Текст книги "Статуи никогда не смеются"

Автор книги: Франчиск Мунтяну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Хорват долго смотрел на него, как будто увидел впервые, потом сказал медленно, растягивая слова:

– Вот что, тебе все равно ведь не нравится мамалыга. Иди лучше обедать домой. Эти теории Молнара я уже слышал, меня от них тошнит.

– Зачем ты цепляешься к словам? – рассердился Симон. – Всегда ты как-то умеешь все перевернуть. Знаю, знаю, сейчас трудности, и в конце концов мамалыга не так уж плоха. Помню, на фронте, под Сталинградом…

Он не кончил. Церемонно ответил на поклон какого-то рабочего.

– Что было там? – спросил Хорват.

Симон улыбнулся, обнажив зубы.

– Что там было? Русские разбили немцев.

Возле столовой разговаривали Герасим и Трифан.

Увидев Хорвата, они подошли.

– Свобода! – поднял кулак Симон.

– Добрый день, – ответил Герасим.

– Приходите вечером ко мне, я расскажу вам, что было в уездном комитете, – начал Хорват.

– Зачем ты это? – прошептал Герасим и показал глазами на Симона.

– Ничего. Разве вас не интересует сборка станков? – Потом он хлопнул Герасима по плечу – Это не секрет. Товарищ Симон уже знал об этом.

По пути в уездный комитет Хорват все думал о споре с Симоном. Он никак не мог успокоиться. Особенно его раздражало, что среди коммунистов находились такие, которые лили воду на мельницу этого демагога. Вообще у многих коммунистов еще низкий политический уровень. Говорят о кукурузных лепешках, о ценах на одежду, о том, что нет набоек, о плохих заработках, о полотне и об инфляции. Некоторые тайком читают «Вочя Ардялулуй» и распространяют слухи о войне, которая, по их мнению, непременно будет между американцами и русскими. А лучшие рабочие из прядильни, из ткацкого цеха, из котельной волнуются и начинают сближаться с людьми Молнара. На всякий роток не накинешь платок. Вдруг он вспомнил понравившееся ему выражение: «Коммунизм – весна жизни», – и ему захотелось смеяться. Как бы не начать говорить языком Хырцэу из «Патриотул».

На мгновение он пожалел, что не взял профсоюзную машину, потом ускорил шаг: «Мне не повредит немного пройтись, может, уменьшусь в объеме».

6

Бэрбуц медленно опустился в старое кожаное кресло. С удовольствием вытянулся и вздохнул. Хотя он и устал, его лицо сияло. Он и сам не знал, что именно было тому причиной: четырехчасовое собрание, с которого он только что пришел, или заботливое отношение к нему секретарши Сильвии.

– Отвечать, что вас нет? – спросила она, увидев, как он входит в кабинет.

– Да, товарищ Сильвия. Говори всем, что я ушел на участок. Я очень устал. Только, если уж что-нибудь очень важное…

– Всем кажется, что у них важные дела. Вам тоже надо отдохнуть, – и она закрыла обитую кожей дверь.

«Секретарь уездного комитета тоже имеет право хоть немножко отдохнуть». Он протянул руку за газетами – привычка, которой он, даже будучи один, придавал некоторое значение, – потом вынул из ящика хлеб с маслом, завернутый в пергаментную бумагу. Вспомнил о собрании, взял блокнот и записал: «Агитаторы плохо подготовились, и вообще все хлопали не там, где надо было. Проявление непринципиальности». В начале заседания скандировали его имя:

– Бэр-буц! Бэр-буц!

Хорошо бы, если бы это дошло до Центрального Комитета, чтобы товарищи из Бухареста знали, как его любят массы. Он записал, что следует поговорить с Партошем из отдела агитации, можно будет отметить это в каком-нибудь докладе. Он встал и нажал белую кнопку звонка.

На пороге появилась секретарша. Бэрбуц прочел в ее удивленном взгляде легкий упрек: «Почему вы не отдыхаете?»

– Соедини меня с редакцией «Патриотул»* С главным редактором товарищем Хырцэу.

– Сейчас, – и дверь закрылась.

Бэрбуц подошел к окну. Во дворе прибывшие из уезда товарищи отмечали свои командировочные удостоверения. Он задернул занавеску и вернулся к столу как раз, когда зазвонил телефон. Он дал ему прозвонить несколько раз, потом ленивым жестом поднял трубку:

– Алло… да… С товарищем Хырцэу… Это ты? Да-да, о завтрашней статье. Кто будет ее писать? Ага, ты сам, брат? Хорошо… Очень хорошо… Так… На первой странице, конечно! Что? С фотографией? Я думаю, не стоит, но я не имею права вмешиваться во внутренние дела редакции. Ты там ответственный, а не я. Хорошо, хорошо… До свидания… Когда оно будет? Не знаю, я ужасно занят… Задания за заданиями… Будь здоров, брат.

Он положил трубку, бросился в кресло и отломил кусочек хлеба с маслом. Только хотел положить его в рот, как вошла Сильвия. Она казалась взволнованной: лицо бледное, глаза блестят.

– Товарищ Хорват с ТФВ…

Бэрбуц недовольно приподнялся, но не успел ничего ответить, так как Хорват уже стоял в дверях.

– Хорошо, что я застал тебя, слава богу. – Он повернулся к Сильвии. – Смотри, чтобы сюда больше никто не вошел.

Бэрбуц протянул ему руку и тоскливо сказал:

– Как турки.

Хорват принял это за похвалу. Он глухо рассмеялся и опустился в кресло, которое заскрипело под ним.

– Что слышно, товарищ Бэрбуц?

– Ничего нового, товарищ Хорват. Ничего нового, – добавил он, немного помолчав.

Хорват вытянул ноги – ковер сбился. Вздохнув, он нагнулся, чтобы расправить его.

– Оставь, товарищ Хорват.

Хорват все-таки поправил ковер, потом повернулся к Бэрбуцу и посмотрел ему прямо в глаза. У Бэрбуца были черные миндалевидные глаза и круглое почти женское. лицо. Только по обеим сторонам подбородка там, где борода росла погуще, лицо казалось вымазанным сажей.

– Почему вы не пригласили меня в четверг на заседание?

Бэрбуц ждал этого вопроса, но не так скоро. Он ответил не сразу.

– Не обсуждалось ничего важного. Мы не хотели беспокоить тебя.

– С каких это пор у вас новая тактика? Уездный комитет обсуждает не имеющие значения вопросы и не беспокоит людей…

Бэрбуц встал. Голос его стал жестким:

– Товарищ Хорват, как вы говорите о партии?

– Я о тебе говорил, а не о партии. Но оставим – это сказка про белого бычка. – Он озабоченно посмотрел на Бэрбуца. – Знаете вы здесь, что говорят рабочие на фабрике?

– Что?

– Что мы никуда не годимся, ни на что не способны. Ни мы – на фабрике, ни вы – в уездном комитете.

– Брось шутить.

– Я не шучу. Уже давно мы бьемся над тем, чтобы заставить барона собрать станки, – и все никакого результата. Барон превратил это в вопрос престижа. Пытается помешать нам, не понимает, что это невозможно. Было бы лучше, если бы он усвоил, что…

– Я не знал, что ты такой хороший агитатор, – засмеялся Бэрбуц. Видя, что Хорват нахмурился, он добавил: – Ну, продолжай.

– Нет. Я кончил.

– Это ребячество!

Хорват заворочался в кресле:

– Ты прав, не стоит сердиться на глупость! – Бэрбуц поморщился, но ничего не сказал. – Я слышал, что барон хочет увеличить норму выдачи полотна.

– Неплохо, – начал Бэрбуц. – Экономическое положение… Экономический фактор…

– Об этом вы и говорили на бюро? – снова нахмурился Хорват.

– Нет, но я не вижу причин, почему бы нам не пойти на это. Ты же знаешь, что наибольшие затруднения мы испытываем у вас на ТФВ. Другие рабочие, с вагоноремонтного завода и с железной дороги…

– Ну вот, наконец-то мы добрались до них. Неделю назад они избили Герасима.

– В «Золотой змее»?

– Не важно где, важно, за что они его избили.

– Наверное, он был пьян.

– Герасим не пьет. Они избили его из-за полотна. А теперь барон хочет удвоить норму выдачи полотна. Думаешь, он не в силах больше переносить нищету рабочего класса? Он понял, в каких трудных условиях живут бедные рабочие, и у него вдруг смягчилось сердце?..

– Ты всегда этим грешил, – недовольно сказал Бэрбуц. – Вечно лез в драку, когда надо и когда не надо.

– Тогда расскажи мне, как все обстоит на самом деле.

– Ты это так же хорошо знаешь, как и я, но упорствуешь, – Бэрбуц пытался сохранить спокойствие. – Дела у рабочих идут плохо. Враги говорят: нищета оттого, что коммунисты не умеют руководить. И, к несчастью, эти разговоры находят отклик в массах.

– А теперь будут говорить так: поскольку коммунисты не в состоянии руководить, его светлость господин барон из христианской жалости спасает рабочий класс от голода?!

– Товарищ Хорват, ради бога! – воскликнул Бэрбуц. Потом изменил тон – Я высказал тебе свое мнение. Прошу тебя, оставь меня в покое и больше не отрывай от работы по всяким пустякам.

– Я пришел по очень важному делу.

– У тебя всегда важные дела.

– Не у меня, а у прядильщиков. Черт его знает почему, но все вопросы, которые они поднимают, важны для фабрики.

– Ну, а сейчас что?

– Ты знаешь, к нам прибыл транспорт с хлопком.

– Это я устроил.

– Не ты, но это не важно. Нужно нажать на сборку станков. Если в уездном комитете решат этот вопрос положительно, нам будет легче бороться. Понимаешь…

– Понимаю. Я запишу, и на первом же заседании бюро мы обсудим. Хорошо?

– Хорошо, товарищ Бэрбуц.

Глава XII

1

Бэрбуцу было жарко, он снял берет и сунул его в карман. Только что прошел дождь, и в дрожащем свете фонарей асфальт блестел расплавленной смолой. Слепящие лучи автомобильных фар выметали проспект. Ухо-бора скопились пролетки, толпился народ – пришли послушать вечерню. Бэрбуц презрительно усмехнулся и прошел мимо, громко стуча каблуками по тротуару. Вообще-то ему не нравилось ходить пешком. Ему казалось, что он теряется в серой толпе неизвестных людей, что безликая масса поглощает его, подавляет его индивидуальность. Но сейчас он об этом не думал: у него страшно болела голова. Он возвращался с заседания бюро, на котором обсуждался вопрос о станках, поднятый Хорватом, где все дымили без зазрения совести. Ему захотелось зайти в кино. В «Савое» шла «Радуга», говорили, что фильм стоит посмотреть. Во время одного из сеансов два шофера – царанисты – повредили звуковую аппаратуру. Однако сейчас было некогда. Он посмотрел на часы и увидел, что уже опаздывает. Ему хотелось застать Албу дома. Он быстро перешел улицу, посторонился, пропуская непрестанно гудевшую машину.

Албу жил на улице Когэлничану. Квартира, очень современная, находилась на третьем этаже построенного перед самой войной дома. Бэрбуцу нравились утопающие в мягком свете лестницы с никелированными и эбонитовыми перилами. Он дал три коротких звонка – так звонили к Албу его близкие знакомые – и стал терпеливо ждать, пока ему откроют.

– А, это ты? – встретил его Албу, дружески улыбаясь. – Я уже час как пришел. А ты всегда опаздываешь.

Бэрбуц принял это за упрек и отвел взгляд.

Албу был в теплом коричневом халате с шелковыми отворотами цвета переспелой вишни, свежевыбрит и причесан, от него пахло лавандой. Бэрбуцу он показался похожим на альфонса, встречающего свою любовницу.

– Что ты делал? – спросил Бэрбуц.

– Работал.

Они вошли в почти круглую комнату с большими окнами, скрытыми плюшевыми занавесями. Горела только маленькая лампочка на письменном столе, заваленном папками. Албу зажег люстру, пригласил Бэрбуца сесть, а сам подошел к письменному столу, наспех написал несколько строк, потом провел языком по конверту и запечатал его.

– Ну, на сегодня я кончил.

На туалетном столике рядом с голубоватой хрустальной вазой, в которой стояли увядшие цветы, Бэрбуц увидел любительскую фотографию: Албу в парке, рядом с ним худенькая высокая девушка, волосы у нее рассыпались по плечам. Фотограф заснял их, когда они шли, и коротенькое платье девушки задралось выше колен. Ей, казалось, было не больше пятнадцати.

– Кто это?

Албу ухмыльнулся.

Бэрбуца удивил его смущенный вид.

– Одна девочка. Мне раздобыл ее Бузату.

Албу взял фотографию и запер в ящик письменного стола. Потом сел напротив Бэрбуца.

– У меня есть французские сигары… те, которыми снабжали Иностранный легион. Ужасно крепкие. Я задержал тут одного на границе. У него был целый чемодан.

Бэрбуц зевнул. Под глазами у него темнели круги, лицо осунулось, щеки обвисли.

– Что с тобой? Ты неважно себя чувствуешь?.

– Эх, черт возьми, устал я. Болит голова, сердце, желудок, руки, ноги…

– Против такой сложной болезни я знаю только одно сильнодействующее средство. – Быстрым движением Албу вытащил бутылку и налил в бокалы густую маслянистую жидкость. – На, выпей.

Бэрбуц отпил и опустил глаза: он жалел, что пришел. Вообще ему не нравилось иметь дело с Албу. К тому же он не знал, как завязать разговор, с чего начать, а тот и не думал ему помочь.

– Что нового? – машинально спросил Бэрбуц.

– Ничего, – ответил Албу и, встав с кресла, повернулся к Бэрбуцу – Ах, да. Царанисты хотят завтра провести собрание. Все никак не успокоятся! Черт его знает, разве мало мы всыпали бандитам в «Савойе»?

Бэрбуц деланно засмеялся. Он выбрал, себе мягкую сигару из французских, раскурил ее, потом сказал, стараясь придать искренность своим словам:

– Не знаю, что со мной происходит. Устал я. Мне бы надо месяц или два отдохнуть, ни о чем не думать, отоспаться, забыть обо всем.

– Что было на сегодняшнем заседании?

– Обсуждали вопрос, поднятый Хорватом: о сборке станков. Уездный комитет одобрил предложение. Принял решение собирать станки. – Он причмокнул губами, как ребенок. – Не знаю, что надо этому человеку?! Вкладывает столько страсти во всякую ерунду. Точно школьник, играющий в политику. – Бэрбуц снисходительно улыбнулся. – А у самого даже намека нет на политическое образование. Однажды – не помню уже, о чем зашла речь, – он сказал мне: «Диалектика – это то, что всегда идет вперед». – Бэрбуц помолчал, потом добавил серьезно: —И с такими вот людьми приходится работать. Невежественные люди, которым досталась власть. И хуже всего то, что он был в подполье.

– Не он один был в подполье, – сказал Албу и выпустил через нос две струйки дыма.

Бэрбуц вздрогнул. «Намек?» – юн покосился на Албу. Даже сквозь облачко дыма можно было разглядеть на его лице ироническую улыбку. Бэрбуц разогнал дым рукой. Албу продолжал:

– Впрочем, есть вещи, которые забываются. Разумеется, в соответствующих условиях. – И он отрывисто засмеялся.

– С тех пор как ты работаешь в полиции, ты уже не человек, – пробормотал Бэрбуц.

– А что же я такое, по-твоему, черт возьми? – спросил Албу. – Как раз наоборот. Здесь я нашел свое призвание. Работаю как вол. Не так, как ты. Ты потому и устал, потому и болен, что ничего не делаешь. Сидишь целый день и дрожишь от страха.

– Ты знаешь, что не о том речь, – сказал Бэрбуц, нисколько не рассердившись. – Откуда возьмется желание работать? Люди не хотят видеть действительного положения вещей. Дела обстоят плохо, а мы обманываем себя. Бога ради, не будем пьянеть от холодной воды, от нашей собственной лжи. – Он устало развел руками: – Меня тошнит.

– Если человек начинает обо всем раздумывать – это плохо, – сказал вдруг Албу. – Видишь ли, у меня совсем другое дело: папки, люди, зуботычины. Думать некогда. Так время и проходит. А это главное.

– Я тоже пытался не думать, – сказал– Бэрбуц. – Но не выходит. – Он как-то странно посмотрел на Албу. – Да, у тебя другое дело.

– И за это ты презираешь меня? – резко спросил Албу.

– Нет-нет, – поспешно ответил Бэрбуц. – Я никого не презираю. Я всех понимаю. Не так, как ты. Да что ты в конце концов прицепился ко мне?

– Знаешь что? – переменил тему разговора Албу. – Я вижу, ты сегодня не в духе. Давай пойдем в «Колорадо». У них есть виски. Там дым, много народу, обнаженные женщины. Мне хочется напиться. Вообще-то у меня тоже плохое настроение.

Не дожидаясь ответа, он вышел в соседнюю комнату, переодеться.

Бэрбуц выпил свой бокал. Он был голоден, и коньяк ударил ему в голову. Он почувствовал какое-то странное беспокойство, словно он тайком прошел в чужой дом и боится, как бы его кто-нибудь не застал здесь. Он поднялся, и его взгляд упал на множество папок, наваленных на письменном столе Албу. Он сделал шаг по направлению к столу, потом другой. Начал листать бумаги дрожащими пальцами. Буквы плясали у него перед глазами.

«Заявление… Глубоко и многоуважаемый господин Главный Комиссар… нижеподписавшийся… он сказал мне, но ни в чем не виноват… Умоляю вас… У меня трое детей… на углу улицы Трымбицы… Нож был у… Думитру Флорой…»

Он быстро развязал еще одну папку, перелистал документы и вдруг почувствовал, что на него смотрят.

– Эй, черт подери, – рассмеялся Албу. – Я не такой уж дурень… Там этого нет.

На Албу был синий костюм в узкую светло-серую полоску и ярко-красный галстук. Он смеялся уверенно, обнажая десны.

– Нет-нет… Я не это искал… Я просто так посмотрел… – Бэрбуц чувствовал, как вся кровь бросилась ему в голову. – Ты думаешь, я пользуюсь твоими методами? В конце концов, если речь уж зашла об этом, так у меня есть очень хороший, козырь… Мое теперешнее положение…

– Это я слышу каждый день, – насмешливо сказал Албу. – Знаешь, что в тебе плохо? – неожиданно он ткнул его пальцем, пожелтевшим от табака. – Ты трус… И тогда был трусом, и сейчас трус… Ну ладно, надевай пальто…

– Уже поздно, – сказал Бэрбуц.

– Не беспокойся. Для меня когда угодно столик найдется. Я стосковался по красивым женщинам в тонких шелковых чулках. – Он подмигнул. – Может быть, сегодня нам что-нибудь перепадет.

– Ты только о глупостях и думаешь, – нахмурился Бэрбуц.

– Прошу без комментариев, – равнодушно сказал Албу. – Пошли.

Они вышли. На лестнице им встретился какой-то старый господин, который, увидев Албу, снял шляпу и раскланялся.

– Честь имею приветствовать вас, господин Албу.

Албу что-то буркнул в ответ, потом, когда старичок прошел, повернулся к Бэрбуцу:

– Знаешь, кто этот тип? Профессор университета. Что-то вроде доктора. Говорят, страшно начитанный, Знаменитость. А меня боится, как черта… Впрочем, меня все боятся. Уж я об этом умею позаботиться. Умею заставить уважать себя.

Бэрбуц вздрогнул: «Никогда не узнаешь, намекает Албу на что-нибудь или нет».

В городе начиналась ночная жизнь, блестящая, шумная и призрачная. Бэрбуца все волновало, словно в молодые годы, когда он посещал школу танцев и целыми часами молча просиживал в углу, не решаясь пригласить кого-нибудь на танец. Он вспомнил о жене, потом о Сильвии, которой задолжал больше, чем за три месяца.

– Пойдем пешком? – спросил Албу.

– Как хочешь.

Часы на башне примарии показывали четверть двенадцатого. Из кабачка вышли, покачиваясь, подвыпившие молодые люди. Они громко разговаривали и сквернословили. Один из |них отошел немного в сторону и, заложив руки за спину, прислонился к стене.

– Смотри внимательно, – шепнул А лбу. – Это из реакционеров.

На стене, когда парень отошел, белела бумажка, Бэрбуц подошел и прочел:

«Да здравствует Маниу! Долой коммунистов!»

Албу пробежал несколько шагов и схватил парня за шиворот. Это оказался юноша с вьющимися волосами и большими темными глазами, элегантно одетый. Желтый галстук перекрутился и свисал из-под длинного пиджака.

– Что ты здесь делаешь, хулиган? – набросился на него Албу.

– Ничего, – парень дернулся, чтобы встать поудобнее, хотел вырваться.

Албу влепил ему здоровую пощечину. Парень поднес руку к покрасневшей щеке. От удивления он не знал, что сказать. Албу повернулся к нему спиной.

– Пошли, – сказал он.

– Почему ты его не арестуешь? – удивленно спросил Бэрбуц.

– Не видишь разве? Он же совсем ребенок. У его отца типография на улице Эминеску. Нет смысла портить с ним отношения.

Они свернули в плохо освещенную узкую улочку; серые здания уходили ввысь.

– Подходящее место, чтобы пробить кому-нибудь голову.

– Да, очень удобное. Ну, вот мы и у цели.

Они вошли в большой мощеный грязный двор. Из слабо освещенного подвала приземистого дома доносились смех и томная музыка, барабан отбивал ритм. Бэрбуц, казалось, не решался войти, и Албу взял его под руку.

– А ну, пошли.

Они спустились-по ступенькам в коридор, где пахло едой, духами, табачным дымом.

– После сегодняшнего тяжелого дня мне только этого не хватало, – сказал Бэрбуц, но Албу не расслышал.

Они вошли в очень низкий зал. Столы стояли, тесно прижавшись к сырым стенам, разрисованным пальмовыми рощами, неграми в белых фраках, которые дули в неведомые инструменты, голыми женщинами – ноги у них были длинные-предлинные – и целым дождем музыкальных знаков. У Бэрбуца не хватало смелости оглядеться: он боялся, как бы его не увидел кто-нибудь из знакомых или из уездного комитета.

– Привет, – кивнул Албу в сторону столика, за которым между двумя женщинами сидел сухощавый мужчина с редкими черными волосами, прилепленными к макушке и разделенными посредине широким розовым пробором.

Бэрбуцу показалось, что он знает его. Он вызывающе огляделся вокруг, как человек, который оказался здесь впервые и теперь осматривает все презрительно и с любопытством.

– Это Иванович, директор сахарного завода, – шепнул Албу. – Очень порядочный человек.

Хозяин, высокий, еще совсем молодой, в серебристом галстуке и с белой гвоздикой в петлице, поспешил к ним-

По тому, как он легко и изящно двигался, в нем можно было угадать профессионального танцора.

– Приветствую вас, приветствую вас, господин начальник… Столик? Где желаете?

– Рядом с оркестром, – сказал Албу.

– Очень хорошо. Сейчас. – Он знаком подозвал официанта, потом нагнулся к Албу – У нас сегодня изумительная программа. Поет Кео Морехон… Нечто сенсационное. Вы еще кого-нибудь ждете?

– Нет, – быстро ответил Бэрбуц. – Никого не ждем.

В этот момент вернулся официант, неся над головой столик. Бэрбуц даже не заметил, как появились приборы. Он пододвинул к себе тарелку и удивился, почувствовав, что она теплая. Невысокий молодой официант принес серебристое ведерко, из которого торчали горлышки бутылок и сифонов.

– С чего ты хочешь начать? – спросил Албу. – Что-нибудь… иностранное? Виски?

– Не-е-ет, – ответил Бэрбуц. Насмешливая улыбка Албу раздражала его.

Разрезав мясо на мелкие кусочки, он стал разглядывать зал. С потолка свисали свернувшиеся в трубочки разноцветные ленты серпантина. Они извивались, как змеи, покачиваясь от ветерка: где-то под потолком был вентилятор.

Бэрбуц еще никогда не бывал в подобном заведении. Он ощутил легкую зависть, видя, что Албу чувствует себя здесь как дома и улыбается удовлетворенно и хитро. С некоторых пор Бэрбуцу все чаще казалось, что начальник полиции насмехается над ним.

– А ну, давай выпьем, – предложил Албу. – Хочу пить, гулять.

Они осушили бокалы. Официант поспешно наполнил их снова. Горьковатое вино со странным привкусом орехового листа разливалось по телу Бэрбуца. Он громко засмеялся, чтобы казаться веселым.

– Тебе нравится? – спросил его Албу. – Позволяй себе это почаще и избавишься от целого ряда глупых мыслей. Ну, за твое здоровье, желаю удачи!

Бэрбуц поднял свой бокал.

– Вот таким ты мне нравишься, дорогой, – рассмеялся прямо ему в лицо Албу. – Видишь, мое ремесло кое-чему учит. Ну, за твое здоровье!

Рядом с ними за квадратным столиком с неровными ножками, под которые официант подложил несколько сложенных вчетверо банкнот по двадцать леев, какая-то женщина с крашеными волосами тихо плакала, в то время как мужчина подле нее сидел спокойно, со скучающим видом. Она следила за ним сквозь пальцы, которыми прикрывала свое накрашенное лицо.

– Ты свинья… Свинья… Я сердита на тебя.

– Молчи, не разыгрывай спектакля.

– Буржуазия, гниль, – заскрежетал зубами Бэрбуц.

Албу не обратил на это никакого внимания: он был занят жарким.

Обрывки фраз кружились над столиками и долетали к ним неясной разноголосицей.

– Он чуть было не схватил нас. Счастье, что у Попа оказался пистолет.

– Соль там в цене?

– Еще как… И сигареты. За сотню «Карпат»…

– Ты свинья, и я тебя не люблю…

Вдруг свет погас, фиолетовый луч закачался на паркете, шаря по оставленному для танцев кругу. Хозяин раскланивался налево и направо, словно акробат.

– Дамы и господа… Добрый вечер, добрый вечер… Сейчас вы увидите сенсацию сегодняшнего вечера. Знаменитый боксер из Чили Кео Морехон исполнит модную песенку. У рояля…

Раздались жидкие аплодисменты. На площадке появился плотный негр с грустной физиономией, одетый, как и негры, нарисованные на стенах, в белый костюм, что еще больше подчеркивало черный цвет его кожи. Он сделал знак молоденькому коренастому саксофонисту Том-Тому, руководителю знаменитого оркестра, потом улыбнулся, обнажив розовые десны, и запел гортанным голосом, отбивая такт двумя деревяшками:

– Amor, amor, amor…^[17]

Бэрбуц закрыл глаза. На него нахлынуло множество мыслей, которых он стыдился. Албу подмигнул ему:

– Хорошо поет черный.

Разговоры продолжались, сначала шепотом, потом все громче.

– Ты достанешь мне аспирину?

– Сколько?

– Тысяч десять.

– Много.

– У него уже не хватает мужества прыгать с вышки… Вы слышали? Джиджи никогда больше не будет прыгать.

– Ты свинья… поросенок, я не выношу тебя.

– Замолчи, я сказал!

– У меня есть и лезвия. Шведские. Целый чемодан.

– В дверях появилась группа молодых людей. Они начали громко командовать:

– Столик. Эй, хозяин… Эй, Йошка…

Негр пел, закрыв глаза:

– Amor, amor, amor…

Из-за столика на другом конце зала поднялся высокий мужчина с длинными седыми волосами, спадавшими ему на лоб. Он размахивал бокалом и покачивался. Лицо у него покраснело. Вдруг он заорал изо всех сил:

– По-румынски, пусть поет по-румынски!.. – Его соседи старались заставить его сесть. – По-румынски! – орал он. – Пусть поет по-румынски!..

Слезы текли у него по щекам.

Кео Морехон открыл свои большие глаза и удивленно осмотрелся. Том-Том закончил песню какой-то импровизацией, потом, опасаясь скандала, быстро начал другую: «Екатерина, если бы ты умерла».

– Нет, – завопил старик. – Не ту… Пусть поет за мной: «У нас зеленые еловые леса…», слышите, вы!.. Еловые!.. Зеленые еловые леса!.. И шелковые поля, вот!..

– Сядь! – рявкнул один из сидевших за соседним столиком, худой человек в очках, с потным лицом.

– Не сяду… «У нас зеленые леса…».

– Ну, как хочешь, пеняй на себя… Позовите хозяина. Йошка!.. Где ты, Йошка?..

– Что надо этой свинье?

– Доллары?

– Нет. Кукареку…

– Ладно. Я увижу тебя завтра.

– Позовите хозяина!..

– Amor, amor, amor, – снова запел негр.

– Слышишь! Пусть он поет: «Пробудись, румын». – И, угрожающе размахивая кулаком, старик стал искать сифон.

– Правильно! Да здравствует Трансильвания! – Крикнул кто-то.

Бэрбуц узнал голос Моги.

– Черт возьми, и этот здесь.

– У меня тысяча лампочек.

– Соль?

– Amor, amor, amor…

– Слушай, пойдем отсюда, – шепнул Бэрбуц на ухо Албу. – Нам здесь делать нечего.

– Черт тебя подери, – недовольно сказал Албу. – Ты труслив, как баба.

– Пойдем сейчас же, – завопил Бэрбуц. – Стыдно оставаться здесь! Слышишь?!

Он встал и твердым шагом направился к выходу. Албу тихо выругался и пошел вслед за ним, провожаемый глубокими поклонами хозяина.

– Amor, amor, amor…

Где-то хлопнул сифон.

– Вот какие места ты посещаешь? – нахмурился Бэрбуц. – Удивляюсь, как это ты не сгоришь от стыда. – Потом, скорей для себя, добавил: – Скоро мы выметем весь мусор. Проституток, шовинистов, дельцов… Ты заплатил?

– Это уж мое дело, – с виноватым видом сказал Албу, так и не ответив на вопрос.

Они шли молча, сердясь друг на друга. Бэрбуц глубоко дышал, как будто хотел очистить свои легкие от этой кабацкой грязи. Албу думал о Кларе. Разве ей не понравилось бы здесь?.. Надо бы пригласить ее. Ведь в конце-то концов человек живет только раз. Ему вспомнились шкафы для бумаг на ТФВ, три пары нарукавников, и он вздрогнул.

– Что с тобой? – удивленно спросил Бэрбуц.

– Ничего. Просто у меня испорчен вечер. Пойдем на берег, Петре. Сегодня я не усну.

– И я тоже, – признался Бэрбуц. Ему понравилось, что Албу назвал его по имени. – У меня даже и усталость прошла.

Он снова вспомнил о жене. Конечно, она все еще сидит у плиты, ждет его. Ну и жизнь!

В парке они сели на скамеечку.

– У тебя что-то есть на душе, Петре, – сказал вдруг Албу. – Правда?

– Нет, ничего.

Но все же подсел поближе к Албу.

– Завтра снова заседание на фабрике.

– По вопросу о станках?

– Да. Черт меня возьми, если я понимаю этого Вольмана. В конце-то концов, чего он противится? Он же первый выиграл бы от этого. Хотя бы временно, – и Бэрбуц понимающе рассмеялся.

– Вольман никогда не согласится, – сказал Албу.

Он закурил, и при слабом мерцающем свете спички Бэрбуц с удивлением посмотрел на него.

– Откуда ты знаешь?

– Ну, я тоже иногда кое-что узнаю, – пожал плечами Албу.

– Тогда его светлости господину барону нелегко придется! Я ему пришью экономический саботаж.

– Он выпутается.

– Но это ему дорого обойдется.

– Ты что, с ума сошел?! – угрожающе сказал Албу.

– Что с тобой? – испуганно спросил Бэрбуц. – Что значат твои слова?

– Что значат эти слова… – повторил Албу и вдруг разозлился – А что значат глупости, которые ты болтаешь? Ты боишься, что тебе придется иметь дело с Хорватом? Пошли ты все это к черту! Ты член уездного комитета! Подумай сам.

– Мне кажется, ты пьян, – спокойно сказал Бэрбуц.

– Может быть, я и пьян. Лучше быть пьяным, чем глупым. Хмель проходит. Зачем ссориться с Вольманом? Пока…

С соседней скамейки доносился шепот молодой парочки. Они держались за руки, целовались и не переставая говорили, глядя в глаза друг другу.

– Ты не хочешь предварительно поговорить с Вольманом? – неожиданно спросил Албу.

– С Вольманом?.. Как я попаду к нему? – Бэрбуц задал этот вопрос скорее себе, чем Албу, потом он вздрогнул и потряс Албу за плечо – Что это значит?.. Слышишь… Что это все значит?

– Ничего не значит, – сказал А лбу и высвободился – Если хочешь побеседовать с ним, я устрою тебе встречу. – Он с минуту молчал. Потом с иронией продолжал: – Ты умеешь убеждать. Поговори с ним о сборке станков. Может быть, тебе удастся разъяснить ему… В конце концов ты и сам сказал, что ему же лучше… и нам это на пользу… По крайней мере будешь знать, что тебе следует делать. Если он согласится, будешь говорить с ним по-одному, если нет – по-другому. Не правда ли?

Бэрбуц промолчал. «Как узнать, что у него на уме?» Но Албу держал Бэрбуца в руках. Выхода не было: надо соглашаться. Он спросил:

– Значит, ты представишь меня Вольману?..

– Да…

– Ты поддерживаешь связь с Вольманом?

– Ну, что ты, – засмеялся Албу. – Откуда у тебя такие мысли?

Они опять помолчали. Где-то поблизости спокойно журчал Муреш.

– Видишь ли, Петре, все не так уж сложно, как кажется…

Бэрбуц вздохнул. Спустя некоторое время он сказал:

– Черт его знает. Ладно, идем спать. Меня ждет жена.

Расставшись с Албу, он направился к дому; он чувствовал себя сраженным этой странной связью Албу с Вольманом и некоторыми другими вещами, о которых он только еще подозревал. Ему хотелось бы на следующий день очутиться в скромной конторе, раскладывать документы или вернуться на электростанцию к диспетчерской доске, а по вечерам дома, в двух комнатушках на окраине города, ожидать возвращения своих пятерых горластых ребят.

Его вдруг охватило желаниё бежать, мчаться домой. Но потом он опомнился. Сон у него как рукой сняло, он представил себе, как, лежа в постели, ему придется выслушивать вопросы жены и думать обо всех этих сложностях. Жена, конечно, примется расспрашивать его, попытается приласкаться, успокоить. К чему все это?