Текст книги "Гремящий порог"

Автор книги: Франц Таурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

И Аркадий следом за Ляпиным вышел из обогревалки.На ущелье надвинулась морозная январская ночь. Звезды пригоршнями лежали на черных береговых скалах. Густую темноту, обступившую со всех сторон -ледяное поле, раздвигали конусы света, падающие от лампочек, покачивающихся на столбах. Возле палатки взрывников горела особенно яркая лампа, и Аркадий подумал, что Ляпин мало выгадал, затеяв провести свою операцию «под покровом ночной темноты».

Они притаились в тени за штабелем бруса. Отсюда хорошо была видна палатка взрывников. Ляпин про себя считал выходящих из палатки.

– Все,– сказал он, когда вышел четвертый. Выждал, пока тот скроется в темноте, и ткнул Аркадия в плечо.– Иди!

С неприятным чувством человека, не умеющего плавать и вынужденного переходить вброд незнакомую реку, Аркадий подошел к палатке взрывников. Бригадир Черемных был там один.

– Иван Васильевич, вас к телефону зовут! – крикнул Аркадий, не заходя в палатку.

Черемных высунул голову и, хмурясь от бьющего в лицо ветра, недоверчиво оглядел Аркадия.

– Кто зовет?

– Не знаю,– сказал Аркадий, отступая в тень,– со склада или с автобазы. Просили побыстрее.

Черемных выключил свет в палатке, опустил и застегнул клапан и пошел за Аркадием. Тропка в диспетчерскую тянулась вдоль вереницы столбов осветительной сети, и длинные тени то обгоняли идущих, то прятались за спины, и казалось, что их вместе с поземкой передувает с места на место резкий низовой ветер.

Аркадий шел быстро, опасаясь, что Черемных станет снова допытываться, кто и зачем вызывает его к телефону. Как он будет вывертываться, если старик догадается справиться на коммутаторе и узнает, что никто вообще не звонил в диспетчерскую, Аркадий еще не придумал.

Но им не пришлось дойти до диспетчерской..

Внезапно погасли все огни на льду, и плотная вязкая тьма захлестнула идущих. Аркадий оглянулся, опасаясь, что Черемных наткнется на него, но, когда глаза немного свыклись с темнотой, увидел, что тот быстро убегает назад.

– Иван Васильевич, куда же вы?.. Что сказать им, Иван Васильевич? – крикнул он изо всей силы, рассчитывая, что, может быть, Ляпин услышит крик и поймет его.

Надо было свистнуть. Но тогда Черемных догадается, с какой целью его вызывали. И Аркадий окликнул еще раз и, вконец перетрусивший, побежал к ряжу, где работала его бригада.

Черемных подоспел к палатке как раз в тот момент, когда Ляпин выходил из нее. Увидев бригадира взрывников, он метнулся в сторону, но Черемных схватил его за руку с силой, какую нельзя было предполагать в нем, и остановил.

– Пусти, падла. Убью! – замахнулся Ляпин.

– Не убьешь, себя пожалеешь,– спокойно и зло сказал: Черемных.– Выкладывай взрывчатку!

Ляпин не пошевелился. – Выкладывай, говорю! А то людей кликну!

– Давай, давай,– сказал Ляпин и ощерился в злобной усмешке.– Зови. Кто тебе, предателю Родины, поверит? Стукач с Колымы!

– Колымой не попрекай,– глухо сказал Черемных,– вместе там были. Что я был, знают все. А про тебя один я знаю.

– Заткнись! – прохрипел Ляпин, – Не пугай! Коротка здесь твоя медвежья лапа. – Много знаешь! – с угрозой сказал Ляпин.– Завяжи покрепче, пока не просыпал. Тебе такая память ни к чему!

Черемных как будто не слышал его угрозы.

– Клади взрывчатку! – строго сказал он.– И больше к этой палатке не подходи.

– Подавись, сука! – выкрикнул Ляпин и, достав из-за пазухи два цилиндрических пакета, швырнул их на лед. И, уходя, кинул через плечо:—А что я сказал, запомни.

Черемных подобрал пакеты и унес в палатку.

В темноте никто из плотников, рубивших ряж, не заметил отсутствия Ляпина. И когда дежурные электрики нашли обрыв и, соединив провода, дали свет, бригадир уже бегал вокруг ряжа и поторапливал плотников, призывая наверстывать потерянное время. Аркадий старался не показываться на глаза бригадиру. Но тот его разыскал и отвел в сторону.

Заслонив Аркадия своей широкой спиной, он коротким ударом хлестнул его по лицу.

– Почему отпустил старика?

– Темно было, я не заметил…– оправдывался Аркадий.

– Даже свистнуть не мог, недоносок! С работы пойдем вместе. Дело есть. Да смотри у меня! Еще раз сдрейфишь, пеняй на себя!

С какой, бы радостью Аркадий ударил или, еще лучше, плюнул прямо в ненавистные ему наглые глаза Ляпина! Но он не сделал ни того, ни другого. Пугливо оглянувшись – не видел ли кто его позора, он невнятно пробормотал что-то и поспешил к ряжу, чтобы затеряться среди работающих людей.

Он был бессилен противиться Ляпину. Тот умело прибрал его к рукам. Началось с малого. Заканчивался первый месяц его работы в бригаде Ляпина., Мастер, закрывая наряд, производил обмеры, определяя объем работы, выполненной бригадой. Аркадий помогал ему. Мастера вызвали в контору участка. Он доверил Аркадию закончить обмер и заполнить наряд.

Когда Аркадий произвел все подсчеты, к нему подошел Ляпин.

– Сколько кубометров насчитал?

– Шестьсот сорок два,– ответил Аркадий.

– Поделом тебя из института выгнали,– сказал Ляпин.– Арифметики не знаешь.

Он взял бланк наряда и в итоговой графе крупно вывел цифру «942».

– Заметит мастер! – испугался Аркадий.

– Ему тоже не в убыток, что бригада план перевыполняет. А нам,– пояснил Ляпин,– эта намазка по три, а то и по четыре сотни на брата. Не о себе – о бригаде забочусь. Понятно?

И Аркадий трусливо промолчал.

Через несколько дней Ляпин позвал Аркадия к себе «обмыть» получку. А после того, как распили пол-литра, «помочь по хозяйству».

Помощь заключалась в том, что Аркадий дотащил из столовой до квартиры Ляпина довольно тяжелый ящик. (Два таких ящика вынесла Неля из столовой по черному ходу.) Только когда Ляпин, похохатывая, стал доставать из ящика колбасу и консервы, Аркадий понял, что стал соучастником в краже, и возмутился.

– Не ори, дурак! – цыкнул на него Ляпин.– Соседи услышат, бате скажут. Зачем огорчать хорошего человека?

От одной мысли, что отец может узнать, Аркадия бросило в дрожь.Несколько дней Аркадий ходил как пришибленный. Ляпин понимал его состояние и не спускал с него глаз. Каждый вечер выпивали на квартире у Ляпина в обществе веселой Нели. И постепенно у Аркадия отлегло от сердца.

К тому же ему льстило, что он запросто водит компанию с Васькой Ляпиным, которого побаивались самые отчаянные головорезы, те самые лупоглазые и краснорожие парни с лихими челками и богатой татуировкой, которых, как мутную пену, занесли на стройку хлынувшие со всех сторон людские волны. Прикрываясь увесистым ляпинским кулаком, Аркадий всегда чувствовал себя в полной безопасности.

Но сегодня Ляпин сам ударил его. И пригрозил. И предупредил еще о каком-то деле. Но Аркадий уже был сыт по горло. Что еще за дело замыслил Ляпин?..

Может быть, сказаться больным и уйти с работы? Но тут Аркадий представил побелевшие от злобы глаза Ляпина и сразу потерял охоту объясняться с ним… Убежать просто так, не сказав никому?.. Все равно, рано или поздно встреча с Ляпиным неминуема. Даже если он упросит отца перевести его в другую бригаду, настройке не скроешься… Уехать совсем?.. Придется во всем открыться отцу. Гнев отца страшнее злобы Ляпина…

Удрученный своими мыслями, Аркадий работал машинально, как заведенный автомат. Подтаскивал брус, зарезал шлицы, высверливал электродрелью дыры, схватывал брусья на болты. Оступившись, уронил конец бруса и едва не раздробил ногу своему напарнику.

– Ты чего, паря, ровно сонный сегодня? – сказал тот добродушно.

А Аркадий подумал, что хорошо бы, если бы брус упал на ногу ему, Аркадию. Он панически боялся боли, но сейчас даже такой выход из положения казался ему приемлемым.

А что, если нарочно уронить брус на ногу?.. Или лучше, если бы поранить топором… Ударить осторожно, так, чтобы слегка…

И, скалывая запиленный конец бруса, он мысленно примерялся, как ударить по носку валенка, не очень сильно, но чтобы просечь и хоть немного зацепить ногу, чтобы хоть немного крови. Обязательно надо, чтобы кровь была, иначе он догадается, что это симуляция…

Несколько раз Аркадий заносил топор, но рубануть по ноге не хватало смелости.

А может быть, дело, о котором говорил Ляпин, совсем безобидное?.. Должен же он понимать, что на преступление Аркадий не пойдет?.. Почему обязательно должно быть самое плохое?..

– Заходи в обогревалку! – крикнул Ляпин.– Сейчас рвать будут.

К взрывам уже привыкли, и кто-то из плотников предложил:

– Здесь переждем, укроемся за стенкой.

– Давай, давай! – прикрикнул на него Ляпин. – Долбанет тебя по кумполу, а мне отвечать.

Сидя и покуривая в обогревалке, Аркадий окончательно успокоился. Все страхи и переживания казались уже не только преувеличенными, но и просто смешными.

Сразу же после взрыва Ляпин стал поторапливать плотников: смена кончается, а сделали сегодня маловато.

– Не по нашей вине,– возразил кто-то,– то свету не было, то взрывники работать не дают.

– Меньше слов, больше дела! – оборвал его Ляпин.

Когда все разошлись по рабочим местам, Ляпин подозвал Аркадия:

– Иди в столовую. Там Нелька дежурит. Скажи, иду завтракать.

Аркадий решил, что дело откладывается, и, обрадованный, побежал в столовую.

– А где Вася? – спросила заспанная Неля. – Сейчас придет завтракать.

– Я быстрехонько,– сказала Неля и шмыгнула на кухню.

Через минуту послышалось шипение масла, кипящего на сковородке, и пополз аппетитный запах поджариваемой колбасы.

Неля еще расставляла посуду, когда вошел Ляпин и, не раздеваясь, сел к столику у окна.

– Я здесь накрыла, Вася, там от окна дует, – сказала Неля.

– Неси сюда,– коротко приказал Ляпин. Неля поспешно перенесла посуду.

– Давай, что у тебя там. И налей по стакану. Неля принесла большую сковородку, на которой между кружками колбасы еще пузырилось масло, и два чайных тонкостенных стакана с водкой, налитых вровень с краями.

Ляпин подвинул стакан Аркадию,

– Пей! Аркадий хотел отказаться, но, взглянув на хмурое лицо Ляпина, покорно взял стакан..

Ляпин залпом выпил водку и не спускал глаз с Аркадия, пока тот не осушил стакан.. – Погаси свет,—сказал Ляпин Неле.

– Да ты что, Вася, как закусывать будете? – возразила Неля.

– Погаси, говорю! – прикрикнул Ляпин.

Он подвинул столик и сел прямо против окна.Аркадий не успел управиться с первым куском горячей колбасы, как Ляпин быстро вскочил, с шумом отодвинул стул и резко сказал:

– Пошли!

На дне распадка было совсем темно. Шли гуськом по узкой, глубоко втоптанной тропке. Ляпин остановился, прислушался. Впереди едва слышно поскрипывал снег под шагами неторопливо идущего человека.

Когда до него осталось несколько метров, Ляпин посторонился и, пропуская Аркадия, не сильно, но резко ткнул его в плечо.

Аркадий прибавил шагу, догнал преследуемого и, подняв воротник, съежившись, прошмыгнул мимо. По высокой сутулой фигуре Аркадий узнал бригадира взрывников Черемных. Он подвигался в гору медленным, усталым шагом. Было мгновение, когда Аркадий хотел схватить его за руку, предупредить. Но липкая трусость снова захлестнула и погнала вперед. Словно надеясь скрыться от того страшного, что надвигалось на Черемных и на него самого, Аркадий поспешно, почти бегом, выбрался из распадка и остановился возле дороги.

Кругом нависла глухая тишина, и только изредка поскрипывали вершины сосен под порывами неровного стылого ветра…

Ляпин выждал, пока фигура Аркадия растворилась в темноте, и, ускорив шаг, догнал Черемных,

– Постой! Поговорить надо,– сказал Ляпин и опустил руку на плечо Черемных.

Тот стряхнул руку и ответил не оборачиваясь:

– Не о чем. И не место.

– Чем худое место?

Ляпин обошел старика и загородил тропу.

– Иди своей дорогой, Василий,– спокойно сказал Черемных.– Нечего нам с тобой делить.

– Ты, старая шкура! – скрипнул зубами Ляпин.– В легавые подался! Кому ты дорогу пересек!

– Не пугай. Колыма позади осталась.

– Позабыл!

– Не забыл. И тебя не забыл. С первого дня приметил. Понадеялся, что ты завязал. Выходит, ошибся. Слушай, Василий, уходи, не мешай людям жить. Три дня даю тебе сроку.

– Мне грозишь! – приходя в ярость, зарычал Ляпин и, взмахнув девой рукой, откуда Черемных не ждал удара, сбил его с ног.

Черемных, не издав ни звука, упал в снег. Ляпин склонился над ним и потянулся к его горлу. Неожиданно сильным ударом ноги Черемных отбросил бандита. Ляпин упал навзничь. Рука, утонув в снегу, ткнулась во что-то жесткое и острое. Ляпин выдернул из-под снега изогнутый сосновый сук и с силою ударил по голове поднимавшегося с земли Черемных. Пересохший сук разлетелся на несколько кусков.Черемных с глухим стоном снова ткнулся лицом в снег. Вконец озверевший Ляпин навалился на него, продолжая наносить удары зажатым в руке обломком…

Аркадий услышал звук удара, треск переломившегося сука, глухой стон и рванулся было к месту схватки. Но тут же ноги у него будто подломились, к горлу подступила противная тошнота, и он, привалясь к стволу сосны, заплакал бессильными, жалкими слезами.

Запоздалая луна выглянула из-за гребня горы и осветила дорогу, по которой шел человек, приближаясь к тропе, уходящей в распадок.

Аркадий испуганно метнулся в сторону от дороги, потом круто повернул и побежал навстречу человеку.

– Там убивают… старика Черемных! – выкрикнул он, задыхаясь и хватая прохожего за руки.

И только когда тот, оттолкнув его, кинулся в распадок, Аркадий понял, что это Вадим, и побежал за ним.

Ляпин не расслышал шагов бегущих к нему людей. Стоя на коленях над неподвижным телом, он с тупым остервенением, размеренно, раз за разом наносил удары зажатой в руке деревяшкой.

Вадим схватил его обеими руками за ворот полушубка и, рванув, опрокинул. Ляпин вскочил и кинулся на Вадима. Аркадий успел схватить Ляпина за руку.

– Вот ты как! – закричал Ляпин и со страшной силой ударил Аркадия прямо в лицо.

Аркадий, падая, закричал истошно:

– Помогите!

Аркадий очнулся от резко бьющего в глаза света. Кто-то нагнулся к нему и произнес:

– Очнулся. Подымите его.

Аркадию помогли встать. Он машинально сделал несколько шагов и едва не наткнулся на Ляпина. Ляпин сидел в снегу, поджав ноги. Руки у нёго были заломлены за спину и связаны чьим-то брючным ремнем. Луч фонарика скользнул по спине Ляпина. Аркадий увидел, что стянутые ремнем руки, сплошь покрыты кровью, .и задрожал от ужаса.

Бригадир бульдозеристов Федор Васильевич и Вадим склонились над лежащим ничком Черемных и осторожно повернули его на спину. Федор Васильевич расстегнул на нем ватник и рубаху и припал ухом к его груди.

– Кажется, жив. Посветите.

Разбитые губы чуть шевельнулись. Но Федор Васильевич смотрел не на лицо. На сухой, поросшей седым волосом груди выделялся глубокий, причудливой формы шрам, похожий на фашистскую свастику.

–Максим! – вскрикнул Федор Васильевич в необычайном волнении. Он поднял голову старика и, вглядываясь. в его лицо, повторял:—Максим? Ты слышишь меня, Максим Никифорович?..

«Почему Максим?»—подумал в недоумении Аркадий.

После работы Федор Васильевич снова пошел в больницу. Дежурная сестра сказала ему, что состояние Черемных по-прежнему очень тяжелое.

– Повидать не разрешите?

– Что вы! – сказала сестра.– Он и в сознание не приходил. Никого к нему не пускают. Тут и следователь приходил. Тоже ушел ни с чем.

– Все понятно, сестрица,—сказал Федор Васильевич.– Я не следователь, но мне тоже очень нужно повидаться… А скажите, сестрица, вы его перевязывали?

– А вам к чему это?

– Не заметили на левой руке, повыше локтя, шрам?

– Как не заметить! Вся рука изуродована, смотреть страшно.

– Буду наведываться, сестрица. Как только можно будет, пустите меня к нему. Очень надо.

Сомнений не оставалось: человек, называвший себя Иваном Васильевичем Черемных, был его фронтовым товарищем Максимом Дубенко…

…Первый раз увидел он Максима Дубенко в дождливый осенний день в конце сентября 1941 года. Впрочем, для него, Федора Перетолчина, этот промозглый, хмурый день был одним из самых радостных в жизни. Четверо суток скитался он по обожженным войной лесам и топким болотам Смоленщины, обходя поляны и остерегаясь дорог. В подбитом, сгоревшем танке остались его боевые товарищи, и: он один, обожженный, голодный и обессилевший, брел на восток, к своим. И когда иссякли последние силы и стала угасать последняя надежда, наткнулся на небольшую группу бойцов, так же, как и он, выбиравшихся из окружения. Лейтенант, командовавший отрядом, опросил его, похвалил за то, что сберег солдатскую книжку и комсомольский билет, и определил во взвод к старшему сержанту Максиму Дубенко.

В темную, безлунную ночь, когда отряд, с боем прорвался Через линию фронта, Федор шел рядом с Максимом Дубенко. Посланная вдогон немецкая мина накрыла обоих. Федор, тяжело контуженный, упал без сознания. Максим Дубенко, сам раненный осколками в руку и в грудь, на себе вынес товарища.

В лазарете лежали в одной палате, их койки стояли рядом. Рана на груди у Максима зарубцевалась быстро.

«Только шкуру порвало, а на казацком теле шкура добрая, быстро заживает»,– говорил Максим, поглаживая здоровой рукой солидные гайдамацкие усы, придававшие его молодому, красивому лицу особо степенное выражение.

Когда сняли бинты с груди Максима, все ходячие больные в палате подходили подивиться на шрам. На смуглой коже, повыше правого соска, розовел косой крест с загнутыми в одну сторону разлохмаченными концами.

– Чтобы не забыл, чей гостинец,—сказал один из: солдат.

– Не забудем,– сказал Максим.

Вторая рана Максима, в предплечье левой руки, заживала медленно. Федор выписался из лазарета раньше своего побратима по крови.

– Когда еще свидимся? – сказал Максим, прощаясь.

– Свидимся, друг,– ответил Федор.

Но суровые пути войны развели их в разные стороны, и танкисту Федору Перетолчину никогда не довелось больше повстречать сапера Максима Дубенко.

И вот теперь, через столько лет, он встретил Ивана Черемиых… Это Максим… Этот бугристый крестообразный шрам невозможно забыть или спутать…. Одного не понять: Максим был старше его лет на десять с небольшим… значит, сейчас ему нет и пятидесяти… А это старик: весь седой, и лицо в глубоких морщинах. Неужели так перевернула его жизнь?4.

Надя всегда первой узнавала каждую новость.

– Вот это парень!– восторженно отозвалась она о Вадиме, рассказав, как он спас старика Черемных и задержал бандита Ляпина.

При этом она украсила свой рассказ такими живописными подробностями, как будто была если не участником, то по меньшей мере очевидцем схватки.

– И от такого парня нос воротишь!—укорила она Наташу.

– Ты не повторишь ее ошибки,– заметила Люба,

– А тебе завидно? – парировала Надя.– Я и не скрываю, что он мне нравится. Такими парнями не бросаются.

Наташа ничего не ответила Наде, хотя упрек ее и был несправедлив. Такими парнями не бросаются… Разве она виновата, что все так обернулось?.. А теперь?.. Нет, теперь уже не вернешь того, что было и не будет того, что могло быть… Может быть, Надя найдет с ним свое счастье? Пусть. Она, Наташа, будет от души рада за подругу. На Вадима у нее ни зла, ни обиды нет. И она его ничем не обидела. Обидела она другого человека, который относится к ней так тепло и душевно, от которого она видела только хорошее… Убежала от него как раскапризничавшаяся девчонка. И не в том главное, что она унизила себя. Она обидела Николая… Другой бы на его месте после этого и не взглянул на нее. И был бы прав… А он по-прежнему остался товарищем, по-прежнему заботится о ней. Приносит книги. Вчера сказал, что она зачислена на курсы и что занятия начнутся со следующей недели… Сказал и сразу ушел. Он теперь избегает оставаться с ней наедине.

Наташа, сама еще по-настоящему не понимая того, глубоко переживала размолвку с Николаем.

Она была искренна, когда думала и говорила Наде, что рада за нее. Но в то же время сияющая физиономия Нади раздражала ее, была для нее безмолвным укором. Надька, беспечная и легкомысленная, вела себя естественнее и проще. Она по крайней мере знала, чего она хочет, и не терзалась никому не нужными сомнениями и переживаниями.

– Совсем не так складывалась жизнь у Наташи. Она видела, что Николай тоже тяготится их взаимным отчуждением, и понимала, что именно поэтому он избегает ее. Она оттолкнула его, и он не хочет быть навязчивым. И Наташа понимала, что он никогда не сделает первого шага. Как бы ни было ему трудно…

«И почему у меня все не как у людей?» – сокрушалась Наташа.

Аркадий несколько дней пролежал в постели. Ляпин вложил в удар всю свою недюжинную силу, умноженную яростью и отчаянием. Но удар Ляпина, едва не прикончив все счеты Аркадия с жизнью, в то же время избавил его от многих бед и унижений.

В показаниях следователю Ляпин не только не выгораживал Аркадия, но пытался представить его непременным участником всех своих преступлений. По словам Ляпина, именно Аркадий подал ему мысль расправиться с Черемных.

Но Ляпин явно переборщил. Не требовалось большой проницательности, чтоб догадаться о его намерениях. Оговаривая Аркадия, он стремился рассчитаться с ним и, главное, надеялся, сделав своим соучастником сына начальника стройки, облегчить тем самым свое положение. Однако сокрушительный удар Ляпина разом превратил Аркадия из соучастника в жертву преступления.

Набатова ознакомили с показаниями Ляпина. И хотя следователь тут же оговорился, что обвинения в адрес Аркадия остальными материалами следствия не подтверждаются, Набатов понял, на краю какой пропасти оказался его сын.

В первые минуты его охватило такое отчаяние, что даже явилась малодушная мысль: для Аркадия лучше было погибнуть от руки Ляпина. Но тут же гневно пристыдил себя.

В этот день он пришел домой необычно рано. Прошел в комнату сына и долго молча сидел у его постели. Потом так же молча ходил из угла в угол осторожными, тихими, будто не своими шагами.

Встревоженная Софья Викентьевна хотела и его уложить в постель; он сказал, что пойдет поработать. Но, поднявшись к себе наверх, так же неприкаянно бродил из угла в угол, спрашивая себя об одном и том же и не умея найти ответа.

Как могло случиться, что он, кому доверено быть начальником – а это значит и руководителем и воспитателем—многих тысяч людей, не понял, не почувствовал, что происходит с его собственным, его единственным сыном!.. И если бы ему была безразлична судьба сына!.. Нет, в этом он не может себя обвинить. Но почему же так, называемые чужие люди уважают его, дорожат его делом, понимают его? И почему не понимает родной сын? Почему Николай Звягин ловит каждое слово? Почему он может вести за собой людей на самые трудные дела, может вызвать воодушевление и энтузиазм, когда человек забывает об узколичном и борется за общее дело, как за свое кровное,– и почему он.не мог воспитать у сына потребности быть хотя бы только честным и трудолюбивым?

Долго искал Кузьма Сергеевич ответа. Не сразу пришел к мысли – потому люди идут за ним, что видят и чувствуют: в дело он, Набатов, вкладывает свою душу… А вот для сына, родного сына, того, что лежит сейчас с перевязанной головой в постели, а мог бы лежать уже в гробу или, того страшнее, на тюремных нарах,– для этого трудного сына места в душе не нашлось. А разве уж так тесна душа у человека, чтобы не вместились и общее дело и своя семья?..

Он был справедлив. Строг, но справедлив, временами суров, но справедлив… И только. А этого мало для живого человека, тем более для родного сына.

Только через неделю Федору Васильевичу разрешили свидание. Раненый был еще очень слаб, и дежурная сестра, пропуская Федора Васильевича, предупредила, чтобы он не утомлял больного.

Черемных лежал в маленькой палате один. Вторая койка была не занята. «Второй раз я в этой палате»,– подумал Федор Васильевич, вспомнив, что сюда приходил он к больной Наташе.

Черемных лежал на спине. Голова у него была перебинтована, а левая рука в гипсовой повязке уложена поверх красного одеяла.

Забыв всё наставления дежурной сестры, Федор Васильевич сказал:

– Вот и пришлось, друг, снова свидеться. Черемных на минуту закрыл безбровые под низко опущенным бинтом глаза, потом посмотрел прямо в лицо Федору Васильевичу, чуть приметно усмехнулся и, коснувшись рукою груди, спросил:

– Заметил?

Федор Васильевич кивнул в ответ. Взял сухую, морщинистую, в подсохших ссадинах руку товарища и долго молча смотрел на него.

– Я, Максим, никому ничего не говорил,– сказал Федор Васильевич.

– Не тревожься,– сказал Черемных. – Я сам скажу…– Он помолчал и заговорил медленно, слабым голосом.

Федор Васильевич видел, что ему трудно говорить, но не прерывал его. Человек так долго молчал, и жестоко было теперь останавливать его.

– Давно томлюсь. Страшная это штука, Федор,– лишиться имени. Все равно, что похоронить себя заживо… Нет у человека более страшного врага, чем собственное малодушие… Не от закона прятался. Что по закону положено, получил сполна. Может, по нынешним временам скажут, что получил сверх положенного. Ну это я так, к слову. Пустое дело – счеты сводить…

– Максим, не надо об этом.

– Надо… Об этом все… О другой своей вине скажу. Тут на судьбу сваливать не приходится. Смалодушничал я, Федор. Семья у меня хорошая… Побоялся их замарать… Так рассудил: я для них погиб. Погиб как солдат… Отболело горе, притерпелось… И осталась святая память. И от людей уважение и сочувствие… Семья погибшего за Родину… А объявлюсь живой, опять не радость, а горе. Какая же радость узнать, что муж и отец изменник Родины! Всех нас подряд тогда так называли…. Свой позор на их голову… Вот так, Федор, я себе говорил… Нет, не говорил, лгал, лгал, Федор! Себе лгал! А это, знаешь, скажу я тебе, последнее дело…

Он закрыл глаза и попытался повернуть голову, как будто взгляд Федора жег его и сквозь опущенные веки. Шевелиться было нельзя. Пронизывающая все тело боль заставила глухо застонать.

Федор Васильевич сжал руку товарища.

– Максим, спокойно. Я все понял…

– Нет, погоди… погоди, – прервал его Черемных. Слова, произносимые тихим, хриплым голосом,словно с трудом пробивались сквозь сжатые зубы:

– Не осаживай меня. Первому тебе говорю… Лгал… не о них, о себе думал… о себе тревожился. Осудят. Не примут… душой не примут. Этого устрашился. Вот в чем мое малодушие, моя вина…

Он замолчал и лежал тихо, неподвижно. Глядел не на Федора, а мимо него, куда-то в угол комнаты.

– У тебя ведь дочь была? – спросил Федор Васильевич, чтобы прервать тяжелое молчание.

– Две дочери… Старшую довелось увидеть. Выросла. Совсем взрослая…

– Был дома? – волнуясь, спросил Федор Васильевич.

– Здесь встретил, на стройке. Знаешь ты ее. Беленькая такая, славная… В нашей диспетчерской…

– Наташа! —воскликнул Федор Васильевич,– И не открылся? Да как же ты!..– И спохватился: нельзя так с тяжелораненым.

– Слушай, Максим,—сказал Федор строго, чтобы укрепить своей твердостью этого придавленного жизнью человека,– слушай меня. Сейчас я старший. Наташа завтра придет к тебе.

В этот день на курсах крановщиков состоялись только Два первых урока. Начальник управления механизации Бирюков, который читал «Правила эксплуатации …подъемных кранов», срочно выехал в командировку, и учебная часть не успела заполнить освободившиеся часы.

Слушатели курсов, в большинстве своем парни и девчата, были очень довольны неожиданной отдушиной: работать и одновременно учиться – дело похвальное, но не легкое.

Наташа стояла в коридоре, прислонясь к подоконнику, и наблюдала веселую сутолоку, у вешалки: все торопились побыстрее одеться – у молодости дел много, а времени в обрез. Наташа ожидала Николая. Он вел занятия первые два часа и сейчас в маленькой комнатке завуча, которая, по школьным традициям, именовалась «учительской», заполнял журнал.

Выходя из классной комнаты, Николай шепнул ей: «Подождите меня, Наташа. Мы еще успеем в кино». И сейчас она больше всего опасалась, как бы кто из девчат не окликнул ее и не позвал идти вместе домой. Признаться, что она ожидает Николая Николаевича, было неудобно. Хотя Николай был немногим старше ее, но здесь он был преподавателем и вообще… инженер.

Ее действительно окликнули.  Она оглянулась. К ней подошел Перетолчин.

– Наташа, я за тобой,– сказал он.– У меня к тебе серьезный разговор.

Наташа не спросила, о чем разговор. Только машинально оглянулась на дверь «учительской» и, увидев выходящего оттуда Николая, сказала Федору Васильевичу:

– Я сейчас…

– Попроси, чтобы тебя отпустили завтра с работы.

Николай подошел к ним и, заметив растерянное выражение на лице Наташи, пристально посмотрел на Перетолчина.

– Николай Николаевич, я должна сейчас уйти,– сказала Наташа.– И завтра я не смогу прийти на работу. Вы разрешите мне?

– Пожалуйста,– подчеркнуто вежливо ответил Николай и, кивнув сразу обоим, пошел к выходу.

Наташа схватила его за руку.

–Завтра я встречу вас после работы у распадка… и весь вечер мы будем вместе… Вы придете?

Он круто повернулся к ней, и резкая, злая фраза едва не вырвалась у него. Потом он увидел, ее и огорченные и умоляющие глаза и, все еще хмурясь,сказал:

– Хорошо, приду.

– Мне нужно поговорить с тобой так, чтобы никто не мешал,– сказал Наташе Федор Васильевич, когда они вышли на улицу.

Наташа, не отрываясь, смотрела вслед размашисто шагавшему Николаю. Когда он скрылся за углом, она предложила Федору Васильевичу: – Пойдемте к нам в общежитие. Люба на занятиях, а Надька, наверно, унеслась куда-нибудь. – Хорошо,– ответил Федор Васильевич. По дороге Федор Васильевич расспрашивал Наташу, нравится ли ей работа в диспетчерской, как иду занятия на курсах, и ни словом не обмолвился о сути предстоящего разговора.

Наташа терялась в догадках. Федор Васильевич разговаривал с ней, как всегда, приветливо, шутливо, но она чувствовала, что он озабочен, может быть, даже взволнован. Уловив это, Наташа встревожилась. Не случилось ли чего дома?.. От матери нет писем вторую неделю… Наташа пыталась успокоить себя доводами: если-бы даже что и случилось, как мог узнать об этом. Федор Васильевич?.. Но ясно было, случилось что-то особенное.

Вопреки предположениям Наташи Надя была дома. Она лежала на кровати и читала «Огонек». Увидев Перетолчина, Надя ахнула и шмыгнула за занавеску,, где в углу хранился весь девичий гардероб. Как-то она ухитрилась там в тесноте переодеться и вышла уже в праздничном красном платье..

Наташа посмотрела на Федора Васильевича. Как быть?.. Тот успокоил ее: – Надя не чужой человек, твоя подруга. Можем поговорить при ней.

– Федор Васильевич, будете с нами чай пить? – сразу входя в роль гостеприимной хозяйки, сказала Надя, хотя любопытство одолевало и ей вовсе не хотелось даже на минуту выходить на кухню.

И очень, обрадовалась, когда он сказал!

– Обойдемся, Надежда, без чая.

Федор Васильевич сел к столу и усадил Наташу. Надя пристроилась на кровати и, как будто углубившись в чтение, навострила уши.

– Что ты знаешь о своем отце, Наташа? – спросил Федор Васильевич.