Текст книги "Гремящий порог"
Автор книги: Франц Таурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
Но и старый завод внес свою лепту в общее дело. Он отдал свои станки и машины. Вместе с рабочими, приехавшими с иркутских заводов, Корней и Кузьма снимали станки и грузили на пароход. На том же пароходе и уплыли вверх по Ангаре в большой город.
Дороги коммуниста Рожнова и комсомольца. Набатова и дальше пролегли рядом. Вместе работали на заводе, вместе поступили на рабфак, вместе уехали учиться в далекий Ленинград и в один день получили дипломы инженера-гидростроителя. Только тут Кузьма немного обошел названого отца: он получил диплом с отличием. Видно, сказалась разница в десять лет: молодой голове легче давалась наука.
С тех пор прошло больше двух десятилетий.Все эти годы Кузьма Сергеевич Набатов строил. Строил плотины и каналы, мосты и гидростанции. Строил, а сам тянулся душой к родным краям. Ленивыми и маломощными казались ему равнинные реки Центральной России. Не уходила из памяти стреми-тельная, могучая Ангара – сказочная река, текущая в крае сказочных богатств.
Одно время казалось, мечты его начинают сбываться. В начале тридцатых годов во весь голос заговорили о развитии производительных сил Сибирского края. Академик Александров возглавил учреждение с емким, обращенным в завтрашний день названием «Ангарстрой». Здесь десятки и сотни ученых и инженеров разрабатывали далеко нацеленные планы преобразования Сибири. Академик Александров выступал в Политехническом музее с лекциями о покорении Ангары. Об этом же говорили и спорили на рабочих собраниях и партийных конференциях в городах Прибайкалья. Иркутский поэт Анатолий Ольхон читал комсомольцам свои стихи о любимой реке:
…Я хочу, чтоб твой разбег Взнуздал упрямый человек, Чтоб над окраиной земли Сиянье радуги зажгли. Дорогу в будущность открой, Вставай скорей, Ангарострой!
Все эти планы и надежды смяла война. Кузьме Сергеевичу вместо гидростанций на Ангаре пришлось возводить береговые укрепления на северном побережье. И только после того, как страна отпраздновала День Победы, осуществилось давнее стремление Кузьмы Сергеевича: его послали на Иртыш, на строительство одной из первых гидростанций в Сибири. Впрочем, сам он считал, что находится только на подступах к осуществлению главной своей мечты – воздвигнуть гигантскую гидростанцию в родных местах, в низовьях Ангары. Пришло время, мечта Кузьмы Сергеевича осуществилась – началось строительство Устьинской ГЭС, сооружаемой на знаменитых Гремящих порогах.
– Мне просто неудобно, Павел Петрович, слушать вас,– сказала хозяйка в ответ на похвалы, расточаемые гостем.– И стол бедный, и все не то. Но, увы, здесь не Москва, и приходится с этим мириться.
– Поверьте, Елена Васильевна,– говорил Круглов, прижимая руку к сердцу,– вам нечего сокрушаться. Ужин отменный, а ваша квартира – это уголок Москвы. Можно только поражаться вашему искусству так устроиться в глуши. Это талант. Я всегда говорил, что Евгению Адамовичу повезло. Мне, вечному страннику, ибо такова участь диспетчера-куратора, но долгу службы зачастую лишенному домашнего уюта, вы можете поверить.
– Вы не странник, а льстец,– возразила довольная хозяйка.– Евгений, кофе я подам на веранду.
– Чудесно! – ответил Калиновский.– Прошу вас,– сказал он, пропуская гостя вперед.
– Я не вижу ваших замечательных книжных шкафов,– сказал Круглов, оглядывая комнату.– Библиотеку вы оставили в Москве?
– Книги портятся от частых перевозок.
– Да, конечно,– согласился гость.
– Присаживайтесь,– сказал Калиновский, указывая на плетеное кресло. Но Круглов прошел к открытому окну.
Елена Васильевна принесла кофейник, чашки, сахарницу, тарелочку с аккуратно нарезанным лимоном.
– Будь добр, Евгений, похозяйничай сам,– сказала она мужу,– и, когда зажжешь свет, не забудь закрыть окно, а то налетят всякие козявки.
Веранда застекленной стороной смотрелась в речную долину. Заросший вековыми соснами склон круто уходил вниз. По распадкам вползали на гору сумерки. В ущелье, пробитом рекой между сдавившими ее отвесными скалами, уже наступила ночь. Глухо и грозно гудела на порогах невидимая во тьме река. И где-то далеко-далеко, над черным зубчатым гребнем, просвечивала полоска угасающей зари.
– Любуетесь? – спросил Калиновский.
– Размышляю,– возразил Круглов.– И вы знаете, Евгений Адамович, мне даже жаль вашего патрона. Не глупый вроде человек, опытный инженер, а в принципиальных вопросах какое-то старомодное донкихотство… И непомерная самоуверенность. Проектировщики страшатся этой дикой реки. До сих пор никто не решился принять окончательный вариант перекрытия реки. Говорят: бумага все стерпит. А тут и бумага не терпит! А он…– Круглов с раздражением передернул плечами.
– Прошу,– сказал Евгений Адамович, подвигая гостю вровень с краями налитую чашку.
– Благодарю. А он уже называет сроки пуска станции. И верит в их реальность!
На лице Круглова отразилось искреннее возмущение.
– Фанатик,– сказал Евгений Адамович самым безразличным тоном. Ему уже наскучила пространная тирада Круглова.
«Вы бы перед Набатовым, уважаемый, так высказались, а мне вся эта патетика ни к чему. Я и без напоминаний знаю, что начальству возражать небезопасно»,– так именно хотелось сказать Евгению Адамовичу, но он только вздохнул и повторил:
– Фанатик. Мания Ангары.
– Другой на его месте обрадовался бы возможности унести ноги. А он даже слушать не хочет.
По лицу Евгения Адамовича пробежала усмешка.
– Не удалось убедить?
– Не знаю, кому это по силам. Я положил ему на стол проект постановления коллегии, завизированный начальником главка. Но для него нет авторитетов… Ведь должен же он понимать, что начальник главка не из пальца высосал идею консервации Устьинской ГЭС! Дана установка: переключить максимум капиталовложений с гидравлических станций на тепловые. Все согласны, один Набатов не согласен! Ну не все ли ему равно, что строить – гидравлическую или тепловую?.. Мы инженеры. Исполнители. Наше дело строить. Что строить, есть кому решать без нас!
– Пейте, остынет,– напомнил Евгений Адамович. Но Круглов никак не мог успокоиться.
– Тем более такая ситуация. Через два года Красногорск должен выдать руду. А энергию должны дать мы! Вы понимаете, что будет, если мы сорвем выполнение задания правительства?.. Только тепловую! Вашу станцию через два года пустить невозможно!
– А Набатов скажет: возможно?
– Если Набатову не дорога голова на плечах, то мы своими пока дорожим. Вы, вероятно, тоже?
– Безусловно,– подтвердил Евгений Адамович и, немного помолчав, спросил: – Когда ожидается постановление коллегии?
Круглов нахмурился.
– Нужна виза Набатова.
– А если он ее не даст? Я имею в виду: не даст той визы, что вы от него добиваетесь.
– Это может затянуть решение вопроса. Руководство министерства считается с Набатовым, тем более
что он сейчас в двух лицах: главный инженер и начальник стройки… И это скверно.
– Что он в двух лицах?
– Скверно, что затягивается решение вопроса. Правительство дало нам всего два года!
«Не о правительстве у вас сейчас забота, Павел Петрович, а о предстоящем объяснении с начальником главка. Там ждут визу»,– не без ехидства отметил про себя Калиновский.
Круглов заметил его усмешку.
– И вас, Евгений Адамович, это должно тревожить. И даже особенно.
– Почему особенно?
– Упорство Набатова может кончиться для него печально. И вести стройку придется вам.
– Я плохо переношу сибирский климат.
– Я вас понимаю, Евгений Адамович, и потому особенно рассчитываю на вашу помощь.
– Вы полагаете, мое мнение более авторитетно для Набатова?
– Набатов один не выступит против главка. Он попытается, так сказать, опереться на коллектив. Конечно, будет не одно заседание и обсуждение. И важно, крайне важно, прожектерским фантазиям Набатова противопоставить трезвое мнение достаточно авторитетного на стройке инженера.
– Набатову мое мнение известно. Не вижу причины скрывать его от других.
– Тем более, когда оно совпадает с директивными установками.
– Позвольте вам налить еще чашечку,– сказал Евгений Адамович тоном радушного хозяина.
– Входи, не бойся! – сказал Васька Ляпин и, толчком распахнув дверь, посторонился, пропуская вперед Аркадия.
Чтобы не выказать, как его смутила проницательность Ляпина, Аркадий вызывающе бросил:
– Тебя,что ли, бояться?
– Я человек смирный.– Ляпин хохотнул баском, положил тяжелую руку на плечо Аркадию и, легонько нажав, словно вдвинул гостя в комнату.– Папаша осерчать может. С кем сынок компанию водит!
Аркадий чувствовал, что у него горят уши. Но Ляпин, кажется, и не обращал на него внимания.Он не торопясь стаскивал забрызганные грязью сапоги и, похохатывая, продолжал:
– Меня чего бояться? Я человек смирный, мухи не обижу.
С сапогами в руках он пошел к двери. На пороге обернулся.
– Посиди малость. Я момент. Туалет наведу и по хозяйству распоряжусь.
Аркадию бросились в глаза массивные, широкие ступни ног с короткими, будто обрубленными, пальцами. Как у медведя. И вообще вся эта узкая, длинная комната с брусчатыми нештукатуренными голыми стенами, с окном, завешенным плотной зеленой занавеской, чем-то напоминала медвежью берлогу. Зачем он сюда зашел? Что общего у него с этим Васькой Ляпиным, который сейчас, фыркая и отплевываясь, умывался в коридоре? Нашел с кем делиться своими переживаниями!
Плеск и фырканье в коридоре стихли. Потом скрипнула дверь, и Аркадий услышал, как в соседней комнате Ляпин сказал:
– Неля, спроворь нам перекусить. И… вообще.
– Кто у тебя там? – спросила женщина. Голос ее, чистый и певучий, показался Аркадию очень знакомым.
– Дружок,– неопределенно ответил Ляпин. «Как все слышно!» – удивился Аркадий и теперь только заметил, что, кроме двери, в которую он вошел, была еще одна – в смежную комнату. Дверью этой, видимо, не пользовались: вплотную к ней стоял стул с наброшенным на спинку светлым пиджаком и большой ободранный чемодан.
– Давай, Неля,– сказал, Ляпин нетерпеливо.
– Иди, я сама накрою,– ответила женщина.
На пороге появился Ляпин, одетый уже по-домашнему– в синих спортивных шароварах и белой майке, плотно обтягивающей мускулистый торс. На ногах были войлочные туфли, и короткопалые ступни уже не раздражали Аркадия. Теперь в глаза бросались мощные бицепсы Ляпина, и Аркадий даже позавидовал тяжеловесной красоте его фигуры.
– Ты чего как в гостях? Раздевайся! – грубовато сказал Ляпин.
Аркадий встал, оглядываясь, куда бьг повесить свою куртку, и в это время, осторожно открыв дверь, вошла молодая светловолосая женщина с подносом в руках.
Чуть прищурив темные красивые глаза, она коротко, но пристально глянула на Аркадия, улыбнулась, показав ровные мелкие зубы, и певуче произнесла:
– Какой хорошенький у тебя дружок, Вася!
Аркадий, стыдясь и злясь сам на себя, почувствовал, что губы его против воли скривила смущенная улыбка, и до того растерялся, что даже не сумел посторониться. Ей пришлось обойти его.
– Угощайтесь! – приветливо сказала женщина, накрыв стол.
– Куда же ты? Садись с нами,– сказал Ляпин.
– И то, выпью-ка и я рюмочку.– Она быстро вышла из комнаты, тут же вернулась с длинной граненой рюмкой в руках и села напротив Аркадия.
Ляпин молча разлил водку.
– За одним столом сидим, из одной посудины вино пьем, пора бы и познакомиться.– Она снова улыбнулась и теперь уже игриво посмотрела на Аркадия.– Какой ты, право, Вася, недогадливый! Ну да мы сами… Неля! – И первая через стол протянула руку.
– Аркадий,– назвался он неестественно громко, встал и неуклюже поклонился.
Рука у нее была мягкая, теплая, и она не торопилась отнять ее.
– Дай бог, не последнюю,—сказал Ляпин и выплеснул в рот все, что было в стакане.
– Будем знакомы,– сказала Неля и медленно, чуть оттянув пухлые подкрашенные губы, выцедила рюмку.
Аркадий хотел последовать примеру Ляпина, но не осмелился. Он уже с достаточным, знанием дела разбирался в марках вин и коньяков, но пить водку стаканами ему еще не доводилось. Больше всего страшась показаться смешным, он решительно поднес стакан ко рту и, собрав все силы, не отрываясь, выпил его до дна.
– Дй да птенчик! – Неля захлопала в ладоши. Лицо Аркадия исказилось и посерело.
– А вы закусите, закусите! Сразу легче станет.– Неля подошла, положила руку на его плечо и, подцепив вилкой кружок колбасы, положила ему в рот, как ребенку. Нагибаясь, она грудью коснулась его плеча, и Аркадий вздрогнул от этого прикосновения.
– Порядок! – пробормотал он и плотнее привалился плечом к поддерживающей его женщине.
Неля усмехнулась и села на свое место. Ляпин, внимательно наблюдавший за ними, снова потянулся к бутылке.
– Первую не закусывают!
– Не наливай ему много, Вася,– попросила Неля.
– Да тут много и не наберешь.– Ляпин поднял бутылку, посмотрел на свет, удрученно крякнул и разлил по стаканам, что осталось.
– А мы переменимся.– Неля поставила свою рюмку перед Аркадием и взяла его стакан.– Хочу узнать ваши мысли.
Аркадий заулыбался, глупо, по-пьяному.
– Поехали! – сказал Ляпин, подавая пример. Неля, не спуская глаз с Аркадия, взяла стакан,коснулась его края губами, потом прикрыла глаза длинными, мохнатыми ресницами и выпила водку спокойно, как воду.
Аркадий встал и двинулся к ней, но Ляпин резко дернул его за руку.
– Сиди!
Все так же пьяно улыбаясь, Аркадий сел и лихо Опрокинул рюмку.
– Да вы покушайте, уважьте хозяйку! – уговаривала Неля.
Она раскраснелась от выпитого и, уже не сдерживая себя, хохотала, глядя на неловкие, пьяные движения Аркадия.
– Хватит тебе! – сердито сказал Ляпин.– Надо о деле поговорить. Что у тебя стряслось?
– А ничего, ерунда! – отмахнулся Аркадий.
– Чего же ты спекся давеча? Не тяни нищего за суму! Говори!
Аркадий потупился.
– Федор Васильевич из бригады… отчислил.
– Что за Федор Васильевич?
– Перетолчин. Бригадир.
– Ну и что?
– Отец узнает… Опять с работы сняли.
– А зачем тебе работа? Что, у отца денег мало? Аркадий хмуро усмехнулся.
– Разве в этом дело?
– Конечно! Политика! – скривился Ляпин. -Комсомолец?
– Нет,– сквозь зубы ответил Аркадий.
– Тоже не беда! За что выгнал?
– Ни за что… Я не виноват совсем. Поскользнулся… Я же не нарочно – а ее придавило.
– Кого ее?
– Наташу… девушку одну.
– Насмерть придавило?
– Нет, она даже сама до медпункта дошла.
– Чего же ты скис? Да хоть бы.насмерть! Что, девок, на стройке мало? Не тужи! – Он хлопнул Аркадия по плечу.– Такую отхватим, закачаешься!
– Не об этом я… Ну их всех…– угрюмо произнес Аркадий.
– По работе тоскуешь? Была бы шея, хомут найдется. Ходи веселей, держи хвост морковкой! В нашу бригаду возьмем. Пойдешь?
– Пойду… куда угодно… п-пойду…– Язык у Аркадия уже заплетался, голова клонилась на грудь, глаза слипались, как он их ни таращил.
– Эх, миляга! – прервал его бормотание Ляпин.– Дозрел! Ну, давай, пошли, пошли!
Он. встряхнул Аркадия, но тот гнулся и качался, словно у него размякли все кости.
– Оставь ты его,– вступилась Неля, до того молча слушавшая их разговор.– И зачем ты его привел? Вот уж, право, связался черт с младенцем!
– Младенец! – захохотал Ляпин.– Экая орясина! – Они стояли друг против друга. Ростом Аркадий почти не уступал Ляпину и в плечах уже начал раздаваться, и только мальчишеская тонкая шея выдавала его возраст.
– Куда он пойдет? – продолжала Неля.—Пусть проспится.
– Ну ты!..– Желваки заиграли на широком, скуластом лице Ляпииа, и он угрожающе подался к Неле.
– Не дури, Вася,– спокойно сказала женщина.-Укладывай его, да пойдем. Я тоже устала. Ляпин еще некоторое время смотрел на нее насу-пя-сь, потом рывком потянул к себе Аркадия и не очень бережно опустил на постель. ;
Аркадий не сопротивлялся. Едва голова его коснулась подушки, как он провалился куда-то в тесную и темную пустоту. И откуда-то издали донеслись до него сказанные с хохотком слова Ляпина: «Попал бычок на веревочку!»
Больше он ничего не слышал.Софья Викентьевна всегда безошибочно определяла, в каком настроении возвращается с работы муж.Захлопнул ли дверь или ровно прикрыл ее за собой; вытер ли, и достаточно ли тщательно, ноги о разостланный у двери мохнатый коврик; приласкал ли пса, с радостным лаем бросившегося навстречу хозяину, или резким окриком вернул его на место, и, самое главное: зашел ли в столовую, где Софья Викентьевна в ожидании его коротала время за книгой или рукоделием, или же сразу наверх в свой, кабинет, в свою «мансарду»,—все это имело значение.
Все это имело значение, все это надо было уметь понять.Понять для того, чтобы заслонить мужа от обременяющих жизнь будничных мелочей, сберечь ему время и силы для работы.
Чтобы добиться успеха, надо было выработать в себе способность точной оценки, и за двадцать три года семейной жизни Софья Викентьевна достигла этого.
Софья Викентьевна гордилась широкими плечами мужа, но понимала, какая ноша на этих плечах, и, сколько могла, старалась не взваливать на них дополнительного бремени домашних забот.
Но сегодня ей нужна была помощь и опора.Аркадий пришел домой пьяный, нагрубил и завалился спать. Сказал, чтобы утром его не будили, на работу он не пойдет, «отработался». Таким грубым и развязным она видела сына впервые.
Но это было не первое горе.Прошлой зимой неожиданно, не предупредив о своем приезде, Аркадий возвратился домой и хмуро сообщил, что его «отчислили» из института. Она была потрясена, рушились ее надежды. И в то же время жалела незадачливого сына. И страшилась гнева мужа.
Но, видимо, для Кузьмы Сергеевича возвращение сына не было неожиданностью.
– Выгнали? – спросил он.– Допрыгался по ресторанам? – И, не ожидая ответа сникшего под его взглядом сына, сказал с жесткой усмешкой: – Иди поработай! Авось трудовой хлеб Слаще покажется.
Через несколько дней Софья Викентьевна решилась на трудный разговор с мужем.
– Может быть, устроить Аркадию перевод в другое учебное заведение? Пусть не в институт, хотя бы в техникум?
– Пускай сначала дурь потом выйдет,– ответил Кузьма Сергеевич.
Скрепя сердце Софья Викентьевна примирилась с решением мужа.Первую получку Аркадий всю отдал матери. От второй удержал добрую половину. А потом и совсем позабывал отдавать деньги.
Когда мать напомнила ему, спросил дерзко:
– Батиной зарплаты не хватает?
Несколько раз Софья Викентьевна порывалась поговорить с мужем. Но Кузьма Сергеевич приходил домой поздно, усталый, часто раздраженный. Работа захлестывала. Начальник строительства, с которым они вместе начинали Устьинскую ГЭС, получил почетное назначение – консультировать сооружение крупнейшего гидроузла в Китае. С назначением нового начальника стройки в министерстве по каким-то причинам не торопились, и Набатов оставался один в двух лицах: главного инженера и начальника строительства.
Софья Викентьевна щадила мужа, по сын не щадил ее.
Когда Софья Викентьевна увидела бессмысленно-пьяную улыбку Аркадия, услышала заплетающуюся речь, первой ее мыслью было спрятать его от глаз отца. С ужасом подумала она, что будет, если Кузьма Сергеевич увидит сына сейчас. Он вот-вот должен прийти. Ей уже слышались тяжелые шаги на тесовых ступенях. Хоть бы он его не увидел!.. Сегодня не увидит… а завтра?.. Ведь это может повториться и завтра?
И, еще не совсем отдавая себе отчета, какова ее доля вины в случившемся, Софья Викентьевна поняла одно: больше она скрывать ничего не будет.
Кузьма Сергеевич пришел домой поздно и сразу поднялся к себе в кабинет. Окно было открыто, и, напоминающий гул отдаленного поезда, ровный несмол-кающий рокот порога заполнял комнату.
Кузьма Сергеевич подошел к окну. Красная луна повисла над черным гребнем отвесной правобережной скалы. Долина реки от берега до берега залита зыбкой темнотой, укрывшей острова и пороги.
Так же вот, вровень с берегами, должно разлиться новое море. Море это, привольно раскинувшееся среди зеленых лесистых берегов, с бесчисленными, уходящими далеко в тайгу заливами, с крутыми очертаниями скалистых мысов; море., сверкающее бликами солнца в ясный день и взлохмаченное белыми гребнями волн в бурю; море, поднятое на стометровую высоту могучим бетонным плечом подпирающей его плотины,– это море, созданное людьми, видел Кузьма Сергеевич из своего окна.
Неужели ему не суждено увидеть моря?
Телефонный звонок оборвал его раздумье.
– Насилу разыскала, Кузьма Сергеевич! Диспетчер сказал, вы на правом берегу,– взволнованно доложила телефонистка с коммутатора.—Вас спрашивает Москва. Сейчас соединяю…
И тут же в трубке зарокотал басок Неходы:
– Худые дела, Кузьма Сергеевич! Режут нам фонды. Цемента половину дают, металла – того меньше. Хуже всего с оборудованием. Дают самосвалы да два башенных крана, бульдозеры, экскаваторы повычеркивали. И остальные фонды режут.
– Кто режет? – Главснаб.
– Почему?
– Говорят, свертывают нас. Я толкнулся…
– Слушайте меня! – резко оборвал Неходу Кузьма Сергеевич.– Прекратить все разговоры о свертывании! Немедленно получить и отгрузить полностью все выделенное, по фондам.
– Кузьма Сергеевич! Так я же…
– Вы начальник снабжения стройки! У вас в руках фонды, утвержденные министром. Приказываю реализовать их полностью!
Нехода продолжал взволнованно доказывать, но Кузьма Сергеевич не стал его слушать.
– У меня все,– жестко сказал он.– Других указаний не будет. Желаю успеха.– И положил трубку.
Несколько минут Кузьма Сергеевич взволнованно ходил из угла в угол, утирая платком влажный лоб, потом, как всегда, взял себя в руки.
И чего он накричал на Неходу? Разве тот виноват?.. Нет, правильно. Пусть не теряет времени на болтовню. И откуда эти дурацкие разговоры о свертывании?!. Откуда?.. Вот откуда…Кузьма Сергеевич вынул из портфеля увенчанный красным гербом проект министерского постановления и снова, в который уже раз, перечитал его…
И тем более надо действовать стремительно. Пока нет официального постановления правительства о консервации стройки, надо выколотить все фонды второго полугодия. И пока есть ресурсы, строить, строить, строить, черт побери! А там видно будет… А что будет видно?.. Забьем в землю, или, выражаясь языком финансистов, освоим, на два-три миллиона больше. Это не спасет положения. Если будет принято решение свернуть стройку, то делу конец… Если бы у него был в запасе целый строительный сезон!.. Если бы можно было продлить лето еще на три-четыре месяца, чтобы успеть отсыпать перемычки, осушить котлован– словом, закрепиться в русле реки!.. Тогда вопрос о консервации отпал бы сам собой. Но все это маниловские мечтания. На пороге осень, за ней зима… Проклятая зима, ка”к она не вовремя!
Тяжелое чувство бессильной ярости охватило Набатова.Он сидел, судорожно сжав кулаки, и невидящими глазами смотрел в темноту за окном…
И тут, в первый раз, закралось сомнение. А прав ли он в своем упорстве? Может быть, любовь к своему делу, к своей стройке превратилась в шоры, ограничивающие, сужающие его взгляд на мир, на общее большое дело?..
И снова взял в руки бумагу с красным гербом.Два года… Через два года Красногорску нужна электроэнергия. А Устьинская ГЭС даст ток через четыре года. Пусть не четыре. Пусть через три. Один год они сэкономят на новом методе укладки бетона. Предложения инженеров стройки приняты проектным институтом. План организации бетонных работ пересматривается. Но это все-таки три года, а не два. Где взять год?.. Где взять год?..
Очень просто, решили в главке. Строить тепловую станцию. Предположим, что ее построят в два года.Да ни черта не построят! Начинать надо с первого кола. А каждый строитель знает: перед тем как строить, надо подготовиться к строительству. И на эту подготовку уходит чертова гибель времени… Но допустим, построят в два года. Так ведь это только станцию для Красногорского рудника. А разве одному Красногорскому нужна энергия? А лесоперерабатывающие комбинаты? А комплекс заводов большой сибирской химии? А перевод на электротягу Транссибирской магистрали? Сколько надо построить тепловых станций, чтобы заменить Устьинскую ГЭС!.. .
И все они будут сжигать уголь, сибирский уголь, которому цены нет, который так нужен для металлургических заводов, для той же большой химии. А сказочная энергия Ангары, даровая энергия будет бесполезно уноситься в океан, как сто, тысячу, миллион лет назад!..
И это все потому, что он, инженер Набатов, не может найти решения, как сократить сроки строительства на один, всего на один год…Не хватает все тех же трех-четырех месяцев. Чтобы выиграть год, надо к будущей весне подготовить и осушить котлован для бетонных работ. Но это опять маниловщина. Три месяца, даже меньше– два с половиной – осталось до начала зимы. Не успеть… Нипочем не успеть. Нет даже утвержденного проекта. Да если бы и был… За такой короткий срок не отсыпать перемычки, тем-более не осушить котлован… А с ноября зима… Полгода вынужденного бездействия. Тут и прихлопнут стройку. Самое удобное время. Отодвинуть бы эту проклятую зиму, чтобы хоть к концу года зацепиться за дно реки. Не отодвинешь. С ноября – зима… Реку закует льдом… накрепко закует…
И ему представилась скованная льдом река. Вспомнилось, как подростком бегал он по льду, как помогал долбить проруби и перегораживать протоки заездками. В заездки набивались толстые, как бревна, позеленевшие от старости налимы, а случалось, и пудовые таймени. Городили заездки иногда осенью, но чаще зимой, со льда. Со льда…
Ну, конечно, со льда! А на фронте разве не приходилось ему наводить мосты через замерзшие реки и опускать со льда ряжи для мостовых опор?.. Ну, конечно, со. льда!.. Софья Викентьевна осторожно открыла дверь. – Кузьма, я жду тебя ужинать. -Иду, иду,– машинально ответил Кузьма Сергеевич, занятый своими мыслями.
– Кузьма,– несмело начала Софья Викентьевна,—мне надо с тобой, поговорить…
В голосе жены было нечто такое, что заставило Набатова оторваться от беспокоивших его мыслей. – Я хотела поговорить с тобой… Меня тревожит Аркадий, он…
– Знаю,– нахмурился Кузьма Сергеевич,– мне сообщили.
– Кузьма, прошу тебя,– взмолилась Софья Викентьевна,—не будь с ним чрезмерно строг! На него еще можно подействовать лаской…
– Ласкать его я не буду. И тебе не советую. Передай ему, чтобы завтра же определился на работу. Сам!
– Он пойдет на работу, Кузьма, он пойдет,– торопливо заговорила Софья Викентьевна, уже забыв о своем решении не. утаивать проступка Аркадия и думая только о том, как бы успокоить мужа,– он завтра же пойдет. Но помоги ему, Кузьма… еще раз. Скажи, чтобы его взяли обратно.
– Только сам! Может быть, это научит его дорожить хотя бы своим рабочим местом, если не научился дорожить рабочим званием.
– Успокойся, Кузьма, умоляю тебя, успокойся! Он сделает все, как ты говоришь. Он уже все понял, он так подавлен. Пожалуйста, не волнуйся… Я принесу тебе ужин сюда,:– сказала она, увидев, что Кузьма Сергеевич снова сел к столу.
– Да, да, я сейчас,– ответил он рассеянно, думая о своем.
Верный своему правилу отодвигать в сторону личные заботы, он пытался вернуться к тому главному, что тревожило и угнетало,– к судьбе стройки, его стройки…
Но то, о чем заговорила жена, тоже было главным. Ведь это его сын.
«Ему есть с кого брать пример. Мать и отец у него честные люди, труженики»,– так думал он и так говорил не раз.
Но, видимо, этого мало. И он – отец этого трудного сына—виноват, что ограничился столь малым.
Он уже совсем было решил переговорить сейчас с Аркадием и окликнул жену, чтобы узнать, дома ли сын, но, когда Софья Викентьевна поднялась наверх, спросил неожиданно:
– Троих сможешь накормить ужином, Соня?
И, еще не дождавшись ответа, подошел к телефону. Вызвав диспетчера, он поручил ему разыскать секретаря парткома Перевалова и начальника земельно-скальных работ Терентия Фомича Швидко и пригласить их к главному инженеру на дом.
Дни в больнице длинные-длинные. И каждый день похож на другой. Настолько похож, что начинает казаться, будто время совсем остановилось.
Только березка, протянувшая ветви к Наташино-му окну, говорит: нет, время не стоит. Дни бегут, и каждый новый день приветствует березку утренним сверкающим лучом и прощается с ней угасающим вечерним. И каждый луч дарит березке’по новому золотому листочку. И вот уже березка вся в золотом осеннем наряде…
Наташа часто стала видеть сны. Сегодня ей приснилось, как она ехала на стройку. В сон вместился весь длинный путь, вплоть до маленькой станции с вокзалом-времянкой, где Наташу с ее подругами встречал начальник отдела кадров строительства, и даже разговор в отделе кадров. Начальник снова посылал Наташу на Лесоучасток, а она не соглашалась, спорила и плакала.
– Вы не знаете, как это больно. Это очень больно,– говорила она со слезами, а Люба, вместо того чтобы поддержать подругу, смотрела на нее и смеялась.
– Никогда я не думала, что ты такая! – с сердцем сказала Наташа Любе и проснулась.
Проснулась и обрадовалась, что не надо идти на лесоучасток, снова грозивший ей бедой, и не надо сердиться на смешливую Любу.
Захотелось, как в детстве, после ласкового шлепка матери, подтянуть колени к подбородку, потом рывком распрямить ноги и соскочить с постели. Но тут же боль напомнила о себе.
Не шевелясь, Наташа обвела глазами палату. Анна Захаровна – ее соседка – не спала. Она лежала, уставившись в потолок, и ждала, когда проснется Наташа и можно будет поговорить с ней. Наташа любила слушать рассказы старухи, но сейчас ей не хотелось отрываться от своих размышлений и навеянных сном воспоминаний. Она снова закрыла глаза.
…Вот она стоит у окна вагона. Медленно уплывают длинный приземистый вокзал, отцветающие кусты сирени и между ними застывший в рывке гипсовый юноша с диском в откинутой назад руке. Мать в толпе провожающих утирает глаза и смотрит вслед поезду. Девчата с фабрики и с ними сестренка Олечка бегут по перрону, махая платочками.
Очень много провожающих. Но она в любой толпе отыскала бы Вадима. Отыскала бы…
В вагоне за ее спиной идет уже веселая возня. Занимают места, спорят, кому верхнюю полку, кому нижнюю. Ее окликают. Но она не отвечает и не оборачивается.
– Переживает,– тихо говорит подругам Люба. «Какие глупости! Ничего они не понимают. Ведь горько и обидно потому, что он струсил и не поехал. А не потому, что не пришел, проводить. Вовсе не потому».
Так она думает, а сама все. смотрит в окно. Скоро переезд. За пригорком Рабочая слободка. Там ее дом. То есть дом, в котором она жила. Кто знает, когда вернется она туда и вернется ли?..
Вот пригорок над переездом. Здесь часто стояли они с Вадимом по вечерам, отодвигая минуту расставания. Мимо проносились поезда. Красный, улетающий во тьму огодек звал за собой, и они в мыслях и надеждах уносились за ним в далекую, неизвестную большую жизнь…
Может быть, он стоит сейчас здесь?
Но вот промелькнула полосатая стрела шлагбаума, перекрыв убегающую вдаль темную ленту шоссе. Промелькнул пригорок с тремя знакомыми березами… Промелькнули и остались далеко-далеко позади…
