Текст книги "Смертельная игра"

Автор книги: Фрэнк Толлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

44

Генрих Хёльдерлин быстро шел по узкой улице. Он зашел в вымощенный булыжником скверик, в центре которого возвышалась большая статуя Моисея. Проходя мимо бронзового монумента, он услышал звучный голос:

– Герр Хёльдерлин!

Банкир вздрогнул: ему показалось, что его позвал сам пророк.

– Герр Хёльдерлин, идите сюда! – рокотал голос.

Заглянув за статую, Генрих Хёльдерлин увидел Ханса Брукмюллера, сидевшего за столиком «Маленького кафе». У этого заведения не было витрин, а входом служила скромная двойная дверь, одну часть которой удерживала открытой железная пружина. У стены рядом со столом Брукмюллера стоял велосипед. Хёльдерлин подумал, что он вряд ли может принадлежать этому великану. Невозможно было представить его восседающим на этой хрупкой конструкции.

– Добрый день, герр Брукмюллер.

– Здравствуйте, Хёльдерлин. Кофе?

Хёльдерлин демонстративно посмотрел на свои карманные часы и, сделав вид, что считает что-то в уме, ответил:

– Хорошо, почему бы и нет?

Брукмюллер откинулся на спинку стула и прорычал в полумрак крошечного заведения:

– Эгон!

Из темноты немедленно вынырнул стройный молодой человек с редким пушком там, где обычно носят бакенбарды. Он был совсем юным.

– Мне еще чашечку кофе «Фиакр». А вы что будете, Хёльдерлин?

– Кофе «Меланж».

Юноша поклонился и скрылся в темноте.

Хёльдерлин сел за стол, снял шляпу и протер лысину рукой.

– Вы здесь часто бываете, Брукмюллер?

– Да, часто. Это маленький рай, превосходное место для спокойных размышлений.

– Тогда я, наверное, вас побеспокоил?

– Что вы! – улыбаясь, сказал Брукмюллер. Но улыбка эта появилась слишком быстро и задержалась дольше, чем было необходимо.

Хёльдерлин положил на стол книгу, которую держал в руке, а Брукмюллер тут же наклонился, чтобы прочитать название на корешке.

– «Разоблаченная Исида».

– Автор – мадам Блаватская.

– Интересно?

– Не знаю. Честно говоря, я ее не читал, это книга моей жены. Я только что забрал ее у герра Уберхорста. Юно дала ему почитать ее около месяца назад.

– И он не вернул ее? – с удивлением спросил Брукмюллер.

– Нет, – ответил Хёльдерлин. – Хотя такая оплошность простительна.

– Верно, – согласился Брукмюллер. – Учитывая обстоятельства…

Официант вернулся с серебряным подносом и поставил его на стол. Кофе Брукмюллера источал сильный аромат рома и был покрыт шапочкой взбитых сливок. Вспененное молоко в чашке с кофе Хёльдерлина шевелилось и пузырилось, словно лягушачья икра, стремясь перебраться через край чашки. Он положил конец этому маневру, собрав пену чайной ложкой и отправив ее в рот.

– Его поведение на сеансе… – Брукмюллер посмотрел через сквер на фасад францисканского собора эпохи Возрождения. Высокий фронтон собора был обильно украшен изображениями святых и египетскими обелисками. – Что вы об этом думаете?

– Трудно сказать…

– Он хотел знать, должен ли он рассказать им. Вы подумали, что он имеет в виду полицию, да? – Банкиру явно было неловко. – Дело чести? Черт возьми, что он хотел этим сказать?

Хёльдерлин вытащил из кармана носовой платок и вытер капли пота с лысины.

– Дом герра Уберхорста очень далеко отсюда, – извиняющимся тоном сказал он.

– Не имел чести быть у него.

– У него маленькая мастерская в Леопольдштадте.

– Тогда нужно было взять извозчика!

Хёльдерлин снова приложил платок ко лбу.

– Погода стала лучше, я подумал, что приятно будет пройтись.

– Регулярно совершать прогулки – это, несомненно, хорошая привычка, и, я слышал, это улучшает пищеварение. – Брукмюллер поднял чашку и глотнул кофе. – С вами все в порядке, Хёльдерлин? Вы выглядите немного…

– Просто жарко и все, – перебил Хёльдерлин. – Наверное, я переборщил с прогулкой.

Брукмюллер кивнул и показал на книгу Блаватской.

– Можно?

– Конечно.

Брукмюллер взял томик и начал быстро перелистывать страницы, время от времени останавливаясь. Закончив беглое знакомство с книгой, он поднял голову и посмотрел на собеседника.

– Это был демон, как вы думаете? – доверительно пророкотал Брукмюллер.

– Так сказал дух.

– Да, но… я спрашиваю ваше мнение, Хёльдерлин. Я знаю, что сказал дух, но каково ваше мнение?

Хёльдерлин беспокойно оглядел сквер, как будто опасаясь подслушивания. Вокруг никого не было.

– Я думаю, такое возможно. Однако… – Он замолчал и начал вертеть в руках чайную ложку. – Я подозреваю, что герр Уберхорст больше в это не верит.

– Он не хочет верить, что фройляйн Лёвенштайн баловалась черной магией, – глубокомысленно произнес Брукмюллер. – Как это наивно.

– Но я чувствую, что в этом есть еще что-то.

– Да?

– В его мастерской я заметил множество разнообразных замков: в тисках, на столе… Он их разбирает… и повсюду были инструменты…

– Он же слесарь, Хёльдерлин! А чего вы ожидали?

– Пинцеты? Вязальные спицы? Магниты? Там был даже медицинский шприц! Это было больше похоже на лабораторию.

Брукмюллер покачал головой:

– Я не понимаю…

– Я думаю, – сказал Хёльдерлин, – что герр Уберхорст пытается понять, как это было сделано. Он хочет разгадать загадку запертой двери.

45

Эльза Райнхард делала покупки в Леопольдштадте, где все было намного дешевле. Она заказала рулон ткани на Циркугассе по цене в два раза меньшей, чем на Карнтнер-штрассе. Эльза зашла далеко в восточную часть города, до Пратера, и решила вознаградить себя обедом в кафе «Айсфогель». Она питала особую слабость к их пирожным с медом и миндалем.

Эльза некоторое время помедлила, глядя, как люди заходят и выходят, наблюдая за жизнью, кипевшей внутри кафе: вот парочка в углу, у них явно любовное свидание; несколько мужчин за соседним столиком были похожи на заговорщиков; одинокий молодой человек у окна писал что-то на салфетке, наверное, сочинял стихотворение. В Вене кафе заменяло театр. В «Айсфогеле» можно было так же хорошо узнать человеческую природу, как после прочтения всех пьес Гёте, Мольера или Шекспира.

Эльза вдруг поняла, что прошло уже много времени, и ей стало совестно: пора было возвращаться домой. Она сделала только первые три дела из списка на смятой бумажке, что лежал у нее в сумочке.

Солнце припекало с безоблачного неба, и Эльза открыла зонтик. Она шла по широкой дороге по направлению к чертову колесу. Рядом с этим гигантским сооружением многие здания казались карликами, даже четыре водонапорные башни. Подойдя к ресторану «Прохаска», Эльза с удивлением обнаружила, что за одним из столиков на улице сидит ее муж. Первым ее побуждением было окликнуть его и подойти. Она уже ускорила шаг, как вдруг улыбка застыла на ее лице и постепенно исчезла.

Рядом с ним сидела женщина, и они оба смеялись.

Эльза не знала ее. Даже на приличном расстоянии она выглядела очень привлекательной. Казалось, что она и Оскар наслаждаются обществом друг друга. Райнхард курил сигару, а женщина, видимо, рассказывала ему какую-то забавную историю.

Это не было похоже на полицейский допрос или деловую встречу.

Женщина наклонилась вперед и кокетливо положила руку на рукав пиджака Райнхарда. Этот жест был таким свободным и интимным, что земля ушла у Эльзы из-под ног.

Она резко развернулась и пошла обратно к кафе «Айсфогель». Фрау Райнхард была в совершенном смятении и двигалась, как во сне. Чертово колесо, как всемогущее колесо судьбы, поворачивалось медленно и неотвратимо. Слезы отчаяния и гнева потекли по щекам Эльзы.

46

Карл Уберхорст дошел до самого полицейского участка на Гроссе-Сперлгассе. Он простоял перед скромным зданием почти час, расхаживая из стороны в сторону, размышляя, сомневаясь, задавая самому себе вопросы, пока наконец не направился в центр города.

С того самого злополучного сеанса он стал страдать бессонницей. Даже когда ему удавалось заснуть, его мучили кошмары. Сны «посещали» уже знакомые демоны, горящие желанием отомстить, и отвратительные чудовища. Он просыпался от ужаса, весь в холодном поту, и долго не мог пошевелиться, пока страшные существа не растворялись в темноте. В результате Уберхорст стал избегать сна и проводил предрассветные часы, бродя по улицам Иннер-Штадт. Монотонный стук ботинок по булыжной мостовой успокаивал его встревоженную душу.

Приближалась полночь, когда Карл Уберхорст обнаружил, что идет по Грабену. Он замедлил шаг, проходя мимо памятника жертвам чумы, – горы корчившихся обезображенных тел. Было что-то дикое в этой преувеличенно разнузданной кишащей массе изломанных людей, святых и амуров. Казалось, будто сам памятник был смертельно болен и начал раздуваться, превращаясь в бесформенную массу мокнущих язв и вздутых наростов. Он подошел ближе, положил руки на ограждение и стал пристально разглядывать изображение Веры и крылатого херувима, весело пронзающего старую ведьму Чуму.

– Добрый вечер, господин.

Она внезапно оказалась прямо перед ним – женщина в приталенном пальто и шляпе с вуалью. Карл не видел, как она зашла за памятник, и вздрогнул от неожиданности, обнаружив ее присутствие.

– Добрый вечер, – ответил он, отходя от памятника.

– Вам одиноко? – Ее голос был грубым, и говорила она с акцентом, но вопрос ее попал прямо в точку.

Уберхорст хотел ответить: «Да, мне одиноко». Ему не хватало их разговоров, запаха ее золотистых волос, которым он наслаждался, пока она гадала ему по руке.

– У такого господина, как вы, наверняка найдется несколько лишних крон. – Он не мог определить по акценту ее национальность – русинка? Или полячка? – Почему бы вам не проводить меня в мою комнату в Шнитлеберге? Это не близко, но по дороге мы сможем получше узнать друг друга. Как вам такая идея?

Он смотрел на нее, и ее лицо мутнело. Глаза увеличились, губы стали полнее, улыбка фройляйн Лёвенштайн мерцала сквозь грубые черты лица проститутки.

Может быть, попросить эту женщину посидеть с ним, держа за руку, как делала она?

Засмеявшись, женщина подошла ближе, протянула руку и пощупала воротник пальто Уберхорста, как портной, который хочет определить, хороша ли ткань. Она была выше его, и взгляд Уберхорста уперся прямо в ее грудь.

Карл смущенно отвернулся.

– Не стесняйся…

Он снова стал разглядывать эту старую ведьму и вспомнил, что Вена оказалась во власти другой чумы. Позволив себя соблазнить, он подвергнется риску заразиться, потом еще придется проходить унизительное лечение – несколько недель на больничной койке, где ему будут втирать в тело ртуть, пока один за другим у него не выпадут все зубы.

– Нет, спасибо, фройляйн, – отрывисто сказал он, дотронувшись до шляпы. – Всего доброго.

Уберхорст вырвал свой воротник из ее руки и быстро пошел прочь.

– Вы потом об этом пожалеете, – крикнула ему вслед проститутка.

Его шаг стал еще шире и постепенно превратился в неуклюжий галоп.

Тень прекрасных черт фройляйн Лёвенштайн пробежала по лицу проститутки, как яркий солнечный луч играет на поверхности грязной воды. Уберхорст все еще был помешан на этой мертвой женщине.

Он должен рассказать полиции.

Он должен рассказать им то, что ему известно.

Он должен рассказать им о своих подозрениях…

Подняв голову, Уберхорст увидел, что шпиль собора, постепенно сужаясь, исчезает в призрачной темноте, начинающейся за сверкающим облаком уличный фонарей.

Уберхорсту казалось, что за ним кто-то следит. Откуда он мог знать, что Шарлотта Лёвенштайн не находится сейчас где-то рядом? Ее призрачные шаги рядом с ним, ее холодная мертвая рука в его руке? Накажет ли она его с того света за то, что он не сохранил ее тайну?

«Я беременна», – сказала она.

Ее голова приблизилась к его плечу. Ее золотистые локоны коснулись его губ.

«Что мне делать?», – спросила она.

Он не знал, и они сидели в беспомощном молчании, а минуты уходили в небытие.

А сейчас он задавал себе тот же вопрос: «Что мне делать?»

Дверь собора Святого Штефана была открыта, и Карл Уберхорст вошел в холодный мир искупления. Оказавшись там, он сразу почувствовал, что облегчение близко. Уберхорст отчаянно хотел обрести безопасность и укрепиться в своей прежней вере: он стремился к непоколебимости догматов и обрядов, к эпицентру духовности.

В огромном соборе было мрачно, как в аду. Темнота, казавшаяся бесконечной, скрывала в себе высокий свод, который можно было почувствовать – он, словно каменный материк, давил сверху, – но нельзя было увидеть. Уберхорст перекрестился и пошел мимо колеблющихся огарков свечей прихожан к центральному нефу.

Могильное молчание нарушал странный скрип, возвещавший приближение движущегося света вдалеке – блуждающего огонька, который то появлялся, то исчезал за громадными готическими колоннами. Это ризничий зажигал лампы.

Уберхорст волновался, приближаясь к высокому алтарю, где в стиле барокко была изображена сцена забрасывания камнями Святого Стефана под стенами Иерусалима. Над ним разверзлись небеса, открывая Христа по правую руку от Бога.

Уберхорст опустился на колени и облокотился на скамью. Он сложил руки в молитве и склонил на них голову.

Где-то открылась и закрылась дверь.

– Отец наш, прости меня, – прошептал он.

Его сбивчивую покаянную молитву, звучащую между колоннами из черного мрамора, слышали только статуи священников, мадонн и ангелов.

– Что мне делать?

Тишину нарушило не божественное вмешательство, а глухой стук из-за нефа, звук которого эхом отразился от стен собора. Как будто кто-то ударил рукой по молитвеннику или уронил его на пол.

Уберхорст поднял голову и посмотрел через плечо, вглядываясь в мрачную пустоту. Скрипа больше не было, так же как и блуждающего огонька. Ризничий ушел.

Уберхорст снова сложил руки и продолжил молитву, но его снова отвлек посторонний звук: один-единственный шаг.

Он был не один.

47

Дверь в кабинет профессора Грунера распахнулась. В сопровождении привратника решительным шагом вошел человек с острыми чертами лица.

– Прошу прощения, господин профессор, – оправдывался привратник. – Я не смог его остановить.

Мужчина отодвинул привратника в сторону и подошел к столу Грунера.

– Что это значит?! – возмутился Грунер, поднимаясь со стула.

У вошедшего было вытянутое лицо, ввалившиеся глаза и тонкие усики над верхней губой. Черные лоснящиеся волосы были зачесаны назад.

– А-а-а… – протянул Грунер уже более мягко, узнав посетителя. – Синьор Локателли. Садитесь, пожалуйста. Я очень сожалею…

– Где она? – хриплым голосом спросил итальянский дипломат.

– Пожалуйста, успокойтесь, я понимаю, каким ударом это было для вас…

– Где она? – повторил дипломат.

– Герр профессор, – привратник вопросительно посмотрел на Грунера.

– Подождите за дверью, – ответил Грунер. – Я знаю этого господина. – Привратник недоверчиво посмотрел на профессора. В подтверждение своих слов Грунер кивнул, и привратник неохотно вышел из комнаты.

Наклонившись через стол к профессору, дипломат заявил:

– Я хочу видеть свою жену. – Его голос зазвенел, и Грунер впервые расслышал акцент.

– Если вы хотите посетить морг, – ответил Грунер, – то, конечно, это можно устроить. Но, прежде всего, сядьте и успокойтесь.

Итальянец сел на свободный стул, продолжая держать руки на столе. Грунер отошел к окну.

– Примите мои соболезнования. Я собирался лично сообщить вам об этой трагедии. Вы, должно быть, ехали всю ночь.

– Я выехал из Венеции, как только получил вашу телеграмму, – ответил дипломат. – Поезд прибыл на вокзал Вестбаанхоф только в семь.

Грунер заложил руки за спину и шагнул вперед.

– Синьор Локателли, я хочу, чтобы вы знали: мы сделали все, что в наших силах, чтобы помочь вашей жене. Уверяю вас, она получала прекрасное лечение. Наша больница – одна из лучших в Европе для лечения нервных расстройств. – Он сделал паузу и показал на стопку ящиков с электроприборами. – Хотя некоторые считают, что она самая лучшая. Как бы то ни было, некоторым пациентам невозможно помочь. Когда они попадают к нам, их нервная система уже настолько слаба, что им не помогает наше лечение. Это, к несчастью, произошло и с вашей женой. Она страдала от прогрессирующего расстройства нервной системы, которого нельзя было ни задержать, ни восстановить с помощью электротерапии. Хотя ее парализованные ноги начали уже поддаваться лечению, как я и предполагал, тем не менее эти терапевтические достижения сводило на нет постоянное ухудшение психического равновесия. В конце концов меланхолия сеньоры Локателли стала настолько тяжелой, что ей отказал здравый смысл и она лишила себя жизни.

Локателли безучастно смотрел на Грунера. Когда профессор закончил говорить, итальянец немного пришел в себя и его внимание привлекли отвратительные уродцы из коллекции Грунера. Он сморщился от омерзения.

Не оборачиваясь к Грунеру, он произнес спокойно и четко:

– Вы убили ее.

Грунер поперхнулся.

– Прошу прощения, что вы сказали?

– Профессор, я сказал, вы убили ее.

Итальянец вперился в Грунера холодным обвинительным взглядом.

– Синьор Локателли, – начал Грунер, примиряюще подняв руки. – Я понимаю, вы находитесь в состоянии шока. Разрешите, я пропишу вам успокоительное? Я попрошу врача-стажера проводить вас домой, он проследит, чтобы вы приняли нужную дозу. А завтра, когда вы отдохнете и почувствуете себя лучше, мы сможем продолжить наш разговор.

Не обращая внимания на болтовню Грунера, итальянец вытащил из кармана листок бумаги, исписанный с обеих сторон мелким небрежным почерком.

– Это последнее письмо, которое я получил от Джульетты, моей жены. Разрешите, я переведу вам: «Профессор совсем меня не слушает, его интересуют только его дьявольские машины. Я просила его применить какое-нибудь альтернативное лечение, но он отказывается обсуждать этот вопрос. Я слышала, что есть новый метод лечения с помощью бесед, но он говорит, что такого метода не существует. Я знаю, что это неправда. Электротерапия невыносима, у меня такое чувство, что меня за что-то наказывают. Я не могу больше терпеть. Пожалуйста, поскорее приезжай, мне очень плохо».

Локателли сложил листок бумаги и убрал его в карман.

– И таких писем много, профессор.

– Не сомневаюсь, – неожиданно раздраженно ответил Грунер. – Но ваша жена была больна, очень больна. Поэтому вы и привезли ее к нам. Если вы намекаете на то, что вашу жену лечили неправильно, пока она находилась под моим наблюдением, то вы жестоко ошибаетесь. Синьор, у нее были приступы суицидальной меланхолии, поэтому то, что она в таком мрачном свете видела свое лечение и пребывание в этой клинике, совершенно естественно в ее состоянии.

В воцарившейся тишине каждая секунда была мучительна, как новый поворот скрипучего колеса дыбы. Наконец итальянский дипломат встал.

– Что касается правильности ее лечения – всему свое время. Я еще подниму этот вопрос в вашем министерстве здравоохранения, отвечающем за больницы. А сейчас, профессор, я хочу, чтобы меня проводили в морг.

48

– Штефан, ты подменишь меня? Только сегодня утром.

– Неужели тебе еще недостаточно неприятностей, Макс? Если Грунер об этом узнает…

– Не узнает. Сегодняшнюю демонстрацию отменили.

– Правда? Странно. Но все равно, зачем испытывать судьбу. Макс?

– Понимаешь, это срочное дело.

– В самом деле?

– Да, я только что получил эту записку. Это от Райнхарда, инспектора полиции и моего друга.

Он передал ее Каннеру.

– Дорогой Макс, – прочитал Каннер вслух, – пожалуйста, приходи по этому адресу в Леопольдштадте. Это срочно.

– Ну что, прикроешь меня? Пожалуйста! – попросил Либерман.

– Конечно. Только ты должен вернуться к полудню.

Либерман выбежал из больницы и бросился к проезжей улице, где нашел извозчика, стоящего на углу дома в ожидании пассажиров.

– Леопольдгассе, – крикнул он вознице, открывая дверь. – И я не останусь в долгу, если вы доставите меня туда очень быстро.

Возница тронул рукой шляпу и хлестнул лошадь кнутом. Экипаж рванулся вперед, и Либермана отбросило на спинку обитого черной кожей сидения. Обогнав два трамвая, они пересекли Варингер-штрассе и покатились по Бергассе к Дунаю. Через несколько минут они уже были на другом берегу канала, и экипаж гремел по маленькой дороге, которая привела Либермана к месту его назначения.

Выйдя из экипажа, Либерман оказался перед выстроившимися в ряд магазинами. Дверь в один из них, окрашенная в темно-зеленый цвет, поневоле привлекала внимание, потому что рядом с ней дежурили двое полицейских. Он назвал свое имя, и его пропустили. Только когда Либерман зашел внутрь, он понял, что попал в слесарную мастерскую.

Выцветшая коричневая занавеска отделяла саму мастерскую от прихожей. Либерман услышал голос Райнхарда. Пока Либерман думал, идти ему дальше или подождать, в помещение вошел Хаусман с блокнотом и карандашом в руке.

– Инспектор Райнхард сейчас допрашивает одного из соседей, – прошептал он. – Не могли бы вы подождать здесь, герр доктор? – И Хаусман предложи Либерману стул.

– Что случилось?

– Убит во сне.

– Кто?

– Господин Уберхорст, один из членов того спиритического кружка. Это ужасно.

Хаусман выглядел довольно бледным. Качая головой, он скрылся за коричневой занавеской, которая заколыхалась вслед за ним.

Либерман сел и стал ждать. Он силился услышать, что говорят на допросе, но сосед Уберхорста говорил слишком тихо: звучали вопросы, но не ответы.

Наконец Райнхард повысил голос:

– Спасибо за помощь, герр Кайп. Я вам очень благодарен.

– Не за что, инспектор. Жаль, что я не могу вам ничем больше помочь.

Занавеска отодвинулась, и Райнхард проводил бородатого мужчину в халате к двери.

– До свидания, герр Кайп.

– До свидания, инспектор.

Либерман поднялся со стула.

– Макс, – сказал Райнхард, – я так рад, что ты смог прийти.

– Я уговорил коллегу сделать обход моих больных. У меня всего час.

– Этого вполне достаточно. Хаусман сказал тебе, что произошло? – Либерман кивнул. – Предупреждаю тебя, это далеко не самое приятное зрелище.

Райнхард повел Либермана через беспорядок, царивший в мастерской, к винтовой лестнице, ведущей на второй этаж. На площадке было всего две двери, одна из которых оказалась приоткрыта. Переступая порог, Либерман знал, что случилось нечто ужасное. В воздухе зловеще пахло металлом.

Маленькая комната была ярко освещена. Косые лучи света проникали между полосками потрепанных жалюзи, которые легкий ветер раскачивал из стороны в сторону, время от времени ударяя об оконную раму. Простой грубый стол стоял у стены. На нем была объемная чаша для умывания, кувшин, зеркало с ручкой и пенсне. Большую часть комнаты занимала огромная кровать на четырех столбиках с белыми муслиновыми занавесками. Со своего места Либерман увидел, что две занавески запятнаны кровью.

– Как его убили? – спросил Либерман.

– Похоже, забили дубинкой до смерти.

Либерман подошел к кровати и осторожно отодвинул в сторону ближайший кусок муслина. То, что он увидел, заставило его содрогнуться от отвращения. Желудок Макса сжался, и на мгновение ему показалось, что его сейчас стошнит.

На легких занавесках было множество пятен засохшей крови и волокнистых кусочков человеческого мяса. Герр Уберхорст (или то, что когда-то им было) все еще лежал, накрытый простынями, но половины лица просто не было. Его левая щека ввалилась внутрь, челюсть была раздавлена. Заглянув в рот, можно было разглядеть все до самого мягкого неба. Несколько выбитых зубов валялись вокруг мертвеца, некоторые застряли в его волосах, на которых засохла кровь. Что еще хуже, в верхней части черепа зияла дыра, открывая взгляду морщинистый розово-серый мозг. Он влажно блестел – странный плод, окруженный лепестками обломков костей.

Либерман сглотнул. Занавеска выскользнула из его руки.

– Тело нашла горничная сегодня в семь утра, когда пришла сменить постельное белье.

– Бедная девушка.

– Да, она до сих пор в шоке. Замок на входной двери не тронут, и ничто не указывает на то, что сюда вломились. Герр Кайп, сосед, не слышал ничего подозрительного ночью. Он и его семья спали совершенно спокойно.

– Я не вижу никаких следов борьбы.

– И простыни на кровати не сбились.

– Верно. Поэтому убийца, вероятно, напал на герра Уберхорста, когда тот спал.

– Ты считаешь, это был мужчина?

– Оскар, женщина, даже с тяжелой дубинкой, просто не могла нанести такие раны. Посмотри, какие они глубокие. Это явно сделал мужчина. Но с другой стороны, – добавил Райнхард, – скорее всего его убили неожиданно. Следовательно, Уберхорста не встревожило присутствие этого мужчины в спальне.

Либерман насмешливо посмотрел на своего друга.

– Я имею в виду, – пояснил Райнхард, – что он мог знать убийцу.

– Ты хочешь сказать, что его убил знакомый?

– Возможно.

– Герр Уберхорст был гомосексуалистом?

Райнхард пожал плечами.

– Конечно, он был чувствительным человеком. Но я понятия не имею, был ли он гомосексуалистом. – Он помолчал и добавил: – Хотя я так не думаю.

– Почему?

– Помнишь, как он говорил о фройляйн Лёвенштайн? Это маловероятно.

Либерман посмотрел на жалюзи, которые продолжали громко биться о раму.

В этот момент в комнату вошел Хаусман. Он все еще был очень бледен.

– Господин инспектор, вернулся герр Кайп. Он говорит, что его жена только что сказала ему кое-что важное.

– Извини, Макс.

Невзирая на только что испытанное им отвращение, Либерман чувствовал, что должен посмотреть на труп еще раз. Он снова отодвинул занавеску.

Смерть разоблачала. Она выставляла на всеобщее обозрение физиологию человека. Он перевел взгляд с развороченного лица герра Уберхорста на забытое пенсне и обратно. Осознав смутную связь между ними, он почувствовал неописуемую грусть.

«Вот это и есть мы, – подумал он. – Мясо и кости. Хрящи и внутренности».

– Макс, – Райнхард появился в дверях, – Фрау Кайп, она говорит, что у герра Уберхорста был посетитель вчера ранним вечером. Пожилой мужчина со свисающими усами. Он опирался на палку.