Текст книги "Частное расследование"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

4

– Ошибка, подтасовка исключается. Труп был, конечно, изуродован ужасно, не труп, верней сказать – останки, но это были останки Грамова, несомненно. Я ведь знал его лично, очень хорошо знал, – порядка двух десятков лет работали бок о бок. – Директор НПО «Химбиофизика» печально качнул головой и двинул по столу в сторону Турецкого пачку сигарет, угощая. – Ах, какая трагедия! Три месяца уже прошло, а все свербит в душе: как будто бы вчера…

– Насколько тщательно проводилось расследование? Как вы считаете?

– Расследование? Не то слово! Все НПО трясли два месяца, да что я говорю! Во-первых, гибель человека: уголовное дело заводится автоматически, как вы понимаете. Во-вторых, пожар. Да какой пожар! Три лаборатории выгорели. Материальных ценностей уничтожено было, по самым скромным подсчетам, тысяч на сто долларов, – у нас ведь большей частью оборудование импортное. Это значит, материально-техническая и финансовая комиссии из Управления и из Минздрава трясли нас месяц, как осину… Далее: злостные нарушения техники и противопожарной безопасности. Надзор пожарный вот, в июле, вообще нас закрывал на две недели. Что еще? Гражданская наша замечательная оборона. Есть она? Есть. Но, как вы знаете, она есть везде и нигде не сработала. Спитак помните? А Чернобыль?

– Ну хорошо. Расследование было. На уровне, как вы сказали. А выводы?

– Завотделением, замдиректора по административно-хозяйственной части и еще четырех человек сняли. Замдир пока что под судом и, говорят, получит пару лет условно. Главбух слетел, конечно, как бывает, – заодно. Вообще, нас в августе едва не расформировали. Я лично отбивался. Отбился. Еле-еле.

– Меня интересует только Грамов.

– Что? Что, может быть, он уцелел? По-прежнему вас это мучит? Выкиньте это из головы. Его, объятого огнем, видали все, кто там был. Не менее десятка человек. Ожоги получили многие, Ерохин например.

– Да, знаю. С ним я уже беседовал.

– Вот. Видите. И что? Вы полагаете, что сильно обожженный человек смог убежать, да так, что никто не видел? Без одежды?

– Почему без одежды? С чего вы взяли? Одежда ведь, я думаю, сгорела напрочь. И вы не можете сказать, в одежде он ушел иль без одежды?

– Да нет, могу! Одежда вся сгорела, да не совсем. Часы, браслет, заклепки, авторучка, молния – металл, вам неясно? Потом, опять я повторяю вам, – останки! Предположив, что сильно обожженный человек разделся и ушел никем не замеченный, вы обязаны, кроме того, предположить, что кто-то еще, неясно кто, опять же незамеченный, прошел сквозь строй людей, надел одежду Грамова и в ней сгорел. Не кажется ли вам, что эта версия чуть-чуть того. Нет?

– Да кажется, конечно.

– Не знаю – что вы от меня хотите? Ведь было ж дело! Уголовное дело! Экспертиза! Все документы есть. У вас там, в МУРе, в Прокуратуре, не знаю где, тут вам видней. В архиве дело поднимите, прочитайте. Вопросы будут, я постараюсь осветить.

– Спасибо. Да, вы правы. Однако, если вы позволите, я отниму у вас еще пяток минут. Спрошу лишь то, что в вашей компетенции. Чем занимался Грамов? Над чем работал?

– Тут не ответишь в двух словах. Тут много тонкостей, нюансов.

– Ну, все же. По-простецки. Как в годовом отчете. В три строки.

– Он занимался модификациями сложных полиграфов.

– Полиграф? – удивился Турецкий. – Да это ж то, что называется в народе «детектор лжи». Не так ли?

– Точно так. Вы абсолютно правы.

– Но вы же… – Турецкий не мог подобрать нужное слово. – Вы ж организация Минздрава. Зачем же вам детектор лжи? Не понимаю.

– Да что ж тут понимать-то? – удивился в свою очередь директор. – Прочесть самодиагноз. И шире – организм сканировать. Ведь это ж лучше, проще, чем рентген, чем томография.

– Я ничего не понимаю.

– Да что же проще-то! Допустим, вот приходит к нам больной. И жалуется – живот болит. Осмотр, анализы, ведь так?

– Так.

– Конечно, так. А сам больной, точнее подсознание его, прекрасно знает, что с ним. Рак желудка. Но мозг его не допускает эту мысль в сознание, щадит его. Больной не заинтересован, понимаете, в постановке такого диагноза. Он начинает подсознательно «косить». Вот здесь болит? Да нет, не очень вроде. Ему так кажется. Он искренен. Он сам себя обманывает. И – заодно – врача. Когда болеть-то начало? Да вот – недели три назад. А на самом-то деле уже полгода, как беспокоит. Конечно, всю эту информацию можно вытянуть из больного с помощью гипноза. Но далеко не всякий врач способен гипнотизировать, да это и не очень этично. Я девушку, положим, с глазу на глаз загипнотизирую… хе-хе… – директор столь забавно шевельнул в воздухе пальцами, что Турецкий, не выдержав, рассмеялся. – А вот смеетесь вы напрасно. Такое сплошь да рядом. К сожаленью. Ну-с, далее. А вот у вас детектор лжи. Прибор. Ко лбу четыре датчика, положим, и к рукам. Контакты. Врач побеседовал, задал стандартные вопросы. Компьютер просчитал, что выдал полиграф. И вот готов диагноз. Теперь поняли?

– Как будто.

– И что забавнее всего, что этот так называемый самодиагноз бывает верным в девяноста случаях из ста. Как вскрытие показывает. Никто не знает лучше самого больного, чем тот болеет, – о как!

– И этим вот и занимался Грамов?

– Занимался, – директор передразнил Турецкого язвительно. – Он этим жил. Он это изобрел. Он это доказал. Проверил. Вылечил десятки, сотни, тысячи людей.

– Так он лечил?

– Нет. Сам он не лечил. Но ведь диагноз точный, вовремя поставленный, – едва ль не половина дела, вы не согласны?

– А вот Ерохин мне сказал, что он лечил.

– Ну да. Ерохина он и лечил. Но только от похмелья. Еще двух-трех таких же. Ерохин – слесарь золотые руки. Но только если эти руки не трясутся. Они вот, наша пьянь, и обозвали грамовский прибор «генератором». Ну, в понедельник, скажем, выйдут на работу: пойдем-ка к Грамову, на генератор, – подзарядимся.

– И правда помогало?

– О да! Однажды сам попробовал. Минута – и здоров. Как будто скинул десять лет, сходил в баню и отоспался. Заряд для творчества давал немыслимый.

– Кто? Детектор лжи?

– Ну не совсем детектор лжи. Я просто объяснял вам основное. Он мог действительно работать и в генераторном режиме.

– То есть?

– Иглоукалывание знаете что такое?

– Примерно представляю. Это определенные точки на теле определенным образом раздражаются и органы тем самым стимулируются.

– Вот-вот. И здесь примерно то же. Мозг, как вы догадываетесь, управляет организмом с помощью электрических сигналов, распространяющихся по аксонам – от мозга и в любую точку тела. Поэтому любая ваша мысль, любой сигнал, идущий по организму, – по сути это лишь электроимпульс. Очень сложный? Да! Но лишь электроимпульс. Поэтому, прочтя, что «думает» ваше подсознание о вашем организме, его можно немножко исправить. Вот вы с похмелья, и вы угнетены, подавлены. А я исправлю вам немного это ощущение, я сделаю все ваши внутренние импульсы чуть-чуть «оптимистичней». Вам сразу станет легче!

– Да. Пожалуй.

– Конечно! Если хочешь быть счастливым – будь им! Не нами выдумано. Все это старо как мир, в сущности.

– И Грамов, сделавший все это, был простым инженером?

– Да нет, конечно! Он был доктором. Доктором химических, биологических и физико-математических наук. Инженером его все та же наша пьянь звала. По аналогии: гиперболоид инженера Гарина, ну а тут генератор инженера Грамова. Похмелотрон его еще называли. А Грамов сам, чего ж? Мы его два раза в членкоры выдвигали, но вы же знаете, что такое все наши академии? Президиум Академии наук? Козел козлович, как дела?..

– А генератор в рабочем состоянии сейчас? Или сгорел?

– Нет, не сгорел. Он чудом уцелел.

– Прекрасно. Я б хотел взглянуть. Возможно это?

– Я думаю, возможно. Но не здесь. Его у нас забрали.

– Забрали? Кто?

– Да ваши же коллеги. Из КГБ.

– А им-то он на что?

– Детектор лжи? Я думаю, им пригодится.

– Но ведь такой прибор использовать как детектор лжи – все равно что гвозди микроскопом забивать.

– Они и забивают гвозди микроскопом. Все так. Они себе это могут позволить.

– А что ж вы им отдали-то такой прибор?

– А как же не отдать? Административно мы подчиняемся Третьему управлению Минздрава. А это – авиация, космонавтика и КГБ. И летчики, конечно, глаз на него положили. Но «контора» посильнее оказалась. Они не только полиграф забрали. Они забрали много чего. После пожара, под шумок. Ребят, сотрудников толковых переманили враз – Иванникова и Чудных. Погоны нацепили им, оклад майорский – в зубы и вперед!

– Откуда вам это известно?

– Ну как же? Приходили тут. Иванников с Чудных. Похвастаться. А мне потом, конечно, доложили. Не без язвительности. Тут, дескать, они по двести двадцать получали, а там – шестьсот. И море льгот. Засранцы, вы меня простите. Ученые… Ядри их корень. А Грамов не такой был. Он всех таких подальше послал. Тот настоящий был, прямой и неподкупный. Упокой Господи его душу мятежную.

– А что за человек был Грамов? Как личность?

– Вы правильно сказали: он был личность. Открытый, честный, добродушный. Я лично в отпуске был, когда случилось это. Но прилетел на похороны. Его же как хоронили. За гробом шли – наверно, тысяча, не меньше.

– А что-нибудь странное в его характере наблюдалось?

– Пожалуй. Очень он людей любил. Такая странная черта. Ну до смешного: самому не надо, а людям дай! И так во всем: путевки там, машины, квартиры вот распределяли восемь лет назад. У самого две девки.

– У него две дочери? Нет-нет, я удивился, что вы помните, у кого сколько детей.

– А как не помнить! Сколько он о них рассказывал! Вот уж отец был! Ужасно их любил. И звать их помню: Оля и Марина.

– Но Олю все же он любил побольше, нет?

– Да. Оленька любимая была. А вы откуда знаете? – удивился директор.

– Да просто так, слетело с языка. Спасибо вам. Пойду.

5

На похоронах Ольги Алексеевны Грамовой и ее сына Коленьки было немного народа.

У самого выхода с кладбища Турецкий догнал молодую красивую женщину с девочкой лет шести.

Чем дальше, тем все больше и больше дело не нравилось Турецкому. Ему не нравилось прежде всего то, что элементарные, на первый взгляд, события – самоубийства – вытягивались в странную цепь. И личность Грамова туда же. Его обыденным никак не назовешь. Что он погиб, сомнений нет. Но почему тогда Травин утверждал, что Грамов якобы являлся к ним с того света? А может, Травин сам – того?.. Вот что нужно проверить! Насколько Травин был психически здоров. На учете он, понятное дело, скорей всего не состоял, однако сослуживцы, вполне возможно, замечали что-то. Вот это надо поручить Сергею.

Но это чуть попозже. Сюда, на кладбище, Турецкий приехал один на собственном «жигуле» – в порядке частной инициативы, так сказать. Он знал, что сначала надо дело прояснить для самого себя, а уж затем строчить отчет о проделанной работе.

– Марина Алексеевна? – Турецкий тронул женщину за локоть.

– Да.

– Я следователь, ведущий дело о гибели вашей сестры и племянника. Когда я мог бы побеседовать с вами?

– Когда угодно. Сегодня, сейчас.

– Здесь?

– Можно поехать ко мне. В угрозыск, признаться, мне ехать не хочется с дочерью. Вы что-то не поняли?

– Признаться, да. Наш разговор не прост и времени, боюсь, порядочно займет.

Она кивнула, соглашаясь.

– И вы предлагаете провести его на поминках?

– Какие поминки, Бог с вами! – удивилась Марина. – У нас не заведено.

– Простите, что не заведено – поминки?

– Ну да, вообще обряды. Жить надо проще. Обряды усложняют жизнь.

Они вышли за ворота кладбища.

Марина коротко простилась с остальными родственниками, пришедшими проводить покойных в последний путь.

Турецкий открыл дверцу своей машины, Рагдай радостно завилял хвостом при виде хозяина.

– Моя собака вам не помешает?

– О, Бога ради!

– А как ее зовут? – впервые открыла рот девочка по имени Настя.

– Ее? Это он. Рагдай.

– Вот такую, мам, купи мне! Глупую!

– Рагдай не глупый, что ты! – Турецкий заметно обиделся.

– Добрую! – сияя поправилась Настя, забираясь на заднее сиденье и обнимая Рагдая. – Добрую, я хотела сказать!

Машина тронулась.

– Вы есть хотите?

– Да, – коротко призналась Марина.

– Мы не завтракали, – сообщила Настя.

– Махнем-ка мы к «Бармалею», – решил Турецкий.

– Куда? – удивилась Марина.

– Так называется один хороший новый ресторан. Пообедаем, а заодно и поговорим. Не нарушая хода жизни – в вашем стиле, – он перехватил ее вспыхнувший взгляд и улыбнулся.

Небольшой уютный ресторан был почти пуст.

Турецкий, Марина и Настя уже закончили обед и приступили к десерту. Рагдай, как водится, ждал их в уютном ресторанном дворике.

– Мама, можно я собачке отнесу чего-нибудь покушать? – спросила Настя, доев пирожное.

– Можно, – разрешила Марина. – Только что ты ей отнесешь?

– Ну что-нибудь! – Настя обвела взглядом соседние столы, ломившиеся от снеди.

– На, отнеси ему мое пирожное, – предложил Турецкий. – Ему хоть сладкого нельзя, но он об этом знать не знает.

Обрадованная Настя схватила пирожное Турецкого и, завернув его в салфетку, стремительно исчезла.

– Ну вот, – сказала Марина, – как в русской сказке: накормили, напоили, теперь расспрашивайте. Что вас интересует?

– Неприятный вопрос: вы хоронили сестру и племянника, плотно закутанных в саваны. Это нечто религиозное?

– Отчасти – да, – кивнула Марина и пояснила: – В России спокон веку хоронить принято в саване, по христианскому обычаю. Последнее время, правда, пошел иной стиль – в пиджаке-галстуке.

Турецкий случайно заметил в зеркале мужчину в темных очках, одиноко сидящего в дальнем углу и пристально, как показалось Турецкому, наблюдающего за ними.

– А вашего отца хоронили как?

– Да точно так же – в саване. «Химбиофизика» на похороны тогда большие деньги выделила, так что саван, считайте, нам даром достался.

– Простите еще раз, совсем уж страшный вопрос – ведь ваш отец сгорел, почему вы его не кремировали, во-первых, и что вы, простите еще раз, заворачивали в саван, во-вторых?

– Ну, не кремировали почему – понятно. У нас в семье всегда все по старинке, как от веку пошло. А что там в саван завернули – тоже просто: все, что осталось, то и завернули. – Марина невесело усмехнулась. – Мать, помню, в тот день…

– От чего она, кстати, умерла, ваша мама? По документам – сердечная недостаточность. Но что-то я теперь сомневаюсь в этом.

– Правильно делаете. Она не смогла перенести разлуки с отцом и отравилась. Через три недели после него ушла. Следом. А у нас, вы знаете, в стране всегда велась активная борьба с самоубийствами, в силу чего в документах ей записали сердечную недостаточность. Оно и правильно отчасти: при отравлении дихлорэтаном. Вы тоже ведь, поди, напишете, что Оля с Колей умерли от старости, не так ли?

Турецкий видел в зеркале, что одинокий мужчина за его спиной, в дальнем углу, не сводил с их столика глаз, скрытых за темными очками.

– А как хоронили вашу мать? – спросил Турецкий, пропуская язвительное замечание Марины мимо ушей. – Наверно, тоже в саване?

– Конечно, – кивнула Марина. – Он чем-то не нравится вам?

– Наоборот. Очень нравится. Такая зацепка!

– Зацепка?

– Конечно. Сейчас объясню. К вашей сестре перед смертью являлся частенько покойный отец ваш. Как будто бы с того света.

Услышав это, Марина вздрогнула и даже отшатнулась слегка от Турецкого. Смертельная бледность покрыла ее лицо.

– Марина, что с вами?!

– Да ничего. Сегодня день такой – богатый впечатлениями. Держишься так – порою излишне приподнято даже, – чтоб не упасть. Вы извините. Продолжайте, я слушаю.

– Он убеждал ее покончить с собой и ребенка убить перед этим. Так вот. Когда упорно убеждают, психоз, гипноз… Тут можно убедить, поверьте.

– Я, как психолог, знаю это лучше вас.

– Так вот ведь саван: замотайся и говори от имени отца. Эффектно. Давит на психику. Безопасно.

– Понимаю.

– Ваша сестра, ее сын и Травин Юрий Афанасьевич знали чего-то немаловажное, что знать небезопасно. И их довольно чисто стерли. В общем-то случайно я к Травину успел быстрее их. А так расчет был точен – он повесился.

– Логично.

– Теперь. Вы знаете, подозреваете, кому и почему могло понадобиться избавиться от них? Подумайте, вспомните. Любой намек, любая оговорка, случайно брошенное слово? Все это может избавить нас от кропотливого тяжелого труда.

В это время к столику подбежала Настя.

– Мама, у меня уже кончилось пирожное. Рагдай его проглотил целиком.

– Я же говорил, он любит сладкое, – улыбнулся Турецкий и кивнул официанту.

– Слушаю вас.

– Пирожное, пожалуйста, – Турецкий посмотрел на девочку, стоящую почти за его спиной. – Четыре штуки. – Взгляд его проходил правее лица ребенка и фокусировался там, в дальнем углу. Одинокий мужчина в темных очках все так же неотступно смотрел в их сторону.

Официант учтиво поклонился и отошел.

– А ваш Рагдай смешно так прыгает козлом! А можно мне на нем верхом поездить?

– Тише! Тише!

– Еще там, мама, детская площадка, во дворике! Горка, кружилка там, потом волшебные ножницы. Только там нужно монетки такие платить.

– Ты можешь говорить, а не кричать? С тобою просто невозможно ходить в приличные места.

– Ну почему, Марина? – заступился Турецкий за Настю. – Здесь ресторан, не мавзолей, в конце концов.

Официант принес, улыбаясь, четыре пирожных на большой бумажной салфетке.

– Еще нам принесите денег, пожалуйста.

– Жетонов? – официант немедленно извлек из бокового кармана фирменную упаковку с игровыми жетонами.

Схватив жетоны и пирожные, Настя мгновенно исчезла.

Официант собрался тоже отойти, но Турецкий поманил его.

– Кто там сидит, у меня за спиной? – спросил Турецкий вполголоса.

Марина, услышав вопрос Турецкого, удивленно посмотрела на него, а затем, вместе с официантом, пристально взглянула на подозрительного посетителя.

– Клиент, – вполголоса ответил официант. – Известный человек, – добавил он уважительно.

– Следит за нами, – спокойно констатировал Турецкий. – Нет?

– Нет-нет! – улыбнулся официант. – Он не следит. Следить не может. Он – слепой.

Турецкий посмотрел опять в дальний угол и понял: да, слепой.

Официант улыбнулся, сдержанно, понимающе, и исчез.

– Пойдемте в бар, Марина, – Турецкий говорил очень тихо. – Наверно, он слепой, но не глухой. И мне его соседство неприятно.

6

Они сидели за отдельной стойкой бара, рассчитанной только на двоих.

– Я помогу, конечно, вам: вы симпатичны мне, – улыбнулась Марина Турецкому. – Но это вам обойдется недешево, куда дороже ресторана. Возможно, это будет стоить вам жизни.

– Дороговато, что и говорить. Но я согласен.

– Я, видно, не ошиблась в вас, – Марина помолчала, скорее всего, собираясь с мыслями. – Ваша версия, которой вы поделились со мной, безупречна. Если, конечно, исходить из фактов, известных вам. Но вам известно далеко не все. – Марина явно осеклась, колеблясь, не решаясь продолжать.

– Что мне известно далеко не все, я первый раз узнал еще в детском саду. У вас есть новые факты?

– Есть.

– Я слушаю.

– Пожалуйста, – Марина наконец решилась. – Вот вам новые факты. Отец мой, Грамов Алексей Николаевич, являлся не только к Оле. Но и ко мне.

– Он приходил один?

– Один, один.

– Когда в последний раз он приходил?

– Позавчера.

– Все с тем же? Уговаривал…

– Да. Убеждал покончить жизнь самоубийством. И Настеньку убить.

– Но вижу, все ж не убедил?

– Да уж, как видите. Пока.

– И много раз он вам являлся? За все время, прошедшее с его кончины?

– Наверно, более десятка раз, – Марина помолчала. – Я ничего не знаю: политика, мафия, деньги, – ничего. У меня есть только работа и дочь. И. это все. Кому нужна моя смерть, смерть Настеньки?

– Не знаю. Этого я не знаю. Кому-то, выходит, нужна. Она, я повторю, нужна тому, кто считает, что ваша сестра поделилась какой-то своей ценной информацией с вами.

– Кто? Ольга? Доцент кафедры физической географии в университете? Какая у нее может быть информация? Волга впадает в Каспийское море? Она открыла новый остров в море удовольствий? Ну хорошо. А Настенька при чем тогда? Настеньку-то я ведь тоже убить должна! Ее-то из-за чего? Мне Ольга, пусть, доверила секрет ужасный, как добывать наркотики из мыла, соли, спичек. А я возьми и расскажи про все ребенку шести лет? Еще один носитель тайны. Так?

– Подумайте, повспоминайте, Марина. Разгадка быть должна. Чудес-то не бывает. Неужели вам самой не интересно, из-за чего вас хотят убить? Ведь вы женщина – должны быть любопытны.

– Да я уже давно гадаю. Все жилы измотала.

– И что ж вы нагадали? К какому выводу пришли?

– Да к очень неожиданному выводу я пришла. Вам это, видимо, покажется нелепым, но тем не менее вот так: на основании этих многих встреч с отцом, точнее, с призраком – отца, я убедилась – это мой отец. Точнее, его призрак. Нет сомнений.

– Чистая работа. А как он, кстати, выглядел?

– Да точно так же, как в гробу. Закутан в саван.

– А, значит, вы лица-то не видали!

– Лица я не видала.

– Вот я и говорю – закутайся в саван и начинай вещать. От имени кого угодно. Хоть от Горбачева. А хоть от Брежнева.

– Во-первых, призрак был не человек, а лишь останки, замотанные в саван – вот таких размеров, – ну как большая кукла.

– Механика. Вот вас и провели.

– Механика? Да что вы! Не-е-ет! Меня, родную дочь. Нет. Ольгу и меня тут обмануть, поверьте, невозможно. Есть много вещей, которые знаем только мы. Не то что там какие-нибудь тайны, а бытовуха, мелочь. Ну, например, как я сломала в детстве табуретку и что сказала мама, провожая Ольгу в школу, в первый класс. Таких деталей – пруд пруди. В каждой семье. Кто это может знать?

– Самовнушение. Они к вам подсылали экстрасенса. Вы сами же подсказывали верные ответы. Тут может быть что-то вроде гипноза!

– Нет-нет! Не может быть! Он мне давал ответы на вопросы, такие, на которые ответить правильно мог только он. Вот, например, когда родился мой дедушка, как он на бабушке женился. Это я узнала всего дней десять как – и от него, от призрака.

– Да это ваша собственная же фантазия.

– Да? Хорошо. А вот свидетельство о рождении Настеньки, которое хранилось где-то у него. На полках, в кабинете. Он сразу мне сказал где. И точно. Еще, к примеру, он сообщил, что у него была заначка, нет, не от матери, а так, на черный день. Семьсот пятьдесят долларов. И снова точно. Так и есть. Семьсот пятьдесят. Что, это тоже я сама себе внушила?

– Может быть, и так. Вы это сами знали, но не знали.

Тут как бы поле. Информационное. Люди предсказывают будущее. Или пропавших ищут. По фотографиям. Ведь в человеке много чего заложено, о чем он сам не знает.

– Вы в это верите: биополя там, аура, карма, снежный человек, сглаз, порча, инопланетяне? Допустим даже так. Все это есть, пускай. Но приходить ко мне, являться. Ради чего? Вы верите? Ведь это ж чушь!

– Вот в чушь-то я как раз довольно сильно верю!

– А в то, что мертвые приходят к нам; чтоб утащить к себе?

– Решительно не верю!

– А это вот напрасно. Мировая литература, фольклор, сокровищница глобального человеческого опыта, все это море книг набито выходцами с того света! Что-то это значит?

– Что-то – да. Для вашей профессии. Не для моей.

– Нет-нет, для вашей тоже. Мертвым порой бывают открыты фрагменты нашего земного будущего: кусками, отпечатками. «Будущее отбрасывает тени», – у Кемпбелла, не читали?

– Грешен, не читал. Но будущим интересуюсь активно.

– Сегодня под утро они приходили ко мне втроем – отец, Оля и Коленька.

– Опять уговаривали? – Турецкий провел пальцем по горлу.

– Конечно. Но среди прочего Оля сообщила мне, что сегодня после ее похорон я пойду в ресторан со своим будущим мужем. Я не поверила ей. Теперь частично верю: я в ресторане. Как это вам?

– Ну, в общем-то никак. Вы сами ведь придумали – вот только что?

– С целью оттолкнуть вас, если только, – она перехватила его вспыхнувший взгляд и кивнула: – Конечно. Конечно, я тут же спросила ее: «Оленька, замуж? Когда?!»

– Ну и когда же?

– Через неделю после похорон. А вы женаты?

– Нет, – соврал я, не знаю почему.

– Пока все сходится.

Турецкий задумался.

– Как вы считаете, Марина, они еще придут к вам?

– Ольга – едва ли, а отец придет наверняка.

– Имеет смысл меня с ним познакомить?

– Пожалуй. Да это и принято так: знакомить родителей с женихом.

– Вы допускаете возможность своего самоубийства? – спросил Турецкий, пропуская ее шутку мимо ушей.

– Не допускаю. Но и не исключаю.

– И дочь зарежете?

– Ну нет! Скорее усыплю. Снотворным.

– Ужасно. Да как вы, мать, можете так спокойно говорить?!

– А как вы, мужчина, джентльмен, можете спрашивать подобное у женщины, у матери? Что вы так уставились на меня? Вы спросили – я ответила. «Зарежете?» – «Нет, усыплю». Что, съели?

– Однако пока, до моего знакомства с вашим отцом, вы, надеюсь, воздержитесь резать и усыплять?

– Да без сомненья! У меня же свадьба через неделю, Александр Борисович! Вы совсем забыли. А я-то помню!

Турецкий улыбнулся.

– Действительно. Ваш отец к вам является где попало или приходит только домой?

– Да. Домой. Ночью возникает в квартире.

– Внезапно?

– Внезапно, да. – Она запнулась. – Но я очень часто предчувствую. Вот вечер, например, и что-то вдруг внутри: сегодня! А ночью – мгновенно – как будто и не спала. И неспокойствие перед этим ужасное. И точно – дверь! Медленно-медленно…

– Входная дверь?

– Нет. Дверь комнаты, в которой мы с Настенькой спим.

– А как он попадает в прихожую?

– Вы это у него спросите. Сама-то я в прихожей не спала ни разу.

– Ловлю вас на слове. Марина, что бы вы сказали, если я подежурю у вас несколько ночей?

– Ночуйте на здоровье.

– С собакой можно?

– Места много.

– Спасибо. Есть еще нюанс. Тех, кто хочет вас убрать, не должно насторожить мое появление в вашей квартире. Нам нужно сейчас разработать правдоподобную легенду: кто я, что, почему и зачем.

– По-моему, это несложно.

– Несложно? Как вы объясните? Ну вот соседке, например?

– Любовник. Вас устроит?

– Да. Любовник нас вполне устроит, – усмехнулся Турецкий.

Они вышли из ресторана. Смеркалось.

– Когда вас ждать? – спросила Марина.

– Завтра, – он открыл дверцу машины. – Сутки не спал – отоспаться надо. Перед смертью-то. Рагдай! Вот свинья, первый залез. Извините, мэм, мисс, он плохо учился в собачьей школе.

Лихо развернувшись, Турецкий остановил машину прямо у подъезда Марины.

– До встречи! До двери проводить?

– Да нет, дойдем и сами.

– Я все же провожу.

Ничего необыкновенного не было ни в подъезде, ни у дверей квартиры – ни следов несанкционированных посещений, ни признаков скрытого наблюдения. Неясно почему, Турецкому вдруг пришла мысль, что ничего хорошего в этом нет. Он явно ждал зацепки – новой, откровенной. Зацепки не было.

Турецкий вышел из подъезда, сел в машину и поехал на работу.