Текст книги "Частное расследование"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

3

На следующий день Меркулов улетел с военного подмосковного аэродрома Астафьево. Улетел спецрейсом; посадку объявили довольно бесхитростно:

– Всем улетающим бортом А-3218 на «точку» просьба пройти на посадку к седьмому выходу третьей линии.

Турецкий проводил Меркулова до седьмого выхода третьей линии, где улетающих ждал приданный майор для сопровождения по летному полю непосредственно до борта А-3218…

Через двадцать минут военно-транспортный самолет, снабженный, кстати сказать, сдвоенной авиационной пушкой, торчащей из стеклянной полусферы под килем, взлетел в серое небо и взял курс в восточном направлении.

Проводив Меркулова, Турецкий первым делом поехал на службу – необходимо было продлить отпуск.

Начальство в лице Егора Степановича вполне понимало его ситуацию и, хотя на работе и был, как обычно, «страшный зарез», без звука подписало его заявление. Однако срок все же вызвал некоторое сомнение:

– Сорок пять суток – не многовато ли? Нет-нет, если нужно, так что ж? Я о другом: работать надо, работать, тогда и пройдет все! Ты на работе-то, как окунешься, быстрей отойдешь.

– «Отойдешь»? – усмехнулся Турецкий невесело. – Отойти, как показывает практика, и в отпуске не ах как сложно.

– Да, это верно. Мне здесь, с югов-то, прислали цидулю про ваши художества. Шесть человек убил. И просят благодарность объявить. Не знаю уж, за что. Мое-то мнение: убил двоих, троих – ну для острастки, – чтоб жизнь им медом не казалась, вот и будет. А остальных – под суд и в клетку.

– Не получилось так, Егор Степанович.

– Да это я понял. Ну ладно. Отпуск подписал тебе. – Егор Степанович вдруг что-то вспомнил: – А пистолет по-прежнему с тобой?

– Всегда Со мной…

– Та-а-ак. – Егор Степанович задумался. – А отпуск ты на что берешь, конкретно?

– Привести в порядок себя, дела. Квартира от жены осталась. С наследниками разобраться надо.

– Ну хорошо. – Егор Степанович решился наконец. – Ты право на ношение имеешь. Не совершал, к служебному расследованию не привлекался. С наследниками разобраться надо. Все понятно. Я своим людям не враг. Носи пока свое табельное оружие. – Егор Степанович махнул рукой. – А если помощь – вдруг, – ты не стесняйся.

– Спасибо.

– Да мне чего спасибо! Меркулов мне звонил с утра, перед отлетом, просил во всем тебе способствовать. Я думал, дело. А ты, вишь, в отпуск. Странно. – Егор Степанович провел рукою по лицу и заключил: – Иди, Турецкий. Не задерживаю.

– Вот что, Сережа. – Турецкий подсел к Сергею. – Стажировка твоя будет, увы, по полному классу. Мало того, что я в отпуск только сейчас на сорок пять суток отпросился…

– Да я и один со всем справлюсь, Александр Борисович. Вы мне уже такой импульс дали.

– Да. И еще дам, Сережа. Прошу тебя помочь мне немного.

– Мебель таскать? – Сергей изобразил извлечение «жучка» из телефонной трубки.

– Нет, не угадал. Мебель пусть стоит на месте. А помочь мне надо в рамках твоей основной специальности, ну, вроде как и стажировка, однако же в порядке частной инициативы.

– Конечно, я всегда готов!

Турецкий усмехнулся:

– А знаешь, кстати, Сережа, чем юный пионер отличается от сардельки?

– Не слыхал.

– Сардельку надо разогреть, а юный пионер всегда готов.

– Понятно, Александр Борисович, я, извините меня, конечно, но я считаю, что вам не мешало бы к врачу обратиться.

– Да я неплохо себя чувствую. Ей-ей, Сережа.

– Вы-то да. Может быть. То-то и плохо. Вы сами думаете, что здоровы. А вот некоторые окружающие – совсем напротив.

– Кто же, например?

– Да я вот, например. У вас перепады в настроении жуткие. Я правду вам говорю.

– Какая жизнь, такие и перепады. Знаешь вот, врач в больнице больного спрашивает: «Ну что, – каков у вас стул?» А тот отвечает: «Каков стол, доктор, таков и стул».

– Да я уже устал от ваших анекдотов, Александр Борисович. Вы дело говорите. Я помогу. А если снова анекдот, так у меня работы полно.

– Мне нужно, Сережа, чтобы ты сгонял по архивам и вычислил всех родных А. Н. Грамова, моего покойного тестя. Работа тяжелая. Мне надо знать всех, даже дальних и супердальних.

– Наследство, да? Тут главное – наследники первой руки.

– Нет-нет. Тут все важны. Все, кто еще живет на этом свете. Годится?

– Понял. Сделаю.

Выходя из машины рядом с домом Марины, Турецкий сразу заметил в руках у игравших мальчишек знакомый предмет. Его уронил один из пацанов, и только поэтому Турецкий обратил на него внимание: мальчишки опрометью бросились – кто первый схватит, тот и завладеет.

Предметом этим была стреляная гильза от мелкашки.

– А ну, шпана, где взяли?

– Тут, во дворе нашли!

– У дома, под балконом.

Турецкий, наверно, лет десять уже маркировал свои гильзы особым образом, чтоб в случае чего нетрудно было отличить. На стрельбищах всегда после очередной тренировки их, молодых, да ранних, заставляли собирать и сдавать для отчетности и контроля все гильзы, до последней штуки. Кто первый сдал все гильзы, тот свободен. Поэтому, чтоб кто из приятелей-коллег не отчитался бы его гильзами, ленясь искать свои на полигоне, Турецкий их маркировал. Привычка эта оказалась весьма полезной и в работе.

Даже намереваясь застрелиться, Турецкий гильзы все же переметил: привычка – вторая натура.

Сомнений не было: это была его гильза.

– А вы, под домом здесь, всего од!1у нашли?

– А вы отнимете, если мы правду скажем?

– Нет, ни за что не отниму.

– Мы шесть нашли. Здесь, на балконе, какой-то дядька пьяный три дня назад стрелял из пистолета.

– В кого же он стрелял?

– Да ни в кого! Просто в воздух.

– Вот его бабушка мусор выносила и слыхала – на пятом или на шестом стреляли.

Марина жила на двенадцатом, и Турецкий вздохнул с облегчением. "

Слава Богу, что он высадил обойму в воздух, слава Богу, что его не заметили, пьяного, сумасшедшего, заколдованного.

Первым делом надо было заново осмотреть всю квартиру.

Взгляд Турецкого упал на записку. «Жизнь прекрасна и удивительна», написанную, без сомнения, его собственной рукой.

Турецкий с отвращением скомкал ее. Жизнь уже не казалась ему ни прекрасной, ни удивительной. Или, наоборот, – слишком удивительной и слишком прекрасной. Во всяком случае, от такой предсмертной записки тянуло невыносимой пошлостью. Так, по крайней мере, казалось ему теперь.

Турецкий с остервенением швырнул ее в унитаз и с удовольствием спустил воду.

Сперва поесть и сразу после этого пойти с Рагдаем погулять. А обыскать квартиру уж потом.

Пройдя на кухню, он первым делом полез в холодильник. Там было пусто: перед отъездом Марина выгребла все без остатка.

Ах, нет, впрочем, кое-что было: на внутренней стороне дверцы холодильника Турецкий обнаружил странную потертость – квадратик матовой пластмассы. Вся стенка дверцы сверкала, словно покрытая белым лаком, а в середине стенки располагался неблестящий матовый прямоугольник – размером не больше почтовой открытки.

Что за ерунда?

Турецкий слегка потер матовый прямоугольник пальцем и ощутил отчетливую шероховатость.

Он пригляделся. Квадратик казался матовым из-за того, что был испещрен числовыми группами, процарапанными иголкой на дверце. Это была шифровка. Он знал, от кого это письмо.

Это было письмо от Марины.

Перед самой их свадьбой Турецкий рассказывал ей о шифрах, о шифровках. Почему зашел у них на эту тему разговор – Бог весть.

Но, главное, что он рассказал ей тогда, что при всем фантастическом уровне современной дешифровки, кибернетики и прочей дребедени есть старый способ шифровать так, что никто не расшифрует. Никогда.

А способ прост, как пряник. Берешь какой-то текст, известный лишь двоим – тому, кто пишет и, конечно, адресату. Все буквы нумеруются по тексту, не повторяясь. Вот если текст, положим, «В неком царстве, в неком государстве…», то, значит, «В» шифруется сначала номером «1», а следующий раз, при следующем использовании в шифровке, «В» уже шифруется числом «14», так как в тексте-ключе «В неком царстве, в неком государстве…» буква «В» стоит на первом месте, а затем – на четырнадцатом, считая пробелы… Ясно, что если еще раз нужно будет в шифровке употребить «В», то она будет обозначаться теперь уже, в третий раз, числом «35».

Такое письмо расшифровать невозможно никакими средствами, если не знать ключевой текст.

Марине так понравилась сама идея, что в тот же вечер, накануне свадьбы, они выбрали себе текст-ключ для первого секретного письма, шутя, конечно же, дурачась.

Турецкий нашел лист тонкой бумаги, наложил его на прямоугольник и, осторожно штрихуя бумагу мягким, жирным карандашом, скопировал цифровые группы.

Затем переписал их.

Ключ-текст он помнил, разумеется. Он, как и Марина, знал его со школьных лет. Это было стихотворение Бориса Пастернака «За поворотом».

Турецкий взял еще один листок и, аккуратно записав стихотворение, стал нумеровать буквы.

За поворотом, в глубине

Лесного лога,

Готово будущее мне, —

Верней залога.

Его уже не втянешь в спор

И не заластишь,

Оно распахнуто, как бор,

Все вширь, все настежь.

Через пару часов расшифрованное послание лежало перед Турецким. Все письмо было написано строчными буквами – он специально писал его по-дурацки, как телеграмму, не читая и не вдаваясь в смысл. Он не хотел читать его по каплям, мучаясь и предугадывая. Он хотел сначала все сделать, а уж потом получить телеграмму с того света.

милый саша если со мной вдруг случится плохое то знай что я тебя очень любила а еще я тебе завещаю на этот кошмарный случай все самое ценное что было в нашей семье я это закопала под деревом где мы с тобой познакомились обязательно достань все это еще раз помни что я тебя очень любила и мы обязательно встретимся если не в одном так в другом мире твоя марина

Внезапно зазвонил телефон. Турецкий, быстро среагировав, перевернул расшифрованную записку текстом вниз и только после этого снял трубку.

– Это я, Александр Борисович, – голос Сережи был как всегда бодр и уверен. – Раскопал я все, что вы просили.

– Что ты раскопал?! – грозно и хрипло спросил его Турецкий, еще находясь под впечатлением письма.

– Родственников вашей жены. Вам что, опять нехорошо?

– Нет-нет, Сережа, все в порядке. Охрип я тут немного. Слушаю тебя.

– У Грамовых вообще никого не осталось, кого хотя бы отдаленно можно считать родственниками. За одним исключением. – Сергей запнулся.

– Ну-ну…

– Я затрудняюсь сказать, как это называется. Ну, словом, вроде четвероюродная, дважды сводная сестра Грамова А. Н. И все. Больше нет никого.

– Не понял, как ты назвал сестру? Что значит – четвероюродная, дважды сводная?

– Тогда возьмите бумажку записать. Прадедушка А. Н. Грамова имел сводную сестру, это понятно? То есть его родители имели каждый, независимо друг от друга, детей: мальчика – прадедушку вашего тестя покойного и девочку Лену… Елену Петровну Анкольскую, умерла в 1883-м. У этой Елены Петровны была тоже дочь и тоже Елена Петровна/Она, выйдя в свою очередь замуж в 1881 году за вдовца– купца первой гильдии и почетного гражданина впоследствии, привела тем самым в семью сводного брата, Илью Тимофеевича Кошкина…

– Стой, стой… В общем, достаточно! Голова пошла кругом!

– Нет, уж дослушайте, Александр Борисович! Если уж работа сделана. Ну так вот: Внучка этого Кошкина и есть четвероюродная, дважды сводная сестра А. Н. Грамова. Фамилия ее Бененсонова. Зовут Александрой Михайловной. Только она и жива теперь. Живет в Номже. Работает на железной дороге. Путеукладчицей. Вы этого не просили, но я от себя адрес, профессию получил.

– Очень хорошо! Спасибо большое, Сережа. Я позвоню ей обязательно.

– А дальше-то что, Александр Борисович?

– Вот тебе следующая работенка. Квартира тестя моего, А. Н. Грамова, поди еще опечатана? Раз я единственный – почти – наследник, хотелось бы попасть в нее, ну и осмотреть, конечно. Не просто это, понимаю, но ты похлопочи насчет предлога благовидного, бумаг там, санкций.

– Вас понял. Будет сделано.

Сергей повесил трубку.

Оставшись без собеседника, наедине с запиской, Турецкий прочел ее вновь и, убедившись, что не забудет теперь уж до смерти, сжег расшифровку, пепел отправил в слив кухонной раковины, а матовое пятно на крышке холодильника сначала осторожно оплавил зажигалкой, а затем, повозясь минут сорок, тщательно заполировал.

4

– Рагдай, гулять! – скомандовал Турецкий, подумав с благодарностью о собаке: его выход из квартиры в столь поздний час вполне оправдан. И те, кто, может быть, сейчас прослушивают его с помощью «жучков», вряд ли «возбудятся».

Совочек Настенькин лежит на подоконнике, на кухне, совсем недавно он им пользовался.

Необходимо было взять еще и фонарь, но где же его найдешь в чужой квартире. Да и есть ли он здесь вообще?

«Рагдай! – снова обрадовался Турецкий. – Нос у Рагдая лучше фонаря любого!»

– Гулять, гулять, Рагдай! Хочешь погулять?

Конечно же Рагдай хотел и был готов гулять днем и ночью – только свистни.

Отойдя подальше от дома, миновав сквер, Турецкий убедился, что слежки за ним нет.

Выйдя на бойкий перекресток, возле которого находилось кафе «Калинушка», Турецкий бесцеремонно плюхнулся на переднее сиденье одной из дежуривших возле кафе частных тачек, поджидавших самых поздних и самых пьяных клиентов.

– Поехали?

– Куда?

– Сейчас скажу куда.

– Скажи сначала.

– Дверь заднюю открой.

– Зачем?

– Моя собака сядет.

– Я не вожу с собаками!

– А десять штучек?

– Тогда вожу.

– Тогда вези.

– Сейчас, собаке дверь открою. Ну и куда теперь?

– Куда? – Турецкий задумался несколько. – К Истряковскому мясокомбинату давай.

– К мясокомбинату? Ночью? Да там же глухомань! Нет, не поеду!

– А к кладбищу поедешь?

– Ну, к кладбищу, пожалуй, поеду. Там вроде посветлее будет.

– Ну вот и ладненько.

Чудной! – махнул рукой шофер, трогаясь с места.

Приехали. Истряковское кладбище.

– Держи десятку, как и договорились. А хочешь, кстати тридцать?

– Да ты совсем того! Хочу, конечно.

– Тогда, мой друг, немного в сторону и вдоль забора. Вот так, достаточно. Здесь подождешь меня полчасика. Вот это тебе тридцать, на: плачу вперед. Дождешься и отвезешь назад, к «Калинушке», еще получишь тридцать, уяснил? Турецкий твердо решил освоить науку сыпать деньгами, это чудесное и непонятное свойство «клиентов» Меркулова очень полезно и следователю, котором, часто приходится «бутафорить».

Водила окончательно обалдел, но алчность победила, разумеется.

– Конечно, подожду: за тридцать-то! А ты один вернешься или с кем еще?

– Ты подожди – и сам увидишь.

– Заманчивое обещание, – протянул в явной задумчивости частник.

Он трусил столь очевидно, что Турецкий убедился окончательно, что он не «подстава» от «смежников». Поэтому он решил его задержать, чтобы на нем же и вернуться назад, так как отсутствовать дома долго, якобы прогуливая собаку перед сном, было крайне небезопасно.

Ну вот что, подвел итог разговору Турецкий. – Конечно, я вернусь один. Если увидишь, что я не один, можешь удрать – дал по газам, и привет: обиды не будет. А вот если ты просто так улизнешь, то я тебя, шестерка «ВАЗ» цвета «мокрый асфальт» 32–44 МОЖ, достану на краю земли. Понял?

Открыв рот, шофер наблюдал, как его пассажир вместе с собакой, почти без разбега, легко и свободно, как в кино, буквально перелетели через кладбищенскую ограду и скрылись в темноте среди могил.

Откуда ему было знать, что там, в глубине кладбища, Турецкий остановился и целых десять минут из отведенного им самим получаса пристально наблюдал за водителем: не поднесет ли тот ко рту руку, держащую микрофон портативного передатчика.

Но нет. Тот сидел как приклеенный, положив руки на руль и глядя перед собой.

Дерево, указанное в записке Марины, Турецкий вспомнил сразу. Рагдай мгновенно нашел точку, где было что-то, с его, собачьей точки зрения весьма и весьма интересное.

Турецкий копнул всего два раза, и вот на свет появился большой и толстый сверток, размерами не меньше кейса. Сверток был упакован в несколько полиэтиленовых пакетов – один в другом… Он был не легок и не тяжел: как сверток с тремя комплектами постельного белья из прачечной.

– Ну все, Рагдай, бежим назад.

У Турецкого оставалось еще семь минут, когда он и Рагдай подошли к кладбищенской ограде, где было уже настолько светло от уличных фонарей, что можно было рассмотреть содержимое свертка.

А сделать это стоило. Турецкий понимал прекрасно, что ситуация настолько напряженная, что сверток могут «выбить» в любой момент. Тогда он никогда не узнает, что в нем. Он чувствовал, что в свертке этом отнюдь не бабушкин браслет с рубином и бриллиантами… Он знал, что излишне перестраховывается, но «взбучка от Меркулова», полученная им в универсаме, была еще совсем свежа в памяти.

Укрывшись за деревом, он осторожно развернул сверток…

И ахнул – про себя.

Там были деньги, много денег, пачки совершенно новых сторублевок.

«Да тут под миллион, пожалуй», – подумал Турецкий, уже знавший, как выглядит «лимон» в натуре.

Он уже собрался запаковывать сверток, как вдруг внизу, под денежными пачками, заметил несколько листов.

Письмо!

«Милый Саша!

Оставляю тебе это на тот случай, если меня уже не будет в живых, а ты уцелеешь.

На тех листках, что приложены к моему письму, список архива моего отца. Этот список дала мне моя мать накануне самоубийства. Она мне сказала, что за архивом отца кто-то охотится. Сам архив (он в кабинете отца) – очень большой, его невозможно ни вынести незаметно из квартиры, ни спрятать куда-нибудь.

Помнишь, когда мы сидели в ресторане, ты просил меня вспомнить, за чем могли бы охотиться, что такое особенное знала Ольга или могла знать, из-за чего ее стали бы убивать. Я, конечно, хотела тебе сказать и тогда еще, но я в тебя влюбилась с первого взгляда, и мне очень не хотелось впутывать тебя в это дело. Пусть хоть ты останешься жив.

По той же самой причине я не сказала тебе еще одну вещь, может быть, самую главную. Призрак отца, являвшийся ко мне все это время, требовал в первую очередь уничтожить его архив.

То же самое он говорил и Оле и матери.

Но мать не решилась, конечно, уничтожить память об отце, плод всех его жизненных трудов. Конечно, и для Оли и для меня это было тоже немыслимым кощунством.

Милый Саша!

Ты стоишь и читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых, как нет папы, мамы, Оли, Коленьки. (Так хочется спросить: А Настенька жива? Но, понимаю, раз ты читаешь это письмо, то, значит, меня самой нет. И я не смогу услышать твоего земного ответа. А вместе с тем раз я уже умерла, то в этот момент я и так знаю все, что там происходит, у вас.)

Милый Саша, как я любила тебя!

Христом Богом молю тебя, заклинаю, родненький, уничтожь архив отца! Покоя нам не будет на том свете, пока ты, родной мой, не уничтожишь его. Ведь ты нашего папу не знал при жизни, и у тебя рука поднимется, не то что у нас дур слабовольных.

Ну вот и все! Помни, Сашенька, обо мне.

А если встретишь девушку хорошую или женщину, женись, конечно.

Как жаль, что у нас с тобой не было ребенка!

Совсем времени мало мне осталось – я почему-то чувствую это.

И мама чувствовала приближение конца, и Оля.

Прощай, мой хороший! Навеки прощай!

Твоя Марина».

– Поехали. – Турецкий сел в машину.

– Со сверточком уже?

– Да вот, как видишь.

– Днем, что ль, белье у могилы забыл?

– Да. Именно.

– А на мясокомбинат чего сначала хотел ехать? Там тоже сверточек оставил?

– Да нет. Просто к кладбищу-то ночью везти боятся.

– А пистолет-то отчего у тебя с собой, а? Ведь я, брат, наблюдательный. В Афгане две зимы три лета отмотал.

– Это не пистолет, – ответил Турецкий и, достав свой «марголин», показал его водителю: – Это не пистолет, а микстура – лекарство. От любопытства очень помогает.

– Понятно, – кивнул тот, мгновенно подхватив тон. – Да я пока что и без пули засыпаю. И сплю – ну как убитый. Во сне – и то не разговариваю…

5

Председателю ЦККМБ РФ [1]1
  ЦКК МБ – Центральная координационная коллегия Министерства безопасности.


[Закрыть]

генералу армии

тов. В. А. Сомову

от начальника отдела «Т»

подполковника госбезопасности

Совершенно секретно Экз. № 1

б

Утром Турецкого разбудил Сережа:

– Вы извините, что я без звонка к вам, Александр Борисович. Но дело серьезное. – Сергей скорчил комическую рожу, давая понять, что тут кругом «жучки».

– Серьезное? Ну говори, говори. Слушаем тебя. – Турецкий специально подчеркнул слово «слушаем» и укоризненно кивнул, дескать, ляпнул, так теперь и выкручивайся.

Сережа надолго задумался, но все же решился:

– Ваша квартира, то есть не ваша, а та квартира, где А. Н. Грамов-то жил. Вы меня просили выяснить, как попасть в нее.

– Ну-ну. – Турецкий подмигнул Сергею и продолжил: – Так она теперь совсем другими людьми давно уже занята.

– А как вы узнали? – Сергей даже испугался. – А-а, вы туда ездили сами? – наконец осенило его. – А чего же меня попросили тогда? – обиделся он наконец.

– Нет, я не ездил туда, Сережа. Я даже адреса совсем не знаю. А просто, во-первых, мне всегда не везет, а во-вторых, это все было написано на твоей физиономии, как только ты вошел. Ничего удивительного. Ну, хорошо. Пора Рагдая вывести на улицу. Гляди, как крутится.

Выйдя на улицу, Турецкий сразу остановил жестом Сережу:

– Давай я тебе сам расскажу. Значит, так. Квартира Грамова была не приватизированная, ему до этого не было ни времени, ни дела. А как умерла жена Грамова, квартира еще месяц-другой находилась в опечатанном состоянии, а потом, так как она отошла в распоряжение Главмосгорсо, ее попытались освободить, в том смысле, что несколько раз рассылали повестки дочерям Грамова – Ольге Алексеевне Грамовой и Марине Алексеевне. Эти повестки не доходили до адресатов, хотя и посылались: любому могут показать квиточки, что повестки были высланы. Но остались безответными, так как наша почта работает из рук вон плохо, как, впрочем, и все остальное. Далее свершилось непредвиденное: квартиру обчистили.

– Вы словно ясновидящий, Александр Борисович! – восхитился Сергей.

– Ты тоже скоро станешь таким же, – слегка поклонился ему Турецкий, – Так я продолжаю. Квартиру обокрали среди белого дня, при всем честном народе.

– Точно!

– Приехали грузчики, люди, вполне похожие на обычных людей, вскрыли квартиру и начали выносить мебель, вещи, грузить в грузовик. Так как соседи знали, что в этой квартире жила чета, недавно перешедшая в мир иной, и, более того, некоторые даже точили зуб на эту квартиру, то вывоз мебели из нее не навел их на мысли о краже, а, напротив, навел на мысль быстрей бежать в РЭУ, в исполком, в ЖЭК и куда там еще– в жилищный отдел, узнавать: уже «ушла» квартира? Или еще не поздно дать в лапу кому следует? Так что все выглядело довольно естественно: из квартиры вывезли все – до фурнитуры и телефонных розеток. С тем жулики и отбыли: усталые, но довольные. Далее. Те соседи, которые бегали в исполком, в тот же вечер пронюхали, что квартира не заперта, пуста, – чиста. Самый прыткий из них первым привел в эту квартиру людей из РЭУ, ЖЭКа, исполкома: пусто, дескать, давай! Те, надо сказать, изрядно удивились: наследники освободили площадь без боя и без уведомления о сем приятном факте их, чиновников по жил-вопросам. Так, стало быть, тому и быть. В квартиру через два-три дня вселились люди. Или человек. Но, разумеется, не тот, кто чиновников привел, не тот, кто все пытался сунуть сверток в исполкоме, а совсем другой человек. Заслуженный. Военный. Говорят, что кагебешник. Ну с ним, понятно, связываться никто не станет. Я правильно пока все говорю?

– Все точно. Но я узнал даже фамилию того, кто там живет. Невельский Альберт Петрович. Действительно, он служит в ГБ.

– И наконец, в порядке эпилога. Так как факта кражи никто не установил – заявление-то никто не писал, в милицию никто в слезах не вваливался, – то дела не было заведено.

– Вы можете сейчас. И дело сразу заведут.

– Да. Это верно. Сначала заведуя-, потом дадут, потом еще навесят… Что толку дело заводить, когда я знаю, кто квартиру чистил?

– Вы знаете? Откуда? Кто?

– Сотрудники вот этого майора. Невельского Альберта Петровича.

– Да как вы можете огульно так? Ведь на дворе сейчас не тридцать седьмой!

– Да. Заканчивается девяносто второй, верно. Но утверждать я так могу – в приватном разговоре, не в печати. – Турецкий помолчал. – Это хорошо!

– Чего ж хорошего?

– Как что – есть еще одна фамилия. Все их же жадность губит. Квартиру лучше было бы отдать кому-нибудь из завербованных. Вот так Невельский этот проявился… А мог бы и не всплыть. А может, дело и в другом: за плинтусами надо покопаться, как следует по стенкам. И лишних не тянуть: так тоже может быть. Не жадность, суперважность…

– Я ничего не понимаю.

– Я все потом тебе поведаю, Сережа. А ты пока… Ты не устал?

– Да с вашими делами не устанешь, то есть не заснешь. Какое задание будет на этот раз?

– Вот тебе деньги: пятьдесят тысяч, сотенными в одном конверте. И пятьдесят – сотенными же – в другом. Закинь их в Центробанк на экспертизу.

– Фальшивые?!

– Отнюдь. Вопросы таковы: когда они были выпущены в оборот, когда и где произведены и могли ли, с точки зрения экспертов Центробанка, оказаться на руках у одного, я подчеркиваю, у одного клиента, физического или юридического лица. Ты понял, в чем вопрос? Насколько они «родственники», эти деньги, в этих двух конвертах: тут и тут?

– Эх, Рагдай…

Расставшись с Сергеем, Турецкий подумал, что на всем свете у него остался, по сути, один лишь Рагдай, если не считать, конечно, отчима и матери… Но мать он не очень жаловал после того, что случилось с его отцом, после той самой истории с генерал-лейтенантом (посмертно) В. В. Кассариным [5]5
  См.: Ненанский Ф. Марш Турецкого: Ярмарка в Сокольниках. М.: Дрофа, 1994


[Закрыть].

Рагдай же, не только спасавший жизнь ему неоднократно, поддерживал его везде и всюду, просто так, в быту. Турецкий успокаивался, едва коснувшись песьей шерсти. А успокоиться – это чрезвычайно важно; только в комфортном состоянии мозги шурупят эффективно. А подумать было о чем.

На нем висела еще маленькая загадка, подкинутая Меркуловым. Меркулов ведь сказал ему в универсаме:

– Кто Колю задушил? Реально – кто?! В истории этой смерти есть одна весьма заметная и странная деталь… Я промолчу о ней, надеюсь, сам ты обратишь внимание… Нет-нет, ты не проси… Деталь ты эту знаешь, ты сам мне и поведал только что о ней, но… ты прошел и не заметил… Через недельку я пришлю тебе отгадку, если не дойдешь сам…

Неделька шла, катилась. Нет, надо догадаться самому!

…Отпустив Сергея, Турецкий решил сегодня же развязаться с четвероюродной, дважды сводной сестрой из Номжи, и поэтому путь его лежал на Басманную – в Министерство путей сообщения.

Там у Турецкого был великий блат, который он от сослуживцев держал в большом секрете.

В жизни каждого следователя часто возникает необходимость оперативно связаться с провинцией, но как это сделать? Конечно, по телефону! Но пробовали вы сами – ну хоть один раз в жизни – срочно дозвониться до какого-нибудь Угу-устьинского леспромхоза Авоськинского района Небоськинской области? Если пробовали, то знаете – увы! Телефонная связь в России конечно же существует, но телефон не работает. Тому, как вам немедленно объяснят, есть тысяча причин – от «занято все время» до «повалило столб» да «перебило кабель, чинють…». А ураганы, а пожары? А наводнения, непрерывно обрушивающиеся на нашу многострадальную Родину? Нет-нет, по телефону лучше и не пробовать звонить в российскую глубинку. Для быстрой связи с ней придумано другое – телеграф. Телеграф исключительно надежен. И что бы там ни случилось, хоть Тунгусский метеорит упадет снова, ваша телеграмма будет всенепременно доставлена адресату. Это так же точно, как и то, что Волга впадает в Каспийское море.

Но так же точно и другое – что вв1 никогда не получите из российской глубинки ответа. Там вашу депешу получат, прочтут десять, а может, и двадцать раз, покажут ее родственникам, соседским детям, начальству и даже лошади, задумчиво стоящей возле сельпо… Вашу телеграмму в провинции покажут даже небу, солнцу, лесу, полю и речке. Ее обсудят, обдумают, обмозгуют.

Но вам на нее не ответят.

Уж так устроена российская глубинка – никогда никому ни на что не отвечать. Что ответить можно и должно, там никому просто в голову не взбредет: настолько дика сама по себе эта мысль для истинно русского ума!

Нет-нет! Не надейтесь.

Александр Борисович Турецкий принадлежал к числу избранных столичных людей, знавших, как можно оперативно связаться с глубинкой, если через эту глубинку проходила какая бы то ни было железнодорожная ветка.

Секрет состоял в том, что у Министерства путей сообщения есть своя, абсолютно отдельная и автономная телефонная сеть, охватывающая все станции, разъезды, полустанки. Спецтелефон МПС стоит в любой будке стрелочника, на любом, даже 6342-м километре, от которого до ближайшей деревни семь верст и все лесом.

Но это служебная связь, и ею воспользоваться может лишь тот, кто имеет хорошего друга в отделе связи МПС.

Турецкий такого друга имел.

– Алло, это Номжа? Пятьсот восемьдесят четвертый километр? Это из Москвы звонят, из Министерства путей сообщения… Здравствуйте, здравствуйте. Будьте любезны вы, позовите мне путеукладчицу Бененсонову Александру Михайловну. Что говорите? Она на пятьсот восемьдесят восьмом? Ну все равно позовите, я подожду. Что? Дрезину пошлете за ней? Воля ваша, пошлите дрезину. Да, десять минут подожду. Что? Скорый «Северодвинск– Ленинград» придется задержать на аккумуляторе из-за этого? Ну задержите, а что же! Буду вам очень за это признателен. Так, все, поехали? Ну, хорошо. Погода? Погода в Москве ничего, а у вас – в этой, ну, в Номже? Тоже идет снег? И у нас снег идет. Как, уже? Ой, спасибо вам, очень признателен. Александра Михайловна? Вы меня не знаете, я… Нет, это трудно объяснить… Вы когда-нибудь слышали о своем дальнем родственнике Алексее Николаевиче Грамове? Нет? Я так и думал. Где он живет? Он жил в Москве, но недавно умер, погиб он, сгорел. И ничего от него не осталось, даже наследства. Нет, я не пьяный и не хулиган. Я звоню из Министерства путей сообщения, понимаете? Александра Михайловна, милая, один лишь последний вопрос: скажите честно, если можете: вам призрак этого Грамова не являлся? Как? Поня-а-атно.

– Ну и работка у тебя! сказал друг Коля, отключая связь с Номжей. Она сказала хоть чего-нибудь полезное для следствия?

Конечно: послала подальше.

– И это что, полезное?

– Да. Подтверждает мою версию, – ответил Турецкий совершенно серьезно.

… В приемном покое инфекционного отделения Первой Градской больницы первая же нянечка, увидевшая Турецкого с собакой, заголосила так, будто ее резали:

– Опять! Опять с собакой! Батюшки! Опять явилось! Кыш! Прочь отсюда, привидение! – нянечка бросилась грудью вперед, преграждая дорогу Турецкому, – Ну что пришел? Что ты опять пришел? Мало тебе прошлый раз было-то! – она перекрестила Турецкого быстро и ловко. – Иди! Иди прочь отсюда! Больница здесь, Бога ты не боишься!