Текст книги "Смертельная игра"

Автор книги: Фрэнк Толлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Состояние транса придало лицу Амелии Лидгейт чрезвычайную безмятежность, но иногда по нему все же проскальзывала тень эмоции. Сейчас ее черты окрасила глубокая печаль.

– Осознание того, что мне нужно будет покинуть Вену, наполнило меня ужасной грустью, больше похожей на отчаяние. Мне придется забыть обо всех своих мечтах: работать с доктором Ландштайнером, приобрести достаточно знаний, чтобы отредактировать дневник моего деда. Все мои планы и устремления останутся нереализованными. Я горько заплакала. Хотя я и была полностью поглощена своим горем, но, услышав шаги герра Шеллинга, спускающегося по лестнице, я моментально пришла в себя. Он направился сразу к моей двери, но больше не стучал и не звал меня. Я услышала, как ключ входит в замок и поворачивается. Дверь открылась и быстро закрылась – он вошел.

– Я была ошеломлена. Я не могла поверить, что это произошло. Тем не менее мне пришлось в это поверить, потому что я слышала его дыхание. Ужасно неприятный звук. Сверкнула молния, и я убедилась, что он действительно находится в моей комнате. Он стоял близко, как какое-нибудь кошмарное видение. Матрас просел, когда он забрался на мою постель. «Амелия, – прошептал он, – Амелия». Я была будто парализована, не могла пошевелиться. Я чувствовала на себе тяжесть его тела, его губы на своем лице, жесткие усы царапали мне щеки. Потом он впился губами в мои губы. Я не могла дышать… Я не могла дышать… Я задыхалась и начала…

Грудь мисс Лидгейт вздымалась. Она подняла левую руку. Это было вялое, слабое движение, как будто водоросли подхватил неторопливый ручей. Подавив кашель, она попробовала продолжить.

– Это было… – Она снова закашлялась. – Это было…

Внезапно ее глаза резко открылись – как у куклы. Они были неестественно широко распахнуты и смотрели в одну точку. Радужные оболочки цвета олова перемещались слева направо, рассматривая потолок, потом опустились посмотреть на то, что находится у ее ног. Вдруг, с неожиданной грацией, Амелия Лидгейт спустила ноги с кровати и села, опершись при этом на обе руки. Либерман заметил, что пальцы ее правой руки так же крепко схватились за кровать, как и пальцы левой. Больничное платье соскользнуло с плеча, обнажив бледную кожу и нежный изгиб маленькой груди. Девушку было не узнать: в ее внешности было что-то легкомысленное, почти небрежное. Прядь волос упала ей на лицо, но она не попыталась убрать ее. За рыжими локонами Либерман видел глаза мисс Лидгейт, отливающие тусклым металлическим блеском. Она смотрела на него неподвижным, изучающим взглядом.

Либерман не давал ей команды проснуться, но даже если бы он это сделал, выходя из гипноза, люди обычно просто открывали глаза и не шевелились. Амелия Лидгейт повела себя неожиданно, открыв глаза и сев безо всякого указания доктора. Либерман не до конца понимал, что происходит. Прежде чем он успел принять какое-либо решение, она спросила:

– Кто ты?

Ее голос звучал более решительно, чем обычно. К тому же, она задала вопрос по-английски.

– Я ваш врач, – ответил он по-немецки.

Либерман видел, что она не поняла его.

– Я спросила, кто ты? – Мисс Лидгейт тщательно выговаривала каждый звук, как при разговоре с глупым ребенком.

Либерман немного отодвинулся и повторил, на этот раз по-английски:

– Меня зовут доктор Либерман. А кто ты?

– Я? – Амелия Лидгейт посмотрела вниз, на свои ноги и поболтала ими. Затем она подняла голову, откинула волосы с лица правой рукой, обнажив безумный оскал. – Меня зовут Кэтрин.

32

Концертная площадка под открытым небом располагалась около ресторана «Прохаска». Карл Уберхорст сидел в одном из первых рядов, наслаждаясь игрой Венского женского струнного оркестра – маленького ансамбля всего из девяти музыкантов. Уберхорст не был большим любителем музыки. Он узнавал знаменитые произведения Штрауса и Ланнера, но больше почти ничего. Он присутствовал там не ради музыки, а ради руководительницы оркестра, фройляйн Цёхлинг.

Она не была такой ослепительной красавицей, как фройляйн Лёвенштайн, но что-то в ней притягивало Уберхорста: ее гордая, почти дерзкая манера держаться, то, как она качалась вперед и назад, водя смычком по скрипичным струнам.

Он случайно увидел этот оркестр, проходя по Пратеру несколько дней назад, и, уже миновав его, решил вернуться. Ему как будто ненадолго открылись врата рая. Женщины в закрытых белых платьях с золотыми поясами походили на ангелов. В какой-то момент фройляйн Цёхлинг посмотрела ему прямо в глаза. Взгляд ее был настолько выразительным, что он отвел глаза, смущенный и пристыженный.

Оркестр закончил играть «Голоса весны», и аудитория взорвалась аплодисментами. Фройляйн Цёхлинг поклонилась и жестом пригласила своих коллег встать. Уберхорст заметил, что у всех женщин волосы были стянуты сзади одинаковыми желтыми бантами. Женская красота причиняла ему боль.

Почему, фройляйн Лёвенштайн решила доверить ему свой секрет? Почему не кому-нибудь из остальных?

Его долгом было защитить ее честь, но в то же время информация, которой он владел, представляла значительный интерес для полиции. К тому же, если он расскажет им правду, его, наверное, перестанут подозревать. Но, даже думая об этом, он чувствовал себя предателем. Может быть, на сеансе он поймет, что ему делать? С другой стороны, возможно, лучше продолжить свои эксперименты с замками….

Аплодисменты постепенно стихли, и оркестр фройляйн Цёхлинг снова занял свои места. Сама руководительница подняла скрипку и, взглянув на коллег, заиграла веселую польку.

Но концерт больше не доставлял Уберхорсту удовольствия. Он тяжело дышал, лоб его покрылся капельками нота, от волнения у него закружилась голова.

– Простите, – прошептал он.

К счастью, всего три сиденья отделяли его от прохода, поэтому он смог уйти, почти никому не помешав. Уберхорст побежал прочь, с трудом вдыхая воздух, насыщенный ароматом сирени.

Оказавшись вдали от людей, он остановился и посмотрел назад. Ангельский оркестр продолжал играть на импровизированной сцене под аркой, а за ним, на фоне бледного неба, виднелся темный силуэт чертова колеса.

33

На мокром гравии во дворе фабрики валялись пустые ящики и брошенные тележки. И без того тягостное впечатление от вида этого мертвого неба, затянутого сплошной завесой из пыли угольного и перечного цвета, усиливал столб черного дыма из высокой трубы. Само здание фабрики, построенное из грязно-желтого кирпича, было низким и длинным. Только ряд маленьких, закрытых наглухо окон оживлял эту махину, хотя в ближнем конце здания были еще открыты две большие деревянные двери. Из них доносился безжалостный лязг и грохот, который издавали работающие массивные станки.

– Вот он, – сказал Хаусман.

Худой человек в комбинезоне, на которого он указал, стоял, прислонившись к стене, и курил сигарету. Он разговаривал с двумя товарищами, одетыми точно так же, которые, завидев двух полицейских, поспешно скрылись в здании.

– Как вы его нашли?

– Через Тибора Кирай.

– Кто это?

– Один из тех фокусников из парка аттракционов.

– Великий Магнифико?

– Нет, тот Адольфус Фарбер. А Кирай называет себя Загадочный Чан.

Тощий человек бросил сигарету на землю и раздавил ее ботинком. Вытерев руки о комбинезон, он выпрямился. В его позе появилось нечто неожиданное: он почему-то выпятил грудь и расправил спину. Райнхарду этот человек показался довольно высокомерным. Это впечатление только усилилось, когда он подошел поближе.

– Доброе утро, герр Рохе, – сказал Хаусман.

– Доброе утро, мой дорогой друг, – ответил мужчина сухим учтивым тоном.

– Инспектор Райнхард, – представил Хаусман своего начальника.

Райнхард поклонился.

– Спасибо, что согласились помочь нам, герр Рохе.

Рохе снова вытер руки о комбинезон и бросил на них быстрый взгляд.

– Боюсь, что нам придется обойтись без традиционного рукопожатия, – сказал Рохе, показывая свои грязные ладони.

– Мы можем зайти и поговорить? Здесь очень шумно, – сказал Райнхард.

– Внутри еще хуже. Я думаю, лучше посидеть там. – Рохе показал на пустые ящики во дворе. – Не слишком удобно, но нам подойдет.

Трое мужчин прошли через двор к главному входу и устроились на ящиках. Райнхард заметил, что на земле валялось множество пустых гильз от винтовочных патронов.

Не успел Райнхард задать свой первый вопрос, как Рохе сказал:

– Знаете, это должно было с ней случиться. Она заслуживала смерти.

Райнхард посмотрел в глаза Рохе и поразился, увидев его довольное выражение лица. Проигнорировав это любопытное заявление, Райнхард решил начать с начала:

– Герр Рохе, расскажите, пожалуйста, как вы познакомились с фройляйн Лёвенштайн.

– Она была моей помощницей, – ответил Рохе. Видя, что Райнхард ждет от него объяснений, он добавил: – Я ведь не всегда торчал в этой дыре. – Он показал в направлении фабрики. – Я работал в театре. «Голубой Дунай», помните?

Райнхард отрицательно покачал головой.

– Небольшой такой на Дампфшиф-штрассе? – с надеждой спросил Рохе.

– Мне жаль, но… – сказал Райнхард, снова качая головой.

– В общем, я руководил им, – со вздохом признался Рохе. – Я бы и по сей день был там, если бы не… – он на мгновение остановился, а потом закончил:

– …эта женщина, – произнес он медленно и презрительно. – Конечно, она работала неофициально, никакого контракта мы не заключали. Тем не менее она выполняла все обязанности помощника управляющего.

– А почему она не была оформлена официально?

– К сожалению, – сказал Рохе, – я принял ее на работу без ведома хозяина.

– Для этого была какая-то причина?

Рохе вытащил из кармана комбинезона маленькую жестяную коробочку и открыл крышку. Внутри лежали три тонкие сигареты. Поколебавшись, он предложил их Райнхарду и Хаусману и испытал явное облегчение, когда они отказались.

– Пожалуйста. – Райнхард чиркнул спичкой и дал Рохе прикурить.

– Хозяин был бы против, – сказал Рохе. – Она была актрисой и не имела опыта административной работы.

– Почему тогда вы взяли ее?

– Мы были любовниками, – объяснил Рохе, – и я доверял ей. – Он сделал затяжку и выпустил две одинаковые струйки дыма из ноздрей. – Сейчас я понимаю, что поступил глупо, но тогда я действительно считал, что ей можно доверять.

– Как вы познакомились?

– Она выступала с провинциальной гастролирующей труппой, признаться, не очень хорошей. И вот эта труппа решила попытать счастья в столице. Как вы понимаете, критика приняла их в штыки, хотя Шнабель отпустил какой-то комплимент непосредственно в ее адрес. Он выразился примерно так: «Недостаток таланта у нее компенсируется красотой и тем, что она работает на сцене». Я не помню в точности его слова, но смысл был примерно такой. Эти ужасные отзывы оставили неприятный осадок: было много обвинений и контробвинений. Кульминацией всего этого стало то, что труппа закончила свое бездарное турне на сцене «Дуная» и сразу распалась. Она, то есть Шарлотта, в отчаянии пришла ко мне и… Ну, инспектор, вы, как умудренный жизненным опытом человек, понимаете, что такое случается.

Райнхард глубокомысленно кивнул.

– Она сказала, что не нуждается в моей благотворительности, – сказал Рохе. – Фройляйн Лёвенштайн была очень настойчива, говорила, что скорее уедет из Вены, чем будет для меня обузой. Поэтому сначала я дал ей несколько отдельных заданий, она справилась, и дело, кажется, пошло. Она делала все больше и больше, а мне приходилось делать все меньше и меньше. А однажды утром фройляйн Лёвенштайн исчезла. Раз – и нет. – Рохе щелкнул пальцами. – Все ее вещи остались в квартире, а самой ее не было. Зайдя в свой кабинет, я обнаружил, что сейф пуст. И что еще хуже, в счетах были ошибки, в записях о наших кассовых сборах царила полная неразбериха. Как вы, наверное, догадываетесь, хозяин этому совсем не обрадовался, и во всем обвинили меня.

– Вы дали ей код от сейфового замка?

– Нет, но я открывал его много раз в ее присутствии. Она оказалась гораздо более наблюдательной, чем я думал.

– Вы пытались ее найти?

– Да, конечно, но было уже поздно. Она уехала из Вены.

– Одна?

– Думаю, нет. Позже я узнал, что фройляйн Лёвенштайн крутила роман с театральным фокусником прямо у меня под носом. Он участвовал в нескольких летних представлениях «Дуная», которые не имели успеха и, конечно, прекратились. Наверное, они сбежали вместе.

Когда несколько капель дождя упало на комбинезон Рохе, он посмотрел на мрачное небо.

– Вы не знали, что фройляйн Лёвенштайн потом вернулась в Вену? – спросил Райнхард.

Рохе покачал головой.

– Нет, понятия не имел. Если бы я об этом знал, инспектор, вы сейчас с полным правом могли бы предъявить мне обвинение в ее убийстве.

34

Мысли стремительно проносились в голове Либермана, пока он пытался осознать эту странную перемену, свидетелем которой только что стал. Мисс Амелия Лидгейт в образе Кэтрин по-прежнему внимательно смотрела на него. Казалось бы, она пока не представляла физической опасности, но он прекрасно знал, что появление второго «я» – это очень редкое и непредсказуемое явление: такая ситуация требовала осторожности и уважения к сложности человеческого разума.

Либерман и «Кэтрин» некоторое время оставались на своих местах. Молчание затягивалось, в воздухе повисла тревога. Все еще немного растерянный, Либерман начал вспоминать английские слова и фразы, которые когда-то знал. Это занятие успокоило его и позволило наконец сосредоточиться.

– Где Амелия? – спросил он.

– Она спит. – Даже тембр голоса мисс Лидгейт странным образом изменился, ее голос как будто стал выше.

– Она знает, что вы здесь?

– Нет, она спит.

Либерман догадался, что второе «я» мисс Лидгейт, видимо, было ребенком.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Меньше, чем Амелии.

– Это понятно, но все же – сколько?

Кэтрин вздернула подбородок и произнесла голосом, который несомненно, должен был создать впечатление превосходства:

– Доктор Либерман, разве вы не знаете, что невежливо спрашивать женщину о ее возрасте? – Сказав это, она оттолкнулась от кровати и спрыгнула прямо на пол, шлепнув босыми пятками по кафелю. Затем она поправила платье, прижав ладони к талии и проведя ими по бедрам. Ткань расправилась, подчеркнув изгибы ее тела. Наверное, она хотела выглядеть соблазнительно, но Либерман видел, что в позе этой молодой женщины все еще было что-то детское. Эта невинность и в то же время своего рода опыт, проскальзывающие в поведении девочек в период полового созревания, их естественный, почти бессознательный флирт.

Кэтрин шагнула вперед, затем, стянув платье на бедрах, немного приподняла его и встала на носочки. Это было необычное движение, похожее на балетное па: возможно, она хотела изобразить элегантность.

– Как вы думаете, доктор Либерман, я красивая?

Либерман смущенно закашлялся и тут же вспомнил, что с тех пор, как появилась Кэтрин, мисс Лидгейт ни разу не кашляла.

Кэтрин наклонила голову, давая понять, что ждет ответа.

Либерман сглотнул, прежде чем осторожно произнести:

– Да.

Удовлетворенная ответом, но без тени улыбки, Кэтрин посмотрела на дверь.

– Где ваш друг?

– Какой друг?

– Желтые волосы, голубые глаза и…

– Наверное, ты имеешь в виду доктора Каннера?

Кэтрин не ответила. Вместо этого она подошла к раковине и, увидев свое отражение в зеркале, остановилась, чтобы поправить волосы. Собрав их наверху обеими руками, она поворачивала голову то одним боком, то другим, чтобы рассмотреть прическу с разных сторон. Оставшись недовольной, Кэтрин нахмурилась и отпустила волосы, обрушившиеся вниз каскадом сверкающей меди.

– Мне он не нравится, – резко сказала она.

– Почему?

– Вы чересчур любопытны, доктор Либерман.

Проведя рукой по краю фарфоровой раковины, Кэтрин направилась к столу.

– Что это?

– Прибор для лечения.

Кэтрин расстегнула замочек и открыла ящик. Изучив его содержимое, она снова закрыла крышку.

– Как твоя рука? – спросил Либерман.

Кэтрин подняла правую руку, рукав ее платья при этом скользнул вниз и собрался складками вокруг плеча. Она внимательно посмотрела на свой локоть и запястье.

– С ней все в порядке, – ответила она. И, повернувшись, пошла обратно к кровати.

Оперевшись обеими руками о матрас, Кэтрин забралась на постель. Она села и начала болтать ногами. Неожиданно выражение ее лица стало совершенно отсутствующим: как будто произведя ограниченный набор действий, она остановилась, ожидая следующей реплики или подсказки.

Либерману стало интересно, будет ли Кэтрин выполнять его команды. Скорее всего она является не полностью развитой личностью, а просто частью сознания мисс Лидгейт, которая отделилась и достигла некоторой самостоятельности. Амелия Лидгейт все еще находилась в состоянии транса. Поэтому Либерман решил, что Кэтрин может тоже оказаться восприимчивой к гипнотическому влиянию. Стараясь хотя бы частично восстановить свой авторитет, он твердо сказал:

– Ляг, Кэтрин.

Пару секунд Кэтрин не двигалась. Потом, подняв ноги и закинув их на кровать, она легла. Либерман вздохнул с облегчением.

– Амелия рассказывала мне о том, что случилось, когда герр Шеллинг зашел в ее комнату, – сказал Либерман.

– Правда?

– Да. Ты была там в ту ночь?

– Конечно.

– Ты видела, как герр Шеллинг вошел в комнату?

– Было очень темно.

– Что ты помнишь?

Кэтрин сморщила нос и скривила губы.

– Это было отвратительно.

– Что именно?

– Эти его ужасные усы, они царапали меня. Его лицо было как кусок пемзы. Амелия испугалась до смерти. Ей следовало его оттолкнуть, но она ничего не сделала. Сердце ее колотилось так громко, что даже мне было слышно. – Она постучала по спинке кровати, воспроизводя неистовое и неровное биение испуганного сердца. – Он был слюнявый, как собака, и хватал, лапал, тискал…

Кэтрин замолчала.

– Что произошло потом?

– Вспыхнула молния, – продолжала Кэтрин. – И я увидела корзинку с вышиванием и ножницы. Он был так поглощен обслюнявливанием и тисканием, что можно было легко до них дотянуться. «Убей его, – сказала я. – Возьми ножницы и вонзи их ему в спину». Но Амелия не двинулась. Я слышала, как она сказала: «Нет, я не могу». Я стала ее уговаривать: «Ну же, давай, ты должна это сделать». Она снова сказала: «Не могу». Ее рука не двигалась. Тогда я сказала: «Ладно, тогда я сделаю это, если ты не можешь». Когда я взяла ножницы, герр Шеллинг вдруг отодвинулся. Снова вспыхнула молния. Стоя на коленях, он смотрел на меня. Потом опять стало темно, но эта картина до сих пор у меня перед глазами. Очертания головы, плеч, заостренные кончики его усов. Я села и ударила ножницами… Было слышно, как он ловит ртом воздух. Я почувствовала его сопротивление и ударила сильнее. Он выругался, а потом скатился с кровати. Дверь открылась и с грохотом закрылась… он ушел. Я положила ножницы обратно в корзинку и натянула одеяло до подбородка. За окном лил дождь, барабанил по крыше и шлепал по мокрым тротуарам внизу. Вдруг мне стало плохо, я почувствовала, что устала и совсем обессилела.

Кэтрин зевнула, прикрыв рот ладонью.

– Ты и сейчас чувствуешь себя уставшей?

– Немного…

– Тогда спи, – сказал Либерман. – Ты здесь в безопасности, Кэтрин. Закрой глаза, и очень скоро ты уснешь.

Веки Кэтрин задрожали, и через несколько мгновений ее дыхание стало размеренным. Либерман замер, наблюдая за своей спящей пациенткой.

– Доктор Либерман?

Он вздрогнул от неожиданности. Глаза Амелии Лидгейт снова были открыты.

– Доктор Либерман, – повторила она. – Пожалуйста, можно мне стакан воды? Я очень хочу пить.

Она говорила по-немецки.

35

Третья комната для приемов резиденции фон Рат предназначалась для меньшего количества гостей, чем первая и вторая, но все равно по общепринятым стандартам она была огромной. Потолок украшал великолепный плафон в классическом стиле, изображавший играющих на дудочках пастушков, танцующих с нимфами под дымчато-голубым небом. С двух сторон комнаты располагались камины из красного мрамора с высокими позолоченными французскими зеркалами, а все стены были увешаны старинными гобеленами. Вдоль длинного ряда окон со ставнями на малахитовых постаментах красовались бюсты древних философов и богов, которые смотрели на собравшихся людей невидящими глазами.

Брукмюллер зажег все свечи в канделябре и поставил его за спиной своей невесты. Затем он сделал знак Хёльдерлину погасить газовые лампы. Комната сразу сжалась, центр ее превратился в круг трепещущего света среди огромного темного пространства.

Оба мужчины вернулись к столу. Козима фон Рат внимательно осмотрела своих гостей. Несколько месяцев прошло с тех пор, как они в последний раз присутствовали на сеансе у фройляйн Лёвенштайн, но эти люди выглядели точно так же, кроме, может быть, графа, сильно припухший глаз которого все старались не замечать.

Слева от нее сидел Брукмюллер, затем Уберхорст, нервно сцеплявший и расцеплявший свои тонкие маленькие пальцы. Дальше сидел граф и – прямо напротив хозяйки – Натали Хек, чьи широко открытые глаза стали черными, как уголь. Справа от Козимы сидели Хёльдерлины: сначала Юно, беспрестанно моргающая, и Генрих, на лице которого застыло торжественное выражение. Заметно недоставало Брауна – красивого молодого художника.

Пышная фигура Козимы отбрасывала огромную тень на полированную поверхность круглого стола. Блестящие плитки с буквами в алфавитном порядке и цифрами от нуля до девяти – все написанные готическим шрифтом – располагались одинаковыми дугами. Ниже находились четыре плитки покрупнее со словами «Да», «Нет», «Может быть» и «Прощайте». В центре стола стояла деревянная дощечка в форме сердца на трех маленьких колесиках.

– Все готовы?

Присутствующие шепотом выразили свое согласие.

– Тогда начнем.

Козима положила толстый палец на дощечку, и все по очереди сделали то же самое.

– Мы собрались здесь сегодня, чтобы выяснить, что произошло с нашими друзьями Шарлоттой Лёвенштайн и Отто Брауном. Если здесь присутствует добрый дух, который может помочь нам в этом, пусть он объявится.

Дощечка не двинулась.

Полная грудь Козимы поднялась и опустилась при вздохе. На ее анкхе сверкнул драгоценный камень.

– Именем Исиды и Осириса, Адоная, Элохима, Ариэля и Иеговы мы смиренно просим вас, великие духи, обладающие бесценным Сокровищем Света, пожалуйста, помогите нам.

Повисла гнетущая тишина.

– Ни у кого из нас нет силы, – произнес Заборски с присущей ему резкостью.

– Мой дорогой граф, – сказала Козима, повернув свое плоское круглое лицо к эксцентричному аристократу, – никто из нас, конечно, не обладает особым даром фройляйн Лёвенштайн, но…

– Нам нужен ясновидец, – перебил он. – Настоящий.

– Если мы искренни в наших желаниях, – продолжала Козима, игнорируя слова Заборски, – то духи помогут нам.

Оглядев собравшихся, она добавила:

– Пожалуйста, давайте все сосредоточимся. Думайте о фройляйн Лёвенштайн и откройте свои сердца воздействию высших сил. Придите, благословенные духи, придите к нам… – Голос ее стал выше и задрожал под влиянием эмоций. – Придите, духи, придите…

Дощечка дрогнула и сдвинулась на дюйм.

Натали Хек открыла рот от удивления и бросила косой взгляд на графа Заборски.

– Вот, видите! – воскликнула Козима с упреком. – Они здесь… духи пришли.

Граф казался равнодушным.

– Кто ты? – продолжала Козима. – Кто ты, о дух, ответивший на наш призыв?

Дощечка покрутилась немного на месте и двинулась к первой дуге с буквами. Острый край сердца, служивший указателем, остановился под буквой «Ф». После короткой паузы дощечка показала буквы:

ЛОРЕСТАН

– Флорестан, – сказала Козима, сияя от радости. – Приветствуем тебя, Флорестан, обладающий сейчас бесценным Сокровищем Света. Кем ты был, Флорестан, когда ты находился в человеческом облике?

Дощечка показала:

ДИРИЖЕР

– Где ты жил?

ЗАЛЬЦБУРГ

– Когда ты ушел из царства материального?

1791

– Ты поможешь нам, Флорестан?

ДА

– Благословенный дух, уже две недели, как наша дорогая сестра Шарлотта Левенштайн покинула этот мир. Она хочет с нами пообщаться?

Дощечка не шевельнулась.

– У нее есть для нас какое-нибудь сообщение?

Ничего.

– Мы можем с ней поговорить?

Опять никакого движения.

Заборски фыркнул и сказал тихо:

– Этот Флорестан слишком слаб. Нужно вызвать более мощного духа.

– Дорогой граф, – сказала Козима, стараясь изобразить улыбку, – мы должны выказывать уважение всем посланникам светлого мира.

Фрау Хёльдерлин, сидящая рядом с Козимой, повернулась к ней и шепнула:

– Спросите еще раз.

– Флорестан, – позвала Козима, голос ее все еще дрожал, – Шарлотта Лёвенштайн хочет поговорить с нами?

Тишина.

– Спросите его, что случилось, – прошипела фрау Хёльдерлин. – Спросите, что с ней случилось?

– Шарлотту Лёвенштайн забрали… – осторожно начала Козима, – высшие силы?

Дощечка двинулась по кругу и остановилась недалеко от того места, где была в самом начале.

ДА

– Первого ранга?

НЕТ

– Второго?

НЕТ

– Третьего? – От недоверия сопрано Козимы фон Рат перешло на невозможно высокий регистр звучания.

Дощечка покатилась по столу к соответствующей плитке.

ДА

Собравшиеся начали перешептываться.

– Но почему? – вскрикнула Козима.

Шепот затих, и дощечка снова поехала к буквам и показала:

ГРЕХ

– Какой грех?

ТЩЕСЛАВИЕ

Толстая шея Козимы задрожала от волнения, и она спросила:

– Она пыталась управлять высшими силами?

ДА

– Зачем?

Дощечка не ответила, и комната опять погрузилась в тишину.

– Зачем она это делала? – повторила Козима.

Дощечка не шелохнулась.

– Где она? – продолжала Козима. – Куда ее забрали?

Ничего.

– А что насчет Отто? – сказала Натали Хек. – Спросите, что случилось с ним.

Кивком головы показав, что услышала ее, Козима спросила:

– Флорестан, а где герр Браун?

И снова ничего.

– Герра Брауна тоже забрали?

Дощечка дрогнула и медленно подкатилась к ответу

НЕТ

– Он жив?

Деревянное сердце описало несколько больших кругов и остановилось на пустой части стола, так и не дав ответа.

Уберхорст кашлянул, чтобы привлечь внимание, и сказал нерешительно:

– Можно… Можно я задам вопрос?

– Пожалуйста, – ответила Козима.

– Я хочу знать, должен ли я рассказать им?

– Рассказать кому? Что?

– Это… – Уберхорст сделал паузу и закончил: – Это личное.

– Мой дорогой! – вмешался Брукмюллер, и от его звучного голоса, казалось, задрожал даже стол. – Вы находитесь среди друзей!

В стекле пенсне маленького слесаря отразился свет. Его глаза напоминали два овала мерцающего пламени.

– Это личное дело, герр Брукмюллер.

Граф, сидевший рядом с Уберхорстом, обратился прямо к нему, как будто вокруг больше никого не было. Его голос звучал бесстрастно:

– Она что-то сказала вам? Фройляйн Лёвенштайн?

Слесарь заглядывал по очереди в лица собравшихся в надежде встретить поддержку, но безуспешно.

– Герр Уберхорст, – сказала Козима, – если вы хотите получить ответ на свой вопрос, вы должны прислушиваться к мнению круга. Мы должны помочь духу Флорестану своей единой волей. Это невозможно, если у вас есть какой-то секрет.

– Вы имеете в виду полицию, Уберхорст? – спросил Хёльдерлин. – Это им вы хотите что-то рассказать?

Уберхорст отнял руку от дощечки и начал грызть ногти.

– Пожалуйста, я всего лишь пытаюсь… – Его бормотание стало невнятным.

– Я всего лишь хочу получить простой ответ. – Он уже едва сдерживал свое волнение. – «Да» или «нет».

Дощечка двинулась по спирали, быстро указывая на буквы.

РАССКАЗАТЬ КОМУ?

– Видите, Уберхорст, – сказал Брукмюллер, – духу тоже нужны пояснения.

– Это дело чести. Герр Брукмюллер, больше я не могу ничего сказать.

КОМУ?

снова потребовала дощечка.

– Герр Уберхорст, – сказала Козима, – пожалуйста, не отказывайте посланнику мира света.

Уберхорст помотал головой.

– Хорошо, герр Уберхорст, – продолжала Козима. – Я попробую ради вас, но, думаю, мы вряд ли получим ответ. Флорестан, о дух, обладающий Сокровищем Света, должен ли герр Уберхорст рассказать… – она сделала паузу, подняв брови, – им?

Уберхорст снова положил палец на дощечку.

Устройство осталось совершенно неподвижным.

– Вот видите, – сказала Козима. – Я так и знала.

Все посмотрели на Уберхорста. Взгляд его был прикован к деревянному сердцу.

– Это неправильно, – тихо сказал он.

– Что вы имеете в виду? – спросила Козима. – Что неправильно?

– Я не верю… – Голос Уберхорста звучал медленно и вяло, как будто он говорил во сне. – Я не верю, что фройляйн Лёвенштайн забрал… унес… какой-то демон. Она была очень хорошей, очень доброй.

– К вам, может быть, – буркнула вполголоса Натали. Уберхорст поднял голову. Ему не было видно лица белошвейки, он мог разглядеть только большую стеклянную серьгу, висящую в ее ухе.

– Герр Уберхорст, – сказала фрау Хёльдерлин, – дух говорит, что фройляйн Лёвенштайн виновна в грехе тщеславия. И как бы я хорошо к ней ни относилась, как бы я ни восхищалась ее даром…

– Она была очень тщеславной женщиной, – сказала Натали, помогая фрау Хёльдерлин сделать неизбежный вывод.

– И, несомненно, очень красивой, – добавил Заборски.

– Это правда, – сказал Хёльдерлин. – Однако мы должны помнить, что обладание физической красотой может ослабить дух. Разве не сталкиваемся мы часто со случаями, когда те люди, которых мы считаем красивыми, оказываются особенно подверженными таким грехам, как гордость и тщеславие?

– Странно слышать это от вас, Хёльдерлин, – сказал Заборски.

– Почему это? – огрызнулся Хёльдерлин.

– По-моему, вы восхищались ее красотой ничуть не меньше других.

– Черт возьми, что вы име…

– Господа! – Голос Козимы фон Рат был резким и сердитым.

– Хватит! – рявкнул Брукмюллер.

– Господа, прошу вас! – Козима обиженно надулась, и ее курносый нос между пухлыми щеками стал невероятно похож на хобот. – Нам нужно продолжать.

Фрау Хёльдерлин, прищурившись, посмотрела на мужа, на лбу которого выступили капельки пота.

– Флорестан, – позвала Козима. – Флорестан, мы можем что-нибудь сделать, чтобы помочь нашей покойной сестре Шарлотте?

Дощечка покрутилась по столу и резко остановилась.

НЕТ

– Должны ли мы молиться о спасении ее души?

Дощечка описала еще круг.

НЕТ

– Тогда что нам делать?

Перекатываясь из стороны в сторону, деревянное сердце поколебалось немного на пустой части стола, а потом врезалось в самую большую плитку

ПРОЩАЙТЕ

– Он ушел, – сказала Козима, тихо и немного грустно.

Герр Уберхорст первым убрал палец с дощечки. Это движение было быстрым и неожиданным, как будто он вдруг обжегся. Фрау Хёльдерлин, отчаянно моргая, продолжала пристально смотреть на своего мужа.