Текст книги "Смертельная игра"

Автор книги: Фрэнк Толлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

15

– Но зачем мне ложиться?

– Потому что я хочу, чтобы вы расслабились.

Мисс Лидгейт сидела на кушетке. Закинув ноги, она медленно легла. Едва коснувшись головой подушки, девушка начала вертеться. Она не могла найти удобное положение из-за волос, собранных на затылке.

– Я не могу так расслабиться…

Голос у нее был немного раздраженный. Она снова села и, вытащив множество шпилек, ленточек и сняв сетку, освободила волосы. Они лавиной хлынули ей на спину – огненного цвета масса с красновато-коричневыми и медными прядями. Либерман удивился, что столько волос можно так искусно скрыть. Она снова легла.

– Так лучше.

– Если хотите, можете закрыть глаза.

Но ее глаза остались открытыми и следили за доктором.

– Мисс Лидгейт, – вздохнул Либерман. – Вы не должны смотреть на меня. Не напрягайте глаза.

Передвинув правую руку на живот с помощью левой, мисс Лидгейт безучастно уставилась в потолок.

– Мне не по себе, что я так лежу и вас не вижу.

– Со временем вы привыкните к этому, уверяю вас.

Молодая женщина прикусила нижнюю губу, кашлянула в левую ладонь и наконец успокоилась; но пальцы ее ног все равно были напряженно поджаты.

– Мисс Лидгейт, – начал Либерман, – вы помните, когда вы были в этой комнате последний раз?

– Да.

– Расскажите мне, что тогда случилось.

– Вы меня осматривали… и мы говорили на разные темы. Я помню, что рассказывала про своего деда.

– Правильно. А что еще мы обсуждали?

– Шеллингов, доктора Ландштайнера…

Она остановилась и вздохнула.

– Пожалуйста, продолжайте.

– С моей памятью все в порядке.

– Конечно, я это знаю. Меня интересуют ваши впечатления от нашей последней встречи.

– Я не понимаю, чего вы от меня ждете, доктор Либерман? Вы хотите, чтобы я повторила все слово в слово?

– Нет. Я хочу, чтобы вы просто рассказали мне, что произошло.

– Хорошо. Меня привела сюда сиделка. Вы осмотрели мою руку. Затем мы говорили о том, как я стала работать у Шеллингов. Я рассказала о своем намерении изучать медицину и объяснила, почему хочу учиться здесь, а не в Лондоне. Я рассказала вам о дневнике деда и кое-что о нем самом. Потом вы спрашивали о моей семье и доме. Вскоре в дверь постучали, и вошел один из ваших коллег.

– Доктор Каннер.

– Его так зовут?

Либерман кивнул:

– А что было дальше?

– Вы разговаривали некоторое время…

– Как долго?

– Наверное… трудно сказать.

– Пять минут, десять? Сколько?

– Достаточно долго для того, чтобы я заснула.

– Больше вы ничего не помните?

– Нет. Наверное, вы подумали, что меня лучше не будить, и попросили перевезти меня в палату.

Либерман ничего не ответил.

– А что… – Мисс Лидгейт заколебалась, и ее голос слегка дрогнул от волнения. – Что-то случилось, доктор Либерман? Что-то, чего я не помню?

– Да, кое-что случилось.

– Что? – Мисс Лидгейт беспокойно заерзала и сжала свою мертвую руку другой, здоровой. – Пожалуйста, скажите.

– Вы сильно разволновались. Это было похоже на припадок.

– И я что-то сделала?

– Вы в самом деле не помните?

– Нет! – Ее голос сорвался на крик, и она закашлялась.

– Вам было очень плохо, и доктор Каннер подошел помочь вам. Вас тошнило, и он поставил перед вами ведро.

– Этого не может быть.

– Желая вас успокоить, он положил руку вам на спину. Тогда вы и пригрозили убить его, а потом ударили его в живот… – Либерман замолчал. В комнате было абсолютно тихо. Мисс Лидгейт даже перестала кашлять. Либерман продолжил: – Правой рукой.

Либерман наблюдал, как грудь девушки поднималась и опускалась, дыхание участилось. Она качала головой из стороны в сторону, а обычное слегка нахмуренное выражение ее лица сменилось полнейшим неверием.

16

Уберхорст стоял в середине своей маленькой мастерской. На нем был белый передник в масляных пятнах, но руки были ничем не испачканы.

– Вы были очень расстроены в тот вечер, когда было обнаружено ее тело?

– Да, инспектор, я все еще не могу поверить в случившееся. Она была моим близким другом.

Очевидно, ему еще было трудно справиться со своими эмоциями.

– Вы хорошо ее знали?

– Кое-что я о ней совсем не знал. Если бы вы спросили меня, где она родилась, кто были ее родители или в какой школе она училась, я бы не смог ответить. Но я знаю другое…

Уберхорст не смог выдержать взгляд. Он отвел глаза, посмотрел вокруг. Его отрывистые птичьи движения выдавали волнение.

– Что именно? – спросил Райнхард.

– Что она была добрым человеком – и смелым.

– Вы когда-нибудь виделись с фройляйн Лёвенштайн наедине? Только вдвоем?

– Да. Когда она мне гадала.

Уберхорст вытянул руку и провел по линии на ладони указательным пальцем левой руки.

– Она предсказывала будущее?

– Нет, она никогда не говорила об этом.

– А в чем тогда был смысл сеанса?

– Она рассказывала… обо мне.

– Это соответствовало истине?

– Да, во многом. Поэтому я чувствовал, что… что меня понимают. Чувствовал себя менее… – Он умолк и посмотрел на распятие, висевшее над маленьким книжным шкафом. Его нижняя губа задрожала.

– Менее что? – настаивал Райнхард.

– Одиноким, – сказал Уберхорст. Его глаза наполнились слезами.

– Сколько фройляйн Лёвенштайн брала за эти гадания, герр Уберхорст?

– Нисколько, но я с радостью делал добровольные взносы.

– И в каком размере?

– Две кроны.

– Вы могли бы сходить в Придворную Оперу за меньшие деньги.

– Но тогда я не смог бы воспользоваться ее необыкновенным даром.

Уберхорст провел рукой по щеке, пытаясь скрыть слезы. Это был трогательный жест, как будто обиженный ребенок старался не подать виду, что плачет.

– Почему вы сказали, что она была доброй и смелой?

– У нее была очень трудная жизнь, инспектор. Только бесстрашная душа смогла бы пережить такие ужасные несчастья.

– Да? А в чем они заключались?

– Ее родители умерли, когда она была маленькой, лет десяти или одиннадцати, я думаю. Ее взял к себе дядя, брат ее отца. Он жил один, и Лотте приходилось ему готовить и заботиться о нем. Она старалась изо всех… сил, но он всегда был недоволен. Дядя часто бил ее… а когда она подросла… стала превращаться в женщину, он… Он был жестоким человеком и…

Уберхорст содрогнулся.

– Что, герр Уберхорст?

– Я думаю, он…

– Лишил ее невинности?

Уберхорст кивнул и поправил пенсне, молча подтверждая предположение инспектора.

– Как вы думаете, почему фройляйн Лёвенштайн рассказывала вам об этом? Это ведь очень личное, не так ли?

– Может быть, ей тоже было одиноко.

Райнхард обдумал эту мысль. Возможно ли это? Что красавица Лёвенштайн и жалкий Уберхорст были в равной мере отдалены от других людей? Что они стали близкими друзьями? Райнхард записал в своем блокноте слова «одиночество» и «откровение» с тремя восклицательными знаками.

– А что было потом? После того, как она жила у дяди?

– Она убежала…

– Куда?

– Я не знаю.

– А как она жила?

– Она работала за гроши: убирала, выполняла поручения, а потом, наверное, работала в театре. Инспектор, то, что я…

– Да?

– То, что я только что рассказал вам о ее дяде… Она говорила мне это по секрету.

– Я понимаю.

– Все другие – Брукмюллер, Заборски, Хёльдерлины – ничего об этом не знают. Я был бы вам очень благодарен, если бы вы не обсуждали это с ними.

– Даю слово. Герр Уберхорст, когда фройляйн Лёвенштайн стала медиумом?

– У нее всегда были дар: она видела.

– Духов?

– Да.

– Хорошо. Скажите, когда она стала профессиональным медиумом?

– Она осознала свое призвание после того, как у нее было видение.

– Какое видение?

– Она говорила, что не может это описать. Как можно описать общение с бесконечным?

– Вы думаете, что она получила указания от высшей силы?

– Конечно.

– Понятно. – Без какой-либо паузы или подготовки Райнхард добавил: – Вы помните, что делали в среду вечером, герр Уберхорст?

– Да, – голос Уберхорста немного дрогнул.

– Где вы были?

– Пожалуйста, инспектор, я не хочу быть невежливым, но я уже говорил вашему помощнику, который…

Райнхард нахмурился, требуя от Уберхорста ответа.

– Я был здесь. Я живу наверху.

– Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?

– Это не слова, инспектор. Я действительно был здесь… нет, у меня нет алиби – ко мне редко кто приходит.

Райнхард подошел к токарному станку, металлическая стружка, которой, как ковром, был укрыт пол, хрустела у него под ногами. Над станком висела гравюра меццотинто. Она не представляла художественной ценности – просто схематичное изображение какого-то механизма, части которого были обозначены буквами.

– Что это? – спросил Райнхард.

– Это чертеж замка с многоточечным запиранием, сконструированного Джеремией Чаббом. Он был запатентован в 1818 году. По-моему, настоящий шедевр.

Райнхард сделал несколько шагов и просмотрел названия книг в книжном шкафу. В основном там были подшивки журналов и технические архивы.

– Похоже, вы специалист в этом деле?

– Я люблю свою работу.

Уберхорст тоже подошел к шкафу и вытащил том с верхней полки. На корешке была надпись на английском языке, и Уберхорст перевел: «О строении замков и ключей. Автор Джеремия Чабб».

– Это первое издание. – Он погладил обложку и улыбнулся слабой, нервной улыбкой.

Райнхард постарался сделать вид, что впечатлен, и показал на другую книгу.

– Замки древнего мира? – прочитал он. – Я даже не думал, что тогда они существовали…

– А как же? – сказал Уберхорст. Его глаза излучали тот особенный свет, который порождает фанатичная увлеченность. – Самые первые делали из дерева, металлические модели похожей конструкции появились во времена правления Цезарей. До сих пор еще находят ключи древних римлян… И у меня есть один. Его нашли во время строительства новой станции Карлплац.

Уберхорст поставил трактат Джеремии Чабба на место.

– Герр Уберхорст, вы знаете, что за замки в квартире фройляйн Лёвенштайн?

– Специально я их никогда не изучал. Но, учитывая возраст здания, это должен быть какой-то рычажно-кулачковый механизм.

– Когда мы обнаружили ее тело, – сказал Райнхард небрежным тоном, – в комнате не было орудия убийства, а дверь была заперта изнутри. У вас есть предположения, как убийца мог такое проделать?

– Наверное, он закрыл дверь и вылез из окна.

– Вряд ли. Окна тоже были заперты, а высота, как вы знаете, там приличная.

Уберхорст немного подумал.

– Тогда вы, должно быть, ошиблись, инспектор.

– Почему?

– Это невозможно.

– В самом деле? Даже для искусного слесаря? Маленький человек дотронулся указательным пальцем до нижней губы. Она больше не тряслась – теперь дрожал палец.

17

Был еще день, но в кафе «Шварценберг» уже ярко горели свечи. Из-за затяжного дождя город рано погрузился в сумерки. В окно, выходящее на Шварценберг Платц, Либерману была видна большая конная статуя принца Карла фон Шварценберга. Бледный, призрачный всадник медленно выплывал из легкого тумана. За ним смутно угадывался фонтан.

– Я не понимаю, – сказала Клара. – Если с ее рукой все в порядке, почему она не может ей двигать?

Они сидели в обитой деревом уютной нише. Хотя в кафе было много народа, этот уголок казался уединенным. К тому же их отделяла от других мощная, почти осязаемая связь влюбленных.

– Рука парализована, – ответил Либерман.

– Хорошо, но если она парализована, как тогда она смогла ударить ей доктора Каннера? Неужели ты не понимаешь? Она просто притворяется, Максим!

Ясно выразив свое мнение, Клара начала резать яблочный штрудель. Когда она сломала сахарную корочку, крупные куски печеного яблока и несколько изюминок выпали на тарелку. Сладкий запах корицы и гвоздики смешался с ароматом кофе и сигарным дымом. Глядя на жениха весело и дерзко, Клара отправила в рот благоухающий яблочный кубик.

– В каком-то смысле… ты права, – сказал Либерман. Его слова почти утонули в звоне столовых приборов, шуме разговоров и звуках фортепиано. – Она притворяется, но не перед нами. Она притворяется перед самой собой.

Быстро проглотив кусочек штруделя, Клара возразила:

– Максим, как можно притворяться перед самим собой – ты же будешь знать, что притворяешься!

– Ну, это зависит от того, что ты думаешь о разуме человека, – ответил Либерман. – А что если у человека разум не один, а два? А что если у разума есть сознательная и бессознательная части? Тогда воспоминания из бессознательного могут влиять на тело, и сознательная часть разума не будет ничего знать об этих воспоминаниях. Если разум устроен именно так, то когда она говорит, что не может пошевелить рукой, она говорит правду. Она действительно не может.

– Но она может двигать рукой! – снова воскликнула Клара, в ее голосе мелькнуло искреннее разочарование.

– Нет, – твердо ответил Либерман, – не может. Часть ее разума – бессознательная – может двигать рукой. Но эта часть не имеет отношения к ее обычным мыслям, эмоциям и ощущениям.

– Ох, это так… так… – Клара помахала в воздухе кусочком яблока на вилке.

– Сложно? – подсказал Либерман.

– Да.

– Да уж, это точно.

Клара усмехнулась и предложила Либерману вилку с насаженным на нее кусочком яблока. Убедившись, что никто не смотрит, он потянулся вперед и съел сочный кусочек фрукта. Казалось, такое не слишком пристойное поведение сделало Клару счастливой. Она засияла, как шаловливый ребенок, только что избежавший наказания.

– А как поживает доктор Каннер?

– Штефан прекрасно себя чувствует.

– Он все еще ухлестывает за той певицей… Как ее зовут?

– Кора… Нет.

Клара опустила голову и печально посмотрела на него, словно чего-то ожидая.

– Она была очень хорошенькая…

Либерман знал, что нужен дипломатичный ответ и, подавив подступающий смех, бесцеремонно произнес:

– А мне она не казалась особенно привлекательной.

Его слова возымели желаемый эффект. Лицо Клары снова засияло, и она немедленно предложила ему еще кусочек яблока. На этот раз он отказался.

Дождь упорно продолжал стучать в окно. Обогнув призрачного всадника, по улице прогрохотал трамвай.

– Ты говорил, она англичанка?

– Кто?

– Эта твоя пациентка.

– Да.

– Они какие-то странные, англичане, тебе не кажется?

– В каком смысле?

– В них не хватает тепла.

– Иногда… Но когда знакомишься с ними ближе, оказывается, что они такие же, как мы. Когда я жил в Лондоне, у меня было несколько очень хороших друзей.

– Фрау Фришмут нанимала няню-англичанку в прошлом году…

– Ну и?

– Они не поладили.

Либерман пожал плечами.

В дальнем конце дороги виднелся зеленый купол Карлскирхе, мерцавший вдали, как сказочный дворец. Пианист, исполнявший до этого какие-то незамысловатые вальсы, заиграл «Грезы» Шумана. Мелодия была восхитительна: невинная и задумчивая, она погружала в легкую грусть, но в последний момент волшебный аккорд не давал этому чувству вырасти во что-то большее. Музыка плыла в воздухе, как фимиам, уводя прочь от реальности. Пальцы Либермана машинально отстукивали мелодию на мраморной поверхности стола.

Очнувшись от задумчивости, Либерман обнаружил, что Клара прижимает свое колено к его. Он посмотрел на нее, и на мгновение уверенность изменила ей. Клара покраснела и отвела взгляд, но потом, снова набравшись смелости, позволила его ноге придвинуться ближе. Они замерли в таком положении на несколько секунд, затем одновременно отодвинулись друг от друга.

– Ты знаешь, что это? – улыбаясь, спросил Либерман.

– Да, – ответила Клара, – что-то про мечты… Шуман.

– И о чем ты мечтаешь?

– А ты не догадался, Максим?

И она так посмотрела на него, как совсем не пристало смотреть на мужчину приличной девушке.

18

– Нет, – сказал профессор Фрейд. – Еврей пишет родным: «Вот, хотел денег вам послать, да конверт уже запечатал».

Либерман рассмеялся, но скорее над тем, как профессор рассказывал, чем над самим анекдотом. Фрейд изобразил характерный еврейский акцент и в конце шутки поднял руки вверх, гротескно передав манеру, присущую восточноевропейским евреям.

– Расскажу вам еще, – сказал Фрейд. – Молодой человек приходит к свахе, а она спрашивает: «Какую ты хочешь невесту?». Тот отвечает: «Она должна быть красива, богата и умна». «Хорошо, – говорит сваха, – но тогда получится три жены».

Фрейд потушил сигару, и сдержанная улыбка, вопреки его усилиям, перешла в продолжительный хриплый смех. Либерман подумал, что он очень хорошо выглядит. Фрейд стал намного веселее с февраля, когда после несправедливого многолетнего промедления он наконец-то был удостоен звания профессора экстраординариуса. Странно, что человек, чьей карьере мешал антисемитизм, так любил анекдоты про евреев, большинство из которых показывали эту нацию в невыгодном свете. Но профессор Фрейд был непростым человеком, и Либерману совсем не хотелось исследовать характер отца психоанализа. Был только один человек, который мог бы взяться за такое трудное дело – сам Фрейд.

Закончив смеяться, Фрейд поднял палец.

– Еще одну шутку. А потом я остановлюсь.

– Как хотите, – ответил Либерман.

– Откуда известно, что Иисус был евреем? – спросил Фрейд.

– Я не знаю, – ответил Либерман. – Откуда?

– Он жил с родителями до тридцати лет, вошел в дело отца, а его мать считала его богом.

На этот раз Либерман искренне посмеялся.

– А почему вы начали собирать анекдоты? – спросил он.

– Не начал – я собираю их уже много лет. Подумываю написать о них книгу.

– Об анекдотах?

– Да. Об анекдотах. Я считаю, что шутки, как сны и оговорки, раскрывают работу подсознания.

Профессор закурил еще одну сигару. Это была уже третья с тех пор, как Либерман приехал, и кабинет был полон табачного дыма. Часть его, как густой туман, зависла у ног старинных статуэток на письменном столе Фрейда. Либерман подумал, что коллекция Фрейда похожа на мифическую армию, поднимающуюся из вековой трясины.

– Вы уверены, что не хотите еще? – спросил Фрейд, подвигая коробку с сигарами. – Знаете, они очень хороши, кубинские.

– Спасибо, герр профессор. Но одной было вполне достаточно.

Фрейд посмотрел на Либермана так, будто отказ взять еще сигару был выше его понимания.

– Мой мальчик, – произнес Фрейд. – Я думаю, что курение – это одно из самых больших – и самых дешевых – наслаждений в жизни.

Он затянулся, откинулся на спинку стула и блаженно улыбнулся.

– Я нижу, ваша коллекция растет, – сказал Либерман, указывая на фигурки. – Каждый раз, когда я у вас бываю, прибавляется что-то новое.

– Так и есть, – ответил Фрейд. Он протянул руку и погладил по голове маленькую мраморную обезьяну, как будто она была живая. – Это мое последнее приобретение – бабуин, символизирующий бога Тота. Египетская, конечно, тридцатый год до нашей эры или вроде того.

Либерман не особенно разбирался в археологии. Не понимал он также эстетической привлекательности антиквариата, его пристрастия были абсолютно современными. Но, не желая обидеть профессора, он с уважением кивнул.

Пока Фрейд любовался своей коллекцией, Либерман наконец задал вопрос, который его так волновал.

– Герр профессор, могу я проконсультироваться с вами как с археологом?

Фрейд поднял взгляд и улыбнулся, немного смущенный.

– Археолог? Я? Это всего лишь хобби…

Либерман показал на книжный шкаф:

– Но я не знаю никого, кто прочел бы столько книг по этому предмету.

Профессор энергично кивнул:

– Это правда. Стыдно признаться, но я прочел по археологии больше, чем по психологии.

– Возможно, вам следовало стать археологом?

Фрейд выпустил облако дыма, которое тут же повисло над столом.

– Ну, – сказал он, – в какой-то степени я и есть археолог, вам не кажется?

Либерман молча согласился со словами профессора. Затем вытащил из своей кожаной сумки статуэтку из квартиры Шарлотты Лёвенштайн.

– Как вы думаете, это подлинная вещь? – он показал статуэтку Фрейду. – Если да, можно ли узнать, что это?

Фрейд положил сигару в пепельницу, лицо его стало серьезным. Он осторожно взял фигурку в руки и начал ее вертеть, тщательно рассматривая каждую деталь. Тишину нарушали лишь дети профессора, шумно игравшие наверху. На мгновение отвлекшись, Фрейд поднял руку, но тут же снова погрузился в изучение статуэтки. Либерман уже начал подумывать, удобно ли будет напомнить профессору о своем присутствии, когда Фрейд неожиданно заговорил:

– Это из Египта. Похоже на подлинник… но наверняка сказать трудно. Чтобы удостовериться, вам нужно пойти к специалисту.

– А что она изображает?

Фрейд проницательно посмотрел на Либермана.

– Существует только одно божество с хоботом и раздвоенным хвостом. Это Сет, бог хаоса, бог бурь и зла.

Внешне Либерман казался невозмутимым, но в голове его мысли проносились одна за другой. Слова профессора прозвучали ударами молота: бури и зло… Он всегда был уверен, что тайна убийства фройляйн Лёвенштайн – это не более чем хитроумный трюк, хорошо построенная иллюзия. Конечно, это зло. Но впервые Либерман усомнился: какой фокусник сможет вызвать бурю? Он вспомнил необычный для этого времени года шторм, бушевавший в четверг, ослепительные вспышки молний, оглушительный гром, ливень, водопадами низвергавшийся на землю.

– Откуда это у вас?

– Эта вещь принадлежит моему другу, – ответил Либерман. – Он попросил меня узнать ее цену.

– Понятно, – сказал Фрейд, поднося статуэтку к свету. – Она не будет стоить дорого. Египетский антиквариат не пользуется спросом в Вене. Сейчас все без ума от барокко и бидермейера.

– Правда?

– Конечно. Но на Виблингер-штрассе есть несколько хороших торговцев антиквариатом. Отнесите ее туда.

– Я так…

– И, – перебил его Фрейд, – если ваш друг будет недоволен суммой, которую ему предложат, пожалуйста, дайте знать. Мне бы очень хотелось добавить этого малыша к своей коллекции.

Профессор поставил фигурку на стол, между обезьяной и бронзовой статуэткой бога Гора. Затем он потрепал демона по голове, приговаривая:

– Хороший малыш, хороший.

Дым сигары обвил ноги и хвост существа, и от него повеяло какой-то первобытной силой – пробуждающимся древним злом, насмехающимся над миром людей.