Текст книги "Гремящий порог"

Автор книги: Франц Таурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

И Вадим решил пойти к Наташе и все-все ей откровенно высказать. И, главное, прямо сказать ей, что она ему нужна, что без ее дружбы ему плохо…

Да, он пойдет. Сейчас пойдет. Если он не пойдет теперь, когда понял, что должен пойти, он будет просто трус. Нечего откладывать!

Уже в дверях, как всегда, выходя из дома, взглянул на часы.Без четверти пять. Она еще не пришла с работы. Конечно, не пришла. Идти надо через полтора часа. Через час. Она уже будет дома… Всегда приходится ждать!

Он снова подошел к окну. Время тянулось нестерпимо медленно. Попробовал читать, но глаза машинально перебегали от строки к строке, а смысл прочитанного не доходил до сознания…

Ровно через час Вадим постучался в дверь Наташиной комнаты.

– Не заперто! – ответили ему. Вадим узнал голос Нади.

Люба откровенно удивилась появлению Вадима. А Надя так же откровенно обрадовалась, пригласила проходить и пообещала напоить чаем с конфетами.

Вадим как будто и не слышал ее любезного приглашения, спросил с порога:

– Где Наташа? – На работе,– ответила Люба.

А Надя, обиженная невниманием Вадима, добавила нараспев:

– По всей вероятности.

Вадим услышал насмешку в ее словах.И все-таки он увидит ее. Увидит сегодня. Подождать можно и на крыльце.Они поднимались из распадка по узкой, петлявшей между высоких сосен тропинке. Идти рядом не хватало места, и Николай то шел за Наташей, то, стараясь поравняться с ней, оступался в сугроб. Сегодня работы на участке, прерванные с утра опусканием второго ряжа, закончились позднее обычного. И когда они вышли из диспетчерской, Николай решился спросить: можно ли ее проводить?

К вечеру ветер стих, и мороз уже не казался таким злым и колючим. Шли не торопясь. Над гребнем горы висела полная луна, и длинные темные тени, догоняя одна другую, неслышно скользили по синеватому снегу.

Николаю надо было многое, очень многое высказать Наташе. Ему хотелось прямо спросить ее, почему она так грустна и подавлена в последние дни. Надо было, чтобы она поняла, как ему больно видеть ее опечаленной и что он все отдал бы, только б она стала снова оживленной и веселой. Надо же все это высказать ей… И вот они шли и говорили… Говорили, как всегда, о своей работе. Совместная работа – это в конце концов единственное, что их связывало.

Временами Николаю казалось, что и Наташа ждет от него других слов. И она действительно ждала их. Но в этом ожидании было больше тревоги, нежели радостного нетерпения. Она догадывалась, что у Николая на душе, но готова была принять только его дружбу… Только дружбу, не больше.

Чувство к Вадиму все еще стояло между ними.Николай так добр и внимателен. Вадим тоже был когда-то таким. Но теперь он уже не вернется к ней… А если бы захотел вернуться?.. Нет, что было, прошло… «Наши судьбы – две дороги, перекресток позади…» Николай честнее, душевнее и, наверно, ближе ей. Она рада быть ему другом. Но ему-то этого теперь уже мало…

Ей очень не хотелось огорчать Николая. И, если он откроется в своих чувствах, ей трудно будет отвечать ему… И они шли и говорили о своей работе…

– Николай Николаевич, вы тоже очень тревожились сегодня?

– Наташа! – сказал он.– Неужели вы всегда так и будете звать меня?

Она ответила нерешительно, как бы оправдываясь:

– Я уж так привыкла.

– Могу я вас разозлить,– воскликнул Николай,– чтобы вы назвали меня… ну хоть Колькой!

Наташа рассмеялась.

– Вы-то сможете. Я, наверное, не смогу.

– Я вас очень прошу, Наташа. Когда вы называете меня так по-стариковски, я не могу ни о чем говорить, кроме гидротехники.

– Хорошо,– сказала Наташа.– Я постараюсь вас называть Николаем.

– Это уже чуточку лучше.

– Только чуточку? Может быть, тогда уж товарищем Звягиным?

– Нет, нет! – Николай замахал руками.– Согласен на Николая.

– То-то же! Но вы, Николай, не ответили на мой вопрос. Вы очень тревожились?

– Очень. Особенно после того, как Перевалов сказал, что сам сядет на экскаватор,

– А правильно он поступил?

– Конечно, правильно. А если и неправильно, то все равно каждый на его месте поступил бы так же.

– Каждый? И Калиновский тоже?

– Калиновскому никогда не быть на его месте.

– Да, конечно,– согласилась Наташа.– А почему так рассердился Кузьма Сергеевич?

– Рассердился – не то слово. Он был огорчен, взволнован. Нелегко остаться одному, когда все против тебя… Он привык, чтобы ему верили, а тут все были против. Калиновский не в счет. Его мнение в глазах Кузьмы Сергеевича мало весит. А вот Перевалов и Швидко… Кузьме Сергеевичу было очень тяжело.

– Но Перевалов же поддержал.

– Не поддержал, а согласился. У него не было другого выхода. Он знал, что Кузьма Сергеевич все равно сделает, как решил… Вы говорите: поддержал? Если бы поддержал, не согнал бы экскаваторщика с места, чтобы сесть самому. Значит, не верил или в крайнем случае не очень верил Набатову.

– А вы верили?

– Тоже не верил,– честно признался Николай. Несколько шагов они прошли молча, потом Наташа сказала:

– А все-таки Кузьма Сергеевич оказался прав.

– Я надеялся, что он окажется прав. Но у меня не хватило бы смелости поступить так, как поступил он.

– А поступить, как Перевалов? Сесть в кабину экскаватора?

– Думаю, что хватило бы. Это ведь много легче.

Они поднялись из распадка. Тропка влилась в широкую, гладко укатанную дорогу. Здесь можно было идти рядом.

Наташа сама взяла Николая под руку и сказала:

– Вы очень хороший человек, Николай Николаевич.

После этого Николай уже никак не мог заговорить с нею о том, о чем ему так хотелось говорить.Они вышли на главную улицу поселка. Сегодня здесь было пустынно.

Мороз давал себя знать.Сейчас поворот направо, и второй от угла ее дом. Сейчас она уйдет. Крепко, по-мужски тряхнет его руку, улыбнется с едва заметной лукавинкой и скажет: «До свидания, Коля!» Нет, не скажет она «Коля». Да если бы и сказала! Все равно ведь уйдет…

И Николай решил: как только свернут за угол, он скажет: «Наташа, я проводил вас, теперь проводите меня». И еще полчаса вместе.

Но он не успел ничего сказать.На крыльце общежития, прислонясь к поддерживающему навес столбику, стоял высокий парень в кожаной тужурке.

– Вадим!– прошептала Наташа с изумлением, которое Николаю показалось испугом.

Вадим тоже заметил их.

Заслонясь рукой от бьющего в глаза света уличного фонаря, он пристально всматривался в приближающуюся пару. Потом резким движением спрыгнул с крыльца, секунду-другую постоял неподвижно, как бы решаясь, в какую сторону пойти, резко повернулся лицом к Наташе и Николаю и не спеша, вразвалочку пошел им навстречу.

Когда их разделяло всего несколько шагов, Наташа подняла голову и встретилась с ним глазами. Вадим усмехнулся. Половина его лица была в тени, и оттого усмешка показалась Наташе уничтожающей, почти зловещей. Она, конечно, не поняла, что за усмешкой этой кроются стыд и боль.

Не спуская с Наташи пристального взгляда, Вадим посторонился, давая им дорогу.

– Добрый вечер, Вадим!—сказала Наташа. В ответ он подчеркнуто внятно процитировал:

– «И когда с другим по переулку ты пройдешь, болтая про любовь…»

Николай круто повернулся к Вадиму. Вадим неторопливо уходил, что-то насвистывая,

– Не надо, Николай Николаевич, не надо! – прошептала Наташа.– Он прав… И не надо вам меня провожать.

Она резко выдернула свою руку и убежала.

Ряж опустился на дно, но оба экскаватора, ни на минуту не замедлив ритма работы, продолжали загружать его камнем.

Иван Соломин, верткий молодцеватый парень лет двадцати пяти, поднялся в кабину экскаватора и сказал сидевшему за рычагами Перевалову:

– Семен Александрович, теперь, поди, мне можно поработать?

Сказал с не остывшей еще обидой. Перевалов то ли не слышал его, то ли сделал вид, что не слышит.

– Семен Александрович,– громче повторил Соломин,– разрешите приступить к работе.

Перевалов оглянулся.

– Будь человеком, Иван. Дай душу отвести. Когда еще доведется!

Соломин сдвинул на затылок потертый, заношенный танкистский шлем, показав русые с рыжинкои кудри, и засмеялся.

– Беда с такими начальниками! У рабочего человека хлеб отбивают.

– Не плачь. И на твою долю останется,– сказал Перевалов.

– Вы что же теперь, Семен Александрович, каждый ряж сами начинать будете?

– Не задирай старших. Нехорошо.

– А вот мне батя рассказывал,—не унимался Соломин,– на фронте был такой случай: один генерал попер сам в атаку. Разжаловали его за геройство.

– Не разжаловали – только выговор объявили,– уточнил Перевалов.—И не генерал,а маршал. И пример твой неудачный: я не генерал, а рядовой.

– Как же, рядовой! – возразил Соломин.-Так бы я уступил рядовому!

Перевалов ничего не ответил. Соломин оглянулся, ища, где пристроиться, бросил на пол большие, лохматые, собачьего меха рукавицы, сел на них и закурил. Но долго молчать Соломин не умел.

– Семен Александрович! Если можно, объясните, пожалуйста: вы это жалеючи меня прогнали с экскаватора или по какой другой причине?

– Знал бы, что ты такая заноза, и не подошел бы к. твоему экскаватору,– ответил Перевалов.

– Я, Семен Александрович, серьезно интересуюсь.

– Посуди сам,– с нарочитой степенностью отвечал Перевалов.– За тобой девки табуном ходят. Случись что, они бы меня по клочкам разнесли. Выходит: куда ни кинь – везде клин. Безвыходное у меня было положение, товарищ Соломин.

– С вами, Семен Александрович, говорить надо, пообедавши,– уже с обидой сказал Соломин.

– Вот, наконец, дельное слово сказал. Сходи в столовую, перекуси, чтобы потом не отрываться, и… садись за рычаги.

– Понятно! – сказал Соломин.– Вы пока ряж загрузите, а мне, как извозчику, обратно гнать колымагу на правый берег.

– Не тревожься. Загрузки хватит до вечера. А экс-. каватор твой, я думаю, здесь останется до весны. Сегодняшний день – всем наука.

– Ну, коли так,– сказал Соломин,– придется выполнять приказание. Есть сходить в столовую! – Он откозырял, сделал налево кругом, гулко топнув огромным валенком, и вышел.

«Будут мне теперь промывать косточки,– подумал Перевалов.– А до райкома дойдет, так и мозги промоют. Ну и пусть! Посмотрел бы я на вас, что бы вы стали делать на моем месте!»

В парткоме машинистка сказала Перевалову, что звонил Набатов и просил после работы зайти к нему домой..

– Просили, если сможете, к шести часам.

«Ну что ж, поговорим по душам,– подумал Перевалов.– Прятаться не станем».

А сейчас за работу. И так полдня отводил душу.И он погрузился в свои так называемые текущие дела.В большом настольном блокноте записаны самые неотложные. И этих самых неотложных почти целая страница. Первая запись:

«Подобрать пропагандиста в тракторный парк вместо Казаченкова».Отличный пропагандист. Перевалов вспомнил, как однажды, зайдя к нему на кружок с намерением пробыть несколько минут, просидел два с лишним часа, пока не закончилось занятие. А на другой день собрал всех пропагандистов и рассказал им, как проводит занятия Казаченков. И вот Казаченкова отправляют в длительную командировку, месяца на полтора, а то и на два. В резерве пропагандистов нет. Люди все на деле. Сам Казаченков советует поручить кружок бригадиру первой бульдозерной Перетолчину. Кандидатура подходящая: мужик серьезный, обстоятельный.

Перевалов звонит и говорит машинистке (она же и заведующая учетом):

– Принесите карточку Перетолчина Федора Васильевича из парторганизации механизаторов.

В партии с 1943 года. Образование – среднее. Водитель танка. Отличные данные.

В блокноте появляется новая запись: «Побеседовать с Перетолчиным».

Возвращая карточку, Перевалов говорит:

– Вызовите ко мне завтра, после работы.

– К вам заведующая клубом с правого берега.

– Пусть заходит.

Заведующая клубом явно взволнована. Говорит она быстро, как бы опасаясь, что ей не дадут высказаться до конца.

– При таком отношении совершенно невозможно вести никакой культурной работы. Хозяйственники не только не помогают, а прямо суют палки в колеса. С большим трудом подготовили программу для новогоднего молодежного вечера, и все срывается. Веру Гончаренко не освобождают от вечерней работы. Срывается вся программа, а Ершов говорит, что это его не касается: он не отвечает за работу клуба, он отвечает за работу строй участка. Никакого у людей сознания…

Перевалов звонит несознательному Ершову и убеждает его перевести Веру Гончаренко в дневную смену.

Разговор с заведующей клубом еще не закончен, входит секретарь комитета комсомола Саша Долгушин. У. него тоже неотложное дело.

– Помогайте, Семен Александрович. Комсомольцы автобазы решили создать комсомольско-молодежную колонну. Начальник автобазы противится.

Перевалов звонит начальнику автобазы. Тот оправдывается, приводит свои доводы.

– У тебя в автобазе прогулы есть? – спрашивает Перевалов.– Есть. Аварии есть? Тоже есть. После получки выходят на работу под хмельком? Случается. Так вот, комсомольцы хотят тебе помочь. Создать колонну, в которой не будет прогулов и аварий. Советую не отказываться от их помощи, а поддержать инициативу.

…День уже клонится к вечеру. А время не просто идет, оно подбрасывает один за другим все новые и новые вопросы.

Приносят заявление группы рабочих бетонного завода. Домоуправ спекулирует квартирами, а начальник жилищно-коммунального отдела его покрывает.

Женщина из далекого белорусского города Бобруйска просит написать ей, как работает ее сын, уехавший на стройку по комсомольской путевке.

Приходит слесарь ремонтно-механического завода: начальник цеха плохо помогает рационализаторам.

Приносят телеграмму: строители Нижне-Волжской гидроэлектростанции вызывают на социалистическое соревнование строителей Устьинской ГЭС.

Пишут ученики десятого класса из неизвестного Перевалову города Мензелинска: они решили после окончания школы всем классом ехать на великую стройку и просят партийный комитет помочь им в этом.

…День окончен. Многие вопросы решены. Но в блокноте заполнена новая страничка. Разные, самые разные вопросы. И все тоже неотложные.

И все это вместе взятое – только небольшая часть того, что именуется – партийная работа.

– Вот молодец, что пришел без опоздания! – сказал Набатов, встречая Перевалова в дверях.– А то бы мне Софья Викентьевна дала такой разгон! Чего смотришь? Она у меня женщина строгая, особенно когда дело коснется ее кулинарной репутации.

– Не слушайте вы его, Семен Александрович,– сказала Софья Викентьевна, выглянув в прихожую.– Раздевайтесь, мойте руки и проходите к столу.

– С удовольствием! – совершенно искренне признался Перевалов и подумал: «Конечно, лучше начать с этого, а пошуметь друг на друга всегда успеем».

Стол был накрыт с необычайным для здешних отдаленных мест щедрым разнообразием. Заметив изумление Перевалова, Набатов пояснил:

– Дары московского «Гастронома». Все свои чертежи и расчеты оставил Майорову на память, а чемодан загрузил более питательными вещами. Сонюшка! Тебя ждем.

– Сию минуточку,– ответила из кухни Софья Викентьевна.– Сажай гостя за стол.

– Гость стеснительный, без хозяйки не Садится.

Перевалов заметил, что на столе всего три прибора (сына-то, выходит, в черном теле держишь, Кузьма Сергеевич!), и не удержался, спросил:

– А где же Аркадий?

– Не пришел еще с работы.—Кузьма Сергеевич усмехнулся.– Мы же с тобой страху на всех нагнали и рабочий день сдвинули.

Вошла Софья Викентьевна, раскрасневшаяся от кухонной духоты.

– Не обращайте внимания на мой затрапезный вид,– сказала она, указывая на свой передник,– один бочок у пирога еще не готов. Хозяин виноват, давно прошу духовку переложить. Да садитесь вы наконец!

– Какой прикажешь? – спросил Набатов, протянув руку к бутылкам.

– Все равно,– сказал Перевалов.– Ты знаешь, я не большой охотник до этого зелья.

– Нет,– возразил Набатов.– Сегодня грех на сухую. Имеем по крайней мере два отличных тоста.

– Даже два?

– По меньшей мере два,– повторил Набатов и налил Перевалову и себе «Столичной», а Софье Ви-кентьевне золотистого вина из узкой, длинной бутылки.– Один по личному поводу, второй, так сказать, по общественному. Вообще-то общественные интересы должны стоять выше, по сегодня, я уверен,– он посмотрел на Перевалова и снова уже не в первый раз загадочно улыбнулся,– следует вперёд выпить по личному поводу.. Итак, за скорую встречу!—Он чокнулся со всеми и выпил.

Перевалов, недоумевая, последовал его примеру.

– Нет душевной чуткости у современной молодежи,– сказал Набатов и с сокрушением покачал головой, глядя на Перевалова.– Ты за что пил? За встречу! Маша твоя через неделю прилетит, а бесчувственный супруг сидит, как на поминках.

– Кузьма Сергеевич! И ты молчал!

– Ты утром был такой сердитый.

– Рассказывай!

Кузьма Сергеевич стал рассказывать, как он созвонился с Машей, как она приходила к нему, как расспрашивала о Семене, как ей удалось высвободить время для поездки домой.

Перевалов слушал, а перед глазами было Ма-шино лицо, веселые глаза и ласковая, застенчивая улыбка…

– Тоскливо так жить,– тихо, как бы про себя сказала Софья Викентьевна.– Мы с Кузьмой Сергеевичем всю жизнь вместе, и не наскучило. А вы молодые оба…

Перевалов ничего не ответил.

Тоскливо?.. Нет, трудно. Очень трудно. Очень не хватает ему Маши… А как быть? Нельзя же закрывать ей дорогу. Окончит институт, будем всегда вместе… Сам настоял на этом и правильно поступил.,.

– В общем-то, будь я на месте Марьи Алексеевны,– заключил Набатов,– ни за что не оставил бы такого сокола одного. Тем более на стройке. Сюда невест со всех сторон понабилось. Я ей так и сказал, чтобы поторапливалась.

– Заболтался, Кузьма Сергеевич,– вмешалась Софья Викентьевна.– Семен Александрович не из той породы.

Она принесла пышный, подрумянившийся пирог и порезала на широкие ломти.

Кузьма Сергеевич вдохнул, раздувая ноздри, аппетитный запах рыбного пирога.

– Всем хороша матушка Ангара! Осетр? – Не угадал, Кузьма Сергеевич. Таймень.

– Тоже неплохо! Теперь к месту и второй тост, по общественному поводу.

Перевалов, конечно, знал, какой последует тост. Но все же спросил:

– За что же второй тост?

– А за то, чтобы секретарю парткома не было нужды отбивать хлеб у экскаваторщиков.– Кузьма Сергеевич потянулся к пирогу и добавил:—Тост, как видишь, в порядке самокритики.

У радушного хозяина были в запасе еще подходящие тосты, но гость согласился только на один, каковой сам и предложил: за хозяйку и ее искус тво! И подумал, дождется ли дня, когда в такой же обстановке будет не в гостях, а дома…

После обеда хозяин увел гостя к себе наверх и рассказал о заседании техсовета и завершающем разговоре с Майоровым.

– Наша взяла! – сказал Перевалов.

– А что было делать заместителю министра? Ему тоже положено смотреть не назад, а вперед. А в наше время вперед – это значит лицом к Сибири. Возьми Только нашу область. Алюминиевый завод строится, большая химия строится, горнорудный комбинат строится. В будущем году начнут строить металлургический завод. Попробуй оставь их без энергии! Откуда ее брать? Быстрее нас никто не даст. Так что наш спор решила сама жизнь. А если бы не это, круто бы спросили за наше самоуправство.

– Теперь уже не самоуправство, а новаторство,– сказал Перевалов.

Набатов поморщился – он не любил громких слов – и, ничего не ответив на реплику Перевалова, продолжал:

– И я, когда еще сидел у Майорова, подумал и с тех пор все время думаю, что теперь и для нас тихая жизнь миновала. Раньше мы так располагали: поставим ряжевую перемычку и, может быть, перекроем реку со льда. Теперь никаких «может быть»: должны перекрыть Ангару зимой! Сразу после ледохода отсыпать низовую перемычку, осушить котлован и летом начать большой бетон. Иначе все наши новаг торские затеи – детская забава. Понятно это тебе, товарищ секретарь?

– Понятно.

– Поэтому и пришлось загонять тебя в кабину экскаватора. Ты поначалу тоже косился на меня. Бычье упрямство у Набатова! Да будь у меня в запасе время, я бы на рожон не полез. И спорить бы не стал с Калиновским. Чего спокойнее: один ряж разобрать, другой опустить. Но это неделя, пусть пять дней, а у нас сейчас и пяти часов лишних нет… Сегодня подписал приказ: организовать работу на льду в три смены. И тебя прошу: переключайся на лед. Сейчас у нас нет более важной задачи.

Софья Викентьевна принесла им наверх чайник, стаканы и блюдо домашнего печенья. Они долго сидели, попивая по-сибирскому густой чаек и обсуждая десятки вопросов, больших и малых, содержание которых сводилось к одному: как лучше организовать наступление на реку возможно более широким фронтом.

Уже поздно вечером, когда обо всех практических делах было переговорено, собираясь уходить, Перевалов спросил:

– Очень рассердился на меня утром, Кузьма Сергеевич?

Набатов махнул рукой:

– Чего там рассердился… Я бы и сам на твоем месте так же поступил.

Вадим аккуратно уложил взрывчатку в массивный, окованный железом ларь, вышел из палатки и, переведя несколько гаснущих на сильном ветру спичек, закурил.

Стоять на ветру, налетавшем резкими порывами то с одной, то с другой стороны, было не очень приятно, но Черемных не разрешал курить в палатке и, уходя в диспетчерскую, снова напомнил о том же.

Что он там задержался? Долго ли наряд выписать?

За палаткой послышались шаги. Наконец-то! Вадим пошел ему навстречу и едва не столкнулся с торопливо идущим Аркадием.

– Привет! Ты один? – Аркадий указал на опущенный клапан палатки.

– Один. А что?

– Я за тобой. Приходи сегодня к Ляпину. Звал он… И Неля тоже звала.

В последней фразе Вадиму послышалась насмешка. И он ответил хмуро:

– Мне там делать нечего.

– Опять ты за свое? Я тебя очень прошу, приходи!

Нет, никакой насмешки. Аркадий говорил серьезно. Вадим почувствовал: Аркадию нужно, чтобы он принял приглашение Ляпина. Странно!

– Нет, Аркадий. К Ляпину я никогда не пойду. Вадим отказался твердо, но вежливо. Аркадий почему-то вспылил:

– Конечно! Теперь можно нос задирать. Теперь не Ляпин тебе зарплату выписывает.

Вадим насторожился:

– Ты к чему о зарплате вспомнил?

– Память не такая короткая, как у некоторых.

– Договаривай!

– Чего договаривать! Деньги сам получал. Два раза в месяц.

– Я заработанные получал! Аркадий презрительно свистнул:

– Много бы ты заработал!

– А ты?

– Чего кричишь? – Аркадий был явно доволен, что сумел задеть Вадима за живое.– И я получал и ты. Вместе получали. Я тебе в первый же день сказал: Ляпин свою бригаду в обиду не даст! Ну, чего уставился?

– Ох, и сволочь ты, Аркадий! Хоть бы об отце подумал!

Аркадий вздрогнул, как от удара. Он сжался и, казалось, даже стал ниже ростом. От вызывающей развязности не осталось и следа.

– С тобой пошутить нельзя.

– Иди ты с такими шутками к… своему Ляпину!

– Послушай, Вадим…– начал Аркадий, но, увидев Черемных, медленно идущего по дороге, оборвал фразу и, уходя, торопливо бросил: – Ну, я пошел. Так приходи. Ждем тебя.

Вадим ничего не ответил.

Подошел Черемных, посмотрел вслед Аркадию и усмехнулся:

– Что это он так заторопился? Или не за добрым делом приходил?

– Его Ляпин присылал за мной.

– Ляпин? – Усталое, доброе лицо Ивана Васильевича сразу построжело. – От этого держись подальше!– строго сказал он Вадиму.

– Вы о нем знаете что-то, Иван Васильевич?

– Надо ли знать? – хмуро и пренебрежительно возразил Черемных.– Он и так весь на виду.

Черемных, пригнувшись, прошел в палатку, запер большим висячим замком и опечатал сургучной печатью ларь со взрывчаткой, потом, выйдя, тщательно застегнул клапан палатки. Вадим, пропустив вперед Ивана Васильевича, незаметно для себя старался идти след в след, хотя все время сбивался. Черемных шагал медленно, но размашисто.

Вадим был уверен, что Иван Васильевич знает о Ляпине больше того, что высказал, но расспрашивать было бесполезно. Пока сам не найдет нужным, ничего не скажет… Так же было, когда Вадим рассказал ему о Наташе, о том, как оборвалась их дружба. Тогда они разговаривали не на ходу, а в своей комнате, в общежитии. Иван Васильевич сидел, по-нурясь, как будто безразличный ко всему, и все же Вадим чувствовал, что старик настороженно вслушивается в каждое его слово. Раза два или три в продолжение разговора он поднимал голову. Казалось, вот-вот он скажет что-то очень важное и для него, и для Наташи, и для Вадима. Но, конечно, это только казалось: что мог сказать Иван Васильевич о Наташе, которую видел первый раз в жизни? Скорее всего он просто хотел упрекнуть Вадима. А Вадим и сам часто упрекал себя. Наташа обрадовалась его приезду. Она помнила его, ждала, а он?.. Временами ему думалось, что ему стало бы легче, что он был бы рад, если бы она встретила другого человека, более достойного ее. И вот она, кажется, встретила… Почему же он не рад? В тот вечер, когда она повстречалась ему вместе с Николаем Звягиным, он приходил в общежитие просто так: ну, некуда было пойти, вот и пришел. И лучше бы он не приходил. С тех пор у него в глазах: она идет с Николаем, доверчиво прижавшись к нему, взяв его – сама взяв его! – под руку… В Дверь резко постучали.

Девчата с недоумением переглянулись. На нетерпеливый повторный стук Надя ответила:

– Не заперто.

Вошел Вадим. Остановился у порога. Поздоровался.

– Садитесь с нами ужинать,– пригласила Надя. Вадим огорченно посмотрел на большую сковороду с жареной картошкой.

– Некогда. В кино собрался. Есть лишний билет. Приглашаю.

Люба и Надя посмотрели на Наташу. Она молча продолжала есть.

– С удовольствием! – воскликнула Надя. – Только не копайся,– строго сказал Вадим.– Осталось десять минут. Я покурю в коридоре.

Надя кинулась к зеркалу.

– Я быстрехонько.

Когда дверь закрылась за Вадимом, Люба сказала сердито:

– Обрадовалась. Не тебя приглашали.

– В суматохе не теряйся,– ответила Надя и добавила рассудительно: – Не пропадать же билету.

Она торопливо сбросила шаровары, надела выходное красное платье, натянула тонкие чулки и, вытянув сперва одну, потом другую ногу, придирчиво оглядела: не морщит ли где? Ноги у нее были красивые– длинные, с полными, тугими икрами.

– Наташка, я надену твои туфли? Наташа молча кивнула.

– Совсем очумела,– сказала Люба,– такой мороз!

– Нас пока еще кровь греет! – отрезала Надя, приседая и вертясь перед висящим на стене небольшим зеркалом. Демисезонное пальтишко с трудом сходилось на ее пышной груди.

– Надень полушубок,– сказала Люба.

– Была нужда фигуру прятать…– возразила Надя. Хотела еще что-то сказать, но Вадим гулко стукнул в дверь.

– Сейчас! – крикнула Надя и пулей вылетела из комнаты.

Люба сердито посмотрела ей вслед, потом перевела взгляд на Наташу. Лицо у Наташи было задумчивое, усталое.

– Не пойму я тебя, Наташа,– сказала Люба,– за тобой ведь приходил.

– Люба, очень прошу. Не будем говорить об этом.

– Как хочешь. Могу и помолчать. Молча доели картошку.

– Опять из-за этой попрыгуньи посуда немытая остается,– ворчливо сказала Люба, убирая сковороду с оставленной для Нади порцией.

Наташа достала с полки книгу «Электрооборудование подъемных кранов». Книгу эту сегодня дал ей Николай.

– Прочитайте внимательно,– сказал он, передавая книгу.– Электрика – сердце любого механизма. Будет хорошо, если вы придете на курсы хоть немного подготовленной.

После того злополучного вечера он в первый раз заговорил с ней не по служебному делу. А впрочем, курсы для него – тоже служебное дело…

Наташа начала читать вводную главу, в которой излагались общие сведения об электричестве и которая, по сути дела, ничем не отличалась от соответствующей главы в учебнике физики. Материал был знакомый, но все понятия и термины как будто потеряли свое реальное содержание и превратились просто в сочетание типографских знаков, когда она смотрела на страницу книги, или в сочетание звуков, когда она пыталась читать вслух.

Довольно долго она заставляла себя вникнуть в смысл прочитанного и в конце концов убедилась, что это бесцельно. Мысли ее были очень далеки от электротехники и подъемных кранов.

Она сказала Любе: «Не будем, говорить об этом». А может быть, надо было говорить. Люба – единственный здесь близкий ей человек. И только она может помочь ей разобраться и понять самой, что происходит с ней… Никогда еще не была она в таком странном, таком нелепом состоянии… Словно она потеряла самое себя. С почти физической болью ощущала она пустоту в душе. И самое пугающее было то, что у нее не было никаких желаний и стремлений.

Даже так давно взлелеянная мысль о настоящей работе, то, что недавно казалось главной целью жизни, теперь забылось, потускнело, осознавалось только умозрительно, рассудочно и потому уже не радовало и даже не утешало.

Тяжелее и тревожнее всего было то, что она, казалось, разучилась мечтать…Порой она завидовала Наде, завидовала безмятежной бездумности ее существования. Желания и ощущения Нади были, может быть, и примитивны, но зато понятны и просты.

Уставать и мерзнуть на работе – плохо, согреться, отдохнуть, отоспаться – хорошо. Проголодаться – плохо, поесть сытно и вкусно – хорошо. Сидеть одной и скучать – плохо, сбегать на танцы или в кино, перемигнуться и пофлиртовать с подходящим парнем—хорошо. Плохое и хорошее закономерно чередовалось в жизни, и так как по этой несложной схеме за плохим всегда следовало хорошее, то и плохое становилось всего только ступенькой к хорошему, и в общем-то все было хорошо. Можно было жить и радоваться… Но разве у нее, Наташи, не было всякий день или не могло быть и этих маленьких горестей и этих простых, доступных каждому радостей бытия? Почему же ей этого мало? Почему ей все время чего-то недостает?

– Ты сорок минут читаешь одну страницу,– сказала Люба. Она сидела на кровати, поджав ноги, и вышивала крестом.

Наташа вздрогнула и перевернула страницу. Аркадий в первый раз осмелился не подчиниться Ляпину.

– Не стану я воровать! – сказал Аркадий и опасливо отодвинулся подальше от бригадира.

В обогревалке, кроме них, никого не было. Но Ляпин даже как будто и не рассердился.

– Дурак,– лениво сказал Ляпин.– Кто тебя заставляет воровать? Подойди и возьми пару пакетов.

Взрывники все уйдут на льдину. А старика я выманю из палатки.

– Не буду! – повторил Аркадий. Ляпин резко шагнул к нему. Аркадий попятился и сжался, как бы ожидая удара.

– Не бойсь. Не стану руки марать,– процедил Ляпин.– Все вы только с дерьма пенки снимать, а на дело нет вас. Слушай и запоминай! Когда старик останется в палатке один, подойдешь и вызовешь его.

– Куда?

– На кудыкину гору. Придумай, сбрехни чего-нибудь. И задержи, пока не свистну. Понятно?

– Понятно, только…

– Раз понятно, пошли! Нельзя упускать такой случай. Когда еще в другой раз ночью взрывчатку привезут?

Ляпин произнес это рассудительно, деловым тоном, и Аркадий решился спросить:

– Зачем взрывчатка?

– Батю твоего подорвать хочу.

– Нет, верно?

– Рыбаки заказывали. Рыбу глушить.

Аркадий вспомнил осетров, тайменей, которых Ляпин привозил от какого-то Пахомыча, и успокоился. Тем более что ему самому отводилась второстепенная и безопасная роль. Если Ляпин и попадется, то его не выдаст. Это не в его стиле.