Текст книги "Гремящий порог"
Автор книги: Франц Таурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Набатов вышел в коридор и остановился у окна. Окно выходило в узкий, глубокий, как колодец, двор. Сотни, окон смотрели пустыми глазницами в темную глубину двора. Мокрые хлопья снега падали па стекло и сбегали вниз кривыми струйками. Набатов вспомнил сверкающие на солнце снега приангарских распадков и вздохнул. Конечно, в такую слякотную ростепель кто может всерьез поверить в зимнее перекрытие?..
Вообще-то нечего здесь слоняться. Самое разумное– идти в гостиницу и отдохнуть. Завтра горячий день. Надо собраться с силами.
Набатов направился к выходу, но, сделав несколько шагов, остановился. Нет, он пройдет к начальнику главка и поговорит с ним. Это поможет подготовиться к завтрашнему крутому разговору.
Набатов попытался с ходу прорваться в кабинет. Но секретарь – строгая пожилая женщина—решительно остановила его.
– Доложите Евстигнееву. У меня срочное дело,– сказал Набатов.
– Евстигнеев в Ленинграде. Его замещает товарищ Зубрицкий.
– Доложите Зубрицкому, – резко, почти грубо сказал Набатов, а сам подумал, что к Зубрицкому идти совсем незачем. Но секретарша уже скрылась за дверью кабинета.
–Товарищ Зубрицкий просит вас обождать.
Больше всего на свете не любил Набатов ожидать,– он называл это «просиживать» в приемных. Тем более досадно было сидеть в приемной Зубрицкого, разговор с которым – Набатов отлично это понимал – будет пустой тратой времени.
Но до того, как тратить время в кабинете Зубрицкого, пришлось немало потратить его в приемной.
Набатов сел возле самой двери в кабинет, как бы преграждая путь, но это не помогло. Сотрудники главка стремительно проносились через приемную и скрывались за дверью кабинета, решительно закрывая ее за собой. Набатов, конечно, мог бы войти вместе с любым из них, но ему нужен был разговор с глазу на глаз, и он ждал, заставив себя быть терпеливым.
Некоторое время он ожидал в одиночестве. Затем в приемную вошли двое. Ростом, телосложением и чертами лица они отличались друг от друга. Но одинаковое, деловито важное, в меру озабоченное выражение лиц, свойственное старожилам министерства, делало их в глазах Набатова очень похожими.
Они уселись на диван, неподалеку от Набатова. Занятый своими мыслями, он не прислушивался к их разговору, пока не упомянули его фамилию.
– На месте Набатова,– говорил высокий с усиками,– я бы, во всяком случае, поостерегся подписывать такое письмо.
– Не он один,– флегматично сказал лысоватый,– Рожнов тоже подписал.
– Рожнов теперь сам себе хозяин, руководитель совнархоза,– возразил высокий с усиками,—и может позволить себе роскошь иметь свое мнение. А Набатов– работник нашего министерства.
Что ответил лысоватый, Набатов не расслышал. Высокий с усиками засмеялся.
– Вообще глупее этого он не мог ничего придумать. И без того он на ножах с руководством главка: ты же знаешь эту историю с зимним перекрытием? Завтра на техсовете будет битва русских с кабардинцами. И в такой обстановке лезть на рожон просто глупо. Главное, какое ему дело до этого Байкала? Тоже мне маркиз Поза!
Он хотел еще что-то добавить, но секретарша, прикрыв за собой дверь кабинета, сказала ему:
– Очень хорошо, что вы тут, Иван Иванович. Приказано вас срочно разыскать.
Высокий с усиками снисходительно усмехнулся.
– Вы же знаете, Дора Петровна, я всегда там, где я могу быть нужен. Идем,– сказал он своему собеседнику,– сейчас будет веселенький; разговор об этом письме байкальских правдоискателей.
«Жаль, нет здесь Сидорова,– подумал Набатов, вспомнив своего спутника по самолету.– То-то бы порадовался своей проницательности! Как в воду глядел!»
Минутная стрелка на больших стенных часах преодолела еще половину окружности и приблизилась к цифре «V». Терпение Набатова истощилось. Он поднялся с места и решительно двинулся к запретной двери, не обращая внимания на предостерегающие жесты секретаря.
Но ему не удалось еще раз. проявить недисциплинированность.
Дверь стремительно раскрылась, Зубрицкий вышел в приемную, небрежно пожал руку Набатову и сказал секретарю:
– Вызван к министру. Принимать сегодня больше не буду.
Набатов загородил ему дорогу.
– Мне надо поговорить с вами,– сказал он вежливо, но твердо.
– Меня ждет министр.
– Мне надо поговорить с вами.
По бледному лицу Зубрицкого скользнула сухая усмешка. Но взгляд тёмных, слегка навыкате глаз остался по-прежнему недоверчивым и холодным.
– Не могу распоряжаться временем министра.
– Я вас обожду,– упрямо сказал Набатов. Зубрицкий уже на ходу пожал плечами, потом резко обернулся и, указывая рукой на дверь своего кабинета, отрывисто бросил:
– Прошу!
В углу кабинета, у большого стола, стояли два глубоких кресла. Зубрицкий указал Набатову на одно из них. Сам сел напротив.
– Я вас слушаю.
– Вы были ярым противником нашего проекта…
– И остаюсь.
– Вы неправильно информированы. Работы идут успешно. По нашим расчетам…
– Позвольте,– прервал Зубрйцкий,—очевидно, все это вы доложите завтра на техсовете..
– Вам,—подчеркнул Набатову—следует знать до техеовета…
– Все, что вы собираетесь сказать, мне известно. В вашей позиции нет ничего нового.
– У меня факты новые! Первый ряж опущен на дно!
– Тем хуже для вас.
– Скорее для вас!
– К сожалению, я лишен возможности продолжать этот интересный разговор,– сказал Зубрицкий, вставая.– Меня ждут.
Заседание технического совета было назначено на двенадцать, и Набатов решил с утра в министерство не ходить. Он уже убедился, что ни в главснабе, ни в других отделах никто не станет с ним разговаривать, пока техсовет не вынесет решения, быть или не быть стройке.
Он еще раз просмотрел свой доклад, выписал на отдельном листке самые важные цифры, чтобы не чувствовать себя привязанным к тексту, продумал ответы на наиболее вероятные и ядовитые вопросы Оппонентов.
Нет, он идет на техсовет не с пустыми, руками. И он будет не защищаться, а. нападать!
Несколько раз он смотрел на часы и даже подносил руку с часами к уху. Нет, часы не стояли. Маятник ритмично, с легким, едва слышным, звоном отбивал удары, и секундная стрелка, как и положено ей, резво кружила по циферблату. Но время – минуты и часы – продвигалось вперед почему-то нестерпимо медленно…
В половине двенадцатого Набатов вышел из гостиницы. Полчаса за глаза, чтобы добраться до министерства. Но у троллейбусной остановки встретил однополчанина. Не виделись много лет. Едва успели переброситься несколькими фразами: «Из каких краев?», «Как здоровье?», «Надолго ли в Москву?» Когда Набатов подходил к министерству, кремлевские куранты отбивали полдень.
В зал заседаний Набатов вошел запыхавшийся, досадуя на себя. Опаздывать сегодня – мальчишество!
Просторный зал был пуст. Вдоль длинного стола ходила тоненькая девушка с замысловатой прической и раскладывала белые листы бумаги, броско выделяющиеся на темно-зеленом сукне.
Она посмотрела на остановившегося в дверях Набатова и сказала:
– Заседание отложено до часу дня. По-моему, я сообщила всем отделам.
– Почему? – машинально спросил Набатов.
– По распоряжению Майорова. Кажется, не прибыл еще кто-то со стройки.
«Странно,– подумал Набатов.– Кто должен прибыть со стройки? Наверно, она чего-то путает». Заседание началось точно в час.
Председательствующий, заместитель министра Майоров, предоставил слово Набатову.
Зубрицкий, сидевший возле Майорова, сказал ему что-то вполголоса.
– Вы просили отложить на час,– возразил Майоров и кивнул Набатозу: – Начинайте!
Набатов начал с того, что поставленная правительством задача сократить, сроки строительства на два года вынудила искать новые технические решения.
– И мы их нашли! – сказал он и остановился, как бы ожидая возражений.
Но никто не возразил ему. И смотрели все почему-то не на докладчика, а куда-то за его спину.
Набатов оглянулся и увидел Калиновского, бесшумными шажками подходившего к столу.
«Вот кого поджидали со стройки. Все резервы подтянули. Понятно!»
– Мы нашли новые технические решения,– повторил Набатов.– Но когда начали проводить их в жизнь, столкнулись с непонятным для нас противодействием руководителей главка. К слову сказать, вопрос, который мы сегодня рассматриваем, следовало бы решать на месте, на стройке. Но если гора не идет к Магомету…
– Ближе к делу,– бросил реплику Зубрицкий.
– И я про то же,– невозмутимо ответил Набатов.– Суть дела в том, что, перекрыв половину русла реки зимой, мы начнем укладку бетона на год раньше, то есть сократим сроки строительства на целый год. Разрешите ознакомить вас с нашими расчетами…
Слушали Набатова внимательно, но как-то уж очень безразлично. Это беспокоило. За подчеркнутым равнодушием членов техсовета таилось уже сложившееся мнение. И само заседание становилось лишь необходимой, так сказать, конституционной формальностью.
Особенно внимательно Набатов, наблюдал за Майоровым. Тот был в министерстве человек новый.
Набатову раньше с ним встречаться не приходилось, но было известно, что до министерства Майоров работал в Средней Азии начальником крупной стройки. И, как от производственника, Набатов ждал от него поддержки.
Но Майоров, хотя и слушал с явным интересом, ничем своего отношения к обсуждаемому вопросу не проявил. Только когда Набатов, изложив все технические обоснования своего проекта зимнего перекрытия реки, сказал, что коллектив устьинских гидростроителей берет обязательство сократить срок сооружения станции и решительно возражает против вынашиваемых в главке планов консервации стройки, Майоров прервал его:
– Обсуждение проекта постановления коллегии министерства не входит в задачу сегодняшнего заседания. Мы рассматриваем-ваш проект зимнего перекрытия реки. И только. Прошу вас держаться в рамках обсуждаемого вопроса.
– Я кончил,– сказал Набатов.
Майоров предоставил слово инженеру Круглову. И Набатову показалось, что к,доводам Круглова заместитель министра прислушивался особенно внимательно.
Сам Набатов во время речи Круглова не столько следил за ходом мысли своего оппонента, сколько за тем, как воспринимается речь присутствующими на заседании. Для него самого в доводах Круглова не было ничего нового. Круглов, по сути дела, повторял то, что было в свое время высказано Калиповским на заседании парткома.
Неравномерная толщина ледяного покрова… Насыщенность водного потока шугой… Недопустимые динамические нагрузки на ледяное поле и так далее и тому подобное…
После того как Набатов ответил на вопросы членов технического совета, наступило короткое молчание. Никто не хотел высказывать свое мнение первым. Это ободрило Набатова. Значит, не очень-то твердо чувствуют себя его-противники (он уже Подготовил себя к тому, что все члены техсовета против него). И в то же время их безразличие было обидным.
Майоров вторично пригласил приступить к обсуждению.
– На заседании присутствует заместитель главного инженера стройки,– сказал Зубрицкий, указывая на Калиновского,– считаю целесообразным выслушать его мнение.
«Любопытно, что этот помощничек скажет? – подумал Набатов.—А впрочем, ни черта нового он не скажет!»
Калиновский достал из портфеля несколько папок и не спеша, аккуратно разложил на столе перед собой.
– Мое мнение,– начал он подчеркнуто бесстрастным тоном,– решительно расходится с мнением товарища Набатова. Я с самого начала категорически возражал. Товарищ Набатов как решающий аргумент в свою пользу привел факт успешной установки первого ряжа. Но именно этот факт опровергает всю концепцию товарища Набатова. В этой папке подробным хронометраж всех работ. На сборку и установку первого ряжа ушло девять дней и восемнадцать часов. Почти десять дней. Даже если предположить, что за счет предельно четкой организации труда удастся сократить расход времени на двадцать процентов, и взять в расчет не десять, а восемь дней, все равно до начала весны все ряжи не могут быть установлены. А следует еще учесть предстоящие морозы. У меня имеются многолетние данные метеослужбы. В районе стройки в зимний период не менее двадцати пяти дней с температурами ниже сорока градусов. Это так называемые актированные дни, когда действующим законодательством о труде запрещаются наружные работы. Если и пренебречь законодательством, то все равно резко снизится производительность труда. К тому же и механизмы не могут работать при столь низкой температуре. Таким образом, утверждение товарища Набатова, что в течение зимы будет сооружена продольная ряжевая-перемычка, не выдерживает сколь-нибудь серьезной критики.
– Товарищ Набатов собирается до весны еще и верховую перемычку отсыпать,– заметил Зубрицкий.
– Не знаю, решится ли товарищ Набатов выйти на лед, когда будет производиться эта операция,– зло усмехнулся Калиновский.– Я бы не. советовал ему этого делать. Тем более – выпускать на вешний лед десятки груженых самосвалов. Это авантюра, чреватая катастрофическими последствиями. Я уверен, что никто не позволит Набатову рисковать жизнью десятков людей.
– Вы можете опровергнуть доводы вашего заместителя? – спросил Зубрицкий.
Набатов с трудом удержался, чтобы не грохнуть кулаком по столу.
– Это не доводы, а декламация. Могу его успокоить. На лед я его с собой не возьму. Обойдемся…
Майоров укоризненно покачал, головой. Но теперь Набатову было все равно. Он уже не ждал, от этого заседания ничего доброго. Ясно как божий день: здесь поддержки он не получит..
– Прошу высказаться членов технического совета,– предложил Майоров.
Один из членов техсовета как-то нехотя приподнялся и со скучающим видом сказал, что он вообще не видит необходимости открывать дискуссию,, поскольку в техническом проекте строительства Устьинской ГЭС разработан, способ перекрытия. реки и нет никакой надобности пересматривать проект, над созданием которого трудились не один год крупнейшие специалисты-гидротехники.
– Повторяю: не вижу никакой необходимости открывать дискуссию,– закончил он.
– Дискуссию уже открыл товарищ Набатов, приступив к зимнему перекрытию реки,– заметил Майоров.
– Тем хуже для товарища Набатова,– возразил член техсовета.
– Мнение руководства главка?– обратился. Майоров к Зубрицкому,
– Готов изложить. Я согласен с Петром Игнатьевичем,—Зубрицкий кивнул в сторону только что выступавшего члена техсовета,– согласен, что нет никакой надобности открывать дискуссию. Мне думается, этот вопрос в компетенции не технического совета, а руководства министерства, поскольку главное, на мой взгляд, не в технической стороне вопроса. Я считаю главным в данном вопросе вопиющее нарушение государственной дисциплины, допущенное исполняющим обязанности начальника строительства товарищем Набатовым.– Тон Зубрицкого становился суше и жестче с каждой фразой.– Он получил указание не приступать к перекрытию реки до рассмотрения вопроса на техническом совете и нарушил это указание. Больше того: я приказал прекратить начатые работы – он не подчинился.
Зубрицкий посмотрел на Набатова с нескрываемым торжеством. «Уж теперь-то не выкрутишься!» – прочитал Набатов в этом откровенно враждебном взгляде.
И от мысли о том, что есть люди, для которых важнее всего не дело, а личный престиж, личная амбиция, личные пристрастия или антипатии, Набатову стало противно. И он тоже откровенно выразил это брезгливой усмешкой.
Усмешка Набатова словно хлестнула Зубрицкого.
– Должен обратить ваше внимание, Андрей Семенович, что товарищ Набатов ведет себя нелояльно, я бы сказал, вызывающе, не только по отношению к руководству главка. Он не считается и с руководством министерства. В конце концов вся эта авантюра с зимним перекрытием задумана с прямой целью опровергнуть, проект постановления коллегии министерства, хотя проект этот зиждется на принципиальной основе первоочередного строительства тепловых электростанций. И это не единичный случай, когда товарищ Набатов противопоставляет свое мнение мнению руководства. У товарища Набатова по любому вопросу свое мнение. Вчера мне доложили, что он подписал письмо, опорочивающее проект регулирования уровня Байкала. И вообще я должен отметить излишнюю склонность товарища Набатова к скоропалительным решениям и опрометчивым поступкам. Мне с этим приходилось сталкиваться и раньше…
Зубрицкий недвусмысленно намекал Набатову на памятный им обоим эпизод фронтового прошлого. В другое время Набатов возмутился бы. Но сейчас было не до этого. Услышав о Байкальском проекте, Майоров помрачнел и посмотрел в сторону Набатова явно неодобрительно. Набатов снова вспомнил Сидорова и с трудом удержал усмешку, вызванную мыслью, что уместнее было бы подписать криминальное письмо после заседания технического совета.
– …Что же касается технической стороны так называемого проекта зимнего перекрытия,– продолжал Зубрицкий,– товарищ Круглое уже достаточно убедительно опроверг его. Я лишь хотел бы повторить, что проект авантюристичен по своему существу и чреват опасностью катастрофы с неизбежными человеческими жертвами. Кстати,– он пристально глянул на Набатова,– одна жертва уже есть.
– Откуда вы взяли? – с возмущением крикнул Набатов.
Майоров поднял руку.
– Успокойтесь, товарищ Набатов. Сегодня утром сообщили о печальном случае на стройке. К счастью, без смертельного исхода.
Набатов ушел с техсовета в самом подавленном настроении. Технический совет отклонил его проект зимнего перекрытия и предложил немедленно прекратить начатые работы.
Правда, Майоров сказал, что сам просмотрит все расчеты по проекту до того, как представить на утверждение министру решение технического совета. Но это нисколько не обнадежило Набатова. Он теперь не верил и Майорову.
А тут еще этот несчастный случай на стройке. Что еще там произошло?..
Наташа узнала о несчастном случае почти одновременно с Набатовым, хотя и находилась на пять тысяч километров ближе к месту происшествия.
Незадолго до обеденного перерыва она пошла по бригадам записать выработку (главная диспетчерская тщательно следила за выполнением часового графика, и Наташа должна была в двенадцать часов докладывать, что сделано за первую половину смены). И хотя во все то, что делалось на участке, непосредственно личного ее труда вложено не было, у Наташи уже выработалось то чувство общности с коллективом, которое заставляет радоваться и гордиться, когда работе сопутствует успех, и огорчаться и стыдиться, когда дела идут плохо.
Сегодня можно было радоваться и гордиться. Ледорезы уже начали разрабатывать третью майну; приземистая ледорезная машина, утопив во льду свой ощетинившийся ножами хобот, медленно пятилась, оставляя в воздухе шлейф белой ледяной пыли. На опиленной льдине второй майны колдовали взрывники, укладывая в узкие шурфы цилиндрические патроны со взрывчаткой. Второй ряж вырос уже в два человеческих роста, и янтарно-желтые, пахнущие смолой брусья один за другим взлетали наверх, подтягиваемые длиннострелыми подъемными кранами.
Аркадий стоял на борту ряжа, красуясь своей лихостью.
– Куда спешите, прелестная незнакомка? – окликнул он Натащу и, сдернув с головы шапку, изогнулся в картинном поклоне.
– Надень шапку, простудишься,– сказала Наташа.
– Не проходите мимо, зайдите в гости.
– Иду в гости к бульдозеристам,– ответила Наташа, не останавливаясь.
– Понятно! – ухмыльнулся Аркадий.– Механизаторам предпочтение.
Колонна бульдозеров крушила ледяные глыбы, прокладывая широкую просеку среди вздыбленных торосов. Рев моторов, лязг гусениц, скрежет врезающихся в льдины ножей сливались в общий беспокойный прерывистый гул. Бульдозеры то медленно ползли вперед, толкая сверкающие на солнце груды льда и снега, то буксовали на месте, то отступали назад, разворачивались, с другой стороны налегали на неподатливый торос и, наконец, обрушив его, снова ползли вперед.
Наташа отыскала среди, них бульдозер с цифрой «6», выведенной белой краской на стенке кабины, и подбежала к нему.
Вместо Федора Васильевича из кабины выглянул незнакомый Наташе человек. Широкое его, лицо, густо заросло черной, давно не бритой бородой и, может быть, поэтому показалось Наташе мрачным и угрюмым.
– Но это же машина Федора Васильевича?-растерянно произнесла Наташа.
– Ошиблась, девушка. Машина казенная.!
– Но… Фёдор Васильевич вчера работал на этой машине?..
– Это точно.
– Мне его нужно. Где он?
Бульдозерист выключил мотор и объяснил, Наташе, что Федор Васильевич «попал в аварию». Утром, когда было еще темно, груженый лесовоз, разворачиваясь, сбил его с ног. Нет, жив… и кости цельг. Хотя ударило основательно. Вроде как бы контузило.
– Где же он?
– Увезли в больницу. А сейчас…
Наташа не дослушала и побежала обратно. Как это вышло, что она ничего не знала?.. Когда с ней самой случилось несчастье, он первый позаботился о ней. И всегда он был так добр и внимателен… А она… Что он о ней подумает? Какая нелепость! Вместе работать и ничего не знать… Утром она задержалась в главной диспетчерской с этими проклятыми бланками… Но почему Николай Николаевич ничего не сказал?.. Как это нехорошо с его стороны…
Николай Звягин сидел в диспетчерской у телефона. Наташа едва дождалась, когда он закончит разговор.
– Николай Николаевич, разрешите мне уйти с работы.
Наташа старалась говорить спокойно, но Николай понял: она встревожена.
– Что случилось, Наташа? Наташа не выдержала:
– Вы меня спрашиваете, что случилось? С Федором Васильевичем несчастье… А вы даже не сказали мне.
У нее дрожали губы. Николай никогда не видел ее такой.
– Потом я вам все объясню, Наташа… А сейчас можете идти.
Она была уже в дверях, когда Николай спохватился:
– Подождите! Сейчас придет «газик».
– Спасибо. Не надо,– не оборачиваясь, ответила Наташа.
В окно он увидел, как она выбежала на дорогу наперерез идущему порожняком лесовозу и отчаянно замахала руками. Лесовоз круто затормозил, и Наташа вскочила в кабину.
«Что же это такое?» Он вспомнил, как она была взволнована, когда Федор Васильевич в первый раз вывел на лед свой бульдозер.
«Неужели он ей так дорог? А он, наверно, и не знает об этом…» Так же, как она не знает, что дорога ему, Николаю… И теперь уже никогда не узнает… А что он не сказал ей о несчастном случае с Федором Васильевичем, получилось нехорошо. Хотел как лучше. Сказать после того, как узнает в больнице о его состоянии. Не успел позвонить в больницу. Не успел, потому что этот педант Калиновский заставил немедленно оформлять акт о несчастном случае. Видно, этот акт очень был ему нужен. Но как бы ни злорадствовал Калиновский, виноват-то во всем он, начальник участка Николай Звягин. Дал распоряжение электрикам и успокоился. А от распоряжения светлее не стало… «Смотри в оба», —сказал Кузьма Сергеевич. И вот не успел он уехать, сразу ЧП. Стыдно будет ему в глаза смотреть, когда вернется… Больше надо о деле думать, Николай Звягин!
В окно были видны кусочек стылого зимнего неба и одетая снегом вершина растущей во дворе сосны. Рядом с ней росла другая сосна; чтобы увидеть ее, надо было откинуть голову на край подушки. Но каждое, даже самое незначительное движение отдавалось в голове ноющей болью. И Федор Васильевич лежал неподвижно и смотрел, как осторожно покачивала сосна своей нарядной вершиной.
– Может, чайку бы попил? – осторожно приоткрыв дверь из кухни, спросил Демьяныч.
– Спасибо, батя, не хочется.
– Попил бы да съел кусок,– продолжал старик.– Я утром колбасы купил, хорошая колбаса, копченая. Или, может, сходить в столовую принести горяченького?
«Не надо»,– хотел отказаться Федор Васильевич, но, подумав, что старик за хлопотами и сам не ел с утра, сказал:
– Сходи, батя.
– А чего тебе принести, Федя?
– На твой вкус, батя.
Демьяныч прикрыл дверь и загремел посудой на кухне.
– Дверь не запираю: вдруг зайдет кто? – сказал он, уходя.
Если лежать не шевелясь, боль почти не чувствуется. Только ритмично, словно отсчитывая время, отдается в висках каждый удар пульса.
Сколько придется так пролежать? Врач, закончив перевязку, сказал: «Старый солдат должен знать: такая рана или убивает сразу, или заживает в неделю». Но и неделю валяться сейчас ни к чему. Такой глупый случай! И как он зазевался?.. Все это тот старик – бригадир взрывников… Видал же его и до этого. И ничего не бросилось в глаза. А сегодня подал он пакет со взрывчаткой своему подручному и сказал: «Держи, браток». И голос знакомый и слова. И долговязая тощая фигура показалась знакомой, виденной не один раз. Но где? Когда?.. И как всегда бывает в такой момент, стало казаться, что очень важно, совершенно необходимо вспомнить, где и когда слышал он это глуховатое «Держи, браток», где и когда видел этого человека. И, наверно бы, он вспомнил… Но тут над ухом рявкнул гудок лесовоза, резкий толчок в плечо, сбивший с ног, и при падении, удар головой о гусеницу экскаватора… Очнулся в. больнице. Хотели там и оставить. Спасибо врач, тоже бывший фронтовик, уважил солдатскую просьбу: разрешил отвезти домой. Сказал только: «Солдату ворон, считать не положено». Правильно сказал… Но где же все-таки довелось встречаться с этимдолговязым стариком?,.
И опять, как тогда, утром, на льду, стало казаться, что вот еще одно, последнее усилие памяти, и…
Но напрягаться было нельзя. Гулко здстучалоч в висках, и снова подползла скучная тупая боль. Федор Васильевич старался заставить себя думать о другом: как там работают без него его бульдозеристы, успеют ли, пока он лежит тут, опустить второй ряж,– но высокая сутулая фигура старика все время назойливо маячила перед ним.
В наружную дверь тихонько постучали.
– Войдите,– сказал Федор Васильевич, но, наверно, сказал очень тихо, и его не услышали.
Стук повторился. Потом скрипнула входная дверь. Кто-то вошел и остановился у порога.
– Проходите в комнату,– сказал Федор Васильевич.
На миг Наташа задержалась у открытой двери, и Федор Васильевич успел только увидеть ее большие, испуганные, раскрытые глаза. Потом она кинулась к нему.
– Наташа, что ты! – растерянно произнес Федор Васильевич.
А она уже склонилась над ним и совсем по-детски спросила:
– Вам очень больно?
– Да нет, что ты, Наташа, нисколько!
– Я так испугалась!
Перетолчин через силу улыбнулся.
– Не стоило пугаться, Наташа. В общем-то пустяки.
– Федор Васильевич, я ведь только сейчас узнала.
– Да нечего и узнавать было, Наташа. Велика важность – стукнуло маленько. Такое ли случается!
Ее забота и тревога тронули его. Славная девчушка! Что же особого для нее сделал? Но хорошая душа все доброе, помнит.
И ему захотелось подняться, если не встать, то хотя бы сесть, чтобы она увидела: он здоров – и перестала волноваться. Но едва он пошевелился, как резкая боль заставила сжать зубы. Хорошо, что Наташа этого не заметила.
– Я плохо сделала, что пришла? – робко спросила Наташа.– Потревожила вас?
Федор Васильевич коснулся ее руки.
– Очень хорошо. Спасибо, Наташа.
Его сдержанная, чуть приметная ласка обрадовала Наташу. Федор Васильевич заметил это и упрекнул себя.
Вернулся из столовой Демьяныч и долго кряхтел и кашлял с мороза.
– Сейчас накормлю тебя,– сказал он, заглядывая в комнату.– Э, да у нас гостья!
Наташа поздоровалась, с трудом скрывая свое смущение.
– Сейчас накормлю, Федя,– повторил старик.
– Позвольте мне, Василий Демьяныч! – Наташа вскочила и выбежала на кухню.
Старик посмотрел ей вслед, потом перевел взгляд на сына. Тот чуть приметно покачал головой.
– Тут котлеты и рыба, – сказала Наташа. – Вы что будете, Федор Васильевич?
– Не хлопочи, Наташа, – сказал Федор Васильевич. – Мне только стакан молока. Есть у нас молоко, батя?
– Есть, есть, сейчас достану,– засуетился старик. Наташа принесла стакан молока. Поддерживая подушку, помогла Федору Васильевичу приподняться и напоила его. Прядка ее светлых мягких волос коснулась его щеки. Рука сама потянулась к светлой девичьей головке. Но он тут же поборол свою слабость: «Не смей! Руби дерево по себе».
Наташа бережно поправила подушку и сказала:
– Вечером я опять приду. Накормлю вас ужином.
– Не надо, Наташа.– Он заставил себя усмехнуться.—За мной есть кому ухаживать.– И подчеркнуто небрежно сказал старику: – Батя, сходи позвони Нине Андреевне, чтобы пришла.
И, как ни жаль было ему Наташу, поглядел на нее с веселой улыбкой.
– А потом… завтра… можно мне зайти к вам?
– Конечно, можно,– все с той же жестокой веселостью ответил Федор Васильевич.– Нина Андреевна у меня не ревнивая.
У Наташи хватило сил улыбнуться. Демьяныч пригласил ее отобедать с ним, но Наташа заторопилась: ее отпустили с работы очень ненадолго.
Набатов провел неспокойную ночь.Лег он поздно, потратив несколько часов на безуспешные попытки дозвониться до стройки. Иркутск отвечал, что где-то в районе Устья повреждена линия. И все это —и несчастный случай на стройке (он злился на себя, что не успел расспросить о нем Майорова) и повреждение на линии – вызвало какое-то неясное, необъяснимое и оттого особенно раздражающее ощущение тревоги.
«Нервы, блажь!» – рассердился Набатов, но смутная и неприятная, как тошнота, тревога не проходила, и все казалось: вот-вот зазвонит телефон, и еще какая-нибудь неприятность свалится ему на голову.
В номере гостиницы было жарко и душно. Набатов отворил дверь на балкон. Порыв холодного, мозглого ветра распахнул незастегнутую пижаму, швырнул в грудь и лицо брызги дождя и мокрого снега.
Набатов простоял несколько минут, наблюдая, как по опустевшей, сумрачной улице время от времени проносятся красные огоньки запоздалых машин, и, только когда его охватила зябкая дрожь, спохватился: только этого еще недоставало, схватить простуду и свалиться! Мальчишество!..
Он захлопнул дверь и лег с твердым намерением заставить себя уснуть. И не мог. Мысли все время возвращались к заседанию техсОвета. То он упрекал себя, что не сумел убедить своих оппонентов, не сумел доказать свою правоту. То возражал сам себе.
Убеждать можно того, кто ошибается не понимая, а они-то что: не.понимают?.. Половина из них ходили в инженерах, когда он еще букваря в руки не брал… В чем же дело?.. Почему они не хотят согласиться, что решить иначе, чем решил он, Набатов, и поступить иначе, чем поступил он, нельзя?.. С их мнением министр считается… А как же иначе? Для того и технический совет. На их опыт, на их знания опирается министр, принимая решение. Но они-то, кажется, больше всего озабочены тем, как бы их мнение не разошлось с мнением министра… Что же это получается?.. Как можно сметь свое суждение иметь!.. «Не наше это дело – истины рожать»,– сказал Сидоров. «Мы инженеры,– говорил Круглов,– наше дело строить. А что строить, есть кому решать без нас…» Может быть, они и правы. Каждому свое. Кому решать, кому строить… Может быть, он, Набатов, просто смешон в своем упорстве, когда лезет на рожон один?.. Нет, не один! Там, на стройке, двенадцать тысяч! Они отдали этому делу два года жизни. И отдадут еще два, и три, и четыре, сколько будет нужно… Потому что они знают: их труд необходим народу. И его, Набатова, упорство тоже нужно народу. Завтра он пойдет к министру. Надо будет – пойдет в ЦК. Ни одному коммунисту дорога туда не закрыта.
