Текст книги "Карта костей (ЛП)"

Автор книги: Франческа Хейг

Глава 6

– Тебе надо научиться драться, – сказала Зои на следующее утро. Дудочник стоял в дозоре, а мы с Зои должны были отдыхать, но после встречи с Инспектором никак не могли успокоиться.

– У меня не получится, – отказалась я.

– Никто и не говорит, что ты станешь профессиональным убийцей, – возразила она. – У нас с Дудочником нет времени каждые пять минут тебя спасать.

– Я не хочу убивать. – Я помнила запах крови после бойни на Острове и что каждая смерть для меня превращалась в две, потому что видения показывали не только павших в бою, но и их близнецов, неожиданно падающих замертво.

– У тебя нет выбора, – заметила Зои. – Люди вроде Инспектора от тебя не отстанут. Ты должна уметь себя защитить. Я не всегда буду рядом, и Дудочник тоже.

– Сама идея мне претит, – сказала я. – Я не хочу убивать. Даже солдат Синедриона. Как насчет их близнецов?

– Думаешь, мне убивать по нраву? – тихо спросила Зои.

Несколько секунд я молчала, а потом наконец произнесла:

– Я стану драться, только если на меня нападут.

– Всего пару раз в неделю, если все продолжится в таком духе.

Когда она так приподнимала бровь, то напоминала мне Кипа.

– Доставай нож, – велела Зои.

Я вынула из поясных ножен кинжал, который Дудочник дал мне на Острове. Длиной с руку от запястья до локтя, с обоюдоострым лезвием, сужающимся до опасного вида кончика и рукояткой, плотно обмотанной полосками кожи, потемневшей от пота почти до черноты.

– Выйдет ли у меня метать его, как вы с Дудочником?

Зои усмехнулась, забирая у меня кинжал.

– Таким ты скорее ухо себе отрежешь. Это не метательный нож, он не так сбалансирован. – Она небрежно повертела его двумя пальцами. – А свой я тебе не дам. Но у тебя получится выучить основы, чтобы не быть совсем уж бесполезной, если мы по какой-то причине не сможем тебя спасти.

Я подняла на нее глаза. Несмотря на наши стычки, я к ней прикипела. Ее саркастические реплики теперь были столь же привычны, как и широкие плечи и не ведающие покоя руки. Когда мы сидели вечером у костра, царапанье ножа по ногтям воспринималось нормально, как стрекот цикад.

– Думаешь уйти? – спросила я.

Зои помотала головой, но отвела взгляд.

– Скажи правду, – настаивала я.

– Просто сосредоточься, – ушла она от ответа, поднимая мой кинжал. – Сначала надо усвоить азы. – Нож полетел на землю. – Он тебе пока что не потребуется. И забудь о ногомашестве, сальто назад и прочей театральщине. В основном драки – это борьба, в которой вы с противником в сцепке. В ней нет ничего красивого.

– Знаю, – кивнула я.

Я видела, как это происходило на Острове. Неуклюжесть, вызванная отчаянием. Рукояти мечей, выскальзывающие из окровавленных ладоней. Тела, которые превращались в обескровленные мешки с костями.

– Хорошо, – сказала Зои. – В таком случае начнем.

Следующие несколько часов она не позволяла мне пускать в ход нож, а показывала, как орудовать локтями и коленями, чтобы наносить удары в ближнем бою. Зои показала, как впечатывать локоть в живот противника, схватившего меня сзади, и как в этом же случае с силой засадить затылком по носу. Как вскидывать колено и резко бить им в пах, и как вкладывать в боковой удар в челюсть вес всего своего тела.

– Не бей человека, – объясняла она, – иначе ничего не добьешься. Бей сквозь него. Представь, что твоя цель в паре ладоней под кожей.

Когда Зои наконец позволила мне попробовать драться ножом, я уже вспотела и утомилась. Даже разрешив взять нож, сначала она учила меня только оборонительным приемам: как блокировать лезвием удар, защищая пальцы рукояткой. Как стоять боком, представляя собой меньшую цель, и держаться на полусогнутых разведенных на ширину плеч ногах ради устойчивости.

Потом мы перешли к наступательным приемам. Зои учила, как нанести удар неожиданно, как целиться в артерии между пахом и бедром, как распарывать живот и поворачивать клинок, выдергивая его.

– Не хочу этого знать, – скривилась я.

– Да тебе это нравится, – поддразнила Зои. – Впервые за долгое время ты зашевелилась. Уже несколько недель не видела тебя столь воодушевленной.

Я задалась вопросом, права ли она. Осваивать каждое движение, понимать, что действия входят в привычку, приносило удовлетворение. Однако одновременно мне претила идея вспарывать животы. Можно ли отделить действия от их последствий? Удары не допускали неуверенности и двусмысленности, ведь ты либо бьешь, либо нет. Все утро мы тренировались снова и снова. Это успокаивало, совсем как успокаивал обкусывание ногтей: бессмысленное действо, отвлекающее от тяжелых дум. Но когда я грызла ногти, страдали лишь мои собственные пальцы. А то, чему учила Зои, могло привести к чьей-то смерти от потери крови. Вдобавок где-то в другом месте будет истекать кровью близнец моей жертвы, и ответственность за двойное убийство будет на мне.

Зои снова встала в стойку, ожидая, что я отзеркалю ее позу.

– Если не тренироваться регулярно, толку мало, – пояснила она. – Нож должен оказаться в твоей руке еще до того, как ты поняла, что он тебе нужен. Должен стать ее естественным продолжением.

Я видела, как дерутся она и Дудочник – тела двигаются плавно, не повинуясь мыслям, а сами по себе. Да, Зои была права, что в драке нет ничего красивого, и я знала, что какими бы отточенными ни были их с Дудочником движения, результат оставался тем же: кровь и смерть. Мухи, жужжащие над липкими телами. Но я все равно восхищалась уверенностью, с которой они ножами вписывали в мир свои ответы.

Уже перевалило за полдень, когда мы остановились.

– Довольно, – решила Зои, когда я неуклюже блокировала ее последний удар. – Ты устала и можешь наделать глупых ошибок.

– Спасибо, – поблагодарила я, убирая кинжал в ножны, и улыбнулась Зои.

Она пожала плечами:

– В моих интересах научить тебя ради разнообразия защищаться самостоятельно. – Она уже шагала прочь. Зои была дверью, вечно захлопывающейся у меня перед носом.

– Ну почему ты такая? – крикнула я ей вслед. – Почему ты постоянно меня оскорбляешь и уходишь?

Она оглянулась.

– А ты чего ждала? Чтобы я тебя за ручку держала и косички плела? Разве мы с Дудочником мало тебе дали?

Ответа у меня не нашлось. Много раз она доказывала, что готова рисковать жизнью, защищая меня. Казалось глупым жаловаться на то, что она не стала мне подругой.

– Я не хотела видеть твои сны, – прошептала я. – Оно само так получилось. Ты не знаешь, каково нам, провидцам.

– Ты не первая провидица в мире, – отрезала Зои и удалилась.

***

Два дня спустя на рассвете мы увидели идущих по дороге бардов. Мы встали на привал всего несколько часов назад на известном Зои и Дудочнику месте: рядом с родником на лесистом холме, с которого просматривалась дорога. После устроенной Инспектором засады мы нервничали, дергаясь при каждом звуке. Вдобавок последние два дня лило как из ведра. Мое одеяло промокло насквозь, и из-за него рюкзак оттягивал плечи. Когда мы остановились, ливень сменился моросью, но все было мокрым и возможности развести костер не предвиделось. Дудочник вызвался дежурить первым. Он и заметил бардов в предрассветных сумерках – двоих путников, которые брели по дороге в том направлении, откуда мы пришли. Дудочник подозвал нас. Я куталась в одеяло под сенью деревьев, а Зои только вернулась с охоты, неся на поясе двух кроликов.

Путники были всего лишь крошечными фигурками вдали, но до нас донеслась музыка. Когда они подошли поближе, сквозь редеющий туман мы разглядели, что женщина стучит пальцами по висящему на боку барабану, выбивая ритм собственных шагов, а бородатый мужчина с посохом свободной рукой наигрывает на губной гармошке.

Дойдя до поворота, они сошли с дороги и по высокой траве направились вверх по холму к рощице, где сделали привал мы.

– Надо уходить, – сказала Зои, уже убирая флягу в мешок.

– Откуда они знают это место? – спросила я.

– Оттуда же, откуда и я, – отозвался Дудочник. – Наверняка уже не раз ходили этим путем. Это же барды, они никогда на месте не сидят. На многие мили вокруг это единственный источник воды, и к нему-то они и идут.

– Собирай вещи, – велела мне Зои.

– Погодите, – попросила я. – Мы можем с ними пообщаться. Рассказать о том, что знаем.

– Когда ты наконец поймешь, что нам нужно беречься? – рассердилась она.

– Того, что пойдет молва? Разве не этого мы добивались? Мы пытались пустить слух о резервуарах с того самого дня, как покинули мертвые земли, и у нас ничего не вышло.

– Одно дело если молва пойдет об убежищах, и совсем другое – если она пойдет о нас и нашем местонахождении, – пояснил Дудочник. – Если бы позавчера нас нашел не Инспектор, а Зак, мы бы уже все сидели в камерах, а то и похуже. Я пытаюсь защитить тебя и сохранить нам всем жизни. Мы не знаем, кому можно доверять.

– Ты видел, что случилось в убежище, – настаивала я. – И каждый день туда приходят новые люди, думая, что там ждет райская жизнь. Мы могли бы остановить этих людей, пустив слух о том, что за забором на самом деле.

– Считаешь, двое незнакомцев могут поведать об этом лучше нас? – недоверчиво переспросил Дудочник.

– Да, – кивнула я. – Нам нужны люди, которые странствуют, не вызывая подозрений. Которые в каждом поселении собирают вокруг себя толпу слушателей. Люди, которые умеют запустить новость в массы, чтобы дальше она распространялась из уст в уста.

Барду-омеге рады в любом поселении омег, а барду-альфе не откажут в крове в деревнях альф. Барды – это бродячая память мира. Они пели баллады о событиях, воспоминания о которых в противном случае ушли бы в могилы вместе с их очевидцами. В песнях речь шла и о любви между людьми, и о кровных узах семей, и об истории целых деревень, городов и областей. Пели барды и о воображаемых событиях: великих битвах и фантастических приключениях. Они играли на праздниках и на похоронах, и их песни были валютой, которую принимали везде в стране.

– Нас никто не слушает, – продолжила я. – Но все слушают бардов. И вы знаете, как это работает. Песни распространяются со скоростью пожара или чумы.

– Не очень позитивно звучит, – заметила Зои.

– Зато весомо, – парировала я.

Дудочник внимательно за нами наблюдал.

– Даже если мы и можем довериться бардам, просить рассказать людям такое – очень рискованно, – предупредил он.

– Позволь им самим сделать выбор, – предложила я.

Дудочник и Зои промолчали, но прекратили собираться. Музыка приближалась. Я посмотрела на склон холма, по которому поднимались путники. Бородач не опирался на посох, а водил им перед собой, нащупывая препятствия. Он был слеп.

Когда они вышли на опушку, Дудочник их окликнул. Музыка оборвалась, и шорохи леса в наступившей тишине показались неожиданно громкими.

– Кто там? – крикнула женщина.

– Путники! – отозвался Дудочник.

Барды вышли на поляну. Барабанщица оказалась моложе нас, с длинной рыжей косой. На первый взгляд дефектов у нее не было, но на лбу виднелось клеймо.

– Идете на север, на Пулмановскую ярмарку? – спросил бард. Он все еще держал губную гармошку в одной руке, а посох – в другой. Глаза его не были закрыты – они просто отсутствовали. Ниже клейменного лба глазницы закрывала кожа. На его руках торчали лишние пальцы – непослушные побеги из костяшек, словно ростки на картофелине – по меньшей мере семь на каждой.

Дудочник уклонился от ответа:

– Мы уйдем вечером, когда стемнеет, и поляна будет полностью в вашем распоряжении.

Слепой пожал плечами.

– Раз вы путешествуете по ночам, не стоит удивляться, что вы не говорите, куда идете.

– Но вы тоже путешествуете по ночам, – заметила я.

– Сейчас мы идем и днем, и ночью, – ответила женщина. – Ярмарка начнется через два дня. Мы задержались в Эбберли, потому что половодье смыло мост.

– А я всегда брожу в темноте, даже когда светит солнце. – Мужчина указал на свои отсутствующие глаза. – Так мне ли вас судить?

– Не ваше дело, куда мы идем, – отрезала Зои.

Девушка посмотрела на нее и долго не отводила взгляда, видя то же, что и все: незаклейменное чело и полноценное тело альфы. Неужели то, как я изучала бардов, тоже выглядело столь же откровенно?

– Это верно, – кивнул слепой, не обижаясь на тон Зои.

Барды вышли в центр поляны. Слепой не брал спутницу за руку, а нащупывал направление посохом сам. Его передвижения в невидимом мире напомнили мне о том, каково это – быть провидицей. Когда я искала дорогу через риф или по пещерам под Уиндхемом, мой разум прощупывал воздух во всех направлениях, идя впереди меня, совсем как посох барда.

Мужчина сел на бревно.

– Одного я не понимаю, – сказал он. – Если вы идете по ночам, значит, избегаете патрулей Синедриона. Но вы двигаетесь совсем не как омеги.

– Одна из них не омега, – заметила девушка, снова покосившись на Зои.

– Она с нами, – быстро вставил Дудочник.

– Не только она. – Слепой повернулся к Дудочнику. – Ты тоже.

– Я омега, – возразил Дудочник. – И третья наша спутница тоже, ваша подруга это подтвердит. Эта девушка, может, и не омега, но она с нами и не ищет неприятностей.

– Что вы имеете в виду, говоря, что они двигаются не как омеги? – спросила я.

Он повернулся ко мне.

– Не имея глаз, учишься хорошо слышать. Я не о хромоте или стуке костылей, это очевидно. Речь о другом – о самой походке омег. Большинство из нас шаркают ногами. Нам всем в жизни доставались побои, мы голодали, и от этого пали духом. Эта забитость отражается и на походке. Мы не ходим широким шагом и не поднимаем ноги высоко. Мы тащимся, шаркаем, стараемся быть незаметнее. А эти двое, – он кивнул в сторону Дудочника и Зои, – ходят совсем не как омеги.

Удивительно, сколько всего он подметил, опираясь лишь на слух, и я знала, что он имеет в виду. При нашей первой встрече с Дудочником на Острове я заметила то же самое: дерзость, с которой он держался. Большинство жителей Острова понемногу избавлялись от робости, к которой были приучены на материке, но в Дудочнике ее не было ни на грамм. Даже сейчас, худой, в грязных рваных штанах, он двигался как всегда раскованно и уверенно.

Мужчина снова повернулся к Дудочнику.

– Ты тоже ходишь не как омега. Но если ты путешествуешь в компании альфы, полагаю, твоя история весьма незаурядна.

– Ты слышал, что они сказали: это не нашего ума дело. – Девушка потянула его за руку. – Нам лучше пойти дальше.

– Но мы ведь достаточно миль прошли и заслужили привал? – спросил слепец и поставил посох перед собой.

– Почему вы так хотите здесь задержаться? – спросила его Зои. – Большинство омег стараются держаться от нас подальше. По крайней мере от меня.

– Я же сказал, я бард. Я коллекционирую истории, как некоторые люди коллекционируют монеты или безделушки. Это мой хлеб. И даже слепому видно, что здесь пахнет хорошей историей.

– Нашей историей нельзя делиться с первым встречным, – осторожно заметил Дудочник. – Это может навлечь на нас беду, вы же понимаете.

– Я не собираюсь доносить на вас патрульным, если ты на это намекаешь. Даже бардам при нынешнем Синедрионе несладко. Они мне не друзья.

– Поговаривают, что Синедрион вообще хочет запретить омегам становиться бардами, – добавила девушка. – Не по нраву им наши странствования. Хотят усадить нас на одном месте.

– Хотел бы я посмотреть на барда-альфу, который сыграет лучше меня, – усмехнулся слепой, шевеля своими многочисленными пальцами.

– Солдаты отрубят тебе пальцы, если такое услышат, – шикнула его спутница.

– Мы им не скажем, – успокоил ее Дудочник. – А если вы никому не расскажете, что видели нас здесь, мы вполне можем сегодня встать на привал вместе.

Девушка и Зои все еще держались настороженно, но слепой улыбнулся.

– Тогда давайте отдыхать. Мне уж точно не помешает. Кстати, я Леонард. А это Ева.

– Я не раскрою наших имен, – сказал Дудочник. – Но и лгать вам, представляясь вымышленным именем, тоже не буду.

– Рад это слышать, – кивнул Леонард.

Ева села рядом с ним и начала вынимать вещи из рюкзака. Среди них нашлись несколько сухих углей, завернутых в вощеную бумагу.

– Чудно, – обрадовалась Зои. – Но готовить придется быстро – мы слишком близко к дороге и рискуем, что костер заметят, если туман рассеется.

Когда Дудочник занялся костром, а Зои взялась точить ножи, я села к Леонарду на бревно.

– Вы сказали, что мои спутники двигаются не как омеги, – тихо сказала я, чтобы остальные не услышали. – А я?

– И ты тоже, – отозвался он.

– Но я совсем другая. Они такие… – Я помолчала, подбирая слово. – Уверенные в себе. Уверенные во всем.

– Я не говорил, что ты такая же, как они. Я просто сказал, что ты ходишь не как другие омеги. – Он пожал плечами. – Дитя, да ты едва здесь.

– В каком смысле?

Он помолчал и усмехнулся.

– Ты ходишь так, словно думаешь, будто земля скупится выделить тебе место, куда поставить ногу.

Я вспомнила страшные минуты после смерти Кипа, когда Зак нашел меня лежащей на платформе под крышей зернохранилища. Воздух казался таким тяжелым. Если бы Зак не упросил меня сбежать, чтобы спасти его шкуру, сомневаюсь, что я смогла бы подняться и уйти. Все эти недели и мили спустя я не понимала, что с каждым шагом продолжаю тащить на себе бремя небес.

Глава 7

Мы съели кроликов и принесенные Евой грибы и зелень.

– Ты тоже провидица? – спросила я ее за ужином.

– Вряд ли, – фыркнула она.

– Прости, – извинилась я. Никому не нравилось, когда его принимали за провидца. – Я просто не заметила твоей мутации.

Леонард посерьезнел.

– У нее дефект, которого боятся больше всего. Удивительно, что вы его еще не заметили.

Последовала долгая пауза. Я снова оглядела Еву с ног до головы, но не увидела ничего необычного. Что же страшнее дара ясновидения, несущего с собой неизбежное безумие?

Леонард наклонился вперед и театрально прошептал:

– Рыжие волосы.

Наш смех спугнул двух дроздов, которые с клекотом упорхнули.

– Посмотри повнимательнее, – предложила Ева, наклонила голову и приподняла толстую косу. Там, сзади на шее, притаился второй рот. Она на секунду его приоткрыла, обнажив два кривых зуба. – Жаль только, что я не могу им петь, – вздохнула она, отпуская косу. – Тогда отпала бы нужда в Леонарде и не пришлось бы сносить его брюзжание.

Когда костер догорел и встало солнце, Леонард тщательно вымыл руки и взял гитару.

– Нельзя, чтобы кроличий жир попал на струны, – объяснил он, вытирая многочисленные пальцы платком.

– Если хотите устроить концерт, я лучше подежурю, – сказала Зои. – Ежели по дороге кто-то пойдет, мы должны увидеть их раньше, чем они нас услышат.

Она посмотрела на дерево позади себя. Дудочник припал на одно колено, и Зои без слов встала на его согнутую ногу, выпрямилась и подпрыгнула, хватаясь за ветку. Подтянулась и ловко на нее вскарабкалась. Я понимала, что имел в виду Леонард, когда говорил об их с Дудочником движениях. Легкость, с которой они жили в своих телах.

Но я завидовала Зои не из-за отсутствия клейма на лбу и не из-за уверенности в себе. Даже не тому, что она свободна от разъедающих мозг видений. А тому, как они с Дудочником синхронно двигались без лишних слов. Они так близки, что слова им не нужны. Когда-то давно и мы с Заком были такими же, задолго до разделения и его ненависти ко мне. Но после всего случившегося наша детская близость казалась такой же далекой, как Остров. Таким же местом, куда уже не вернуться.

Ева взяла барабан, Леонард правой рукой ударил по струнам, а пальцы левой начал переставлять на грифе.

Да, он был прав, сказав о моей нерешительной походке. Я истязала тело холодом и голодом. Не щадила себя, потому что мертвецов, оставшихся позади, тоже никто не пощадил. Но от удовольствия послушать музыку я не могла отказаться. Как пепел, от которого никуда не деться на востоке, музыка есть повсюду. Я прислонилась к дереву и закрыла глаза.

Сегодня шума было больше, чем мы себе позволяли много недель. Наши жизни стали такими тихими. Мы тайком крались по ночам, вздрагивая от треска сучка под ногами. Прятались от патрулей и разговаривали шепотом. Постоянно рисковали, и уже начинало казаться, будто звуки – это некая роскошь, которую нужно экономить. Но сейчас даже самые фривольные из песен бардов представлялись актом неповиновения. Мы позволяли себе слушать музыку. Позволяли себе нечто большее, чем суровое выживание.

Некоторые песни были медленными и печальными, другие – задорными и веселыми. Ноты скакали и лопались, словно кукурузные зерна на раскаленной сковороде. Тексты некоторых были настолько непристойными, что мы все хохотали. А отведя взгляд от костра, я увидела, что даже свисающие с ветки ноги Зои подергиваются в такт.

– У вашей сестры тоже был талант к музыке? – спросила я у Леонарда, когда они с Евой прервались, чтобы попить воды.

Он пожал плечами:

– Единственное, что я о ней знаю – имя в регистрационных документах. Это и город, где мы родились. – Он вынул из кармана ветхий лист бумаги и с усмешкой им помахал. – Синедрион никак не определится. Сначала из кожи вон лезут, чтобы нас разделить, а потом заставляют носить своих близнецов в карманах, куда бы мы ни пошли. – Он поводил пальцем по бумаге, словно нащупывая нужное слово. – Там написано «Элиза». Это мне Ева сказала – она немного умеет читать. Но в этой бумаге точно написано имя моей сестры.

– И вы совсем ничего о ней не помните?

Он снова пожал плечами:

– Меня отослали еще младенцем. Вот и все, что я о ней знаю: эти отметки в документах, которые я даже не вижу.

Я снова подумала о Заке. Что я теперь знаю о нем? Меня заклеймили и выслали в тринадцать: слишком рано для меня и слишком поздно для него. За годы в камере сохранения он заходил, но очень редко. При нашей последней встрече в зернохранилище после гибели Кипа и Исповедницы он показался мне лихорадочно возбужденным. Шипел, словно электрические провода, которые рассекали мы с Кипом.

К началу следующей песни я все еще мыслями была в зернохранилище с Заком, снова слыша дрожь страха в его голосе, приказывающем мне бежать. Ева отложила барабан и взяла флейту, поэтому пел только Леонард. Время уже шло к полудню, деревья отбрасывали на поляну тени. Я не сразу поняла, о чем говорится в песне.

 
Исповедницы люди на кораблях
В ночь глухую на Остров приплыли.
Горло знавших свободу омег
Поцелуем ножа одарили.
 

Дудочник встал. Слева от меня Зои тихо соскочила с ветки и подошла ближе к кострищу, вокруг которого мы сидели.

– Слышал, убили не всех, – заговорил Дудочник.

Леонард перестал петь, но продолжил играть печальную мелодию.

– Да? – переспросил он, перебирая струны. – Ну, в песнях всегда все преувеличено. – И продолжил:

 
Все твердили, что Острова нет,
Говорили, что он лишь мечта.
Но приплыли туда на своих кораблях,
А теперь заберут и тебя.
 

– Вы там поосторожнее, когда поете эту песню – мало ли кто может услышать, – предупредила его Зои. – Можете навлечь на нас беду.

Леонард улыбнулся:

– А ваша троица разве уже не в беде?

– Кто вам рассказал про Остров? – спросил Дудочник.

– Да сам Синедрион об этом которую неделю вещает. Рассказывают о том, как нашли Остров и подавили Сопротивление.

– Однако эта песня непохожа на версию Синедриона, – заметил Дудочник. – Что вы знаете о том, что там случилось?

– Люди говорят с бардами, – пояснил Леонард. – Рассказывают всякое. – Он сыграл несколько аккордов. – Но, полагаю, не мне вам рассказывать об Острове. Вы, похоже, знаете о случившемся там намного больше моего.

Дудочник молчал. Я знала, что он вспоминает. Я тоже это видела. Не только видела, но и слышала крики и стоны. Чуяла запах бойни на улицах.

– Ни одной песне не под силу это описать, – наконец выдавил Дудочник. – Что и говорить о том, чтобы это изменить.

– Может, и нет, – согласился Леонард. – Но песня по меньшей мере способна рассказать о той страшной ночи людям. Рассказать, что Синедрион сотворил с жителями Острова. Предупредить их, на что способен пойти Синедрион.

– И отпугнуть их от Сопротивления? – хмыкнула Зои.

– Возможно, – кивнул Леонард. – Поэтому Синедрион распространяет свою версию. Мне нравится, что моя может подействовать наоборот: показать людям, что Сопротивление необходимо. Все, что я могу – рассказать историю. А что людям с ней делать – уже их печаль.

– Если мы расскажем вам еще одну историю, – промолвила я, – вы же знаете, что она может быть для вас опасна.

– Это нам решать, – отрезала Ева.

Дудочник и Зои промолчали, но Зои шагнула вперед и встала рядом с братом. Дудочник набрал в грудь воздуха и завел рассказ.

Барды отложили инструменты и внимательно слушали. Гитара Леонарда лежала у него на коленях, и пока мы говорили, я представляла, что она – это коробка, которую мы наполняем словами. Мы ничего не сказали о моей связи с Заком, но поведали все остальное. Рассказали о резервуарах – стеклянных баках, полных ужаса. О пропавших детях и крошечных черепах на дне грота под залом с резервуарами в Уиндхеме. О растущей сети убежищ и машинах, которые мы уничтожили, одновременно прикончив и Исповедницу.

Когда мы закончили, воцарилась долгая тишина.

– Есть и хорошие новости, – наконец тихо произнес Леонард. – Об Исповеднице. На прошлой неделе мы проходили мимо Затонувшего берега. Говорят, она была родом из тех мест, поэтому пересудов о ее смерти мы слышали много. Но я не смел верить слухам.

– Это правда, – кивнула я, отводя взгляд. Не хотелось видеть ответную улыбку Леонарда. Он не знал о цене, которую за эту хорошую новость заплатил Кип. Цене, которую продолжала платить я.

– А все остальное, о резервуарах, – прошептала Ева. – Это тоже правда?

Леонард нас опередил:

– Чистая правда. Черт возьми, это настолько неправдоподобно, что ни в жисть не выдумаешь. – Он потер отсутствующие глаза. – И это все объясняет. Почему Синедрион в последние годы теснит нас все сильнее и повышает подати. Они гонят нас в убежища.

– Думаете, сможете сочинить про это песню? – рискнула я.

Леонард положил ладонь на гриф гитары.

– Конечно, в вашей истории достаточно материала для песни, но веселой она точно не будет. – Он взял гитару в руки и начал водить по струнам большим пальцем, словно ласково пробуждая инструмент.

– Как сказала Касс, очень опасно разносить эту молву, – предупредил его Дудочник.

Леонард кивнул:

– Верно. Но для всех нас также опасно, если молва об убежищах и баках не распространится.

– Мы многого от вас просим, – вздохнула я.

– Вы ничего у нас не просите, – возразил Леонард. Из его голоса пропала мелодичность, и слова теперь падали, будто камни. – Но вы рассказали нам все, что знаете. И теперь, раз я это выслушал, написать песню – мой долг.

***

Долгие часы дежурства я слушала, как барды сочиняют песню. Сначала они придумали мотив. Время от времени до меня доносились обрывки фраз: «Нет, попробуй так. Не меняй аккорд до припева. А как насчет такого?». Но в основном они не говорили. За них говорила музыка. Леонард наигрывал мелодию, а Ева ее подхватывала и додумывала: меняла ноты, добавляла гармонии. Они сидели вдвоем, передавая друг другу мелодию.

Даже когда Ева легла спать, Леонард продолжил работать, теперь сочиняя текст. Он пел медленно, подставляя в строчки разные слова. Нанизывал их на мелодию как бусины на нитку, а иногда распускал плетение и начинал заново. Когда Дудочник сменил меня на наблюдательном посту, я уснула, слушая пение Леонарда и печальные нотки в его бархатистом голосе.

Позже я проснулась и увидела, что в темнеющем небе всходит луна. Леонард все еще играл. Я спустилась к роднику. Музыка преследовала меня до самой воды, и, наверное, поэтому Зои не услышала моих шагов. Я увидела, что она стоит совсем рядом с источником метрах в десяти от меня, прислонившись к дереву и небрежно обнимая его одной рукой. Головой она тоже прижалась к стволу и смотрела куда-то вверх, медленно покачиваясь под доносящуюся с поляны музыку. Глаза ее были закрыты.

Я видела Зои без одежды, когда мы купались в реках. Видела, как она спит. Даже видела ее сны, когда спящий разум стремился к морю. Но я никогда не видела ее такой уязвимой. Я отвернулась, словно увидела нечто постыдное, и тихо отступила. Зои открыла глаза.

– Шпионишь за мной?

– Просто пришла за водой, – робко промямлила я, поднимая пустую флягу словно белый флаг.

Зои отвернулась к роднику и заговорила, не глядя на меня.

– Была одна певица, которая несколько раз в год проходила через нашу родную деревню. Она играла на скрипке как никто другой. Мы с Дудочником были совсем малышами, но даже тогда сбегали из дома вечерами, чтобы ее послушать.

Больше она ничего не сказала. Я колебалась, нужно ли что-то отвечать, прекрасно помня лезвие ее ножа в опасной близости от моих кишок, после того как она узнала о вторжении в ее сны.

– Если хочешь поговорить… – наконец выдавила я.

– Предполагается, что ты знаток будущего, – перебила она, подойдя ко мне, и забрала флягу. – Вот об этом и думай. За этим ты нам и нужна. Держи свой нос подальше от моего прошлого. – Она опустилась на колени на берегу, выдернула пробку и наполнила флягу.

Мы встали лицом друг к другу. Я видела, как вода капает с мокрой руки Зои, и пыталась придумать ответ, на который она не отзовется едкой ремаркой.

Прежде чем я успела заговорить, музыка оборвалась. С вершины холма нас звал Дудочник. Зои прошла мимо меня и ни разу не оглянулась.

– Песня еще не закончена, – предупредил Леонард, когда мы окружили их с Евой. С наступлением темноты вновь сгустился туман, и Дудочник рискнул разжечь костер. – Она еще будет меняться по пути, и другие барды тоже будут что-то в ней менять. Если песня достаточно живая, она меняется. – Я вспомнила разные версии ранее слышанных баллад. Например, песню о взрыве, которая менялась от барда к барду и от сезона к сезону.

Леонард начал тихо, с почти жизнерадостного вступления. Простыми аккордами – ничего общего с той виртуозной игрой, которой он впечатлил нас ранее.

– Я старался придумать легкую мелодию, – пояснил он, увидев, что я смотрю на его пальцы. – Если хочешь, чтобы песня стала народной, ее должен уметь сыграть любой бард, а не только пятнадцатипалый.

Мотив продолжился, в него начали вкрадываться печальные ноты, и когда барды дошли до припева, мелодия уже рвала душу. Ева пела свою партию высоким скорбным голосом, а Леонард – низким ровным баритоном. Их голоса резонировали друг с другом настолько, что казалось, будто паузы между нотами натянулись, словно веревки, свитые из тоски.

 
В том убежище выхода нет,
Как в ворота зайдешь – пропадешь.
Больше ты не увидишь рассвет,
Только заживо в баке сгниешь.
 
 
И не жизнь, и не смерть за стеклом,
Где никто не услышит твой плач.
Повелел так Синедрион,
И не сжалится твой палач.
 
 
Не замерзнешь и не устанешь
И не будешь там голодать.
Никогда уже не состаришься,
Но за это жизнь надо отдать.
 
 
Выселяют в бесплодные земли
И налогами обложили,
Загоняют в свои убежища,
Ну а там отнимают жизни.
 
 
Пробудились машины внезапно,
И нарушились все законы.
Всех омег закрывают в баки
По приказу Синедриона.
 
 
Ты не будешь страдать там от голода,
Не состаришься никогда.
И за счастье такое всего лишь
Жизнь придется тебе отдать.
 

Когда Леонард и Ева играли нам утром, мы пританцовывали под быстрые мелодии и хлопали после виртуозных соло Леонарда. Но сейчас никто из нас не захлопал. Последние ноты ускользнули во мрак между деревьями, которые обступали нас, будто толпа. Наше молчание было лучшей наградой за такую песню.