Текст книги "Гремящий порог"
Автор книги: Франц Таурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
– Мы как будто едем,– тихо сказала Наташа,– а ряж как будто уплывает от нас…
– Отвезти вас домой, Наташа? – предложил Николай.
– Нет… так ехать лучше.
Экскаватор, разворачиваясь, скользнул лучом прожектора по ветровому стеклу. Выхваченное на миг из темноты лицо Наташи казалось бледным, строгим и необыкновенно красивым.
Николай каждый раз, как луч приближался к кабине, поворачивал голову и смотрел на прозрачную прядь волос, выбившуюся из-под шапки-ушанки, на тонкий прямой нос, на строго сжатые пухлые губы. И ему казалось, что только теперь он в первый раз по-настоящему рассмотрел ее.
– О чем вы думаете, Наташа?
Она ответила не сразу. Может быть, она не расслышала его слов за рокотом мотора. Он хотел повторить свой вопрос, но она повернула к нему лицо.
– О жизни… Вам смешно, правда?.. Это так торжественно звучит. Я думала вот о чем. Каждый человек к чему-то стремится… Вот я стремилась на стройку, потом стремилась получить настоящую работу, и мне казалось, что если это сбудется, то мне больше нечего и желать. И когда вы сказали, что скоро я начну учиться на курсах и потом буду работать в котловане машинистом портального, я, так обрадовалась, что и передать вам не могу… А вот сейчас я представила себе, что все это у меня уже есть. Вот придут И скажут: садись на этот экскаватор и работай. И я сяду за рычаги и буду работать. И значит, все уже сбылось, и мне уже больше ничего не надо… Так ведь должна я чувствовать? А на самом деле не так. Мне этого мало! Я еще чего-то хочу… А чего, сама не знаю…
Николай не успел собраться с мыслями, чтобы ответить ей. В полосу света перед ряжем вышли две девушки. Обе в ватных фуфайках и брюках, заправленных в большие серые валенки. Обе очень похожие друг на друга, и различить их можно было только по тому, что одна на полголовы выше другой.
– Это мои подруги,– сказала Наташа.– Меня ищут.—Она открыла дверку и крикнула: —Я здесь, девчата!
Девушки подошли к машине.
– Ты что, здесь заночуешь? – спросила высокая.
А та, что пониже, сказала:
– Пошли, Наташка. Тебя ждем.
Николай снова хотел предложить отвезти их всех, но Наташа сказала:
– Идите, мне еще надо сводку подать.
Луч прожектора опять хлестнул по кабине и осветил лица Наташи и Николая.
– Понятно,—сказала высокая девушка и дернула за рукав подругу.– Пошли, Люба.
Николай чувствовал, что Наташе хочется продолжить начатый разговор, но им опять помешали. Двойным коротким гудком экскаваторщик вызывал к себе начальника участка.
– Посидите, я сейчас,—сказал Николай.
– Нет, я с вами. Я уже согрелась.
И они, опять взявшись за руки, побежали к экскаватору.
Машинист выглянул из кабины и доложил Звягину, что ряж больше не грузнет. Николай подошел к ряжу. Надо льдом осталось всего пять венцов.
– Все правильно,—сказал Николай экскаваторщику.– Ряж сел на дно. Дай еще пару гудков.
Но Набатов, Швидко и Перевалов уже спешили к ряжу. Николай побежал им навстречу.
– Все, Кузьма Сергеевич, посадили на дно! – Отлично! – сказал Набатов.
– Эх, Николай Николаевич!–сказал Терентий Фомич.– Инженер ты отменный, а вот строевой подготовки, видать, не нюхал. В таком случае положено начальству рапортовать по всей форме. Упустил такой случай!
– Полно, старик, задираться,– сказал Набатов.—Иди к ряжу. Он тебе по всей форме отрапортует.
– Пять венцов вкруговую,—сказал Терентий Фомич, оглядев ряж со всех сторон.– Аккуратно сел.
Высокий, плечистый человек в мохнатой шапке подошел к Набатову.
– С первой удачей, Кузьма Сергеевич!
– Кузьма Прокопьич! Тезка! – обрадовался Набатов, узнав старого лоцмана.– Спасибо, отец, на добром слове! Какими судьбами?
– Сына проведать пришел,—пояснил Воронов. Набатов вспомнил их разговор на переправе и улыбнулся.
– Наверняка, Кузьма Прокопьич. Как обухом бьют.
– Ну, матушка Ангара! – Воронов сиял шапку и истово поклонился.– Просим прощения. Теперь тебя засупонили.
Набатов решил лететь в Москву на ТУ. С осени этого года открылась скоростная линия, обслуживаемая реактивными ТУ-104. Даже потратив несколько часов на пересадку, можно было добраться в Москву быстрее. Окольная дорога оказывалась короче.
Но не так важны были в конце концов несколько выгаданных часов – интересно было познакомиться с последним достижением нашей авиационной техники.
Софья Викентьевна отговаривала. В ее понимании опасность полета увеличивалась соответственно его быстроте.
Кузьма Сергеевич пытался ее переубедить простым арифметическим подсчетом: при полете на обычном самолете находишься в воздухе восемнадцать часов, при полете на ТУ-104 – всего шесть; таким образом, опасность, если она и есть, сокращается ровно в три раза.
Софья Викентьевна возражала, ссылаясь на мудрое правило предков:
– Тише едешь – дальше будешь.
– Тогда, мать, надо ехать на кобыле, а того лучше – пешком.
Софья Викентьевна ответила, что, конечно, это было бы самое надежное. Зато Аркадий был безоговорочно на стороне отца, и Кузьма Сергеевич с удовлетворением отметил, что большинством голосов принимается решение в пользу новейшей техники.
В аэропорту Кузьма Сергеевич пробыл недолго. Едва он вошел в переполненный людьми вестибюль вокзала, как строгий женский голос объявил по радио: «Пассажир Набатов, прибывший из Устья, подойдите к кассе номер один для оформления билета». Кузьма Сергеевич похвалил себя за предусмотрительность: он накануне позвонил в приемную облисполкома и попросил забронировать место в ТУ-104,– и подошел к окошечку кассы.
Путешествие получалось не просто быстрым, а прямо-таки стремительным. Немного огорчило, что не удастся пообедать: Кузьма Сергеевич любил перед полетом закусить поплотнее. «Пообедаю в Омске, ждать всего три часа»,—утешил он себя.
Через несколько минут пригласили на посадку. Стройная девушка в темно-синем, опушенном мехом жакетике, с красной повязкой на рукаве пропускала пассажиров по одному на перрон. Она проворно отбирала посадочные талоны и успевала еще сверяться со списком и делать там пометки. Кузьма Сергеевич обратил внимание на ее сосредоточенное, очень миловидное лицо: «Специально, что ли, таких хорошеньких подбирают?»
Набатов впервые видел ТУ-104. Самолет был очень велик и все же не казался громоздким. Изящный, стремительный даже в своей неподвижности, стоял он с откинутыми назад крыльями, готовый в любой момент ринуться вперед. Это было реальное воплощение самого понятия быстроты. Каждая деталь его облика – и синяя полоса вдоль стройного фюзеляжа и даже резкий излом скощенных назад, словно сдутых ветром, красных букв монограммы «ТУ» – подчеркивала эту главную его сущность. «Вот так красиво и нам надо строить», – подумал Набатов.
– Места указаны в билетах,– напомнила дежурная,, пропуская пассажиров на посадку по широкой двухмаршевой лестнице.
В самолете, возле овальной входной двери, стояла стюардесса. Она проверила билет Набатова и сказала:
– Проходите в салон. Набатов прошел между рядами кресел через весь самолет и очутился в салоне. Круглые иллюминаторы-окна. Четыре двухместных диванчика, между ними столики. Совсем не похоже, что находишься в самолете, скорее – в каюте парохода.
Высокий моложавый летчик в синем форменном кителе с летной эмблемой и двумя орденами на груди прошел мимо Набатова в командную рубку. «Такому молодцу и водить такие корабли»,– подумал Набатов. Стюардесса оделила всех леденцовыми конфетками и попросила во время взлета оставаться на своих местах.
Самолет тронулся с места мягко и бесшумно. В круглом окне медленно поплыло назад длинное здание аэровокзала. Заметив недоумение Набатова, сидевший напротив пожилой толстяк с бритой головой сказал:
– Буксируют на взлетную полосу.
И вот взвыли моторы. Но тормоза удерживали воздушный корабль, и все его огромное тело, словно в нетерпении, затрепетало лихорадочной дрожью. И стала почти физически ощутимой титаническая мощь моторов.
Рев моторов на мгновение стих и тут же возобновился с еще большей силой. Самолет резко взял..с места, так что Кузьма Сергеевич и сосед его – худощавый пожилой человек с густой шапкой седых волос и седыми, коротко подстриженными усами – откинулись назад, на мягкую спинку дивана, а бритый толстяк мотнул головой, как будто хотел боднуть Набатова. Самолет рвался вперед, с каждым мгновением набирая все большую скорость. Ускорение угадывалось по силе, с какой тело вдавливалось в подушки дивана. Потом ощущение стремительного движения исчезло, и гул моторов стал мягче, певуче.
Набатов выглянул в окно. Земля уходила назад и вниз. Видны были самолеты, в несколько рядов окружившие летное поле. С каждой секундой они уменьшались в размерах.
– Даже не заметил, как оторвались от земли,– сказал Набатов.
– Чистая работа! – подтвердил толстяк и самодовольно улыбнулся, как будто удачный взлет был в немалой степени и его заслугой.
Самолет, разворачиваясь, круто лег на правое крыло, Прямо под окном очутилась плотина ГЭС и по одну сторону ее – обширная белая поляна застывшего водохранилища, по другую – извилистая голубая лента никогда не замерзающей Ангары.
– Иркутское море,– сказал седой сосед Набатова.– Байкал пришел к городу.
– Мало радости от этого Байкала,– неожиданно сердито сказал бритый толстяк.
– Это почему же? – спросил седой.
– Потому. Охотиться запретили, рыбу ловить запретили. Ходи вокруг да поглядывай. Видит око, да зуб неймет.
– Но ведь это же разумная и совершенно необходимая мера,– сказал седой.– Надо сперва населить водохранилище, создать оптимальные условия для размножения дичи и рыбы, а потом уже эксплуатировать эти природные богатства.
– Да мне не эксплуатировать!—отмахнулся толстяк.– Мне в выходной день посидеть с удочкой или побродить с ружьишком.
– Вот именно посидеть и побродить! – подхватил, уже начиная раздражаться, седой.– А сколько вас, таких любителей посидеть и побродить? Сотни, тысячи! И получается так, что на бедную природу жмут и сверху и снизу.
– Это как же понимать: и сверху и снизу? – насторожился толстяк.
– Как понимать? Охотно вам поясню. Снизу – это, так сказать, стихийно, в порядке самодеятельности. Один с ружьишком выйдет на охоту, когда птица гнездится, а то и просто палкой выводок подлетков переколотит; другой нерестовую речку сетью перегородит и не даст рыбе икру выметать; третий дерево срубит там, где ему заблагорассудится. Каждый понемногу, как говорят, «по силе возможности», а все вместе огромный ущерб наносят живой природе. А сверху —это пострашнее. Это когда наш брат – разные высокоученые мужи – навалится со своими скороспелыми проектами. Тут уж того и гляди под корень всю природу изведут.
Набатов, занятый своими мыслями, сначала не обращал внимания на разговаривавших соседей, но теперь начал прислушиваться.
– Простите, что вторгаюсь в ваш разговор,– извинился он.– Хотел бы спросить: о каких проектах речь ведете? Впрочем, следует представиться для ясности: Набатов, инженер-гидротехник.
–Очень приятно,– сухо ответил седой.– Доктор биологических наук Клещов.
Набатов почтительно поклонился. О профессоре Клещове он слышал много лестного и даже читал обстоятельную его статью о биологическом освоении создаваемых на Ангаре морей-водохранилищ.
– А у меня чин пожиже,—добродушно сказал толстяк.– Просто хозяйственник. Заместитель директора по адмхозчасти проектного института. И фамилия, соответственно, третья по счету – Сидоров.
– Почему третья? – улыбнулся Набатов. Толстяк тоже улыбнулся и пожал плечами.
– Так уж принято: Иванов, Петров, Сидоров. Никто же не скажет: Сидоров, Петров, Иванов. Так и выходит; третья по счету.
– Вы полюбопытствовали, о каких проектах речь? – обратился Клещов к Набатову.– Возможно, и вы причастны к одному из них. Если нет, заранее прошу прощения.
– Неясно, что вы имеете в виду.
– Как же так! – возмутился Клещов.—Гидротехнику– и неясно. Неужели вам не приходилось слышать о проекте взрыва в истоке Ангары?
– Как же не приходилось! – воскликнул Сидоров, словно не заметив, что вопрос обращен не к нему.—Это собираются Шаманский камень подрывать.
– Если бы только Шаманский камень,—желчно заметил Клещов.
– Не скажите, товарищ доктор биологических наук,– убежденно возразил Сидоров.– Очень опасное дело!
– Я слышал об этом проекте,– сказал Набатов.– Но, как говорится, краем уха. Я ведь работаю не в Иркутске…
– Вот видите, товарищ доктор,– перебил его Сидоров,– не только в Иркутске известно.
– …Правда, то, что мне передавали, больше смахивает на прожект, нежели на технически обоснованный проект. Но судить не берусь. Не знаком как следует.
Говоря так, Набатов преуменьшил свою осведомленность. Но ему хотелось услышать доводы биолога.
– Вы отлично сказали. Это действительно прожект. И, разрешите, я вам изложу его суть,– торопливо, словно опасаясь, что его прервут, заговорил Клещов. Заметно было, что эта тема его волнует и что его очень обрадовала скептическая оценка, высказанная Набатовым.– Суть этого, с позволения сказать, проекта в следующем. В истоке Ангары предполагается заложить ни много ни мало тридцать тысяч тонн взрывчатки…
– Тридцать тысяч тонн! – воскликнул Сидоров и широко раскрыл свои добродушные, немного сонные глаза.
– Тридцать тысяч тонн,– повторил Клещов,– и единовременно взорвать этот… фугас. В результате взрыва должна образоваться расщелина глубиной в двадцать пять метров. Так что тут, уважаемый,– биолог сердито посмотрел на притихшего Сидорова,– не только Шаманскому камню не поздоровится.
– Прошу прощения,– взмолился Сидоров,– для чего же все это безобразие затевается?
Клещов посмотрел на него, потом перевел взгляд на Набатова, как бы выбирая, с кем вести разговор, и, видимо, решил, что вопрос Сидорова заслуживает ответа.
– В Байкал впадают триста тридцать шесть рек, речек и ручьев,– начал он строгим, лекторским тоном.– Вытекает из Байкала, как известно, одна Ангара. Сколько воды принесут в Байкал эти триста тридцать шесть рек, столько и унесет ее Ангара. Так продолжалось в течение многих сотен тысяч лет, поскольку Байкальская впадина в современных ее очертаниях сформировалась в конце третичного периода, то есть около миллиона лет назад. Но вот некоторые коллеги нашего уважаемого собеседника,– Клещов кивнул в сторону Набатова,– нашли, что этой воды, то есть естественного стока Байкала, им недостаточно. И они решили… исправить ошибку природы. Сделать взрыв, проломить берег Байкала и осушить его.
– Как осушить? – с недоумением, почти с ужасом воскликнул Сидоров.
– Не насухо, конечно,– усмехнулся Клещов,– это, к счастью, не в человеческих силах. Дно Байкальской впадины ниже уровня океана на тысячу триста метров. Но все-таки изрядно осушить. Одним из вариантов проекта предусматривается слить из Байкала полтораста кубических километров воды и понизить уровень озера на семь-восемь метров. Это значит, что в некоторых местах берега отступят от теперешнего своего положения на километр и больше в глубь озера. Так что, как видите, я не зря употребил термин «осушить».
– И зачем им столько воды? – сокрушенно произнес Сидоров.
– На это, видимо, точнее сможет ответить наш уважаемый собеседник,– сказал Клещов, снова обращаясь к Набатову.– Кстати, очень бы любопытно услышать ваше мнение.
– Насколько мне известно,– сказал Набатов,– авторы проекта стремятся решить две проблемы. Первая – частная – быстрее заполнить водохранилище строящейся Устьинской ГЭС, и вторая – главная – за счет увеличения стока увеличить выработку всех гидростанций будущего Ангаро-Енисейского каскада. Что-то, помнится, по их подсчетам, получается грандиозная цифра. Эти сто пятьдесят кубических километров дополнительно сброшенной байкальской воды дадут свыше тридцати миллиардов киловатт-часов дополнительно выработанной электроэнергии. Это примерно четыре года работы Куйбышевской ГЭС.
Слова Набатова произвели большое впечатление на Сидорова. На лице его отразилось смятение. Вид-но было, что его ошеломила грандиозная цифра, названная Набатовым.
Клещов слушал Набатова со сдержанным спокойствием. И только пристальный взгляд выдавал его настороженное ожидание. Чувствовалось, что он пытается определить, кто же перед ним: союзник или противник?
– Вы упомянули о плюсах проекта. Что вы можете сказать о его минусах? – спросил он Набатова.
– Ничего не могу,– чистосердечно признался Набатов.– Я уже говорил, что знаком с проектом только понаслышке.
– Тогда уточним плюсы,– сказал Клещов.– Насколько мне пвестно, после первоначального понижения уровня Байкала затем впоследствии предполагается его восстановить. Так сказать, возвратить ему воду, взятую взаймы.
– Я слышал и об этом,– подтвердил Набатов и и едва сдержал улыбку, увидя, как облегченно вздохнул Сидоров.– Вернуть Байкалу воду собираются через восемнадцать лет.
– Вот видите,—сказал Сидоров биологу,– вернут воду.
Но тот не обратил внимания на его реплику и продолжал допрашивать Набатова:
– Поясните мне тогда: в чем смысл этого грандиозного переливания? И не напоминает ли сне переливание из пустого в порожнее?
– В чем смысл? Очевидно, как и во всяком займе. Занять у Байкала энергию, которая нужна сегодня, с тем чтобы рассчитаться потом, когда станем богаче. Кстати сказать, заем на кабальных условиях. Дело в том, что сброшенная вода пройдет через турбины двух, максимум трех станций, а через восемнадцать лет станций будет больше, наверное, будет построен весь большой каскад, и тогда каждый кубометр воды обойдется дороже. И, заняв у Байкала тридцать миллиардов киловатт-часов, отдавать придется шестьдесят, а может быть, и все девяносто.
– На таком займе прогореть можно,– вставил Сидоров.
Но Клещов вовсе не был расположен переводить разговор на шутливый лад.
– Может быть,– допытывался он,– без этого нельзя пустить в срок Устьинскую ГЭС?
– Вот тут я могу сказать вполне определенно,– ответил Набатов.– Для пуска Устьинской ГЭС весь этот трам-тарарам совершенно не нужен.
– Премного вам благодарен. Итак,– подытожил Клещов,– с плюсами проекта мы разобрались. П-по-звольте теперь изложить вам м-минусы.
Теперь, когда разговор вступил в решающую фазу, стало очевидно, что спокойствие Клещова было напускным. От волнения он даже чуть заикался.
– На-ачнем с-с того, что снижение уровня озера резко изменит условия жизнедеятельности животного и растительного мира, нанесет всей флоре и фауне Байкала непоправимый ущерб. П-подчеркиваю: непоправимый! Байкал —это уникальное, неповторимое явление природы. Толщу его вод населяют полторы тысячи видов животных и растений. Три четверти из них эндемичны, то есть встречаются только в Байкале… Впрочем, все это вас, может быть, мало волнует. Н-но рыбку-то вы кушаете. Б-безусловно! А вот товарищ Сидоров даже ловить рыбку любит. Т-так вот. Рыбке придется туго. При падении уровня обнажится литораль – прибрежная полоса, где кормится и нагуливается рыба. Устья рек и ручьев зависнут в воздухе и превратятся в водопады, рыба не сможет подняться к своим нерестилищам. И через несколько лет от знаменитого байкальского омуля останется одно воспоминание. Эт-то не болезненная фантазия выжившего из ума старика, а реальная опасность. Так называемые деловые люди – работники совнархоза – подсчитали, что ущерб, наносимый только рыбной промышленности, выразится в сумме, превышающей два с половиной миллиарда рублей. Это я специально для в-вас,– он ткнул пальцем в Набатова,– привел цифру, чтобы вы не щеголяли своими миллиардами киловатт-часов. А товарищ заместитель директора мне и без миллиардов поверит: он рыбку любит.
Сидоров сперва насупился, потом решил, что уместнее будет улыбнуться.
– Н-но дело не только в рыбке. Б-болыние б-бе-ды грозят Круглобайкальской железной дороге. Изменение уровня повлечет за собой интенсивный процесс переформирования прибрежных отмелей и размыв всей береговой полосы. Это уж не по моей части, но я могу сослаться на наших видных геологов. Они утверждают, что железную дорогу придется п-пе-реносить на склоны хребта Хамар-Дабан. А это снова миллиарды. Ну как, уважаемый гидротехник: вы все еще будете защищать честь мундира?
Набатов не успел ответить. Подошла стюардесса и предупредила, что сейчас подаст обед.
Обед всем понравился. Особенно Сидорову.
– Вот до чего дошла техника! – сказал он с удовлетворением.– Летишь с солнышком наперегонки и одновременно пользуешься всеми земными благами. А летит-то как! Не шелохнет!
Он вынул из портсигара папиросу и поставил ее торцом на столик. Папироса застыла, как приклеенная.
Набатов намеревался после обеда заняться своими делами. Надо было разобраться в пачке заявок, которую вручил ему перед отъездом начальник снабжения, и определить, что действительно отстаивать до конца в споре с работниками главснаба, а по каким позициям можно и уступить. Но он не успел еще вынуть из портфеля свою папку, как Клещов снова подступил к нему.
– Вы так и не высказали своего мнения? Набатов ответил, что не видит никакой необходимости калечить Байкал.
Но Клещов этим не удовлетворился.
– Я умышленно начал с посягательств на Байкал со стороны гидротехников. Хотел проверить вашу способность к объективному мышлению.
На правах старшего по возрасту он позволил себе быть бесцеремонно откровенным.
– И мне хотелось бы продолжить разговор о Байкале,– добавил Клещов.
«Посмотрю заявки вечером в гостинице»,– решил Набатов и, закрыв портфель, отложил его в сторону. В настойчивости биолога чувствовалась увлеченность своим делом. А это Набатов считал главной добродетелью человека.
И он приготовился слушать. Обстановка располагала к беседе. Самолет летел так ровно, что утратилось ощущение полета. И даже размеренный гул моторов казался долетающим откуда-то издалека. За соседним столиком играли в шахматы. Сидоров попытался вздремнуть, но не мог достаточно удобно устроиться на коротеньком диванчике и сидел, привалясь к спинке, поглядывая время от времени на неподвижно застывшую папиросу.
– Байкалу угрожают не только гидротехники,– продолжал Клещов.– Разрабатывается проект строительства весьма крупного промышленного комбината на его берегах…
– Точно,– оживился Сидоров,—огромный комбинат будет. Наш институт проектирует.
– Ах, вот как! – с несвойственной ему злой улыбкой воскликнул Клещов.– Какое примечательное совпадение! Значит, именно вас я имел в виду, когда говорил о тех, кто жмет на Байкал и снизу и сверху!
Сидоров выпрямился и с высокомерным недоумением оглядел Клещова.
– Попросил бы поосторожнее,– внушительно произнес он.– Проектирование ведется на глубоко научной основе. Наш проект член-корреспондент Академии наук Пшеницын консультирует.
– Не знаю такого,– сухо сказал Клещов.
– Так и он вас, наверно, не знает,– грубо ответил Сидоров и даже засопел от негодования.
– Этот комбинат,– продолжал Клещов, уже не обращая на Сидорова никакого внимания и говоря только для Набатова,– будет каждые сутки сбрасывать в Байкал четверть миллиона кубометров сточных вод. В дополнение к тремстам тридцати шести рекам в Байкал польется еще одна. Но если те поддерживали жизнь Байкала, то эта —триста тридцать седьмая отравленная река – принесет с собой смерть всему живому. Я знакомился с проектом. Сами его авторы признают, что в месте сброса вод образуется мертвая зона в несколько квадратных километров. Мертвая зона! Как вам нравится само выражение! «Но это же пустяки! – убеждали они меня.– Площадь Байкала тридцать с лишним тысяч километров. Стоит ли поднимать шум из-за такой мелочи, как наша миниатюрная мертвая зона?» На первый взгляд убедительное возражение, не правда ли? Но, во-первых,– Клещов снова разгорячился и, доказывая Набатову, мысленно вел спор со своими оппонентами из проектного института,– во-первых, так, как полагают авторы проекта, будет лишь в том случае, если (он подчеркнул это слово) запроектированный метод очистки оправдает себя в заводском масштабе, если очистные сооружения будут работать бесперебойно, если будет установлен непрерывный и жесткий контроль за концентрацией стоков, если комбинат будет работать ритмично, без срывов и последующей перегрузки. И так далее… Не слишком ли много этих «если»? Ведь достаточно одному из них не осуществиться, и мертвая зона в озере выйдет далеко за границы, отведенные ей авторами проекта. А во-вторых, не забывайте и факторы, не подвластные человеку: течения и ветры. Отравленную воду разнесет далеко вокруг, и наше славное море может стать мертвым морем. А леса! Сколько лесов вырубят по склонам Байкала, чтобы насытить чрево этого комбината! Ни один человек, имеющий живую душу, не может равнодушно смотреть, как деловито и хладнокровно собираются губить великолепнейшее создание природы! Потом, конечно, спохватимся. Но будет поздно… А пока успокаиваем себя гнусным, циничным доводом – на наш век хватит.
Клещов горько усмехнулся и замолчал. Казалось, у него не было ни сил, ни желания продолжать.
– Много на себя берете,– сказал Сидоров, глядя на биолога с опасливой настороженностью.– Другие все, выходит, дураки?
– Вы можете спросить меня,—сказал Клещов Набатову,– к чему я вам все это рассказываю? Не только, чтобы излить душу. Общественность нашего города встревожена. Мы решили обратиться с письмом в центральную печать. Письмо я везу с собой. Хочу просить вашей подписи.
– Пустая затея! —оборвал его Сидоров.—Какие могут быть письма, если точно известно, что в вышестоящих инстанциях к проекту относятся положительно!
«Жив Молчалин»,– подумал Набатов и сказал Клещову:
– Покажите мне ваше письмо.
Он взял письмо и, перечитывая текст, сам думал о том, что, конечно, он подпишет. Подписывать документ, отвергающий технический проект, о котором он знал только понаслышке, было не по-инженерному, и, если бы ему сказали, что кто-то поступил так, он осудил бы подписавшего за опрометчивость и скоро-, палительность, недостойную серьезного человека, тем более инженера. Инженер должен руководствоваться не эмоциями, а строгими техническими расчетами. Так он всегда говорил другим и сам всегда следовал этому правилу. Но в данном случае доверить решение вопроса только арифметике нельзя. Это он понимал. К тому же, опытный инженер, он отлично знал, что вряд ли даже арифметической непогрешимостью могут прикрыться авторы проекта эффектного взрыва. Он бы очень хотел обстоятельно разобраться и поспорить с ними как инженер. Но этой возможности у него не было. А высказать свое отношение к их проекту он считал делом гражданской совести.
Перечитывая подписи, он увидел фамилию Рожнова.
– И Корней Гаврилович подписал!
– Подписал,– подтвердил Клещов с явным удовольствием.– Письмо подписали не только биологи и литераторы, но и видные гидротехники, в их числе и бывший начальник строительства Байкальской ГЭС Корней Гаврилович Рожнов.
«Этот зря не подпишет,– подумал Набатов.– Очень хорошо. Значит, я принял правильное решение».
Набатов подписал письмо и вернул Клещову. Тот взглянул на подпись и резко вскинул глаза:
– Вы строите Устьинскую? Набатов улыбнулся.
– Может быть, поверите на слово?
– Проклятая рассеянность! – воскликнул Клещов.– Все припоминал: где же я слышал эту фамилию? Ну, знаете, дорогой мой, ваша подпись одна стоит десяти. Ведь это же вашей стройкой козыряют авторы проекта.– И, очень довольный, аккуратно уложил письмо в большой двухстворчатый портфель.
Самолет пошел на снижение. Папироса упала и покатилась по столику. Сидоров встрепенулся и прихлопнул ее рукой.
Москва встретила неприветливо. Моросил мелкий дождь, и Набатов сразу подумал, что в здешнем несерьезном климате зимнее перекрытие должно казаться делом совершенно нереальным.
Что ж! Будем доказывать. И докажем. Доводы убедительные. Сейчас там уже рубят второй ряж, а первый ряж, тот, что уже зацепился за дно, зафиксирован беспристрастным фотоглазом. Снимки в портфеле. Когда понадобится, он положит их на стол.
В просторном вестибюле вокзала Набатов попрощался со своими спутниками. Клещова встречала молодая супружеская чета.. Оба – и он и она – чем-то похожи были на старого, седого биолога, и Набатов так и не успел понять, кто же встречал старика: дочь и зять или сын и невестка. Клещов пригласил ехать в город вместе, но Набатову не хотелось мешать семейной встрече, и он сказал, что. ему еще надо задержаться в аэропорту.
Сидорову не нужно было в город: он летел в Ленинград. Прощаясь с Набатовым, он не утерпел и сказал:
– Зря вы подписали письмо. Ученые, они, знае-
те…– и он неопределенно пошевелил толстыми пальцами,—они народ горячий, увлекающийся. А мы о вами работяги, хозяйственники. Нам эта роскошь ни к чему. В вашем министерстве этот проект весьма одобряют…
Набатов не был расположен тратить время на бесцельные разговоры и сказал только,.. что: истина рождается в споре.
– Не наше это дело – истины рожать,– хмуро возразил Сидоров.
Заведующий сектором главснаба, ведавший фондами Устьинской ГЭС, возражал Набатову почтительно, но твердо:
– Заявки принять не могу. Все вопросы снабжения вашей стройки рассматривает лично начальник главснаба.
– Начальник будет решать,– сказал Набатов,– а решение ему надо подготовить. Все наши заявки подкреплены расчетами.– И положил на стол объемистую папку.
Но заведующий сектором решительно отодвинул папку.
– Не могу. Я же вам сказал. Только сам начальник главснаба.
Набатов понимал, что собеседник его иначе поступить не может. Ему дано указание. Он маленький винтик в этом громоздком и всемогущем механизме. И все-таки сопротивление, встреченное на первом же шагу, вызвало раздражение.
Приемная начальника главснаба была двумя этажами выше. Набатов единым духом преодолел четыре лестничных марша. Когда он, запыхавшись, с побагровевшим лицом, стремительно вошел в приемную, у него был такой внушительный вид, что секретарь немедленно пропустил его в кабинет.
«Пусть только этот попробует крутить»,– подумал Набатов, решительно подступая к утонувшему в глубоком кресле начальнику главснаба.
Но тот и не думал «крутить». Он поднялся навстречу Набатову, радушно поздоровался и… извинился: вызван в Госплан на заседание и, к сожалению, не имеет ни минуты для разговора.
– Там насчет опозданий ни-ни! На четыре часа вызывают.
– Уже четверть пятого,– сказал Набатов.
– Вот я и говорю: опаздываю,– спохватился начальник главснаба и торопливо протянул руку Набатову.– Прошу завтра, во второй половине дня.
Набатов отлично его понял. Начальник главснаба выжидал. Выжидал, как решится вопрос с Устьинской ГЭС и как решится вопрос с самим Набатовым. Ясность должно было внести заседание техсовета, и, пока оно не пройдет, никто разговаривать с Набатовым по делам Устьинской стройки не станет. «Как по потам разыгрывают»,– подумал Набатов и с трудом удержался, чтобы не грохнуть в сердцах кулаком по столу. Но… чем бы это помогло?.. И он так стиснул длинную холеную руку начальника главснаба, что тот испуганно посмотрел на него.
