Текст книги "Карта костей (ЛП)"

Автор книги: Франческа Хейг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Глава 26

Дудочник, Зои, Саймон и Инспектор собрались в спальне приюта. Я привыкла видеть их в зале совещаний конторы мытарей. Здесь, на скрипучих детских койках среди вороха бумаг, они выглядели нелепо. Только Инспектор отказался присесть и стоял у спинки кровати, скрестив руки на груди.

Чтение и сортировка документов заняли три недели. Отек на предплечье еще не спал, и я пока не могла шевелить запястьем, не испытывая боли, но перевязь и шину уже сняла.

– Вот здесь я нашла первое упоминание о близнецах, – сказала я.

Дудочник взял протянутой мною лист и прочел вслух:

– Тридцать восьмой год, двенадцатое марта. Меморандум восемнадцать-б, тема: Рост популяции близнецов (Наверху). Наверху? – Он посмотрел на меня.

– Здесь. – Я указала за окно. – В смысле, на земле. В ранних документах они называют ее «поверхностью». Потом просто стали писать «Наверху».

– Вот это про нас, так ведь? – Дудочник указал пальцем на строчку. – Говоря о «вторичных близнецах», они подразумевают омег.

Я наблюдала за ним, пока он читал о первом появлении близнецов:

– […]Экспедицией 49 отмечены полимелия, амелия, полидактилия, синдактилия (в некоторых случаях полисиндактилия на обеих конечностях), дисгенезия гонад, ахондроплазия, нейрофибромия [...]

Казалось, мутации были настолько ужасающими, что для их описания обычных слов не хватало, и писавший использовал совершенно новый язык. Я смотрела на читающего Дудочника и задавалась вопросом, какой из бессмысленных терминов – если такой здесь упоминался – означал его однорукость. Или мой разум провидца, блуждающий туда-сюда во времени.

Дудочник и Зои одинаково опустили головы и в унисон двигали глазами, читая каждую строчку.

– [...]можно охарактеризовать как резкие генетические реакции компенсаторного характера из-за устойчивого воздействия остаточного излучения [...]которые обеспечивают зарождение и развитие жизнеспособного субъекта (первичный близнец) и эффективно смещают мутации на вторичного близнеца, которого можно рассматривать, как неудачное (но необходимое) сопутствующее явление.

– Я и половины не поняла, – призналась Зои. – «Генетические»? «Компенсаторного характера»?

– Я тоже, – согласился Дудочник. – Но, кажется, именно это мы и подозревали, да? Человечество изменилось подобным образом, чтобы выжить. И мы, омеги, несем бремя мутаций от последствий взрыва.

Я кивнула. Вспомнились слова Воительницы при последней встрече на дороге несколькими неделями ранее. «Вы – наш побочный продукт. И только». Может, она читала эти документы или что-нибудь похожее?

– Это лишь крохи от того, что вам следует увидеть. – Я подняла страницу с дальнего края кровати. Тонкий, почти кружевной от дыр листок. Но не передала, а зачитала вслух:

– Сорок шестой год, четырнадцатое декабря. Информационный документ. Тема: Близнецы Наверху. Варианты лечения. Текущие исследования одномоментных случаев гибели близнецов, наблюдаемых Наверху, подтверждают связь, выходящую за рамки любого существующего понимания близнецов (как дизиготных, так и монозиготных). В то время как механизм этой связи остается неясным, само по себе появление близнецов поддается лечению. При правильном медицинском режиме (см. приложение Б списка препаратов для первичных близнецов), рождение двойни должно стать обратимым в будущих поколениях. Это лечение в сочетании […]

– Лекарства, которые они упоминают – список, – перебила меня Зои. – Он был в сундуке?

Я покачала головой:

– Если когда-то и был, то сплыл. Может, остался в Ковчеге, может – уничтожен.

– И больше ничего на этой странице?

– Ничего. – Дальше бумагу и текст испортила плесень.

Я подняла голову, чтобы выяснить, уловили ли слушатели смысл того, что я только что прочитала. Тишина, повисшая в комнате, казалась тяжелее пыли.

Первой отреагировала Зои:

– Неудивительно, что они убили Джо. Черт побери! Способ, чтобы больше не рождались близнецы!

Все повскакивали. Рука Зои сжимала плечо Дудочника. Саймон медленно качал головой, широко улыбаясь. Инспектор нахмурился, сузив глаза.

– Не все так просто, – осадила их я. Им следовало бы знать, что в нашем деформированном взрывом мире нет места простым решениям. – Слушайте. Тем не менее, целевая группа обсудила целесообразность программы лечения с Временной координационной группой (см. приложение А), учитывая, что с прекращением рождения близнецов продолжат проявляться мутации. Лечение, приводящее к отмене рождения двойни, вероятно, смягчит самые острые мутации, а значит, последующие поколения должны продемонстрировать меньше самых неблагоприятных деформаций, наблюдаемых в нынешнем поколении омег. Однако наше моделирование показывает, что мутации, вероятно, будут распространены. Одним из аргументов в пользу лечения является тот факт, что вскрытия показали: в мутации омег во всех случаях включена полная дискинезия репродуктивной системы. Тем не менее, кое-кто из Координационной группы утверждает, что это – прагматичное эволюционное решение проблемы мутаций.

– Прагматичное эволюционное решение проблемы мутаций, – повторил Дудочник. – Похоже, кое-кто из них был доволен, что мы не можем размножаться. Снова альфы, не так ли – рассматривают нас как дегенератов, недочеловеков.

Я кивнула:

– Именно поэтому они не хотят прекращать рождения близнецов – это положит конец и альфам, и омегам. По их мнению, мутации снова проявятся у каждого, но уже не столь серьезные, какие у нас сейчас.

– И омеги смогут иметь детей, если станут принимать лекарство?

– Не будет ни омег, ни альф, – ответила я. – Просто люди.

– Но все с мутациями, – заметил Инспектор. – Так ведь?

– Именно так тут говорится, – кивнула я. – И обитатели Ковчега готовы были рискнуть самим существованием человечества, нежели позволить всем людям продолжать мутировать.

Дудочник посмотрел на Инспектора, будто ожидая, что тот станет оправдывать решение людей из Ковчега. Инспектор встретил его взгляд, но промолчал.

– Речь только о будущих поколениях. – Зои аккуратно забрала у меня бумагу, чтобы прочитать самой. – Здесь нет ничего ни о том, как разорвать связь уже существующих близнецов, ни способов сделать живущих омег способными иметь детей?

– Нет. – Я посмотрела на нее. Существуй способ разорвать связь между ней и Дудочником, что бы она выбрала?

Дудочник прервал мои мысли:

– Так что это было? Они знали, как прекратить рождение двойни, но не смогли договориться, чтобы применить метод на практике?

– Проблема не только в том, что не смогли договориться, – ответила я. – Были и другие причины. – Я взяла следующую страницу и передала Зои. Та зачитала вслух:

– Предложенное лечение само по себе не представляет сложности, но с реализацией могут возникнуть проблемы из-за рассеянности выжившего населения Наверху. Например, неясно, как осуществлять поставку, хранение и распространение препаратов. Наши прогнозы показывают, что нынешние ресурсы Ковчега должны обеспечить достаточное количество препарата для пяти тысяч пациентов (с учетом предлагаемого графика лечения по три дозы каждому, согласно выводам Фигана и Блэра). Однако препарат требует низких температур […][...]Главным препятствием для реализации режима массового лечения остается очевидный рост технофобных настроений Наверху. Вне пределов Ковчега все технологии, пережившие взрыв, уничтожены. Несколько экспедиций сообщали об агрессивных реакциях на медицинское освидетельствование. В трех случаях оборудование было конфисковано и уничтожено. Две из последних экспедиций не вернулись. Учитывая множественные естественные риски внешней среды, было бы преждевременно относить их к насильственным чисткам технологий, которые наблюдались Наверху. Однако это остается вполне возможной и обоснованной причиной.

– Табу, – пояснила я. – Выжившие восстали против машин.

– Я бы не стал их за это винить, – буркнул Инспектор. – Они видели последствия взрыва, жили среди них.

– И не только, – сказала я. – У них была еще одна причина бояться обитателей Ковчега и их машин.

Я перешла к другой кровати, где лежала кипа бумаг, исписанных одним неразборчивым почерком. Пришлось продираться через каракули наряду с повреждениями от выцветания, ветхости и плесени.

– Это писал один человек. Себя он называет профессор Хитон и рассказывает, в чем на самом деле заключались эксперименты.

Благодаря работе профессора Фигана и профессора Блэра проекту «Ковчег» еще остается шанс доказать свою состоятельность. В наших силах исправить процесс рождения двойни, ставший практически повсеместным на поверхности. Результаты Фигана и Блэра неизменно показывают, что лечение при тщательном распределении существующих ресурсов достижимо (по крайней мере в областях, непосредственно примыкающих к Ковчегу) и должно снизить уровень смертности и тяжелой инвалидности среди последующих поколений.

Методы проведения экспериментов (по которым я уже высказал свои возражения как лично, так и через официальные процедуры рассмотрения жалоб) в другое время признали бы неэтичными. Несмотря на это, теперь результаты исследования для нас доступны и было бы безрассудно не заметить, что […]

– Что значит «методы проведения экспериментов»? – спросила Зои.

– Смотри. – Я передала ей следующую страницу.

Дудочник заглянул ей через плечо, чтобы тоже прочитать.

[…] В большинстве случаев исследования Фигана и Блэра проводились без предварительного информирования и согласия подопытных субъектов, что является вопиющим нарушением этических правил. Принимая во внимание исчерпывающие протоколы безопасности входа и выхода из Ковчега, это не могло произойти без одобрения на самом высоком уровне, а значит, виновны не только сами непосредственные исполнители проекта, но и Временное правительство. И это не просто этическое нарушение, а (учитывая высокий уровень смертности среди подопытных) ужасающее преступление.

– То есть они выкрадывали людей с поверхности и ставили на них опыты, – произнес Дудочник. – Некоторые умерли. Или даже все.

Я помнила, как страшен он в гневе. И не только из-за роста или могучей фигуры, а из-за отсутствия сомнений в зеленых глазах.

– И, занимаясь этим всем, это они боялись нас! – бросила я. – Закрылись, забаррикадировались от внешнего мира, беспокоясь о своих «протоколах безопасности». – Мой сухой смех отразился от стен спальни.

Несмотря на мои опасения по поводу исследований, проведенных на близнецах, я надеялся, что результаты оправдают экстраординарные средства. Однако если результаты так и останутся теоретическими, лишь удовлетворяющими любопытство тех, кто находится в Ковчеге (или сохранятся исключительно для гипотетического использования в будущем), им не может быть оправданий. Призываю вас как представителя Временного правительства пересмотреть свое решение и осуществить лечение, которое может кардинально улучшить качество жизни выживших на поверхности и дать им лучший шанс для репопуляции.

Уже не впервые я обращаюсь к Временному правительству с просьбой пересмотреть свое отношение к выжившим Наверху. При этом я не единственный гражданин Ковчега, выражающий озабоченность по означенному вопросу. Если бы ресурсы (главным образом, электрогенераторы), в настоящее время задействованные на реализацию проекта «Пандора», были перенаправлены на массовое лечение выживших Наверху, вполне возможно, результаты мы бы увидели уже в следующем поколении.

Дудочник все сильнее хмурился, Зои прикусила нижнюю губу, разбирая слова. Они были так похожи.

– Так ничего и не сделали, – сказала я. – Потому что решили, что это не важно. Потому что были слишком сосредоточены на себе любимых. Слишком боялись выживших на поверхности. А у них внизу все стало разваливаться. – Я перешла к бумагам, что занимали пространство до дальней стены. Листы, переполненные торопливыми строчками, заполняющими каждый дюйм и освещающими последние годы существования Ковчега. Изменения в языке тоже говорили о многом.

– Ранние документы – строгие, формальные, – пояснила я. – «Меморандум» тут, «постановление» там. Ничего похожего на то, как люди разговаривают между собой в обычной жизни. Некоторые из работ такими и остались, особенно технические. Но в большинстве язык изменился. Стал обрывочным. Слова отчаявшихся. Смотрите. – Я передала Дудочнику стопку поздних листков, испещренных неразборчивыми каракулями. Доклады и записки стали более отрывистыми и резкими, словно язык тоже сгорел.

У Спрингфилдов родился младенец. Пол – мужской, здоров. Вес 2,75 кг, но мать не может (не желает?) кормить грудью.

В секции Е недостаточно освещения.

Всех оставшихся жителей врем. перев. в секцию Б. Электр. огран. с 18.00 до 06.00 для всех граждан. Исключения – секция А (проект «Пандора») и кухонные холодильники.

– И к этим людям я должна испытывать жалость? – выплюнула Зои – Они сами избрали свою судьбу. Замуровали себя в относительном комфорте, пока мир над ними горел. Выжившим на поверхности не помогли, только изучали их, словно ребенок, наловивший муравьев в банку.

– Знаю, – согласилась я. – И не говорю, что они были хорошими людьми. Просто пытаюсь показать вам, что произошло и почему все покатилось не туда. Все больше и больше людей в Ковчеге стали терять разум. Наверняка из-за длительного заключения. Слушайте.

Секция Е в настоящее время опечатана – троих пациентов больше невозможно контролировать, они представляют опасность для остального населения Ковчега. Квадрант обезоружен, однако Временное правительство щедро снабдило его пищей, вода подается стабильно. Электроснабжение (за исключением вентиляции) отключено в целях приоритетности потребностей остальной части населения.

Рассматривался вариант вывода на поверхность, но его отвергли, учитывая опасность при взаимодействии с выжившими Наверху.

Все двери и люки задраены окончательно. Учитывая обострение состояния больных, не ожидается, что карантин продлится долго.

– Довольно иносказательный язык, – заметила я. – «Пациенты», видимо – заключенные. «Не ожидается, что карантин продлится долго» – в ближайшее время они умрут. Значит, писавшие ожидали, что сумасшедшие покончат с собой или поубивают друг друга.

– Думаешь, они единственные скрывали свои деяния за иносказаниями? – вспылил Дудочник. – Альфы поступают так и сегодня. Вспомни об «убежищах».

«И не только альфы», – подумала я, вспоминая, как сама укрывалась за словами, рассказывая Дудочнику и Зои про гибель Кипа. «Его больше нет». – сказала тогда я. И эти слова не содержали правды о его смерти. Чистые, аккуратные. Но не было ничего чистого и аккуратного в том, как безвозвратно изломанное тело лежало на бетонном полу, словно разбитое яйцо. Слова – лишь бескровные символы, которые в наших надеждах ограждали нас от действительности. Когда разведчики и вестовые Саймона скакали, чтобы собрать войска для сражения в Нью-Хобарте, они несли сообщение: битва, восстание, свобода. И ничего о вспарывающих кишки клинках или наполовину обугленных телах на снегу.

– Мы совсем не такие, как те люди из Ковчега, – возразила Зои. – Они похоронили своих больных заживо, заперли в секции Е. Несчастные или разорвали друг друга на куски, или умерли от голода.

– Они все были похоронены заживо, – возразила я. – Не только безумцы, которых заперли. Каждый в Ковчеге в конце концов оказался в подземной ловушке. Сначала у них закончился свет, а потом и еда.

– Хотя им больше повезло, чем выжившим на поверхности, – сказал Дудочник. – Выжившим пришлось пережить не только взрыв, но и Долгую зиму, и последующие суровые годы.

Тут не поспоришь. И поскольку у тех людей не было Ковчега, они не вели записей, и мы никогда не узнаем, каково им пришлось выживать на поверхности в первые десятилетия после взрыва. Много лет я слышала баллады о Долгой зиме. Барды пели о радиации, убивающей младенцев в материнских утробах. О детях, рожденных без ноздрей или рта, неспособных дышать и встречающих смерть в момент рождения. Детях, представляющих собой лишь массу плоти с несформировавшимися скелетами. Но мы не знали всего ужаса того времени. Даже истории, дошедшие до нас, были скукожены, как дети, родившиеся в те годы.

– Но почему они оставались в Ковчеге так долго? – удивился Саймон. – Более пятидесяти лет, если верить датам. Через пару десятилетий излучение стало вполне приемлемым для жизни – по их же собственным отчетам. Конечно, сложно было назвать жизнь на поверхности праздником, но тут все росло и восстанавливалось. Оставшимся в живых удалось размножиться. Эти люди могли бы выйти.

– Их пугал не мир Наверху, – заметил Дудочник. – И не излучение. Они боялись нас. – Он покосился на свое левое плечо, на котором не было руки. – Ты слышал, как нас называют альфы, а ведь они к нам привыкли.

Я слышала улюлюканье и шипение даже в стенах Нью-Хобарта в последние недели. Эти слова знакомы любому омеге: уроды, отбросы.

– Ты сам читал, – продолжил Дудочник. – Видел, как люди в Ковчеге спорили, есть ли смысл бороться с рождением близнецов. Они задумывались, стоит ли сохранять человечество с поголовной мутацией. Может, это показалось им хуже, чем если бы вообще все люди вымерли. Именно поэтому они остались там. Они прятались от нас. Или же боялись стать такими, как мы.

Глава 27

Я вернулась к кипе бумаг, исписанных узнаваемым почерком профессора Хитона.

– Не все в Ковчеге махнули рукой на людей на поверхности. Хитон продолжал писать о предотвращении рождения близнецов и доводах в его пользу. И не он один. – Я показала обращение, датированное двадцатым годом, в котором открыто утверждалось, что жители Ковчега не смогут размножаться и выживать под землей и что по крайней мере некоторые из них стремились помочь выжившим на поверхности.

– Этот человек, – сказала Зои. – Профессор, он писал…

– Это не имя. Многие в Ковчеге звались профессорами. Скорее всего, это какой-то титул, как советник. Он профессор Хитон.

– И он все это написал? – Она указала на стопки бумаги с его неразборчивым почерком.

– Да.

Я пояснила им мою грубую систему классификации. Большая пачка документов в сундуке Джо принадлежала профессору Хитону. В другой большой стопке содержались только выполненные синими чернилами схемы, разобраться в которых мне не удалось. В самой крупной партии документов были только цифры: столбец за столбцом, нули в которых смотрели на меня слепыми глазами. Некоторые из столбцов были подписаны, но слова для меня ничего не значили: Кюри (Ci), Рентген (R), поглощенная доза радиации (Rad).

Вспомнилось, как Исповедница говорила о машинах словами, которые я и ни разу до этого не слышала. Генераторы. Алгоритмы. Ей удалось научиться говорить на языке машин. Для нас же эти слова были лишь набором букв.

– Они нам ничего не говорят. – Дудочник отбросил страницы с непостижимыми цифрами.

– Говорят, – возразила я. – Они подтверждают, что люди Ковчега работали, чтобы решить задачу. Нам известно, что они могли предотвратить рождение близнецов, пусть даже решили этого не делать. Если бы удалось отыскать Ковчег, систематизировать данные и поручить нашим лучшим людям с этим разобраться, у нас бы тоже получилось. Возможно, это заняло бы долгие годы. Поколения. Но подумайте, чего достигли Зак и Синедрион с резервуарами.

– Ты думаешь, к этому стоит стремиться? – Слова Инспектора щелкнули в воздухе, словно кнут.

– Не надо меня намеренно искажать. Ты понял, что я имела в виду. Программа резервуаров – это ад, но она показывает, что с машинами можно достичь того, чего мы даже не представляем.

– Не нужно этого представлять, – заметил Дудочник. – Мы все видели своими глазами.

– Машины сотворили жуткие вещи. – Я повысила голос. – Но мы так долго жили в страхе перед ними, даже боясь представить, что они способны и на что-то полезное.

– Твои речи все больше напоминают речи твоего брата, – бросил Инспектор.

– Ты знаешь, что я не такая, как он, – ответила я. – Технологии из Ковчега могут остановить рождение близнецов. Разыскав его, мы все изменим.

– А мы сможем его разыскать? – спросил Дудочник. – Ничего из того, что сейчас у нас на руках, в этом не поможет. Если ты права и Синедрион уже нашел Ковчег, то твой брат, скорее всего, уже там побывал. Он и сейчас может быть там. Это способно как-то привести тебя туда?

Я опустила взгляд.

– Увы. Я все перерыла, но нет ничего похожего на карту. Или знакомых названий. Я старалась, старалась почувствовать.

Все уставились на меня.

– Ты отыскала путь к Острову за сотни километров, – заметил Инспектор.

– Знаю! – огрызнулась я. – Но я не машина. Я слышала об Острове всю жизнь, он снился мне много лет. А о существовании Ковчега я даже не подозревала.

Во время долгих ночных и дневных бдений над документами иногда казалось, что я могу хоть что-то почувствовать, хотя бы отдаленное притяжение к Ковчегу. Но в моих блуждающих видениях он оставался лишь еле уловимым запахом, который принес ветер – достаточным, чтобы поднять голову и принюхаться, но недостаточным, чтобы определить направление, откуда он доносится.

– Мой дар не работает по вашему желанию, – пояснила я Инспектору. – И никогда не работал. Неужели, умея его контролировать, я вскакивала бы каждую ночь с криком от приснившегося взрыва?

По счастью, Зои сменила тему:

– Ксандер говорил, что слышит там шум. Как думаешь, люди в Ковчеге смогли расплодиться и выжить?

Я покачала головой:

– За четыреста лет? Внизу?

Последний найденный мной документ датировался пятьдесят восьмым годом. К тому времени там уже все разваливалось. В целых секторах Ковчега не было электричества. Люди жили в темноте и сырости.

– Они не протянули бы так долго. Ксандер сказал, что сначала какое-то время было тихо, а теперь все изменилось. Люди начали греметь костями. Изначальные обитатели Ковчега не выжили. Ксандер говорит, что снова чувствует там людей, а это подтверждает, что до Ковчега добрался Синедрион.

– Тогда почему они бездействуют? – удивился Саймон. – Если Синедриону известно, как прекратить рождение близнецов, почему они это не сделают? Им ненавистна связь с омегами даже больше, чем нам с альфами. Они годами вели селекционные эксперименты – Салли и остальные лазутчики видели их воочию, когда работали в Синедрионе. Это было несколько десятилетий назад. Почему такие жаркие устремления прекратились? Почему не закончились результативно, если столько сил потрачено и теперь у них есть решение?

– Потому что Ковчег не дает идеального решения, которое они искали. – Я указала на бумаги. – Даже если предположить, что они способны воспроизвести технологию Ковчега, то мутации у младенцев не остановятся, просто прекратится рождение близнецов. У каждого человека будет какой-нибудь изъян, а не только у омег. Вполне возможно, уродства будут не такие сильные, как у нас сейчас, но безупречных альф не станет.

– Ты на самом деле думаешь, что им лучше быть привязанным к нам, чем видеть у своих детей мутации? – спросил Дудочник. Стоящая рядом с ним Зои скрестила руки на груди.

– Им больше не нужно выбирать. Резервуары изменили весь расклад. Альфы уверены, что теперь есть альтернатива. Или они могут положить конец связи, но каждому придется нести бремя мутаций. Или судьбоносная связь останется, но омег поместят в баки. Они могут взять лучшее от обоих вариантов. Преимущество сильных, совершенных альф с омегами-близнецами, помещенными в резервуар на сохранение.

Дудочник тяжело вздохнул:

– Не так уж и сильно они отличаются от обитателей Ковчега, да? Те имели возможность прекратить рождение близнецов, но ничего не сделали.

Во взгляде Зои читалось презрение:

– Мне не жаль, если они все подохли в крысиной норе, которую сами и вырыли.

– Не все. – Я подняла еще один лист – на нем рукописные буквы теснились между рядами напечатанных цифр, отражающих состояние радиационного фона во время одиннадцатой по счету экспедиции. – Это последнее, что я нашла по профессору Хитону. Здесь не подписано, но я точно узнала его почерк.

Я зачитала вслух:

52 год, 19 июля.

Кому: Временному правительству.

Из-за систематических отказов в помощи выжившим на поверхности, несмотря на многочисленные просьбы и обращения (как мои, так и других людей, участвующих во все более редких экспедициях наверх), моя роль в Ковчеге больше не совместима ни с моей врачебной клятвой, ни с моей совестью. Принимая место в Ковчеге, я верил, что стану частью исторического проекта, необходимого для выживания нашего вида. Однако, учитывая отказ правительства помогать выжившим на поверхности, не говоря уж об отказе осуществлять лечение, которое прекратило бы рождение близнецов, оставаться в Ковчеге было бы для меня актом эгоизма. Сейчас, когда экспедиции на поверхность фактически прекращены, не осталось никаких отговорок, что Ковчег существует для чего-то иного, нежели выгоды тех, кто […]

[…] Поэтому я отказываюсь от своего поста прямо сейчас. Когда вы найдете это заявление, я уже покину Ковчег. Я не надеюсь, что проживу на поверхности долго. Я вошел в Ковчег молодым человеком, теперь я старик с плохим здоровьем. Но надеюсь, что за то время, которое мне осталось, я принесу выжившим пользу.

У меня нет иллюзий, что меня будет недоставать в Ковчеге. В последнее время я часто подвергался остракизму, меня называли «агитатором», «диссидентом», оспаривали мое психическое состояние из-за возражений против приоритетности проекта «Пандора», когда эти ресурсы могли быть направлены на облегчение страданий населения на поверхности и на […]

Слова Хитона исчезли за пятном медно-зеленой плесени. Пружины кровати пискнули, когда я наклонилась и аккуратно положила страницу в стопку.

– Он был единственным, – сказала Зои. – Единственный старик, который в конце концов ушел. Насколько он мог бы помочь людям на поверхности?

– Возможно, не слишком, – ответила я. – Но я рада, что он по крайней мере попытался. Знать бы, что с ним случилось.

Но времени на размышления не оставалось. Дудочник опустился на колени, роясь в стопке бумаг.

– Этот проект «Пандора» встречается уже не первый раз. Больше о нем не упоминалось?

Я покачала головой:

– Только в тех документах, что я вам показала. Но, похоже, он имел для них большое значение. Даже когда все стало разваливаться, они уделяли ему много внимания, поддерживали.

– Тогда нам нужно его найти, – решил Дудочник.

Ω

Остаток дня и всю ночь Дудочник, Зои, Инспектор и Саймон читали документы, которые я рассортировала. Я оставила их, чтобы помочь Эльзе отскрести закопченные огнем стены во дворе. После недель, проведенных на корточках над бумагами в углу спальни, я почувствовала облегчение, вернувшись к тяжелому физическому труду. В волосах запутались кусочки штукатурки, пальцы едва сгибались от грязи, но такая работа все равно казалась более чистой, чем копошение в бумагах давно почивших людей.

В спальню я вернулась затемно. Зои и Саймон ушли, Дудочник у окна связывал стопку бумаг, чтобы взять с собой. Увидев меня, Инспектор, сидящий в дальнем конце комнаты, встал:

– Я хотел кое-что показать тебе, прежде чем уйти. – Он передал мне листок, который до этого отложил в сторону. Один из технических отчетов, которые я уже прочитала и сложила вместе с другими. Колонки чисел, такие же бессмысленные для меня, как и схемы. – Ты кое-что пропустила. – Он указал на нижнюю половину листа, до того заплесневелую, что казалось, она поросла пухом. – Немного рукописного текста. Трудно разобрать, но он есть.

Я вскинулась:

– Ты ждал тут, чтобы ткнуть меня в несколько пропущенных строчек? Ты видел, сколько документов мне пришлось разобрать?

– Я же не в упрек. Просто показалось, тебе будет интересно.

Я взяла бумагу и пробежалась глазами по выцветшим рукописным строкам заголовка.

Дисциплинарные слушания (52 год, 10 сентября)

– Я это видела. Несколько похожих страниц: список преступлений и наказаний. Как протоколы показаний в Синедрионе.

Под заголовком стоял список имен с комментариями:

Апчер, Дж. – Кража припасов из столовой. Осужден. Наказание: ограничение рациона на 6 месяцев. Переведен в сектор Г с расширенным комендантским часом.

Хоукер, Р. – Использование электричества во время комендантского часа. Осужден. Наказание: ограничение рациона на 3 месяца.

Андерсон, Х. – Убийство. Оправдан. Обвинение заменено на чрезмерное применение силы. Переведен на другие работы и лишен права пользоваться оружием на 6 месяцев.

Я подняла глаза:

– Говорю же – я это уже читала.

Инспектор покачал головой:

– Повнимательнее. – Он указал на поля и перевернул страницу горизонтально, чтобы мне удобнее было читать. И я увидела строчки, написанные перпендикулярно печатному тексту, едва различимые из-за мучнистой росы – пришлось поднести бумагу к лампе, чтобы разобрать слова.

Принимая во внимание, что несанкционированные выходы представляют угрозу безопасности всего Ковчега, признано, что Андерсон действовал в пределах компетенции сотрудника службы безопасности и имел основания для стрельбы, которая привела к гибели человека, хотя и не предпринял никаких других попыток, чтобы остановить Хитона, пытавшегося проникнуть в основную вентиляционную шахту. Дисциплинарный комитет признал, что Андерсон предупредил Х. устно, но было установлено, что [...]

Дальше – неразборчиво.

– Хитон так и не вышел на поверхность, – пояснил Инспектор, забирая страницу. – Следовало ожидать, что его попытаются остановить. Он знал местоположение Ковчега. Входы и выходы. Наверняка эти люди боялись, что он впустит в Ковчег поток выживших на поверхности.

– Похоже, ты оправдываешь его убийц.

– Я этого не сказал. Просто могу понять ход их мысли. – Он подошел к двери. – В любом случае мне показалось, ты захочешь это увидеть.

– Я бы хотела, чтобы ты мне этого не показывал, – крикнула я ему вслед.

Инспектор повернулся в дверном проеме:

– Даже выберись он из Ковчега, что, по-твоему, случилось бы с ним на поверхности? Ты видела отчеты. Сплошная пустыня. Люди на поверхности едва цеплялись за жизнь. Хитон бы не выжил. Он уже был стар и умер бы от голода или болезней. А так, по крайней мере, ему досталась быстрая легкая смерть. Оружие времен До действовало очень четко.

Инспектор так небрежно рассуждал о смерти. Смерть представлялась лишь словом, таким же обыденным, как патрули или погода.

– Знаю, что он наверняка здесь не выжил бы, – отозвалась я. – Но дело в том, что он тоже это знал. И все равно попытался. – Я подумала о том, что сказал мне Дудочник перед боем, когда мы думали, что проиграем. Все дело в надежде.

Инспектор пожал плечами:

– По твоим же словам ты хотела знать, что с ним случилось.

Он протянул руку к моему лицу и на мгновение коснулся подбородка. Я помнила его последнее прикосновение – в конторе мытарей во время спора он схватил меня за запястье.