Текст книги "Гремящий порог"
Автор книги: Франц Таурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Размышляя так, Набатов в то же время присматривался к бульдозеристу, спокойная уверенность которого пришлась ему по душе. Набатов не любил в равной степени и нерешительных и суматошных людей.
Бульдозерист держался скромно, без рисовки. Чувствовалось, что он осознает всю опасность предстоящей работы и в то же время понимает, что выполнить ее совершенно .необходимо; а раз необходимо, то к чему все лишние разговоры?
– Машину свою знаете? – спросил Набатов.
– Как положено.
– Давно работаете бульдозеристом?
– Полтора месяца.
Набатов, недоумевая, покосился на Бирюкова.
– До этого четыре года на танке. Всю войну «тридцатьчетверку» водил,– пояснил Федор Васильевич.
– Ваше мнение? – спросил Набатов Бирюкова.
– Если начинать, то ему,– ответил Бирюков.
– Конечно, ему! – воскликнул Николай Звягин и тут же осекся: спрашивали-то не его.
– Выходит, мнение единодушное,– заключил Набатов.– Отлично, быть по сему!
Огромный бульдозер стоял на дороге у подножия скалы. Без кабины он казался приземистым и еще более грузным. Устало опущенный массивный нож уперся в мерзлую землю. Солнце плавилось в блестящем вогнутом отвале ножа и разбрызгивало колючие лучи-зайчики.
– Разрешите приступить?.– по-военному четко обратился Федор Васильевич к Бирюкову.
И тот, проникаясь торжественностью момента, ответил так же четко:
– Приступайте!
Тяжелая машина затряслась, отзываясь дрожью на глухую ярость мотора. Нож угрожающе поднялся, и бульдозер двинулся вперед, как могучий, грудастый зубр, ринувшийся на смертельного врага.
Николай Звягин вскочил на сиденье. Федор Васильевич остановил машину.
– Слезайте, Николай Николаич,– строго „сказал он Звягину.– Рисковать без нужды вовсе ни к чему.
Николай Звягин попытался его уговорить.
– Не поведу машину,– пригрозил Федор Васильевич и, видя, как залилось краской лицо Звягина, сказал уже мягче: – Сойдите, Николай Николаич.
И прошу вас, не ходите за мной на лед. У меня же на затылке глаз нету.
Федору Васильевичу не хотелось огорчать Звягина (он сразу понял, что своим отказом не обижает, а именно огорчает Николая), но поступить иначе он не мог. Дело, за которое он взялся, которое ему до-верили, было не просто опасным —оно было чрезвы-чайно важным.
Вчера Набатов сказал ему:
– Смотри, Перетолчин, в оба. Утопишь бульдозер– полбеды. Сам уйдешь под лед – похоронишь не только себя, все наше дело.
– Не тревожьтесь, Кузьма Сергеевич,– сказал он тогда главному инженеру,– я вас не подведу.
– Подводить меня тебе нет расчета,—хмуро усмехнулся Набатов.
Федор Васильевич проводил взглядом Николая Звягина, махнул ему рукой и осторожно повел бульдозер вниз по каменной осыпи, припорошенной снегом.
Гусеницы бульдозера коснулись льда и, медленно набегая на него, стянули машину с прибрежных камней.Федор Васильевич рывком послал машину вперед, так же резко дал задний ход, круто развернулся в одну сторону, в другую (с берега казалось, что грузная машина исполняет фигуры какого-то странного танца). Лед выдержал испытание, и Федор Васильевич повел машину на середину реки, к треножникам буровых станков.
Продвигаться приходилось медленно. Ровным лед был только в узкой прибрежной полосе. Чем дальше от берега, тем кучнее громоздились угловатые глыбы льда, и, преодолевая их, бульдозер то вставал на дыбы, то нырял в расщелину между торосами.
Теперь Николай Звягин был уже твердо уверен, что все опасности позади – лед выдержал испытание. Тревога прошла, и Николай уже несколько иронически вспоминал о своем волнении и досадовал, что безропотно подчинился Федору Васильевичу. Он даже решил было спуститься на лед и пойти за бульдозером, но удержал себя. Теперь это выглядело бы совсем смешно.Бульдозер, с глухим урчанием переваливаясь через торосы, приближался к буровым станкам. И Николай снова встревожился. Там лед ослаблен цепочкой скважины. Надо было предупредить Федора Васильевича, чтобы держался подальше от них.
И только он успел подумать об этой новой опасности, как бульдозер, поднявшийся на ледяную глыбу, перевалился через нее и скрылся из глаз.
Николай рванулся с места и уже на бегу услышал испуганный женский крик. Оглянулся, за ним бежала девушка. Непонятно, откуда она появилась, до этого Николай не замечал ее.
Николай схватил ее за руку.
– Туда нельзя!
– Пустите! – вскрикнула девушка, вырываясь, и тут он увидел, что это Наташа.
Они рядом пробежали несколько шагов. Из-за края ледяной глыбы показался нож бульдозера, выползающего из расщелины.
– Туда нельзя! – крикнул Николай, останавливаясь.– Вернитесь!
Наташа тоже остановилась и оглянулась на него с сердитым недоумением.
– Вернитесь! – повторил Николай и пошел обратно. Тут же остановился, подождал, пока Наташа поравняется с ним, и помог ей подняться по каменной осыпи.
Они стояли рядом, не спуская глаз с темневшего на середине реки бульдозера.
Когда машина остановилась возле буровых станков и все, кто работал на льду, обступили ее, Наташа сказала с укором:
– Там вон сколько людей, а мне не разрешили пойти!
– Это ваш брат? – спросил Николай.
– Нет.
Ему показалось, что вопрос ей неприятен. Неужели это жена Федора Васильевича? Такая молоденькая, совсем девчонка.,. И Федор Васильевич говорил ему, что живет вдвоем с отцом…
Очень хотелось прямо спросить ее. И было стыдно за свое откровенное любопытство.
Бульдозер сделал несколько широких заездов вокруг буровых станков и возвращался обратно. И Николай, наконец, решился:
– Вы очень волновались?
Она посмотрела на Николая каким-то особенным,лучистым взглядом.
– Конечно! Вы не знаете, какой он! – Знаю,– сказал Николай невесело.
В эту минуту достоинства Федора Васильевича его нисколько не радовали.
Проскрежетав по каменистой осыпи гусеницами, бульдозер поднялся на дорогу.
Федор Васильевич спрыгнул с сиденья, на ходу весело улыбнулся Николаю и, подойдя к Бирюкову, отрапортовал:
– Лед надежный. Можно выводить машины.
Начальник управления механизации выслушал сообщение с самым невозмутимым видом (Николай готов был растерзать его в эту минуту) и сказал самым будничным тоном:
– Отведите машину в гараж, пусть механик тщательно осмотрит ее. Завтра приступаем к работе. Вы едете, Звягин?
Николай отказался, сказав, что ему надо еще сходить к буровикам. Он не мог уйти, не узнав, почему Наташа так тревожилась за Федора Васильевича. Что их связывает?..
Но когда он обернулся, то увидел одного Перетолчина. Наташи нигде не было.
Федор Васильевич тщательно осмотрел гусеницы, запустил мотор, прослушал его и на малых и на полных оборотах, сказал:
– В порядке. Работает как часы. Мировая машина.
И предложил Николаю:
– Подвезти на горку?
На этот раз Николай не стал отказываться. Хорошо, что Федор Васильевич не слышал, как он собирался к буровикам.
– Обиделись, наверно, на меня? – спросил Федор Васильевич, пригибаясь к самому уху Николая.
Поднимались в гору, и мотор работал на пределе.
– Я? – удивился Николай.
– Что не взял вас с собой. Никак нельзя было. Николай отмахнулся.
– Да что вы? Неужели я не понимаю? Я ведь хотел с вами, чтобы помочь, если понадобится. А чем бы я мог помочь? – Он помолчал и добавил: – Зато и поволновался я за вас!
– Вот это зря,—улыбнулся Федор Васильевич.– На поверку все тревоги обернулись напраслиной. Зимушка сибирская вперед нас позаботилась.
Николай не сразу решился заговорить о том, что его так заинтересовало.
– А знаете, Федор Васильевич, я ведь не один за вас волновался.
– Неужто Бирюков? – усомнился Федор Васильевич.
– Как Бирюков, не знаю, а вот девушка одна очень волновалась. Даже на лед порывалась за вами бежать.
– Девушка? – Федор Васильевич пристально посмотрел на Николая: не разыгрывает ли?
– Девушка. И очень славная девушка.
– Не знаю,– покачал головой Федор Васильевич.– Давно я отстал от славных девушек.
На развилке дорог Николай слез. Бульдозер, отшвыривая гусеницами слежавшийся снег, медленно скатывался в лощину. Николай долго смотрел ему вслед.
Перетолчин не стал бы его обманывать… Если бы тот строгий молодой человек (Николай Звягин показался Наташе очень строгим, даже сердитым) не спросил ее о Федоре Васильевиче, Наташа, конечно бы, не ушла. Она очень тревожилась за бывшего своего бригадира и очень обрадовалась, что все кончилось благополучно, и нисколько не постыдилась бы высказать ему свою тревогу и свою радость.
В этом не было ничего удивительного. Просто иначе и быть не могло. Когда с нею стряслась беда, Федор Васильевич не только сочувствовал, но и заботился о ней. Он был добрый, хороший, душевный человек. Она и относилась к нему как к доброму, хорошему, душевному человеку.
Так думала Наташа, и думала вполне искренне.Но когда Николай спросил ее: «Это ваш брат?»– она смутилась. И ее как будто бы прямой ответ, по сути дела, был уклончивым.
Спрашивали: кто она ему? Ответить ей было нечего. Она даже самой себе не могла бы ответить на этот вопрос.И допустить, чтобы кто-то посторонний, наблюдая их встречу, по их лицам, по тону их разговора определял то, что для нее самой еще было незнаемым, она не могла.
Чтобы ее не нагнали по дороге, Наташа пошла в поселок распадком. Узенькая, промятая в снегу тропка вилась по ложу застывшего ручья, огибая загромоздившие русло обломки скалы. От крутого склона горы на тропку падала густая тень. Ни один звук не залетал в лощину. Только чуть слышно поскрипывал под ногами сухой снег, нанесенный вчерашней метелью. Казалось, далеко-далеко, на сотни километров вокруг, нет никого и только она, Наташа, одна со своими думами.
Почему она сбежала? Разве было что плохое, стыдное в ее чувствах? Испугалась того, что о ней подумают… А если бы то, что могли о ней подумать, было правдой? Тогда бы не испугалась, не стала прятаться от людей… А может быть, это правда? Кто скажет «да» или «нет», если сама не можешь разобраться?.. Как все это странно! У других проще. Надя заглядывается на Федора Васильевича и не скрывает этого ни от себя, ни от других. И даже сердится.
Глупая, как будто в этом кто может помешать или помочь… Люба сказала: «Без спросу в чужую душу не стану заглядывать». Правильно, незачем, она настоящая подруга… А вот Николай стал допытываться: «Это ваш брат? Вы очень волновались за него?..» И когда она сказала, какой Федор Васильевич замечательный человек, нет, она не сказала, но он понял, это его огорчило… Почему?.. Какое ему дело до нее и до ее отношений к другому человеку? Как не стыдно ему?.. Плохо о других думают только те, кто сам плох. Значит, она плохая, раз плохо подумала.
Он вовсе и не злой. Он встревожился за Федора Васильевича, потревожился и за нее, когда она как сумасшедшая кинулась на лед. Ну, конечно, не за нее именно, Наташу Дубенко. Другая бы, кинулась, он бы тоже остановил, раз нельзя. Это все так, а почему же допытывался?
И тут Наташа заметила, что мысли ее незаметно для нее самой перекинулись от Федора Васильевича к Николаю, и очень рассердилась на себя.
Сама она плохая. Ни капельки собственного достоинства. Только ищет, к кому бы прилепиться. Рада каждому ласковому взгляду. А о том, кто действительно был ее другом, позабыла!
Ведь приехал он. К ней приехал… Схватил тройку по физике и приехал. Так он сказал ей… Но разве одно строительство в Сибири?.. Приехал-то сюда…
И Наташа снова, в который уже раз, подумала: может быть, она больше Вадима виновата, что оборвалась их дружба?..Она заставила себя думать о Вадиме, но мысли наперекор ей возвращались то к Николаю, то к Федору Васильевичу, и это еще больше рассердило Наташу.
Только у других под ногами путается. Надька любит его и не прячется ни от кого. Надька в тысячу раз лучше и честнее ее.Наташа стала убеждать себя, как хорошо было бы, если бы Федор Васильевич заметил чувства Нади и ответил ей. Но когда представила себе их вместе, ей стало грустно.Тропка, наискосок взбираясь по склону, вывела Наташу к поселковому парку. Собственно, это был не парк, а обширный кусок тайги, сбереженный строителями и вписанный в поселок. Парком он стал на-зываться с тех пор, как посреди него расчистили полянку и сколотили помост для танцевальной площадки.
Могучие, вековые сосны, сомкнув ветви, словно застыв в хороводе, окружали полянку. Меж них выглядывали хрупкие, стройные березки; они тянулись в высоту, чтобы ухватить от солнца свою долю тепла и света, но так и не могли поравняться с медноствб-лыми хозяйками тайги. И подшерстком промеж стволами деревьев разрослись кусты ольхи, жимолости и багульника.
С первого весеннего тепла, когда невзрачные жилистые кустики багульника одевались пеленой нежно-розовых цветов, и до осенних заморозков, когда тайгу расцвечивало золото засыпающих берез, полянка в парке была любимым прибежищем молодежи.
По вечерам здесь играл оркестр. Здесь знакомились и встречались. Здесь расцветали надежды и разбивались сердца. Тут же обычно они и врачевались.
И еще долго после того, как смолкал оркестр и гасли огни на танцевальной площадке, по лесу бродили пары. И притихшую темноту волновали шорох шагов по усыпавшей землю засохшей хвое, шепот, приглушенный, а иногда и звонкий смех и нескромные звуки поцелуев…
…Сейчас под сводами сосен было тихо, пустынно и торжественно, как в опустевшем храме. И только ровные следы лыж и пробирающиеся между стволами тропки напоминали, что и теперь сюда заходят люди.
Наташа пересекла парк и вышла на центральную улицу поселка. Она очень любила эту улицу. Такой улицы, наверно, не было ни в каком другом городе.
Правда, улица не могла похвалиться архитектурой зданий: дома были деревянные, из свежего, не успевшего еще потемнеть бруса, всего в два этажа и очень похожие друг на друга, отличались они только числом и расположением балкончиков. Зато сама улица просторная, как поле, и посреди вместо бульвара широкая полоса почти нетронутой тайги. Тротуары тоже были просторные, но их редко расчищали, и вдоль домов тянулась отделенная от проезжей части высоким валом снега неширокая, плотно утоптанная тропка.
Мимо проехал фургон с рабочими. Наташе послышалось, что ее окликнули по имени.. Она обернулась и проводила машину взглядом, раздумывая, кто бы это мог быть.
– Посторонитесь, гражданочка,– сказали ей с язвительной вежливостью.
Наташа оглянулась и увидела Вадима. Он шел с каким-то стариком, бережно поддерживая его под руку.
Какое-то мгновение на губах Вадима задержалась ироническая усмешка, но тут же лицо построжело, и взгляд стал подчеркнуто чужим и холодным.
Наташа вспыхнула от обиды и хотела пройти мимо, но заставила себя поздороваться и даже улыбнуться.
Вадим на улыбку не ответил, произнес сухо:
– Привет, Наталья Максимовна!
Старик, до того с терпеливо-безразличным видом смотревший куда-то через голову Наташи (он был высокий, выше Вадима, только очень сутулый), услышав имя, пристально и как-то обеспокоенно глянул на нее и замигал опухшими, слезящимися на ветру глазами.
– Извини, мне некогда.– Вадим небрежно кивнул Наташе и повернулся к своему спутнику.– Идем,. Иван Васильевич.
Пройдя несколько шагов, Наташа оглянулась. И напрасно. Оба, и Вадим и его спутник, смотрели ей вслед.
Первым спустился на лед бульдозер Федора Васильевича Перетрлчина. За ним пять остальных. Машины растянулись по льду в кильватерную колонну, прокладывая дорогу к середине реки.
Острые грани тяжелых ножей врезались в торосы, высекая из стылых, ледяных глыб звон и скрежет. Брызги льда разлетались в стороны, как осколки шрапнели. В воздухе носилась тончайшая ледяная пыль. Пронизанная солнцем, она расцвечивалась радужными полукружьями.
Николай Звягин метался между машинами, умоляя бульдозеристов соблюдать дистанцию. Занятые своим делом, они не очень-то обращали на него внимание.
Один из них, тот, кто вел машину следом за головной, остановил пробегавшего мимо Звягина и, перегибаясь к нему с сиденья-, сказал:
– Не волнуйся, мастер. На тот свет никто не торопится. Дистанцию сами сообразим. А ты сообрази, чтобы в перекур было где обогреться и чего перекусить без отрыва от производства.– Он весело подмигнул, от этого лицо его, заросшее до самых глаз густой черной щетиной, утратило свою суровость и сразу стало мальчишески задиристым.– Не в поселок же гонять. Работа срочная.
Николай побежал на бечевник. Там стоял видавший виды «газик» с фанерным коробчатым кузовом. Это была «персональная» машина Николая Звягина, выделенная ему по распоряжению Набатова. Николай было отказался, но Набатов сказал строго: «Не прибедняйся!» Хорошо еще, что шофер попался совсем молоденький, и Николай сразу стал с ним на равную, товарищескую ногу.
– Поезжай к Бирюкову,– сказал Звягин шоферу.– Пусть даст команду начальнику орса накормить бульдозеристов. Чтобы сюда приехал с буфетом.
– Порядок!—поддержал шофер.—Выдвинуть буфет на передовую. Это я мигом!
Он лихо включил мотор. Из-под машины выбросилось облако сизого вонючего дыма, и коробка «газика» затряслась, дребезжа врезанными в дверцы стеклами.
– Погоди,– остановил Николай шофера.– Еще не все. Привези дров.
– Дров? – опешил шофер и выглянул из кабины, чтобы удостовериться, не шутит ли новый начальник.– Сколько ж я привезу дров! – На его глазастом и курносом лице проступило явное недовольство.
– Сколько влезет в твой лимузин. Шофер захлопнул дверцу кабины и уехал. Бульдозеры, как огромные жуки, расползлись по ледяному полю. Две машины остались расчищать и расширять дорогу, остальные четыре крушили торосы на середине реки.
Николаю показалось, что они сгрудились очень кучно и к тому же подобрались слишком близко к буровым станкам.
Вечная история! Как дорвались до настоящей работы, никто не хочет соблюдать самых элементарных правил техники безопасности. И Николай побежал к бульдозерам.
Резкий гудок заставил его оглянуться. На дороге стояла синяя «Победа» Набатова. Гудок повторился. Очевидно, вызывали его. Пришлось повернуть обратно.
Набатов приехал вместе с Терентием Фомичом.
Николай коротко доложил. Набатов выслушал его не очень внимательно и ничего не сказал. Заметно было, что он чем-то озабочен, даже расстроен.
– Берут за горло! – сказал он Терентию Фомичу.
Старик пожал плечами с таким видом, что можно было понять: иного он и не ожидал.
– Сигнализировали,– сказал он с пренебрежительным равнодушием.
– Решаем так! – резко сказал Набатов.– Все графики сжать. Работы вести круглосуточно. Через неделю первый ряж должен быть опущен.
– Вас будет замещать Калиновский? – спросил Терентий Фомич.
– Первый ряж опущу сам.
– Понятно,– сказал Терентий Фомич, даже и не скрывая, как он доволен.
Николаю не все было ясно в их разговоре, но главное он понял: первый ряж надо опустить не на двадцатый день, как предусматривалось графиками, которые составили они с Терентием Фомичом и Бирюковым, а через неделю. Как это можно сделать, он не понимал, но раз Кузьма Сергеевич сказал, значит можно.
Вернулся «газик». Шофер поманил Николая Звягина в сторону:
– Все в порядке, Бирюкову сказал. Куда дрова?
– Разжигай костер,– распорядился Николай,– бульдозеристы придут греться.
Шоферу разжечь костер недолго: бензин под руками.
– Это что за цыганский табор? – спросил Набатов. Выслушал объяснения Звягина и сказал Терентию Фомичу: – Сегодня за ночь поставить обогревалку, оборудовать столовую с буфетом, подвести телефон.
– Я располагал сразу вынести на лсд псе хозяйство,– возразил Терентий Фомич.
– Потом перенесете. Важно, чтобы с первого дня все поняли, что работа начата всерьез. Позаботься, Терентий Фомич, чтобы к утру все было сделано.
– Будет сделано, Кузьма Сергеевич.
Бульдозеристы собрались к огоньку покурить. Николай сообщил, что скоро подвезут буфет. Решили подождать у огонька, чтобы второй раз не отрываться от работы.
Сухие поленья горели ярким, почти бездымным пламенем. Каждый норовил устроиться поближе у костра: кто опустился на колени, кто присел на корточки, а чернобородый парень, который попросил Николая позаботиться об огоньке, лег прямо на снег. Он был одет в добрую овчинную шубу, замасленную до блеска, и не боялся простуды, полагаясь не столько на свою шубу, сколько на таежное здоровье.
– Великая сила – огонь,– задумчиво произнес бульдозерист, сидевший на полешке возле Николая. Он был самый пожилой из всей бригады и, наверно, поэтому оделся потеплее. На нем была огромная мохнатая шапка с опущенными ушами, шея укутана толстым шерстяным шарфом. Лица почти не было видно, только большой костистый нос выглядывал, словно птенец из гнезда.– Великая сила – огонь,– повторил он, протягивая к костру темные от масла и металла руки.
– Энергия! – авторитетно сказал шофер «персональной» машины.
– При чем тут энергия? Что это тебе, электростанция?– оборвал шофера чернобородый парень и повернулся к огню другим боком.
– Володя правильно говорит,– поддержал своего шофера Николай Звягин.– Тепло от костра, электрический ток от турбины, механическая сила – это все различные виды энергии. Они могут превращаться одна в другую. Их можно, пересчитать, сопоставить.
– Какой же это костер надо запалить, чтобы такую энергию добыть, как от нашей гидростанции? – спросил чернобородый.
– Можно и это подсчитать,– ответил Николай Звягин.
– Это длинная бухгалтерия.
– Не такая уж длинная,– усмехнулся Николай.– Можно прикинуть не сходя с места.
– А ну, давай,– заинтересовался пожилой бульдозерист в мохнатой шапке.
Николай подумал, что вряд ли это всем покажется интересным, но обрывать разговор, который сам начал, было неудобно.
– Гидростанция, которую мы строим, будет вырабатывать в год столько же энергии, сколько полу чится, если сжечь сорок миллионов тонн угля…
– Подходяще! – вставил кто-то.
– …а если взять не уголь, а дрова, то придется сжечь больше ста миллионов кубометров.
– Это сколько же лесу порубить надо? – воскликнул пожилой бульдозерист и повернулся лицом к Николаю Звягину.
– Попробуем подсчитать хотя бы на сутки или еще лучше – на один час. На год – сто миллионов, на сутки – триста тысяч, на один час – больше десяти тысяч кубометров. Округлим для ровного счета. Возьмем десять тысяч. Кто может подсказать, сколько кубометров древесины берут с гектара?
– Федор знает, он лесоруб,– сказал чернобородый.
– Больше ста кубов не возьмешь,– ответил Федор Васильевич.
– Вот мы и подсчитали…
– Без всякой бухгалтерии,– вставил шофер Володя. Он был так доволен, как если бы это не Николай Звягин, которого он возит, а сам он был такой знающий и так умел рассказывать.
– …Да, без всякой бухгалтерии… сто кубов с гектара. Значит, чтобы получить столько энергии, сколько даст наша станция, надо каждый час сжигать сто гектаров леса.
– Смотри ты, куда вывернуло! – воскликнул пожилой бульдозерист.– Эдак всю землю оголить можно! – Помолчал и добавил убежденно: – Великое, ребята, для народа дело – наша станция!
– Вот видишь, дядя Миша,– тут же прицепился чернобородый,– а ты кряхтел утром: «Холодно , на реке, хиус тянет».– Последние слова он произнес жалобно и, наверно, похоже, потому что все бульдозеристы – и дядя Миша тоже – расхохотались.
За разговорами не заметили, как подъехала бортовая машина с поклажей в кузове.
– Где же народ? – спросила буфетчица, с трудом выбираясь из кабины грузовика. Обязательный белый халат у нее был надет поверх меховой жакетки, и она сейчас удивительно напоминала только что скатанную ребятишками снежную бабу.
– Или мы не люди? – отозвался кто-то.
– Кого кормить-то? – сердито бросила буфетчица.
– Или мы не заслужили?
– Да ну вас с шуточками! Из-за трех человек такую канитель развели. Носят вас черти по льду, и мне из-за вас коченеть на морозе.
– Гладкая, не замерзнешь,– сказал чернобородый и по-свойски хлопнул ее по плечу.– Ты, девка, не сердись! Один механизатор за сотню работает. Считай, кормишь триста человек.
Неля оглянулась и расцвела в улыбке.
– Не балуйте, Костя,– протянула жеманно,– так и быть, накормлю и напою. Помогите только разгрузиться и палатку поставить.
– Вот это деловой разговор. Вставай, братва! Уважим хозяйку!
Неля заняла место за прилавком, сооруженным из двух больших ящиков, и привычно защебетала:
– Есть пирожки, котлеты, колбаса, винегрет. Да поаккуратнее вы, не все сразу. Палатку свернете!
– Ребята,– сказал пожилой бульдозерист,– у кого при себе деньги есть?
– Есть,– с готовностью откликнулся Николай Звягин и осекся.– Товарищ буфетчица, у некоторых денег нет. Запишите на меня, завтра рассчитаюсь.
– Тоже мне банкир нашелся! – отмахнулась Неля.– Разве такие орлы обманут? Давай уходи, начальник, не. мешай людям закусить.
Чем он помешал, Николай понял,.услышав следующий диалог:
– …и стаканчик чайку,– сказал Федор Васильевич.– Есть чай?
– Есть,– неохотно ответила Неля,– целый бидон.– И уже совсем укоризненно добавила:—Такой мужчина – и чаю просит. Измельчал народ.
Набатов помнил каждое слово телеграммы, которая сейчас валялась скомканною на его столе. Он взял ее, расправил, машинально еще раз пробежал глазами и положил в ящик стола.
«Устье-Сибирское. Устьгэсстрой. Набатову. Немедленно вылетайте Москву. Ваш доклад слушается техсовете четвертого.
Зубрицкий»
Телеграмма пришла на следующий день после того, как первый бульдозер вышел на лед. Конечно, это не случайное совпадение. «Сигнализировали»,– сказал Швидко. Он прав. Служба наблюдения, оповещения и связи оказалась на высоте.
Редкостная оперативность, с какою руководство главка реагировало на первые же практические шаги Набатова, убедительно свидетельствовала о том, что в техсовете вопрос предрешен.
Набатова огорчила и раздосадовала не столько сама телеграмма, сколько подпись. Телеграмму подписал новый заместитель начальника главка Зубрицкий. Набатову приходилось встречаться с ним. Притом в обстоятельствах исключительных, когда истинная сущность человека раскрывается до конца.
Встречались они во время войны, на Северном фронте. Оба были в одинаковом звании инженер-подполковника, но по должности Набатов был непосредственным начальником Зубрицкого. В трудную минуту Зубрицкий проявил трусость, но сумел довольно ловко замаскировать истинную причину своего поведения. Формально обвинить его можно было лишь в излишне педантичной дисциплинированности. Набатов в глаза назвал его трусом, передал его дело на офицерский суд чести и перестал замечать Зубрицкого. До суда дело не дошло. Зубрицкий получил назначение на другой участок фронта.
С тех пор Набатов не слышал о нем и вычеркнул его из своей памяти. Но Зубрицкий, надо полагать, был памятливее. И, вспоминая теперь его характер, Набатов не сомневался, что Зубрицкий не упустит случая взять реванш.
То, что один из руководителей главка настроен по отношению к нему по меньшей мере недружелюбно, само по себе мало тревожило Набатова. Но он не мог не понимать, что это обстоятельство существенно осложняет положение.
Утром, прочитав телеграмму, он сгоряча решил идти напролом. И дал распоряжение форсировать работы на льду. Теперь, поостыв, спокойно и трезво осмысливая свое решение, он снова пришел к выводу, что старая истина «Прямым путем – ближе к цели» в конечном счете всегда оказывается самой правильной.
В главке решительно отвергают его идею зимнего перекрытия. Значит, надо вооружиться вескими доводами. Самый веский довод—ряж, загруженный камнем и намертво посаженный на дно реки.
Правда, заручаясь этим доводом, он нарушает прямой приказ главка. Ему запрещено приступать к работам по зимнему перекрытию. То, что он делает, назовут нарушением государственной дисциплины. Хорошего такая формулировка ничего не сулит… И все-таки, когда он опустит ряж и зацепится за дно, никакие формулировки не будут страшны. Дело скажет само за себя.
И тут ему пришла в голову мысль, заставившая его улыбнуться. Больше всего он думает о том, что надо установить ряж, и совсем не думает о том, как его установить.
– Бумажные души!—выругался он, имея в виду свое главковское начальство.– В этой перепалке забудешь, что ты инженер. А ведь это главное, черт побери! Ин-же-нер! А не дипломат, не чиновник, не администратор. На эту неделю он отключится от всех прочих больших и малых дел – будет только инженером.
Он позвонил в приемную и распорядился пригласить Калиновского.
Евгений Адамович вошел обычной своей бесшумной походкой. Выражение его лица было, как всегда, вежливое и в то же время независимое.
– Передаю вам на неделю всю полноту власти,– сказал Набатов.– Прошу особое внимание уделить строительству большого бетонного завода и, конечно, строительству жилья.
Евгений Адамович внимательно слушал Набатова, ничем не выказывая, что в эту минуту ему совсем не до большого бетонного.
«Подлец Круглов,– думал Евгений Адамович.– Обещал вызвать на техсовет и не сдержал слова. Похоже, что могут оставить в дураках». И озабоченно спросил:
– Вы когда едете?
Набатов откровенно усмехнулся.
– Почему вы решили, что я еду?
– Я полагал…
– Вы имели в виду вызов главка? – Евгений Адамович уклонился от ответа.– Я не могу выехать. Я болен. Потому и прошу вас заняться текущими делами стройки.
Евгений Адамович подумал, что в данной ситуации всякая оттяжка ему на руку: можно снестись с Кругловым и настоять, чтобы он выполнил свое обещание; но, не желая выдавать своих мыслей, спросил совсем о другом:
– Я, конечно, не стану злоупотреблять, но заранее прошу разрешения потревожить вас, если возникнут особо сложные вопросы.
– Разумеется,– сказал Набатов.– Я болен, но не умер.
Они еще поговорили некоторое время о текущих делах стройки (не касаясь работ по подготовке зимнего перекрытия), и Евгений Адамович, выразив надежду, что здоровье Набатова в скором времени улучшится, удалился.
Набатов не совсем понял, почему его внезапная болезнь устраивает Калиновского (что это именно так, он сразу определил по нарочитой сдержанности своего заместителя). Очевидно, Евгений Адамович твердо надеется, что установить ряж не удастся. Пусть надеется.
Набатов вызвал свою секретаршу и продиктовал ей ответ главку.
Когда она ушла, позвонил в партком Перевалову, прочитал ему телеграмму Зубрицкого и сказал:
– Так вот, докладываю: я болен!.. Как будет с начатыми работами? Как решено. Делу моя болезнь не помеха.
– Дельно,– одобрил Перевалов.– Тогда я завтра еду в Черемшанск. Будем ковать железо, пока горячо.
– Ни пуха ни пера!—пожелал Набатов и даже поморщился, так громко рявкнуло в трубке:
– К черту!
В просторной кабине грузовика было тепло, и не верилось, что стоит распахнуть дверцу, и окунешься в лютую стужу.
Впрочем, эта зима перевернула все понятия. Стужа стала не лютой, а желанной. Никогда еще Перевалов так не радовался морозам.
И сегодня утром, выйдя на гудок машины, Перевалов прежде всего – это уже вошло в привычку – осветил фонариком укрепленный возле двери термометр. Коротенький синий столбик обрывался, не дотянувшись до цифры «40».
