Дай срок. Передышку. Разберемся. Мне много ведь не надо от него. Я добрый и не жадный. Нам только бы исчезнуть всем – и будет с нас. Уйти сквозь пальцы.

– Ну, это планы дальние! А что же завтра?

– Завтра, послезавтра отдыхаем. Встречаем Новый год и снова отдыхаем. Два дня еще. Прибору нужно отдохнуть. За эти дни все равно ничего не изменится: праздники. Все заперто.

– На мой взгляд, вот тут-то и ломить, когда все пьяные, все заперто. Как раз это хорошо. Замок куда же проще отпереть, чем зубы заговаривать охране, второго января, подумай сам, с похмелья, злые.

– Второго января охране не придется зубы заговаривать. Психушка – это не Лубянка. Там нет защиты от гипновоздействий… Охранники откроют двери сами и сами вынесут Турецкого к машине, уложат, напутствуют веселым словом. И обо всем забудут тут же. Я сам, один его возьму. Без мальчиков твоих. Мне лишь бы «Витамин Ю» сил набрался.

– Не знаю. – Сергей Афанасьевич покачал головой. – Я, честно, ломил бы прямо сейчас, сегодня, по горячему следу, если уж ты решился. Ждать всегда, скажу по опыту, опасно. Любая ситуация меняется.

– Я же уже сказал: четыре дня на отдых. Аппарат исчерпан.

– Так замени – поставь свежие, там, эти, как бишь их, биоструктуры?

– Свежих нет. Еще не выросли.

– А кстати, клетки какого зверя ты туда вставляешь? Может, мы можем отловить?

– На чердаке, что ль? – усмехнулся Грамов. – Да если б было просто так: поставь лишь мышеловку там… Тогда конечно, что ж…

– Купить, в конце концов, любого зверя можно – ведь не дороже ж денег?

– Исключено. Выходит, что дороже. И не отловишь, и не купишь.

– Ну, так не бывает, – Сергей Афанасьевич не поверил другу и несколько демонстративно, подчеркнуто, замолчал: ему было слегка обидно, что Алексей темнит и уклоняется от объяснений всех деталей, обстоятельств.

Грамов тоже молчал. Он считал, что ответил четко и исчерпывающе на поставленный вопрос. Конечно, несколько туманно, да. Но ведь не надо, чтобы водитель мог услышать правильный ответ. Сергей поймет. Сергей все понимает с полуслова.

Конечно, это же проще пареной репы: единственное в мире животное, которое Навроде не смог бы купить, не смог бы приказать поймать за деньги, был зверь породы Ношо зартепз, что означает «человек разумный». И этот зверь, самец, клетки которого работали как в «Витамине С», так и в гораздо большем количестве и лучшем качестве в «Витамине Ю», принадлежали ранее не абы какому самцу человека, а крайне редко встречающемуся экземпляру, единственной, наверное, особи на земле в данный момент, – а именно самому Грамову.

Конечно, Алексей Николаевич мог без труда пожертвовать на быстрое восстановление «Витамина Ю» хоть килограмм еще своих клеток, как соматических, так и нервных: он, Грамов, с детства не жалел себя нисколько.

Однако в данном случае в этой жертвенности не было ни малейшего смысла, так как его собственные клетки были истощены – биологически, физически, химически. Они устали еще, наверно, больше, чем те, что в «Витамине Ю». И Грамов чувствовал, что сам он на пределе.

«Да, – думал Грамов, – надо было бы еще осенью посеять в чашечках Петри до сотни, может быть, колоний. Тогда сейчас был бы практически неограниченный запас».

Но смерть не только Софьи, жены, но и старшей дочери, смерть внука, и сразу же, без перерыва, нависшая смертельная опасность над младшей дочерью, над внучкой, выбили его из колеи, лишили расчетливости, холодной рассудочной запасливости. Смерть жены он, находящийся в подполье, в «городке Навроде», лечившийся от полученных при пожаре в «Химбиофизике» ожогов принял за естественное, нет, не естественное, конечно, а натуральное, что ли, событие. Софья всегда была склонна к крутым решениям: нервная, слишком эмоциональная. Грамов принял тогда, в июле, этот страшнейший для него удар, считая его автором Бога.

Ну, с Богом разговор особый. И Грамов, сжав тогда зубы, решил: мы еще разберемся с тобой, Бородатый.

Тогда же, еще тридцатого июля, у него зародились первые, пока туманные соображения касательно Бога и безусловности его прав, единолично миловать-карать тут, на Земле.

Идея захватила его целиком, он весь ушел в работу. И вдруг седьмого октября еще один «сюрприз» – дочь с внуком.

Нет, понял он, Господь здесь ни при чем! Здесь был запах Лубянки!

Стремглав он бросился в бой, имея всего семь «зарядов» для нового, созданного только что, в августе – сентябре, «Витамина Ю».

Он думал, этого хватит: пока один заряд работает, семеро отдыхают.

Но просчитался, ошибся: одна лишь стычка у дендрария сняла за пять минут три свежих комплекта. Потом землетрясение и взрыв бензинового склада. Зрелище, конечно, так себе, и очень быстрое, но сколько же народа пришлось ему в этом взрыве убедить! Этот тридцатипятисекундный сеанс синхрономиражирования на пару сотен человек «съел» сразу пять комплектов.

А старые три только успели «отдохнуть», как им пришлось Иванникова летаргировать в Сиртаке. Держать в сомнамбулическом состоянии всю обратную дорогу в Москву.

Да, что и говорить, сработали они отменно!

Но клеткам, бедным клеткам, все меньше и меньше оставалось времени для отдыха. Они работали, тянули будто свежие, конечно, но, не успевая отрелаксировать нагрузку, истощались.

И вот уперлись. Все! Ничто не вечно, не всесильно.

Нет, перерыв необходим!

Четыре дня. Четыре дня. Четыре.

– Вы повесили на психоперевозку радиомаяк? – спросил Навроде по радиотелефону, адресуясь к «Жигулям», нарушив тем самым молчание.

– Конечно. Не без этого, – ответили задние, прикрывающие «Жигули». На передних «Жигулях» Зураб, сидевший рядом с водителем, уточнил:

– Они отъехали от дома двадцать пять минут назад. Сейчас, Сергей Афанасьевич, они идут по Садовому, возле пересечения с Цветным, – сообщил Зураб. – Похоже, цель их – Склиф… Нет, поворачивают…