Текст книги "Смертельная игра"

Автор книги: Фрэнк Толлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

41

Отто Браун никогда не думал, что будет лежать на кушетке в скучном кабинете врача. Смущало его и присутствие доктора, который сидел так, что Отто не мог его видеть, и внимательно наблюдал за ним.

– Мы остановились в отеле «Гранд» в Бадене. Как вы понимаете, там было много богатых людей – это же роскошный отель. Среди постояльцев была медиум фрау Хенеберг. Она пользовалась популярностью, особенно среди богатых людей, приезжавших на курорт с минеральными водами поправить здоровье. Фрау Хёльдерлин согласилась провести несколько вечерних сеансов, и я сходил на один из них просто из интереса. Конечно, это было просто представление, не более. Я прекрасно понимал, как были организованы эти фокусы: постукивания, присутствие духов, появление каких-то предметов. Один из присутствовавших несомненно был сообщником, я без труда его вычислил. После сеанса фрау Хенеберг предложила всем сделать добровольные пожертвования. Могу поклясться, что она заработала не меньше девяноста флоринов. Это все казалось так просто. – Браун замолчал и провел руками по волосам. – Долго мне еще так лежать?

– Пока не кончится допрос.

Смирившись с этими странными условиями, молодой человек вздохнул и расслабил плечи.

– Вот так лучше, – сказал Либерман. – Я хочу, чтобы вам было удобно. Если вы закроете глаза, должно стать лучше.

Браун подчинился и скрестил руки на груди: Либерман тотчас вспомнил о трупе молодой женщины; он подумал, не связана ли эта поза с воспоминанием, хранящимся в подсознании Брауна. Не признавался ли так Браун, сам того не желая, в убийстве?

– Когда вы подошли к дому, где находилась квартира фройляйн Лёвенштайн, – продолжал Либерман, – почему вы решили скрыться?

– У дома были полицейские, они остановили Хёльдерлина и его жену. Я подумал, что нас разоблачили. Понимаете, то дело в «Дунае»… и другие.

– Какие другие?

Браун нахмурился.

– Насколько я понял, герр доктор, меня привели сюда, чтобы расспросить об убийстве фройляйн Левенштайн.

– Это верно, герр Браун, но насколько я понял, вы хотели помочь полиции.

– Хорошо, – сказал Браун, поморщившись. – В Бадене мы познакомились с пожилой вдовой. У нее были кое-какие ценные украшения: браслет с бриллиантами, кулон с сапфиром… – Он махнул рукой, как будто давая понять, что дальнейшее перечисление излишне. – Когда представилась возможность, Лотта сорвала куш.

– Вы принимали участие в этой краже? Помогали фройляйн Лёвенштайн?

Браун открыл глаза, губы его искривила насмешливая улыбка.

– Нет, – сказал он. Его веки медленно опустились, он стал похож на сытого довольного кота. – Этим всегда занималась Лотта.

Либерман заметил, что руки Брауна слегка дрожали. Но в то же время молодой человек казался спокойным.

– Итак, вы убежали. Куда вы пошли?

– В пивную.

– Какую?

– Я не знаю, маленькую какую-то, в Майдлинге… Там хозяин – русин. [8]8
  Русины – этническая группа в Восточной Европе. Считают себя отдельным народом, хотя некоторые признают их этнографической группой украинцев. Русины населяют Закарпатскую область Украины, Восточную Словакию (с городом Пряшев) и часть Польских Бескидов, некоторая их часть проживает в странах, куда они переселились на протяжении последних нескольких столетии: Венгрии, Сербии (Воеводина), Хорватии, США, Канаде, России.


[Закрыть]Кажется, его зовут Герго. Я познакомился там с женщиной и остался жить у нее на некоторое время.

– Как ее зовут?

– Лили.

– Она проститутка?

– Вроде того…

– Итак, вы никуда не уезжали из Вены. Вы были здесь все это время?

– Да. Позавчера я зашел в кафе и мне на глаза попался старый номер «Винер цайтунг». Это было вечером, около восьми часов. Я прочитал статью, ну ту, об убийстве Лотты, и сразу понял, что совершил большую ошибку. Тогда я сразу пошел в полицию.

Браун сглотнул. Казалось, что он вспотел.

– Опишите ваши отношения с фройляйн Лёвенштайн.

– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

– Вы были счастливы вместе?

– Были ли мы счастливы? – Браун повторил вопрос. – Да, думаю, да, особенно в начале. У нас было похожее – как это сказать? – отношение к жизни, что ли, мы одинаково смотрели на вещи. И она была красива, очень красива. Но это продолжалось недолго. Все перестало быть таким замечательным, когда мы вернулись в Вену. Мы стали часто ссориться, а Лотта, прежде такая легкомысленная, теперь была постоянно чем-то озабочена. То, о чем она никогда не думала, вдруг приобрело огромное значение: она начала беспокоиться о будущем… о нашей безопасности и стала очень раздражительной. Иногда мы целыми неделями не говорили друг другу доброго слова.

– Из-за чего вы ссорились?

– Обычно из-за денег. Почему-то их всегда не хватало. Она сказала, что я слишком много пью. «Ты мне противен, – часто кричала мне она. – Ты мне противен»… Знаете, в этом есть какая-то ирония, что я сейчас здесь и меня подозревают в ее убийстве. Могло вполне получиться как раз наоборот. Однажды она пыталась меня ударить ножом, и это ей почти удалось. Я пил, и у меня не было настроения выслушивать ее глупости. Помню, я тогда подумал, если она скажет: «Ты мне противен» еще раз, то я… я…

Браун замолчал.

– Вы ударили ее? – спросил Либерман.

Браун едва заметно кивнул.

– Лотта вышла из комнаты и вернулась с кухонным ножом в руке. – Браун зажмурился так, что морщинки веером разбежались от его глаз к вискам. Понизив голос, неожиданно увлеченный собственным рассказом, он продолжал: – Я как сейчас вижу эту картину: она стоит в дверях и размахивает тем огромным ножом, тяжело дыша, как загнанное животное. Лотта несколько мгновений смотрела на меня, а потом бросилась вперед. Я помню только эти глаза и промелькнувшую в моей голове мысль: как она прекрасна – и как ужасна. Я не пытался защищаться, как будто впал в оцепенение, и уверен, что она убила бы меня тогда, если бы меня не спас случай – или божественное провидение, как хотите. Споткнувшись о ковер, она распростерлась у моих ног, а нож выскользнул из ее руки и завалился под кушетку. Я вдруг пришел в себя и навалился на нее, прежде чем она успела встать. Конечно, Лотта стала сопротивляться: пиналась, кричала… Но я крепко ее держал. Наконец она успокоилась, обмякла и заплакала… Да, это почти случилось: Лотта чуть не убила меня. – Браун покачал головой и пробормотал: – Трудно было ненавидеть… простите, любить ее после этого.

Либерман сразу обратил внимание на оговорку Брауна. Либерман предположил, хотя молодой человек это и отрицал, что Браун все еще испытывал нежные чувства к своей прекрасной и непостоянной любовнице.

– Что вы знаете о ее прошлом? О детстве?

– Мы не говорили об этом.

– Почему?

– Не знаю, просто не говорили и все. Хотя я думаю, что у Лотты было тяжелое детство. Ее родители умерли, когда она была маленькой, и ей пришлось самой о себе заботиться. Но больше я ничего не знаю.

– Вам это было неинтересно?

– Она не хотела об этом говорить, а я не давил на нее. И вообще, прошлое – это прошлое, доктор. Что сделано, то сделано, так?

– Герр Браун, как вы думаете, кто убил фройляйн Лёвенштайн?

– Сначала я думал, что это Теодор Рохе, но сейчас я не уверен. Он гордый человек, из тех, которые ищут возможности отомстить. Но у него не развито воображение. А эта отсутствующая пуля, запертая изнутри дверь, статуэтка в шкатулке – это все очень необычно. Понятия не имею, как кто-то все так хитро провернул. – Браун цинично улыбнулся. – Так что, возможно, ее убил дьявол. Может быть, он действительно существует.

Молодой человек открыл глаза и посмотрел вверх, стараясь увидеть лицо Либермана.

– Герр доктор, у вас не найдется здесь бутылочки чего-нибудь горячительного?

– Нет, – ответил Либерман. – Не найдется.

– Трудно в это поверить. Я же знаю, что вы, медики, любите пропустить стаканчик-другой.

Либерман не ответил, а Браун снова опустил голову.

– Насколько я знаю, фройляйн Лёвенштайн встречалась с герром Уберхорстом наедине. Вы об этом что-нибудь знаете?

– Да, это верно. Он часто заходил к ней – за дополнительными консультациями. Честно говоря, мне кажется, она симпатизировала ему. Бедный Карл!

– Почему вы называете его «бедным»?

– Вы видели его?

– Нет.

– Если бы видели, то вы бы поняли, что я имею в виду. Жалкий человек, одинокий, страдает от повышенной нервной возбудимости. Конечно, это всего лишь мнение дилетанта, но я уверен, вы бы со мной согласились.

– Фройляйн Лёвенштайн жалела его?

– Да, конечно. Она могла бы надуть его, выманить у него все до последнего гроша. Но знаете что? Она довольствовалась двумя кронами за час своего времени.

– Она давала индивидуальные консультации другим мужчинам?

– Из круга?

– Да.

– Нет, насколько я знаю, только Карлу. Я говорил ей: «Что ты делаешь? Занимаешься благотворительностью?»

– И что она отвечала?

– Говорила, что он несчастный человек и ему нужна помощь. Эта черта ее характера редко проявлялась. Он такой маленький… Думаю, Карл вызывал у нее материнский инстинкт.

– Герр Браун, что вы собирались делать, когда родится ребенок?

– Какой ребенок?

– Вскрытие показало, что фройляйн Лёвенштайн была на третьем месяце беременности. У нее были бы близнецы.

– Должно быть, вы ошиблись, герр доктор. Лотта и я… мы прекратили все отношения. Мы не занимались любовью много, много месяцев.

– Уверяю вас, герр Браун, что в момент смерти Шарлотта Лёвенштайн была беременна.

Браун сел и, повернувшись, спустил ноги с кушетки. Его глаза гневно сверкали.

– Не пытайтесь меня одурачить, герр доктор. В этой комнате только один фокусник, и это не вы.

42

Швейцар поклонился и щелкнул каблуками, когда пара выходила из отеля «Бристоль». Райнхард дал ему щедрые чаевые и сделал это так ловко, что его жена, державшая его за руку, ничего не заметила. Если они шли медленнее, чем обычно, то виной тому был обед, которому они только что отдали должное. Он состоял из пяти блюд, последним из которых (к удовольствию Райнхарда) был потрясающий десерт – клецки из творожного теста с начинкой из абрикосов, обвалянные в хлебных крошках и зажаренные в сливочном масле.

Экипаж уже ждал их у дверей, возница невозмутимо поглаживал лошадь ручкой кнута. Райнхард открыл перед женой дверь и, подав руку, помог Эльзе ступить на подножку. Прядь каштановых волос выбилась у нее из-под шляпки. Хотя с годами ее лицо округлилось, оно сохранило некоторую девичью непосредственность, а фигура не вышла за пределы канонов женской красоты, установленных Рубенсом. Когда Эльза входила в карету, Райнхард взял на себя смелость и приподнял юбку ее платья, совсем чуть-чуть, чтобы она не споткнулась. Этот жест был сделан так тактично, что Эльза совершенно его не заметила, как и передачу чаевых.

Они поехали по Ринг-штрассе, мимо музеев искусства и естествознания, в западную часть города – Йозефштадт. Райнхард посмотрел в окно, а Эльза, утомленная впечатлениями этого вечера, положила голову ему на плечо. Коляска с грохотом катилась по мостовой, подпрыгивая на булыжниках, отчего ее голова моталась из стороны в сторону. Внутри стало тепло и даже душно. Мысли Райнхарда, как соринки в водовороте, постоянно двигались по сужающейся книзу спирали, возвращаясь все время к одному – Отто Брауну.

Райнхард решил, что Эльза уснула, поэтому удивился, когда его размышления были прерваны вопросом:

– О чем ты думаешь?

Райнхард быстро придумал шутливый ответ:

– О том, какая ты красивая в своем новом платье.

– Оскар, – сказала Эльза немного хриплым сонным голосом, – тебе пора бы уже знать, что я не из тех людей, которых можно обмануть лестью.

Инспектор хохотнул и повернулся, чтобы поцеловать ленту на шляпе жены.

– Хорошо, сдаюсь, – сказал Райнхард. – Я кое-чем озабочен. Но у меня нет ни малейшего желания портить нашу годовщину обсуждением расследования убийства.

– Нашу годовщину ничто не может испортить, – возразила Эльза. – Это был такой прекрасный вечер, и я очень, очень счастлива. – Сказав это, она поерзала, удобнее устраиваясь у него на плече.

– И тебе нравится новое платье?

– Очень.

Когда экипаж проезжал мимо равномерно расставленных фонарных столбов, все внутри освещалось мягким янтарным светом. Черная кожаная обивка заскрипела: Райнхард сел поудобнее, тяжело привалившись к стенке.

– Итак? – спросила Эльза.

– Что «итак»?

Периодически вспыхивающий свет почему-то действовал успокаивающе.

– О чем ты думаешь?

Райнхард заколебался, и Эльза продолжила:

– Это Леопольдштадское убийство, да? Ты думаешь о нем, верно?

– Да, – вздохнув, сказал Райнхард. – Сегодня Макс допрашивал главного подозреваемого, человека по имени Отто Браун. Он был членом спиритического кружка фройляйн Лёвенштайн, и его никто не видел с той ночи, когда произошло убийство. Он фокусник, и мы считали это важным, учитывая обстоятельства совершения преступления.

– И? – спросила Эльза с мягкой настойчивостью.

– Я надеялся, что он сознается. Но он ничего подобного не сделал. А комиссар проявляет все большее нетерпение.

– Вы отпустите Брауна?

– Придется.

– И что вы потом будете делать?

– Даже не знаю…

Экипаж замедлил движение, пропуская на перекрестке омнибус, а потом снова набрал скорость.

– Знаешь, – сказала Эльза, зевая, – на днях я прочитала очень интересную статью в «Дамском журнале».

– Да?

– О женщине по имени мадам де Ружмон, она живет в Париже. Она помогла французской полиции «Сюрте» раскрыть несколько преступлений.

– Как ей это удалось?

– Она тоже медиум, как фройляйн Лёвенштайн.

– То есть ты предлагаешь…

– «Сюрте» не стесняется пользоваться ее помощью, – резко сказала Эльза.

– «Сюрте»… они… они французы. Здесь, в Вене, у нас другие методы. Кроме того, мне страшно представить, что скажет Макс, когда я предложу это.

– Доктор Либерман не может знать все, – отрезала Эльза.

43

Либерман повернул за угол и столкнулся с профессором Вольфгангом Грунером. Оба они резко остановились и отпрянули друг от друга, как будто наткнулись на невидимую стену.

– Ах, доктор Либерман, – сказал Грунер, придя в себя. – Если у вас есть минутка, я хотел бы поговорить с вами в своем кабинете.

– Прямо сейчас? – неуверенно спросил Либерман.

– Да, сейчас, – сказал Грунер.

Либерман посмотрел на часы.

– В три у меня пациент.

– Я не отниму у вас много времени.

Двое мужчин молча пошли по коридору, идя в ногу, почти по-военному. В то же время они сохраняли заметную дистанцию, как будто каждый из них обладал магнитными свойствами, которые разводили их в стороны, как одноименно заряженные частицы. Через некоторое время отсутствие вежливых реплик, которыми при встрече обмениваются обычно все воспитанные люди, и их явная антипатия друг к другу сделали атмосферу напряженной. Либерман почувствовал сильное облегчение, когда они наконец дошли до двери кабинета Грунера.

Кабинет был мрачный и чем-то напоминал каюту подводной лодки. Слабые лучи мутного света пробивались между ветхими шторами, освещая пылинки, плывшие в воздухе с вялой грацией амеб. На полу в беспорядке лежали ящики с электрическими устройствами, напоминавшими сундуки с сокровищами, брошенные пиратами на дне Карибского моря.

В высоком стеклянном шкафу в несколько рядов стояли банки с желтоватым формальдегидом, в котором плавали губчатые части мозга с волокнами нервной ткани. Этот шкаф был похож на отвратительный аквариум. В одном сосуде, немного большем, чем остальные, находился предмет, взглянув на который, Либерман содрогнулся – это был разлагающийся плод с двумя головами. Желтоватые частички плоти собрались на дне банки, что указывало на солидный возраст содержимого банки. Эта медицинская диковина неизвестного происхождения являлась гордостью жуткой коллекции Грунера.

– Прошу садиться, – буркнул Грунер.

– Спасибо, – ответил Либерман, подвигая тяжелый деревянный стул поближе к огромному столу Грунера.

– Доктор Либерман, – начал Грунер, – насколько я понимаю, вы являетесь лечащим врачом гувернантки-англичанки мисс Амелии Лидгейт. Она должна проходить курс электротерапии для избавления от постоянного нервного кашля и сопутствующего паралича. Сколько вы провели сеансов электротерапии, доктор Либерман?

– Нисколько, сэр.

– Не могли бы вы объяснить почему?

– Симптомы ее болезни не являются результатом поражения нервной системы. Это логические последствия нескольких пережитых ею печальных событий. Таким образом, в них есть определенный смысл. Я придерживаюсь мнения, сэр, что электротерапия не подходит в качестве лечения в данном случае.

Грунер сел в свое кресло, как Нептун на трон. Стол стоял у окна, и против света Либерман плохо видел лицо Грунера. Можно было разглядеть только очертания головы профессора и светящийся ореол курчавых волос.

– Итак, – сказал Грунер, – заболевание мисс Лидгейт имеет психологическую природу. Соблаговолите пояснить, пожалуйста.

– С тех пор, как мисс Лидгейт стала работать гувернанткой, – начал Либерман, – она регулярно подвергалась домогательствам своего работодателя. Со временем этот мужчина потерял над собой контроль и применил силу. Ему удалось поцеловать девушку, и это вызвало у нее приступ удушья. Таким образом, ее кашель – это результат подавленного травматического воспоминания. – Либерман заметил, что Грунер уже нетерпеливо барабанит пальцами по столу.

– Паралич мисс Лидгейт, – продолжал Либерман, – начался в тот момент, когда этот человек, потерявший терпение и скорее всего пьяный, попытался ее изнасиловать. Его омерзительное поведение вызвало у мисс Лидгейт сильное, но неприемлемое для нее желание его убить. Под рукой оказались ножницы. Она разрывалась между необходимостью себя защитить и невозможностью совершения убийства, в результате чего наступил паралич. Побуждение к убийству было подавлено, и вокруг этого ее бессознательное сформировалось во вторичное, более примитивное «я», которое называет себя Кэтрин. И теперь это второе «я» управляет правой рукой мисс Лидгейт. По моему мнению, если этот внутренний конфликт будет преодолен, когда разделение между Кэтрин и мисс Лидгейт исчезнет, пропадет и паралич. Я считаю, что этого можно добиться только с помощью психотерапии.

Грунер перестал барабанить пальцами по столу и наклонился вперед.

– А какие у вас есть доказательства всего этого?

– Второе «я» дает о себе знать, когда мисс Лидгейт вспоминает о попытке изнасилования. Тогда у нее случается приступ, во время которого она ведет себя агрессивно и снова может двигать правой рукой. Эти приступы, несомненно, вызывает определенный запах, в частности одеколон, которым пользовался тот мужчина. Также, возможно, и сам одеколон сыграл роль в появлении кашля мисс Лидгейт – запах довольно тяжелый и насыщенный.

– Герр доктор, – ответил Грунер, – я просто потрясен вашей наивностью.

Грунер замолчал, и это молчание становилось чересчур продолжительным и напряженным. Либерман, прищурившись, всматривался в силуэт Грунера безуспешно стараясь разглядеть выражение его лица. Решив положить конец этому безвыходному положению, Либерман дал честный, но отнюдь не дипломатичный ответ.

– Вынужден с вами не согласиться, сэр.

– Доктор Либерман, – снова начал Грунер, на этот раз без всякого колебания, – мне трудно поверить в то, что молодого человека, получившего образование в одном из самых лучших медицинских университетов мира, так легко обвести вокруг пальца. Мы с вами прекрасно знаем, что женщины, страдающие нервными расстройствами, коварны, жестоки и могут проявлять незаурядные драматические способности. Она просто искусная притворщица. И доверчивый доктор, вовлеченный ее откровениями в мир гнусных фантазий, стал для нее легкой добычей. Приняв всерьез нелепые плоды ее воображения, вы приняли участие в заговоре, оправдывающем ее патологию. Только полный глупец будет пытаться объяснить симптомы нервного расстройства, так же как только глупец будет пытаться толковать сны.

Либерман с трудом справился с желанием ответить на эту очередную колкость Грунера в адрес профессора Фрейда.

– Доктор Либерман, а вы потрудились, – Грунер повысил голос, – узнать, у кого работала мисс Лидгейт?

– Да, – ответил Либерман, – потрудился. Его зовут Шеллинг.

– Верно, – сказал Грунер. – Министр Шеллинг. Он вызывает восхищение своих коллег и заслуженно пользуется репутацией человека высоких моральных принципов. Мне выпала честь вместе с герром Шеллингом принимать участие в работе нескольких комитетов и благотворительных фондов. Предположение, что он регулярно домогался молодой гувернантки, живущей в его доме, совершенно абсурдно. Очевидно, что девушка не в себе. Настоятельно вам рекомендую немедленно начать соответствующее лечение мисс Лидгейт. Советую применить моксу – электрическую щетку, погружаемую в гортань – это избавит ее от кашля за один сеанс. Вы найдете подробное описание этой процедуры в «Руководстве» Эрба. Лечение паралича может потребовать больше времени, но улучшение может наступить уже через неделю. Всего хорошего.

Либерман продолжал сидеть.

– Я сказал всего хорошего, господин доктор.

Либерман взволнованно сглотнул.

– При всем моем уважении, господин профессор, я не думаю, что смогу выполнить ваши указания.

– Вы отказываетесь лечить пациентку?

– Нет…

– Что тогда вы хотите сказать?

– Я думаю, что рассказ пациентки о своих тяжелых переживаниях соответствует действительности, и поэтому я должен продолжать психологическое лечение.

Грунер хлопнул ладонью по столу. Из-за этого удара банки с анатомическими образцами в шкафу задрожали, со звоном стукаясь друг о друга – пронзительная песнь гадких предметов, плавающих в мутной консервирующей жидкости.

– Доктор Либерман, – прорычал профессор, – отказ проводить соответствующее лечение приравнивается к халатности. Сожалею, но в этом случае я вынужден буду требовать вашего немедленного увольнения.

Либерман давно знал, что рано или поздно состоится его решающий разговор с профессором Грунером. Но сейчас, когда этот давно ожидаемый ультиматум был наконец предъявлен, он почувствовал, что не готов сделать решающий шаг.

– Итак? – спросил Грунер.

Либерман стал придумывать ответ. Сердце его бешено стучало в груди.

«Профессор Грунер, как бы ни хотел я остаться работать в больнице, я не могу поступать против своей совести…»

Либерман сделал глубокий вдох и начал:

– Профессор Грунер, как бы я ни хотел…

Раздался громкий стук в дверь. Либерман замолчал, Грунер крикнул:

– Войдите!

Дверь открылась, и в комнату заглянула сестра Рупиус.

– Не сейчас, сестра Рупиус, не сейчас! У меня важный разговор с доктором Либерманом.

Сестра заколебалась и уже было закрыла дверь, но передумала. По коридору за ее спиной пробежали два санитара.

– Профессор Грунер, – произнесла сестра Рупиус. – Одна из ваших пациенток, синьора Локателли… она умерла.

– Умерла? – Грунер вскочил со стула. – Что значит «умерла»?

Сестра вошла в кабинет.

– Похоже, она привязала простыни к трубе в туалете и повесилась. Я не знаю, сколько времени она там находилась.