Текст книги "Статуи никогда не смеются"

Автор книги: Франчиск Мунтяну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Как только он вспомнил, что у него нет денег, ему стало чудиться, что официант подозрительно поглядывает на него. Хорват устроился поудобнее, желая показать, что не спешит. Потом ему пришла в голову спасительная идея. Послать кого-нибудь домой и попросить денег у Флорики. Да, это было бы самое лучшее. Но кого можно послать? И под каким предлогом? Ему хотелось сделать так, чтобы у официанта не возникло подозрений.

Когда стало темнеть, он уже немножко захмелел. Заказал жаркое. Нужно прийти в себя. От еды стало лучше. Только теперь он осмотрелся: за соседним столиком сидели два подвыпивших железнодорожника и на чем свет стоит ругали какого-то чиновника, по их мнению, идиота и кретина. Один из них уже несколько недель не брился, у него выросла редкая светлая бородка, и он стал похож на Христа. Второй был худой и грязный, по-видимому только что с работы, на обеих руках у него были золотые часы. За другим столиком какой-то крикливо одетый человек в зеленой шляпе и галстуке канареечного цвета пытался заключить сделку с худощавой высокой женщиной, курившей сигарету за сигаретой. Женщина смотрела на голубоватый дым, который пускала прямо в лицо этому субъекту. Тот говорил быстро, жестикулируя, время от времени он вытаскивал туго набитый бумажник из свиной кожи и помахивал им перед женщиной. Та пыталась уловить момент и завладеть деньгами, но мужчина каждый раз засовывал бумажник обратно в карман.

Хорват улыбнулся. Странные люди. Спроса их, знают ли они, что мир изменился, они не смогут ответить. Это их не интересует. На стене прикреплен кнопками портрет Агарича, вырезанный из журнала «Реалитатя Илустратэ». Хорвата злила мысль, что пока он сидел по тюрьмам, эти люди были на свободе и считались честными, уважаемыми гражданами. Он устало махнул рукой. К его отчаянию перед ним вырос официант:

– Рассчитаться?

– Нет, нет, – поспешно ответил Хорват. – Еще жаркое.

Официант принес ему еще порцию. Когда Хорват кончил есть, зажегся свет. И в помещении, и на улице. Хозяин в клетчатом жилете сидел за стойкой на высоком стуле. Хорват уже собрался было подойти к нему, чтобы переговорить, он хотел предложить послать кого-нибудь вместе с ним домой за деньгами, как вдруг вошел какой-то офицер. «Лучше, – решил Хорват, – подождать, пока уйдет офицер». Тот спросил сигареты и вышел. Хорват встал и подошел к хозяину.

– Послушайте, – сказал он, – мне нужно с вами поговорить.

Хозяин нагнулся к нему. Только сейчас Хорват заметил, что у него разные глаза. Левый отливал желтизной, а правый был голубоватый.

В эту минуту кто-то хлопнул Хорвата по плечу. Он обернулся и узнал Василикэ Балша. Он чуть не вскрикнул от радости, но в следующий миг овладел собой. Василикэ Балш был оборван, по его виду можно было сразу определить, что у него за душой не больше двух леев. И все же Хорват радостно пожал ему руку. Его-то он и пошлет домой за деньгами.

Хозяин переспросил:

– Вы сказали, что хотите поговорить со мной?

– Да, – ответил Хорват, растерявшись. После короткой паузы он добавил: – Мне кажется, мясо у вас не очень свежее. Что вы на это скажете? – И, не дожидаясь ответа, пошел обратно к своему столику, потащив за собой и Василикэ Балша. – Садись, дорогой, я не видел тебя целую вечность.

– Примерно три дня, – поправил его Василикэ. – Знаешь, я все это время много размышлял.

– Над чем же ты размышлял, Василикэ Балш?

– Что лучше быть живым, чем мертвым. Это великая истина.

Хорват рассмеялся.

– Слушай, Василикэ, я в очень большом затруднении.

– Из-за коммунистов?

– Нет.

– Жаль. С тобой я мог бы делать большие дела. Ты мне нравишься! Ты мне понравился еще там, в тюрьме. Правда ведь, я вел себя глупо?

– Оставим это.

– Нет, нет. Когда я вспоминаю тюрьму, мне хочется надавать себе пощечин. Как мог вести себя так Василикэ Балш? Мне стыдно: стыдно, что я струсил. Но что поделаешь! Видишь ли, если бы человек жил два раза или пять раз, тогда другое дело. Но мы, к сожалению, живем только однажды, и это делает нас трусливыми и злыми.

– Мне не нравится, когда ты философствуешь, Василикэ… Я сказал тебе, что нахожусь в очень затруднительном положении. У меня нет денег.

– Хочешь, я открою тебе секрет? – таинственно спросил Василикэ.

– Открой.

– И я нахожусь в большом затруднении. Я еще не начал работу.

– Но у меня совершенно определенное затруднение: мне нечем заплатить за еду.

– Ого, это уже серьезнее. Сколько ты должен?

– За две бутылки вина и две порции жаркого. Не можешь ли ты сходить ко мне домой и принести немного денег?

– Где ты живешь?

Хорват принялся объяснять ему. Но когда он назвал текстильную фабрику, Василикэ развел руками.

– Это далеко, дорогой. Слишком далеко. Подожди, мы достанем денег. – Он огляделся вокруг наметанным глазом и подозвал официанта.

– Лист бумаги, дражайший. Да побыстрее, дело важное.

Официант принес лист бумаги. Василикэ Балш вытащил из кармана огрызок химического карандаша, смочил его в вине и вывел печатными буквами: «Берегитесь воров». Закончив, он полюбовался своим художеством, потом обвел пунктиром рамку.

– У тебя нет иголки, толстяк?

Хорват вытащил из лацкана булавку.

– Что ты собираешься делать?

– Увидишь. Только не волнуйся. Держи себя в руках, а то нам не расплатиться.

Василикэ взял бумагу и булавку, подошел к стойке и потребовал стакан воды. Пока официант обслуживал его, он приколол объявление под жестяным ободком стойки. Победоносно улыбаясь, Василикэ вернулся к столику и сел так, чтобы видеть все помещение.

Взглянув на объявление, каждый из присутствующих ощупал свои карманы. Посетитель, который торговался с худощавой женщиной, проверил свой бумажник.

– Теперь, – принялся рассуждать Балш, – мы знаем, у кого есть деньги. Видишь вот этого щеголя с женщиной? У него туго набитый бумажник. Ему мало было просто пощупать его, он должен был посмотреть и убедиться, что бумажник цел. Это значит, что у него много денег. У того, что сидит в глубине комнаты, вон у того чернявого, деньги хранятся в заднем кармане брюк. Думаю, он беден. Самое большее, что у него есть, это жалованье. Тот, что у окна, щупает карман пиджака. У него какие-нибудь драгоценности. К тому же он человек нервный, да и не привык иметь при себе ценности. Видишь, он не вынимает руку из кармана. У этого не украдешь. Не остается ничего другого, как обработать вон того обладателя бумажника.

– Ты с ума сошел?

– Нет. Наоборот. Я ведь тебе сказал, что и у меня затруднительное положение. В первую очередь нужно сменить гардероб. В теперешнем жалком виде нельзя заниматься моим ремеслом. Правда, я хотел еще денька два отдохнуть и только после этого взяться за дело. Но, как говорит пословица: не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.

Три или четыре раза Василикэ подходил к окну, как будто ожидая кого-то. Хорват заметил, что он шел к окну только тогда, когда кто-нибудь входил в кабачок или когда у стойки толпился народ. В последний раз, усевшись на свое место, он сказал:

– Готово.

Отогнув рукава пиджака, Василикэ показал две пары золотых часов, которые принадлежали железнодорожнику с редкой бородкой.

Хорват сделал ему знак спрятать часы, но Балш, словно выставив напоказ военные трофеи, положил руки на стол. Время от времени он наклонялся над часами.

– Или те, что на левой руке, спешат на две минуты, или те, что на правой, отстают на две минуты. Придется их проверить.

Железнодорожники дремали, положив голову на стол. Хорват сидел как на иголках. Он спросил:

– А денег ты не достал?

– Кажется, нет. Я вытащил у них что-то из карманов, но думаю, это только документы. Здесь нельзя проверить. Как бы там ни было… Теперь сиди спокойно, я должен обработать того типа с бумажником, а после этого нужно быстро сматываться.

Он подозвал официанта:

– Сколько с нас?

Официант положил счет на стол. Василикэ Балш проверил его, потом знаком дал понять, что сейчас рассчитается. Официант отошел к стойке.

В кабачок вошли двое. Василикэ Балш встал, но выждал несколько минут, чтобы поравняться с человеком за соседним столиком, у которого был бумажник, в то время, когда мимо будут проходить те двое. Дойдя до столика, где сидели мужчина и женщина, он столкнулся с вновь пришедшими, споткнулся, ухватился за стол, чтобы не упасть, стащил скатерть, потом поднялся и стал извиняться. Затем прошел к окну и посмотрел на улицу. Воображаемого человека, которого он ждал, там не было. С покорным выражением лица он вернулся к столику Хорвата. Вид у него был разочарованный. Хорват нагнулся к нему:

– Не надо больше пытаться, а то он догадается. Как же это ты поскользнулся?

Василикэ Балш пожал плечами и сказал совсем тихо, так, чтобы его слышал только Хорват:

– Техника. Я работал, как в лучшие времена. Как бог. Если бы ты хоть сколько-нибудь ценил искусство, ты должен был бы целовать мне руки. Посмотри-ка! – Он сунул руку в карман и вытащил из бумажника банкноту. Положил на стол, посмотрел на нее, сделал огромные глаза и испуганно засунул банкноту обратно в карман. – Ну и влипли мы, Хорват. Это доллары.

– Чем же мы расплатимся?

Хорват уже видел себя арестованным, стоящим перед судом за воровство и торговлю валютой. Балш, более спокойный, порылся в карманах, вытащил бумаги железнодорожников, перебрал их и, обнаружив банкноту в две тысячи леев, облегченно вздохнул. Он положил деньги на стол и направился к выходу. Хорват пошел следом за ним. На улице они разошлись в разные стороны. Хорват сразу пустился бежать и бежал до самого центра. Он вспотел. Остановился отдохнуть у витрины. Не прошло и нескольких минут, как кто-то положил ему руку на плечо. Хорват испуганно обернулся. Это был Василикэ Балш.

_– Куда ты помчался, а? Я уж думал, что не найду тебя.

– Уходи отсюда, пока мы не попались! – сердито сказал Хорват. Пот тек с него ручьями.

– Не бойся, – громко ответил Василикэ Балш.

Хорвату показалось, что он говорит громко специально, чтобы напугать его. Балш продолжал:

– Уж если Василикэ тогда выбрался из крепости, то этих провинциалов бояться нечего. В бумажнике я нашел четыре тысячи долларов. Клянусь… я не хочу надувать тебя… А ну-ка поищем место, где бы я мог отдать тебе твою долю… будь спокоен, в этих вопросах Василикэ Балш очень честен…

– Иди ты к черту! – набросился на него Хорват. – Ты что, думаешь, я живу воровством?.. Не нужны мне твои деньги. Поступай с ними, как хочешь, и чтобы я тебя больше не видел. Сделай так, чтобы мы никогда уже не встречались. Это в твоих же интересах… Я человек честный…

Балш причмокнул губами:

– Честный и дурак. Значит, ты водишь компанию с ворами только тогда, когда они тебе нужны… Благодарю тебя, Хорват. Знаешь, еще пять минут назад ты мне нравился. Я даже хотел расцеловать тебя, хотя ты толстый и уродливый. Но думаю, что теперь я тебя никогда не поцелую. – Он сплюнул сквозь зубы и затерялся в толпе.

Хорват, хотя ему было жаль, что они так расстались, все же не пошел за ним. Он продолжал стоять у витрины и рассматривал выставленные там вещи. Ни о чем не хотелось думать. И все же высокая фигура Василикэ Балша снова возникла перед его глазами, как будто укоряя его за грубость. «Жалкий воришка, – подумал Хорват. – Жалкий воришка, но все же он человек. По сути дела из-за меня он подвергался опасности, а я дал ему коленкой под зад. Я свинья», – сказал он себе. И пошел домой.

3

Спустя несколько дней «Патриотул», газета, финансируемая коммунистической партией, и «Вочя попорулуй» – официоз местных социал-демократов, опубликовали подробные статьи о результатах эксгумации тела примаря д-ра Еремии Иона, заключение судебного медицинского эксперта и следователей полицейской префектуры. В статьях доказывалось, что смерть примаря наступила в результате выстрелов из огнестрельного оружия крупного калибра. Удалось установить, что пули были выпущены из пулемета с немецкого танка типа «Тигр». Хорват прочел статьи несколько раз. Он уже знал наизусть, что восемь пуль прошили грудную клетку господина Еремии Иона, что они пробили легкие и задели сердце в нижней его части, под какими-то артериями со странным латинским названием.

Указанные газеты не удовлетворились изложением фактов, они начали настоящую кампанию против редакции газеты «Крединца», обвиняя ее в том, что она хотела скомпрометировать старого борца-коммуниста. В качестве примера приводились подобные же случаи из практики газеты Маниу «Дрептатя».

Самой счастливой из всех читателей этих газет была Флорика. Вооружившись газетами, она обошла всех соседей. Она помирилась даже с тетушкой Мэриоарой, той, у которой был сонник. И только ради того, чтобы рассказать, что ее муж не убийца. Она уже не сердилась на Хорвата за то, что он два дня не приходил домой, а когда узнала, что он возвращается на фабрику, в свой цех, так обрадовалась, как будто получила крупный выигрыш по лотерейному билету.

– Наконец-то, – говорила она ему, – и ты взялся за ум. Подумал о семье. – Однако она не могла понять, почему Хорват молчит как рыба, почему он мрачен. – Тебе плохо дома?

– Да нет, Флорика, мне очень хорошо.

– Тогда почему же ты молчишь?

– А что мне делать? Петь?

– Не петь, а разговаривать.

Потом она спросила его, когда он пойдет в уездный комитет, ведь его должны выбрать.

– Я туда больше не пойду!

– Почему?

Хорват на мгновение задумался, как, каким образом объяснить ей все, но не нашел подходящих слов. Сказал только:

– Это не имеет значения, и не будем говорить об этом.

Флорика больше не вспоминала уездный комитет, но Хорват по-прежнему был не в духе. Он стал неразговорчив, прятался от людей. Даже Софика заметила, что он изменился:

– Почему ты не смеешься, папочка?

Хорват смеялся, чтобы доставить ей удовольствие, но Софике не нравилось это искусственное веселье:

– Ты кривишься, папочка, а не смеешься.

Как-то вечером пришел Герасим.

– Ну, ты доволен? Теперь все исправлено. Я слышал, что ты опять будешь работать на фабрике. Это правда?

– Да.

– Вот и хорошо. В нашем полку прибудет. Мы с Трифаном организовали две партийные ячейки. Одну – в прядильном цехе, другую – в слесарной мастерской. Знаешь, кого избрали в уездный комитет?

– Знаю, я читал в газетах.

– По-моему, произошла ошибка. Тебя тоже надо было выбрать туда.

– Нет никакой ошибки, Герасим.

– И Фаркаш говорит, что нет, но кто его разберет. Знаешь, Элдеша избрали в комитет, он работает в «Астре». Там наших маловато.

– Ну, Герасим, а теперь говори, зачем пришел. Чтобы сообщить мне все это или…

– Или… Пришел повидать тебя. Правда. Не хочешь ли выпить со мной стаканчик вина? Я получил жалованье.

– Нет, Герасим. Побереги деньги, Я знаю, они тебе нужны. Когда я снова примусь за работу, мы кутнем. Вдвойне. Идет?

– Идет, толстяк. Тогда я пошел.

Хорват долго смотрел ему вслед. Хотелось побежать за Герасимом и обнять его, не раздумывая почему, просто ему этого хотелось. Может быть, в благодарность за то, что тот навестил его в тяжелую минуту, или за то, что Герасим ходил в редакцию газеты «Крединца» разыскивать Хырцэу, написавшего эту подлую статью. Один, не задумываясь, пошел в волчье логово, а ведь еще за несколько дней до этого в тюрьме жаловался, что ему только двадцать четыре года и он хочет жить. Герасим очень изменился, повзрослел.

Это чувствовалось даже в том, как он говорил ему «толстяк». И в тюрьме он называл его так, но совсем по-другому, по-мальчишески бравируя. Теперь это звучало как-то естественно, как будто это было не прозвище, а имя. «Мы оба изменились. Раньше, если бы кто-нибудь посмел назвать меня так, я вскипел бы. А теперь это совсем не трогает!»

Хорват стоял перед домом, опершись на забор, и не замечал ни прохожих, ни детей, которые играли вокруг него. Он не заметил даже Софики, хотя она несколько раз дернула его за рукав. Очнулся он только тогда, когда у соседей зажгли свет, и он понял вдруг, что уже стемнело. Ему показалось странным, что при лампах темнота становится еще плотней, потом это ощущение прошло. Когда-то он сидел в камере с одним немцем-шляпником из Жимболии. Они с ним подолгу беседовали, от него он многому научился, в том числе понимать, что такое контрасты. Немец был умным и начитанным человеком. Однажды он заговорил с ним о бедности:

– Долгое время, герр Хорват, я не знал, что беден. Жил, как все. И каждый раз, когда я жаловался, что у меня чего-то нет, моя жена напоминала мне о герре Мюллере, нашем соседе, который был еще бедней, чем мы. Наконец я возмутился. Мюллер был лентяй. Он не работал, естественно, что у него ничего не было. А я работал. Я шляпник. Не смейтесь, это не такая уж легкая профессия, как вам кажется. Многие думают, что только тот выполняет тяжелую работу, кто бьет молотом. Это не так. На фабрике я просиживал шесть часов в комнате, полной пару (пар нужен, чтобы натягивать войлок на болванки). Вечером, когда я возвращался домой, я с трудом держал ложку в руках. Так вот, я говорил о Мюллере. Сердился я недолго. Наш проповедник, – я баптист, – сказал мне, что мы очень богаты. Бедняки лишь те, у которых нет рук и ног и которые не могут дотащиться до молельни. Дескать, горе им и всякое такое. Да, герр Хорват, я очень рассердился. И вот в прошлом году, на рождество, я пошел домой к директору фабрики, чтобы пожелать ему счастливых праздников. У него дома я понял, как я беден.

Он не работал, а жил очень хорошо. Поэтому, как только он пришел на фабрику, я схватил его и втащил в комнату, полную пара. Была как раз суббота. По субботам у нас идет окраска и обработка кислотами. Я продержал его у своего рабочего места почти целый час. Если бы вы слышали, как кашлял наш герр директор! Выпучил глаза, ну прямо как лягушка, и упал в обморок. Поэтому я сейчас в тюрьме. Мне сказали, что я коммунист. Но я не коммунист. Я просто бедняк.

Хорват глубоко вздохнул и прогнал эти воспоминания. У него оторвалась от рубашки пуговица и упала на дорогу. Он не стал ее искать. Он лишь всмотрелся в темноту и вдруг почувствовал себя сильным, готовым горы своротить. Но тут он вспомнил, что его сила никому не нужна, что уездный комитет не хочет использовать его энергию, и ощущение полноты жизни рассеялось как дым. И все это из-за какой-то статейки в реакционной газете! Кому понадобилось написать эту статью, кто был в ней заинтересован? Он не мог найти объяснения, и это его сердило. Он ни с кем не ссорился. У него не было ни одного личного врага, во всяком случае ни одного, которого он знал бы. Он решил пойти в редакцию «Крединцы» и поговорить с Хырцэу.

Хорват отправился в город. У входа в здание редакции его встретил элегантно одетый господин, который спросил, приглашен ли он.

– Нет, – ответил Хорват, – я пришел поместить объявление.

Человек пропустил его и сказал, как пройти. Хорвату показался странным такой прием, поэтому он остановился за дверью и прислушался. Некоторое время ничего не было слышно. Потом кто-то появился, и господин, стоящий у входа, спросил, из приглашенных ли он.

– Да, – ответил вновь пришедший.

– Тогда прошу пройти на третий этаж, в комнату Чиоройу.

Хорват едва успел посторониться, чтобы не выдать себя. Вновь прибывший повернул налево и поднялся по лестнице. На какое-то мгновение Хорват решил тоже пойти туда, но передумал. Не имело смысла здесь, так же как тогда в кабачке, впутываться в историю. Тем более что тут у него не было никаких шансов на встречу с Василикэ Балшем.

Он вошел в редакцию. За четырьмя тесно сдвинутыми столами сидело несколько молодых людей, одетых по последней моде. Не обращая на Хорвата никакого внимания, они продолжали горячо обсуждать последнюю статью Юлиу Маниу, появившуюся в газете «Дрептатя». Они не знали, стоит ли ее полностью помещать в их газете или опубликовать лишь выдержки. Хорват, облокотившись на спинку стула, слушал их спор. Несколько раз он хотел вмешаться в разговор, но у него хватило ума не открывать рта. Наконец один из редакторов обернулся к нему:

– А вы что хотите?

– Хочу побеседовать с господином Хырцэу.

– Он занят, – ответил редактор и повернулся спиной. Прошло несколько минут, потом он снова обернулся к Хорвату. – Ты еще не ушел, любезный?

– Нет, – ответил Хорват. – Я хотел бы подождать Хырцэу.

– Ты захватил с собой еду?

Хорват удивленно посмотрел на говорившего. Он не понял вопроса. Остальные редакторы рассмеялись. Хорват потребовал объяснений. Молодой редактор подошел к нему и заговорил отрывисто, отчетливо выговаривая каждый слог:

– Господин Хырцэу очень занят. И возможно, ты дождешься его только к завтрашнему вечеру. Ясно?

– Ясно, – процедил Хорват сквозь зубы, и внезапно в комнате наступила тишина.

Только редактор, смотревший куда-то в сторону, продолжал смеяться резким смехом. Потом и он замолк. Хорват сделал шаг к редактору, который с ним разговаривал, и спросил, где именно он мог бы найти Хырцэу.

– Он на совете, – ответил редактор, на этот раз вежливо. – Но, может быть, вы могли бы мне сказать, зачем он вам нужен? Досадно будет, если вы проделали такой путь зря. Господин Хырцэу очень занят…

– Ну хорошо. Тогда скажите ему, что его искал Хорват, чтобы потребовать кое-какие разъяснения по поводу одной статьи.

Редактор сделал большие глаза и отступил на шаг. Хорват удовлетворенно улыбнулся и по-военному отдал честь.

– Так не забудь, любезный!

Он закрыл за собой дверь, но из здания редакции не ушел. Направился на третий этаж, где собрались «приглашенные». Поднявшись на цыпочках по ступенькам, он услышал голоса. Прислушался, но не мог ничего разобрать. Казалось, звуки проникают сквозь войлок, а люди, которые их произносят, прикрывают рот рукой. Но, по мере того как он ближе подходил к комнате господина Чиоройу, голоса становились более отчетливыми. Теперь од смог различить баритон, покрывавший все остальные голоса. Он подкрался к двери, действительно обитой войлоком.

– Нам удалось, – говорил баритон, – обеспечить себе жалованье и руководящее положение еще на два месяца. Барон прислал нам миллион леев.

В этот момент дверь распахнулась, Хорват не успел отскочить в сторону. Луч света ударил ему прямо в лицо, ослепил его. Он заморгал и вдруг ощутил боль в затылке: кто-то ударил его сзади. Он обернулся и в этот момент почувствовал еще удар, на этот раз спереди. Было совершенно бессмысленно отбиваться от нападавших. Он побежал к лестнице. – Кто-то бросился ему наперерез, подставил ножку. Хорват упал. Люди начали топтать его. Из последних сил Хорват ударил кого-то ногой и услышал, как застонал человек, говоривший баритоном. Он ударил еще раз и с трудом поднялся. В коридоре было темно. Только через открытую дверь сквозь клубы табачного дыма пробивался свет. Держась за перила, Хорват начал спускаться.

На втором этаже он споткнулся, потерял равновесие и скатился вниз по лестнице. Чувствуя боль во всем теле, он с трудом встал и дотащился до выхода. Увидев его, человек, стоявший там, испугался и убежал. К удивлению Хорвата, его никто больше не преследовал. Он услышал только, как хлопнула дверь редакции, и оглянулся. «Они, наверное, тоже испугались», – подумал он и почувствовал, что силы оставляют его. Прислонился к фонарю, потом медленно сполз на землю. Сел и потрогал голову. Около левого уха Хорват нащупал шишку, потом ощутил вкус крови во рту. Улица и огни заплясали у него перед глазами, и он потерял сознание.

Очнулся он нескоро: кто-то тряс его за плечо. Это был полицейский, который потребовал у него документы. Хорват порылся в карманах, вытащил бумаги и протянул полицейскому. Тот долго изучал их, убедился, что они в порядке, и вернул Хорвату.

– Пропьешь ты их… Пропьешь… – Потом он подозвал пролетку, как раз проезжавшую мимо, и сказал извозчику: – Можешь взять с него вдвое дороже, он толстый, ему есть чем заплатить.

4

В повестку дня первого заседания уездного комитета партии представитель Центрального Комитета включил отдельным вопросом и дело Хорвата. Больше всех радовался этому сам Хорват. Он пришел на заседание одетый по-праздничному. Хорват был уверен, что на заседании, куда его пригласили, правильно осветят его деятельность и реабилитируют его. Он был доволен, что благополучно выпутался из истории в кабачке, где его выручил Василикэ Балш, и из драки в редакции газеты «Крединца». Ему было досадно только, что он так мало верил в партию. Стыдно, что он мог недооценивать Суру и остальных членов уездного комитета, что он уже не так доверял им, как прежде. Хорват решил поделиться с ними этими своими переживаниями, чтобы восстановить прежние хорошие отношения, такие, какими они были до появления статьи Хырцэу. Дома, стоя перед зеркалом и пытаясь скрыть следы ушибов, полученных в редакции «Крединца», он провел небольшую генеральную репетицию. Потом рассердился на себя. Зачем этот театр?

Он вошел в зал заседаний улыбаясь и сел в первое попавшееся кресло. Осмотрев зал, Хорват увидел над одним из лозунгов портрет Маркса. Ему показалось, что мудрый наставник улыбается ему из-под усов.

Через несколько минут заседание началось. К удивлению Хорвата, «дело Хорвата» оказалось совсем не таким, каким он представлял его себе. С первой же фразы инструктора он нахмурился. Тот говорил медленно, словно разжевывая каждое слово, так же как и редактор из «Крединцы».

– Да, товарищ Хорват. Ты не имел права подвергать опасности свою жизнь и жизнь своих товарищей.

«Они узнали о скандале в редакции», – подумал Хорват и сел глубже в кресло. Он посмотрел на сидевших вокруг него людей, потом на портрет Маркса: тот тоже, казалось, нахмурился.

– В условиях подполья я предложил бы исключить тебя за это из партии.

«Что надо этим людям от меня? По существу, я не сделал ничего плохого. Я хотел узнать, кто заставил опубликовать статью, которая меня обесчестила». Он поймал на себе взгляды присутствующих. Все смотрели на него молча, не мигая. Хорват встал:

– О какой опасности идет речь, товарищ инструктор?

– Я посоветовал бы тебе не перебивать меня. У нас нет лишнего времени, чтобы зря тратить его. Слушай. Независимо от твоих добрых намерений, в которых никто не сомневается, независимо от тяжелой обстановки, ты виноват. Ты остался в городе с партийной группой. Ты хорошо знаешь, как нам дорог каждый коммунист. И не только коммунист, но любой честный человек, патриот. Ты остался в городе и попытался организовать сопротивление на свой страх и риск. Героизм, товарищ Хорват, когда он глуп, не героизм.

Только сейчас Хорват понял, о чем именно идет речь. Даже тут он чувствовал себя обманутым. Он был уверен, что, узнав об организации сопротивления в Араде, товарищи из Центрального Комитета поблагодарят его. А теперь ему вдруг доказывали, что дело обстоит совсем не так. Или, во всяком случае, не совсем так. Он весь обратился в слух.

– Я поднял этот вопрос не только для того, чтобы разъяснить все товарищу Хорвату, – продолжал инструктор, – но и для того, чтобы и другие могли извлечь из этого урок. И особенно товарищи из уездного комитета, которые будут отвечать перед партией за весь уезд. Мы должны уяснить себе, что нельзя растрачивать силы как попало, неразумно. Я не требую наказания товарища Хорвата. Нет. Я хотел бы только, чтобы товарищ Хорват подумал над этим и сделал выводы для своей будущей работы.

«На ткацких станках», – хотел было ответить ему Хорват, но вовремя сдержался.

Инструктор продолжал:

– Я особенно настаиваю на этом потому, что мы решили поручить товарищу Хорвату важное дело на текстильной фабрике. Он будет представлять партию в фабричном комитете. Вот, пожалуй, и все, что я хотел сказать в связи с делом Хорвата.

Хорват улыбнулся, стали видны его широкие, как лопаты, зубы. Суру подмигнул ему. Хорват встал, пожал руку всем членам бюро: Суру, Бэрбуцу, Никулину и Партосу. Он всех их хорошо знал. Давно уже он так не радовался, как сейчас.

5

Фаркаш ждал Хорвата у ворот фабрики. Он устал и был голоден, поэтому уже несколько раз посылал за Хорватом. Когда же, наконец, тот появился в воротах, он забыл, что только что сердился на него, и протянул ему руку:

– Сколько часов ты работаешь, а?.. Получаешь сверхурочные?

– Я никогда не подсчитывал часы, но думаю, что набралось их немало. А если бы я получал за все часы, которые проработал сверх своих восьми, я жил бы, как император… Ты зачем хотел меня видеть?

– Никакого официального дела, и все же… Но я умираю от голода и хочу побыстрее закончить разговор. Знаешь, я думал: неплохо было бы нам время от времени встречаться после работы. Обмениваться мнениями о делах. Не знаю, почему, но, кажется, мне будет нелегко во многом разобраться. Я так не волновался даже в годы самого глубокого подполья, когда от меня, например, требовали организовать партийную ячейку на незнакомой фабрике. Тогда было легче! Тебе не кажется странным, что ты не отдаешь распоряжения на ходу, а проводишь заседания среди бела дня?

– Мне некогда было даже подумать об этом, – задумчиво произнес Хорват. – Да, верно. Ведь теперь мы можем покупать «Скынтейю» в киосках… – Он засмеялся. – Мы-то ладно, а вот как себя чувствует буржуазия? – Он захохотал так громко, что прохожие стали удивленно оборачиваться. Хорват это заметил и помрачнел. – Вот так номер, я в роли шута… А ну, Ми-хай, зайдем выпьем по стаканчику вина ради такого открытия.

Фаркаш отказывался, но Хорват так настаивал, что пришлось уступить. Они вошли в первый попавшийся кабачок.

Там царил полумрак, пахло прокисшим вином. За столиками сидя на табуретах, бродячие торговцы, дезертиры и женщины в слишком открытых платьях спорили о том, падет или нет Дебрецен.

На мгновение Хорвату показалось, что он опять в том самом кабачке, где был с Василикэ Балшем. Потом он понял, что это не так. Не успел он еще как следует осмотреться, как его внимание привлек голос какого-то человека с лицом мясника.

– Немцы, – объяснял тот людям, сидевшим за его столиком, – собрали все силы у Тиссы… Если они удержатся там… – остальное он досказал шепотом, чтобы слышали только те, кто был рядом с ним.

Хорват хотел было подойти поближе, но Фаркаш потянул его за рукав.

– Сиди ты, черт! Тебя это возмущает? В чем дело?.. Ты хочешь переубедить его за несколько дней.

тогда как он уже пять лет твердит одно и то же?.. Ты сказал, что мы здесь долго не засидимся.

– Хозяин, два стакана вина!

Над стойкой, среди написанных от руки объявлений: «В долг не отпускаем», «Пей, пей, да не забывайся» и «Клиентов в пьяном виде не обслуживаем», – был прикреплен печатный плакат Отечественного фронта: «Все для фронта, все для…» Как раз на последнем слове висела кепка хозяина кабачка, сухощавого одноглазого человека. Хорват взял стул, забрался на него, снял кепку с гвоздя и швырнул ее в противоположный угол комнаты, на столик, за которым два барышника мешали игральные кости в стаканах. Один из них, опоясанный широким кожаным поясом, начал чертыхаться. Хорват не обратил на него никакого внимания. Он повернулся к хозяину: