Текст книги "Гремящий порог"

Автор книги: Франц Таурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Время у нас есть? – спросил Набатов.

– Для хозяина-то? – снова отшутился Перевалов.

– Опасаюсь сорвать какое-нибудь заседание,– в тон ему отозвался Набатов.– У тебя ведь тоже свой график.

Перевалов только рукой махнул и сказал уже совсем серьезно:

– Слушаю, Кузьма Сергеевич.

– Посидели мы несколько дней с Терентием Фомичом. Надо теперь с народом обсудить.

– Сейчас?

– Сперва с тобой. Значит, есть время?

Перевалов молча кивнул.

Набатов снял трубку.

– Мне группу проектирования… Инженера Звягина… Николай Николаевич, прошу со всеми чертежами и расчетами… Нет, не ко мне, в партком,..

– Почему Звягин? – спросил Перевалов.

– Он нам помогал. Точнее сказать, мы вместе делали проект перекрытия.

– А Евгений Адамович?

– Нет. Об Евгении Адамовиче разговор впереди.

Николай Звягин вошел с охапкой чертежей и остановился у порога. Ему, рядовому и к тому же только начинающему свой трудовой путь инженеру, не часто, приходилось бывать в кабинетах начальства (секретарь парткома на стройке большое начальство, даже в том случае, если он прост в обращении и доступен). А Николай Звягин уважал Перевалова еще и потому, что знал его много лет. Вместе с отцом Звягина Перевалов строил Байкальскую ГЭС. Оба работали старшими машинистами на большом шагающем.

Николай остановился несколько смущенный откровенной улыбкой на лице Перевалова. Как это часто бывает с молодыми людьми, он больше всего боялся показаться смешным и оттого иногда выглядел застенчивым, хотя характера был далеко не робкого.

А Перевалов улыбался просто потому, что любил этого парня, которого знал еще долговязым и угловатым подростком в те годы, когда ему самому било примерно столько же лет, сколько теперь Николаю Звягину. И оттого, что у Николая было такое умное открытое (в народе говорят – пригожее) лицо, какие сразу располагают к себе с первого взгляда.

– Хорошо, что рослого помощника подобрал себе,– засмеялся Перевалов,– а то бы враз не донес.

– Все тут, Кузьма Сергеевич,– сказал Звягин, выложил на стол перед Набатовым всю охапку и отошел в сторону, не зная еще, будет ли позволено ему остаться здесь и присутствовать при этом, как он понимал, очень важном разговоре.

– Докладывай,– сказал Набатов,– а я буду оппонентом.

Об этом Николай Звягин не осмеливался и мечтать. На лице проступила краска радостного смущения.

«Расцвел как красна девица,– подумал Набатов.—Не парень– золото»,—а вслух сказал с напускной строгостью:

– Мы ждем, Николай Николаевич. Сначала Звягин волновался, и это проявлялось в том, что излагал он чересчур пространно, с излишне подробными пояснениями. Нужды в этом не было. Перевалов был старым гидростроителем.

Постепенно материал увлек Звягина, волнение его улеглось. И Набатов одобрительно кивал, слушая, как точно и сжато выражает он свою мысль.

– Отсыпав перемычки зимой, мы сможем сразу после вскрытия реки откачать котлован и приступить к сооружению плотины.

Звягин остановился и посмотрел на Кузьму Сергеевича, как бы спрашивая: все ли и правильно ли он сказал? Набатов утвердительно наклонил голову. И Звягин закончил словами:

– Таким образом мы выгадаем целый строительный сезон.

– Не только строительный сезон,– живо подхватил Перевалов.– Больше выгадаем. Год выгадаем, черт побери! Тот самый год, которого нам не хватает. И вот что здорово! Морозец сибирский к себе в союзники повернем. Перехитрим зиму!

– И не только зиму,– многозначительно подчеркнул Набатов.

Перевалов строго сдвинул крутые темные брови.

– А тут не к чему хитрить,– сказал он резко.– Соберем коммунистов, утвердим план штурма и в открытую, с развернутым знаменем…

Набатов остановил его:

– И коммунистов соберем и знамя развернем, все в свое время. А пока выдержим характер. Плетью обуха не перешибешь,

– Это кто же плеть и кто обух?

– Не горячись,– сказал Набатов.—Если министр запретит, ты первый обязан будешь взять меня за руку. На такое дело надо идти с горячим сердцем и холодной головой. О руках не говорю, руки у нас чистые. Тактика наша предельно ясна. Подготовить силы и с ходу форсировать реку. Захватить плацдарм. А когда будем в котловане, оттуда нас никто не вышибет. Отобьем любую атаку.– Он немного помолчал, как бы давая Перевалову возразить, и закончил:– Потому и разговариваем без Евгения Адамовича.

Николай Звягин слушал спор затаив дыхание. Только теперь полностью раскрылся ему смысл задуманного дела, и только теперь по-настоящему понял он, какое доверие оказал ему Набатов. Он чувствовал себя в неоплатном долгу и со всей щедростью молодой души готов был отдать все силы, чтобы помочь этому человеку в его борьбе и работе. И он: с тревогой смотрел на строгое лицо секретаря парткома.

– Так!—сказал, наконец, Перевалов.– Подпольный партком действует! Заговорщики!

Набатов словно не заметил горечи в ого голосе.

– Скажем по-другому,—заметил Набатов.– Инициатива снизу. Инициатива масс!

Но Перевалов не шагнул ему навстречу.

– Слушай, Семен Александрович,—сказал Набатов,– может быть, я действительно поспешил? Пришел к тебе, когда у меня,– он положил руку на кипу чертежей,—на вооружении одна бумага.

Перевалов дернулся, как будто его ударили.

– Другому бы я этих слов не простил. А если бы ты пришел ко мне не сейчас, а потом – со всем своим вооружением,– и тебе бы не простил! – И, как бы пересиливая самого себя, сказал: – Вижу, что ты прав. И потому мне больно. Понимаешь, больно! Но это все слова, а нам дело делать. На то поставлены.

– На тяжелую работу вам нельзя. Я вам приготовила справку.

Наташа с испугом посмотрела на белый листок в руках врача.

– А как же…– нерешительно выговорила она,– мне сказали: через месяц направят в бригаду бетонщиков.

– Теперь не направят!

У Наташи на глазах навернулись слезы. «Нервы,—подумалось врачу.– Беда с этими девчонками,. Зачем их только берут на стройку!»

– Если вам не предоставят легкой работы,– сказала она Наташе,– немедленно обратитесь в больницу. И как бы вы себя ни чувствовали, через месяц покажитесь мне. И не забывайте, вам надо очень беречься. Это просто чудо, что так все обошлось.

Вечером в женском общежитии № 11 было всеобщее ликование. В маленькую, узкую, как ученический пенал, комнату, где жили втроем, Наташа, Люба Броднева и Надя Курочкина, набилась вся бригада. И почти никто не пришел без гостинца. На столе грудами лежали конфеты-подушечки, розовые пряники и развесное печенье. Были и такие солидные приношения, как колбаса и сыр.

– Девчонки! – воскликнула Надя Курочкина, высокая и очень полная девушка, что еще более подчеркивалось плотно облегающим трикотажным платьем сиреневого цвета.– Девчонки! У нас прямо именинный стол! Факт! Давайте отпразднуем Наташино явление! Я сейчас…

Но тут в дверь просунулась вихрастая голова.

– Надя, выдь на минутку.

Надя всплеснула руками и выскочила за дверь.

Девчата сразу притихли и насторожились. Слышно стало, как в коридоре Надя торопливо оправдывалась:

– Ой, Сереженька, никак, никак не могу. Ну разве я знала, ну разве я знала… И билеты взял! Ой, как жалко! Нет, нет, никак не могу. Иди один…

– Надька-то молодец! – шепнула Люба Наташе, и обе понимающе переглянулись.

Надя быстро возвратилась и, чтобы не услышать любопытствующих вопросов или сочувственных замечаний, сразу вернулась к прерванному разго-. вору.

– Я сейчас в магазин сбегаю. Нина, пошли со мной. А ты, Ленка, беги в угловую комнату за гитарой. Выпьем красненького и потанцуем.

И закружилась с неожиданным при ее дородности проворством.

Девчата засмеялись:

– Тебе одной тут места не хватит.

– Дверь откроем, в коридоре плясать будем,– не сдавалась Надя,– песни петь станем. Ну, разворачивайтесь тут. Я побегла.

Девчата, смеясь и препираясь, принялись хлопотать у стола.

Наташа тоже улыбалась и даже смеялась вместе со всеми, но это было скорее отражением улыбок и смеха ее обрадованных и действительно веселых подруг.

– Наташка, не раскисай,– сказала ей Люба, улучив минуту, когда возле них никого не было,– и чего ты нос повесила? Подумаешь, месяц, велика беда. Не дадут легкой работы – и не надо. Месяц на мою зарплату проживем.

– А если не на месяц, а навсегда?

– Да ну тебя! – рассердилась Люба.– Была нужда тоску на себя нагонять! – И тут же спросила с опаской: – А вино-то можно тебе пить? Что врач сказал?

Наташа не могла не улыбнуться.

– Ничего не сказал.

– Значит, можно.

– За меня Надежда потрудится,– сказала Наташа.

На другой день Наташа с утра пошла в отдел кадров.

– На стройке легких работ нет,– строго сказала женщина в очках, сидевшая у стола под табличкой «Инспектор».– Не конфетная фабрика.

– Куда же мне теперь? – спросила Наташа.

– По закону вы имеете право на расторжение договора, с оплатой обратного проезда,– пояснила женщина в очках,

– Мне не расторжение, а работу надо. Работать приехала, не кататься.

– Как знаете, девушка. Другие бы радовались на вашем месте.

Глаза у Наташи потемнели.

– Чему радоваться! Что чуть на тот свет не угодила?

– Что к маменьке отправляем,– резко ответила женщина.– Вот чему.

– Мне нужно работу,– внятно, с расстановкой повторила Наташа.

Женщина пристально посмотрела на нее поверх очков.

– Ох, девушка, девушка,– она покачала головой,– тебе дело говорят, а ты на рожон лезешь. Давай справку. Зайди завтра, может, чего найдется.

Но и завтра ничего не нашлось.

– Походи сама по участкам. Найдешь подходящее место, дадим направление,– сказала женщина в очках и вернула Наташе справку.

Через три дня Наташа пришла в комитет комсомола.

– Садись,– сказал секретарь комитета,– я сейчас,– и снова уткнул веснушчатое лицо в разбросанные по всему столу бумаги и раскрытые книги.

Он готовился к докладу на слете молодежных бригад. Слет сегодня вечером, а доклад еще не готов.

Совсем некстати пришла эта девчонка. Он принял Наташу за школьницу. Но у Саши Долгушина, так звали секретаря комитета – незыблемое правило: пришел человек – узнай, что ему надо, не ссылайся на. занятость.

Саша Долгушин искал нужную до зарезу цитату. Он был близорук и читал, низко склонив голову. Длинные, пшеничного цвета волосы свешивались, закрывая лицо, и, когда он перелистывал страницы, казалось, что перелистывает их не пальцами, а длинным, тонким носом.

Наконец Саша Долгушин отыскал нужную цитату, выписал ее и вспомнил, что его ждут.

– Выкладывай, что у тебя.

Наташа стала рассказывать. _Но, видимо, рассказывала очень подробно: ей хотелось, чтобы секретарь комитета правильно ее понял. И он действительно понимающе кивал ей головой, но в то же время косил глазом в свои бумаги.

– Безобразие!—сказал он, когда Наташа закончила.– Ужас, сколько у нас еще бюрократизма! Они обязаны помочь тебе и отправить обратно за счет строительства. Я сейчас позвоню начальнику отдела кадров.

– Да вы же ничего не поняли! – возмутилась

Наташа.

Саша Долгушин смутился и виновато заморгал глазами.

– Я прошу, чтобы мне дали работу, а меня с этой справкой нигде не берут.– Наташа подала ему злополучную справку.– Я все участки обошла.

– Ясно,– сказал Саша Долгушин, прочитав справку.– Вот что. Тебя, наверное, завтраками уже. не раз кормили. Но сегодня и я ничего не смогу.– Он снова виновато улыбнулся.– Приходи завтра в это же время. Обещаю, ты получишь работу.

Наташа ушла не очень обнадеженная, Когда она снова пришла в комитет комсомола, Саша Долгушин встретил ее веселой улыбкой.

– Сознайся, что ты обо мне вчера подумала? Махровый бюрократ! Верно?

Наташа не нашлась, что ответить. Саша Долгушин, все еще улыбаясь, снял трубку.

– Автобазу… Коробейникова. Слушай, Володя. Посылаю к тебе Наташу Дубенко, как вчера договорились. Будет сделано?.. Ясно.

Он положил трубку и уже серьезно сказал повеселевшей Наташе:

– Пойдешь на автобазу. Спросишь Коробейникова. Он все сделает. Ясно?

Когда пароход, следуя своенравным поворотам фарватера, переваливает реку, лоцман держит курс по створам береговых вех. Если река широка и глазом не достанешь от берега до берега или посреди реки мель, которую надо обойти, то путь он держит по створам вех на оставшемся позади берегу.

Такие вехи, по которым можно верно идти дальше, есть и в жизни человека.Николаю Звягину было шестнадцать лет, когда он пошел на работу. Из уважения к отцу – знатному экскаваторщику – Колю Звягина взяли сразу в бригаду электросварщиков. Конечно, многое зависело и от него самого, но без терпеливой, заботливой помощи старших своих товарищей по работе не смог бы он так быстро освоить все тайны профессии.

Вскоре представился случай доказать, что не напрасно тратили на него время.На стройке приключилась серьезная авария. Лопнула магистральная труба водоотлива, проложенная под толстым слоем гравийной насыпи. Пришлось остановить насосы. Вода стала затапливать котлован, в котором уже укладывали бетон.

И тогда Коля Звягин вызвался спуститься в погребенную под землей трубу и заварить ее изнутри.Главный механик стройки после мучительного раздумья скрепя сердце дал согласие на рискованную операцию.

Работать в тесной, как гроб, трубе было неимоверно трудно. Он лежал на спине, закинув голову, ощущая лопатками влажный холод металла, сжав держатель электрода в вытянутой руке. Брызги искр сыпались на руки и шею.. От бугристого шва лучилось тепло, и лицо под щитком покрылось мелкими, зудящими каплями пота. Горький воздух першил в горле, рвал кашлем легкие. И очень уставала рука. Ноющая боль охватывала всю ее от кисти до плеча.

Потом он сам не мог понять, как он выдержал. Была минута, когда одеревенелое от вынужденной неподвижности тело свела судорога, пронзительная боль отняла последние крохи мужества.

И все-таки он выдержал.И тесная, душная труба, оделившая его болью и радостью, отчаянием и гордостью, стала для него вехой.

Теперь пришло время ставить новую веху.

– Тебе поручу трудный участок,– сказал ему Набатов, когда они вышли из парткома.

– Не понимаю, Кузьма Сергеевич,– чистосердечно признался Николай Звягин.

– Не прибедняйся! – строго сказал Набатов.– До морозов осталось четыре, от силы пять недель. Немного, но достаточно, чтобы составить план работ по зимнему перекрытию. И учти, выполнять свой план будешь сам. Будешь опускать ряжи. Так что одновременно с планом готовь кадры, подбирай людей. И пока без лишнего шума. Приказ об организации участка по перекрытию отдадим только перед самым штурмом.

«Кажется, я озадачил парня»,—подумал Набатов, когда Николай Звягин, почти рассеянно с ним попрощавшись, удалился со своими чертежами.

Кузьма Сергеевич очень неточно определил состояние молодого инженера.Николай Звягин был ошеломлен.Если бы это сказал не Набатов, было бы похоже на насмешку. Нет, Кузьма Сергеевич не смеялся. Он говорил серьезно. И все-таки сказанное им не укладывалось в голове. Ему, Николаю Звягину, доверяют руководить людьми, которые пойдут на первый штурм реки!.. И какой штурм! Это же прыжок в неизвестность. Ведь никто никогда нигде не пытался перекрыть реку зимой со льда!..

А может быть, потому и остановил на нем свой выбор Набатов, что у других такого опыта тоже не было? Они тоже не перекрывали рек зимой. И их опыт, наоборот, противоречил дерзкому замыслу главного инженера стройки. Им труднее поверить в оправданность риска.

И если Набатов поставил его на правый фланг, значит надо оправдать доверие. Конечно, он, Николай Звягин, не один поведет людей. Всегда на плече он будет чувствовать руку Кузьмы Сергеевича, которая удержит от ошибки.

Но надо, чтобы ошибки не было. Все силы положить, чтобы ошибки не было… У него так мало времени, всего четыре, от силы пять недель…

Труднее всего подобрать людей, особенно механизаторов. Николай Звягин понимал, что, несмотря на исключительную важность его участка, никто не позволит ему совершенно оголить другие. И он старательно рылся в учетных карточках отдела кадров, выискивая трактористов и шоферов, работающих не по специальности. Но этих сведений в карточках обычно не было. Тогда кто-то надоумил его зайти в военноучетный стол. Здесь список его пополнился несколькими бывшими танкистами.

Так появилась в записной книжке Звягина запись: «Перетолчин Федор Васильевич– водитель танка – бригадир лесорубов».

Особенно трудным был утренний рейс. В автобус ломились все, кто опоздал на служебные фургоны. Потом Наташа уже применилась и предусмотрительно вставала между сиденьями. А в первый день тугая масса человеческих тел отбросила ее к задней стенке автобуса,, и там она и простояла до самой конечной остановки, притиснутая в угол, а почти все пассажиры ехали без билетов.

– Ты что же, красавица, работала или каталась?– многозначительно спросила кассирша автобазы, когда Наташа сдавала первую свою сменную выручку.

Наташе хотелось швырнуть ей и деньги, и колесики билетов, и опостылевшую за день кожаную сумку, но она вспомнила свои многодневные мытарства в поисках «легкой» работы й скрепя сердце промолчала.

Волю слезам она дала дома, в постели, укрывшись с головой одеялом.

Девчонки все равно услышали.

– Концерт по заявке,– проворчала Надя.

– Спи! – прикрикнула на нее Люба, перебежала к постели Наташи, легла к ней под одеяло, погладила по вздрагивающему плечу.

– Не надо, Наташенька… обойдется… Наташа дышала глубоко и прерывисто.

– Не надо, миленькая, не надо!..– шептала ей Люба.

– Не могу я, Люба… стоишь целый день с протянутой рукой…

– Глупенькая…– И снова гладила, как ребенка, по голове, по плечам.

Утром Наташа проснулась раньше всех. Долго лежала с открытыми глазами, потом встала, вскипятила чайник, разбудила подруг.

– Вот и молодец! – похвалила Люба, увидя Наташу уже одетой.

Но та словно не слышала. Сидела, ссутулившись, молчаливая, безразличная ко всему.

– На работу пойдешь? – спросила Люба.

– Пойду,– равнодушно ответила Наташа. Люба, рискуя опоздать на свой фургон, проводила ее до ворот автобазы.

Автобус тронулся, и двое втиснулись уже на ходу. Один из них, рослый, с тяжелой квадратной челюстью, навалясь крутым плечом, раздвинул стоящих впереди.

– Он вошел легко, как горячий нож в масло,– сказал худощавый юноша, выделявшийся копной золотисто-рыжих волос, сидевшему рядом товарищу.

– Цитируешь Джека Лондона,—усмехнулся тот.

– Как всегда.

Прислушиваясь к их разговору, Наташа не заметила, что оказалась на пути энергично продвигавшегося вперед рослого пассажира.

– Спишь на ходу! – рявкнул он, ожег недобрым взглядом и грубо отодвинул ее в сторону.

Наташа вспыхнула. Но не успела ничего сказать. Кто-то сунул ей под нос мятую трешницу со словами: «Два до конца»,– и тут же совсем другим голосом произнес:

– Извините, Наташа.

Наташа, подняла глаза. Перед ней стоял Аркадий, заметно сконфуженный. Она медленно протянула ему билеты, но Аркадий больше ничего не сказал, взял билеты и поспешно, роняя сдачу, устремился в глубь автобуса.

«И ему за меня неловко»,– подумала Наташа и старалась больше не смотреть в сторону Аркадия.Днем пассажиров было меньше. Особенно на участке пути между поселком и площадкой промбазы. И Наташа часто оставалась наедине со своими мыслями.

Невеселые это были мысли.Никогда в жизни не было у нее такого удручающего ощущения собственной никчемности. Никчемность и одиночество. Никто ее не понимает, даже самый близкий друг Люба… Да что Люба?.. Не ответила уже на второе письмо из дома. Там тревожатся. А как отвечать? Обманывать стыдно. Написать правду– еще стыднее. Работаю кондуктором автобуса… Мать, конечно, сразу ответит. Чтобы подбодрить, напишет – всякий труд почетен. А сама подумает: «И зачем тебя, дочка, понесло в такую даль? Жила бы. дома, не добавляла матери седых волос…» Люба говорит: глупенькая… «Побыла бы на моем месте. Как вчера та щербатая, с которой в одном вагоне ехали, сказала: «К зиме готовишься. Потеплей местечко нашла». И все в автобусе засмеялись… Не станешь же каждому справку предъявлять…»

Раньше, когда Наташа сама ездила, как все, то есть пассажиром, ее всегда коробило, если напоминали об уплате за проезд. Ну право же, это оскорбительно. Не успеешь войти, а назойливая кондукторша уже кричит: «Билет возьмем, девушка!» Как будто ты только о том и думаешь, как бы обокрасть государство на какие-то копейки!

И теперь, став кондуктором, Наташа никак не могла заставить себя произносить эту требовательную фразу: «Берите билеты!»

Некоторым пассажирам такая скромность, вероятно, нравилась. И они, чтобы не остаться в долгу перед вежливым кондуктором, тоже не были навязчивыми и избегали обременять ее финансовыми операциями.

Вот и сейчас в автобус вошли четверо. Молодые ребята. Судя по спецовке, слесари или монтажники. Прошли мимо и сели. Наташа молча смотрела на них. Они так же молча, хотя и улыбаясь, смотрели на Наташу.

На третьей остановке парни пошли к выходу. Шедший последним оглянулся. Наташа все так же молча смотрела им вслед. Парень не выдержал, рассмеялся.

– Ну и характерец! – И подал Наташе пятерку.– Получите за четверых.

– За этот характер мы с тобой, как бог свят, схлопочем по выговору,– предупредил Наташу водитель автобуса.

– Должна же у людей совесть быть,—ответила Наташа.

Уже вечером, когда почти пустой автобус шел последним рейсом, возвращаясь в поселок, на остановке «Южная подстанция» сели два пассажира, которых Наташа сразу вспомнила. Эти двое утром упомянули Джека Лондона.

Тогда Наташа обратила внимание на золотоволосого, его приятеля она рассмотрела только теперь. На первый взгляд он проигрывал рядом с товарищем. Но его продолговатое, с твердыми и правильными чертами лицо привлекало умом и живостью, очень хороши были большие темно-серые глаза.

Она стала прислушиваться к их разговору.

– Пойми, Николай,– говорил золотоволосый, и в тоне его сквозило самодовольное сознание собственного превосходства,– для инженера твои взгляды и старомодны и вообще примитивны. Как можно в наше время, в век космических скоростей, в век атомной техники и кибернетики, противопоставлять такие несоизмеримые по своему значению для человечества категории, как наука и искусство?

– Нас учили в институте,– возразил Николай,– и наука и искусство – формы общественного сознания.

–Тебе не удастся утопить меня в глубинах фи-лософии,—парировал золотоволосый,– давай рассуждать практически. Что важнее, в чем больше пользы:, расщепить атом или написать еще одну, пусть самую гениальную, оперу, послать ракету в космос или выпустить в свет еще один, пусть сверхзамечательный, роман? Отвечай прямо!

Николай улыбнулся, и Наташа обрадовалась, что энергичная атака золотоволосого нисколько не смутила его.

– Не знаю, так ли много пользы в атомной бомбе,– сказал он.

– Ну, это, знаешь,—запротестовал Виктор,– это переворачивать вопрос с ног на голову.

– Почему же, атомная бомба,– вещь, вполне реальная. Но я хочу сказать не об этом. Ты спрашиваешь, что важнее? Ответь и ты мне., Что важнее: быть умным или быть честным?

– Зачем противопоставлять? Можно быть и умным и честным.

– Что и требовалось доказать.

– Это уж софистика.

– Где же тут софистика? – наконец возмутился и Николай.– Это ты занимаешься софистикой, когда припираешь меня ракетами и бомбами. И вообще все эти разговоры о никчемности искусства и о том, что польза важнее, чем красота,– все это старые штучки. Не огорчайся, друг мой Витя, ты не оригинален.

– Напротив, приятно узнать, что и прежде были умные люди.

– Вернее, скучные. А ты просто петушишься. Музыку слушаешь, в кино ходишь, Джека Лондона цитируешь.

– Для Джека Лондона я делаю снисхождение-.

Он жил до эпохи освоения космоса. Впрочем, могу сразить тебя наповал. Апеллируем к массам!

Они встали и прошли к выходу, продолжая разговаривать.

– Апеллируем к массам,– повторил Виктор.– Согласен на диспут в клубе или даже на танцплощадке. Уверен, тебя не поддержит никто.

– Неправда! – неожиданно для нее самой вырвалось у Наташи.—Я первая поддержу вашего товарища.

Виктор вскинул голову, тряхнув., своими великолепными кудрями, скользнул глазами по Наташе и учтиво поклонился Николаю.

– Поздравляю! Ты приобрел очень авторитетного и эрудированного сторонника.

– Вы на него не сердитесь,– сказал Николай и улыбнулся Наташе.– Он не такой плохой, каким кажется.– И лёгонько ткнул Виктора.– Шагай, циник!

Натащу не задела насмешка золотоволосого. Она считала его неправым в споре, и, следовательно, нечего было обращать внимание и на его выпад. Зато она, несколько досадовала на второго, на Николая.

Он-то был прав, безусловно прав. Почему же он не сказал самого главного?.. Но когда Наташа попыталась представить, как об этом самом главном сказала бы она, у нее тоже не нашлось нужных и точных слов. А сказать ей хотелось о том, что если отказаться от красоты, от искусства, то и сама жизнь потеряет смысл.

И еще не раз возвращалась она к этим мыслям.

Люба, по-своему истолковав ее задумчивость, снова пыталась ободрить подругу.

– Да я не о том вовсе,– успокоила ее Наташа и рассказала о споре двух приятелей, подслушанном в автобусе.

Люба не одобрила позицию золотоволосого. Надя возразила ей:

– А что? Правильно он говорит. Конечно, наука важнее. Во! —Она взмахнула цветастой косынкой.– Из древесных опилок. Пожалуйста! А гидростанцию без науки построишь?

– Нельзя же смотреть только с одной стороны!– пыталась переубедить ее Наташа.– А книги, кино, музыка? Наконец, танцы! – привела она самый сильный аргумент.

– Танцевать хорошо, когда сыт, а на ногах туфли модельные,– отрезала Надя и вышла из комнаты, чтобы за ней осталось последнее слово.

К станции Гремящий Порог поезд подошел рано утром.

Чемодан был уложен с вечера, утренние сборы были недолги, и как только вагон, лязгнув буферами, остановился, Вадим, не задерживаясь, спрыгнул на сибирскую землю. По опыту многодневного пути он знал, что на таких маленьких станциях поезд стоит считанные минуты. Оказалось, правда, что стоянка тридцать минут, но только этим и схож был Гремящий Порог с большой станцией.

Вместо вокзала – брусчатый барак с маленькими, подслеповатыми окнами, неприглядный и голый: ни кустика перед ним, ни палисадника. Словно стог сена при дороге, да и у того остожье есть. За вокзалом параллельно железнодорожному полотну – дорога, посредине укатанная, по обочинам взлохмаченная застывшими комьями грязи. За дорогой несколько беспорядочно разбросанных построек. Вот она, знаменитая на всю страну станция Гремящий Порог!

И если бы выглянувшее из-за горы прохладное осеннее солнце осветило только эту унылую станцию, Вадим, наверно, снова бы подумал, как не раз думал за время долгого пути,– надо ли было ему сюда ехать?

Но солнце осветило и подступившую к станции тайгу, обдав медью стволы, густую зелень верхушек сосен, и расцвеченный золотыми пятнами березовых перелесков спуск в речную долину, и чуть достигаемую глазом реку, прижавшуюся стрежнем к темному скалистому берегу, оставив в долине веселые петли рукавов и проток.

Осветило солнце и Вадима и его тщательно продуманное снаряжение: потертую, оставшуюся еще. от отца кожаную куртку, высокие, с подколенными ремешками сапоги и старую кавалерийскую фуражку с синим выгоревшим околышем, которая очень шла к его смуглому по-цыгански лицу.

Все-таки не совсем уж плохо встречала Вадима сибирская сторона.

Вместе с другими сошедшими с поезда людьми Вадим вышел на дорогу. У стоявшей рядом пожилой женщины спросил, как проехать на строительство гидростанции.

Женщина растерянно посмотрела на Вадима и покачала головой. Ответил за нее высокий старик:

– Переходи, парень, на ту сторону. Здесь на пристань посадка. А кому на строительство, с той стороны.

И тут только Вадим заметил, что на обочине, по другую сторону дороги, тоже толпятся люди.

В первый автобус сесть не удалось. Вадим, придерживаясь очереди, пытался пропустить стоявшую перед ним старушку в серой, крестом повязанной шали. Старушку оттеснили, а вместе с ней и Вадима.

– До чего же оголтелый народ пошел, прости господи! И в уме того нет, чтобы старуху уважить! – причитала женщина.– А ты чего не сел?

Вадим только руками развел.

– Из отпуска, что ль, едешь, сынок? – полюбопытствовала старуха.

– Нет, на работу. На строительство,– неохотно ответил Вадим.

– На работу,– нараспев повторила старушка и внимательно оглядела его маленькими, цепкими, глубоко запавшими глазами.– Что ж это никто не встречает? Вербованный али по путевке?

– Не вербованный и не по путевке,– резко ответил Вадим. Его раздражало это назойливое любопытство.

– Самотеком, значит,– вздохнула старушка..– Ну да, тогда понятно.

«Самотеком»… Это избитое слово больно задело Вадима. Настроение опять упало.

Так же и на стройке встретят. Еще спросят: «А где вы раньше были? Есть у нас из вашей области комсомольцы, те по путевкам приехали. А вы раздумывали?» Конечно, сразу поймут: приехал потому, что в институт не попал… И за каким чертом приехал именно сюда? Будто других строек нет… Наташа?.. Очень он ей нужен! Последний разговор был не из приятных. «Болотная романтика!», «Дисциплинированная овечка!» А теперь что же, идти и каяться?..

Наконец подошел автобус.

В автобусе ехала веселая, шумная компания. Прислушиваясь к разговору, Вадим понял: геологи. Вот кому можно позавидовать! Настоящая профессия. Есть где показать себя. Опасно, интересно, почетно!.. Но тут же он понял, что все эти размышления так, для отвода глаз. Никуда он не поедет, кроме как на строительство на Гремящих порогах. Он еще себя покажет. Придет время, посмотрим, кто уж, а кто сокол…

Разговор в отделе кадров был коротким.

– Специальность? – спросила пожилая женщина в очках, инспектор отдела кадров, просмотрев паспорт Вадима.

– Не имею,– твердо ответил Вадим.

– Тяжелой работы не испугаетесь?

– А у вас и легкая есть? – усмехнулся Вадим, но, увидев, что женщина нахмурилась, поспешно сказал: – Согласен на любую работу.

Женщина заполнила узенький бланк и подала Вадиму.

– Пойдете в поликлинику. На медосмотр. Получите справку, придете обратно сюда.

В поликлинике пришлось долго ждать очереди. И в отдел кадров Вадим попал только к вечеру.

На этот раз разговор был еще короче. Собственно, разговора и не было. Женщина-инспектор взяла справку, заполнила личную карточку Вадима Орли-кова и вернула ему паспорт с вложенным в него серым листком.

– На шестой участок. Вадим вышел в коридор и, волнуясь, раскрыл паспорт. В разделе «Особые отметки» стоял продолговатый фиолетовый, штамп: «Принят на Устьгэсстрой»,– и чернилами проставлена дата: «20 октября 195…. года».

Дверь открыта. Можно входить. Вадим торопился сделать первый шаг. Сегодня же определиться на работу. Вот только как же с чемоданом? Пока разыщешь общежитие, кончится рабочий день.

Возле входной двери за небольшим квадратным столом с телефоном на нем сидел старичок вахтер. Вадим попросил его присмотреть за чемоданом. Вахтер разрешил поставить чемодан под стол и объяснил Вадиму, что шестой участок на промбазе. Доехать можно автобусом. Остановка за углом, у продуктового магазина.