Текст книги "Гремящий порог"
Автор книги: Франц Таурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
Она верила. Перестали приходить письма, и знакомый почтальон, встречая ее, опускал голову, словно был виноват перед нею. А она верила. Пришла эта проклятая бумага. А она верила. Люди отпраздновали День Победы. Кому суждено, вернулись к родным и близким. А она все верила. Верила и ждала…
И вот, когда перестала верить, перестала ждать, смирилась с судьбою, пришло письмо от дочери… И надо ли ей осуждать себя, если к радости примешано столько горечи?.. «Ты прости его, мама». Разве у матери сердце каменное? Надо не только простить. Жизнь надо создавать заново. Звать его сюда жестоко. Здесь ему трудно жить будет. Там он начал корнями прирастать к жизни. Нельзя эти корни обрывать. Рослое дерево трудно приживается. Вот и довелось тебе, Катерина, вернуться на родину…
Олечка поднялась рано, чтобы приготовить матери завтрак. Екатерина Васильевна успокоила ее, сказала, что здорова и пойдет на фабрику.
– Мама, у тебя совсем неважный вид, – возразила Олечка. – Я вижу, ты нездорова.
– Спи, спи!—успокоила мать и ушла.
Олечка заметила, что мать надела не рабочее, а выходное платье, и задумалась, что все это означает. Так в размышлениях об этом и уснула.
…В цехе Екатерина Васильевна договорилась с начальником об отпуске.
– Время-то для отпуска неподходящее, Екатерина Васильевна,– сказал тот.– Ни зима, ни лето, самая ростепель.
– Дочь вызывает. На свадьбу,– пояснила Екатерина Васильевна.
– Тогда, конечно,– сказал начальник цеха.
А сама Екатерина Васильевна подумала, что объяснение ее лежит недалеко от истины. В последних письмах Наташи много места отводилось Николаю.
Покончив со служебными делами, Екатерина Васильевна зашла в завком. Там работала ее старая подруга, с которой вместе четверть века назад пришли на фабрику.
– Даша, мне с тобой поговорить надо. С глазу на глаз.
Даша, с такою же сединой на висках, как у Екатерины Васильевны, и даже лицом чем-то на нее похожая, только чуть пониже ростом и полнее, что не мешало ей быть не по годам живой и подвижной, закрыла дверь кабинета на ключ и сказала:
– Говори, Катя.
Екатерина Васильевна положила на стол письмо Наташи.
Даша прочитала письмо, всплеснула руками, обняла, расцеловала подругу и сказала, как всегда, решительным тоном:
– Чего ж тут говорить, Катя! Ехать надо.
– Еду. Уже отпуск взяла. Насчет Олечки я пришла.
– О чем разговор! – воскликнула Даша.– У меня поживет. Не бойся, не обижу.
– Она ничего не знает. Не стала я ее тревожить,
– И это правильно, Катя, – поддержала Даша.
– Когда вернусь за ней, тогда все и расскажу.
В одиннадцать приехал Набатов. И вместе с ним Перевалов, Швидко и Бирюков. В диспетчерской сразу стало тесно.
Люба ткнула Надю в бок.
– Пошли.
Наде очень не хотелось уходить.
– Наташка-то остается,– возразила Надя шепотом.
– Ей положено. Она диспетчер,– ответила Люба.
И Надя в первый раз позавидовала служебному положению подруги.
– Где начальник участка? – спросил Набатов.
– Здесь, на участке,– ответила Наташа.
– Найдите его.
Наташа выбежала на крыльцо и крикнула Любе, чтобы она разыскала Звягина. Наташа хотела дождаться Николая и войти вместе с ним, но он строго-настрого предупредил ее, чтобы она не отходила от телефона.
Когда Наташа вернулась в диспетчерскую, Набатов озабоченно говорил Бирюкову:
– Все зависит от твоих экскаваторщиков. Чтобы самосвалы не стояли под погрузкой ни одной лишней секунды! Перекрыться надо рывком. В один день.
– Дотемна не успеем,– сказал Терентий Фомич.– Лучше завтра с утра начать, Кузьма Сергеевич.
Набатов показал рукой на окно. За окном в обширной луже дробилось солнце.
– Нельзя. Лед раскисает на глазах. И так запоздали. Надо было перекрываться три дня назад.
Терентий Фомич пожал плечами.
– Все не ухватишь в одну руку.
– Последний ряж можно было установить на плаву,—сказал Набатов.– Но после драки кулаками не машут. К ночи надо перекрыться. – Он взглянул на часы.– Пора по местам, Павел Иванович, к своим экскаваторщикам. И обеспечьте резерв в машинах и людях. Семен Александрович,– обратился он к Перевалову, – как договорились: ты в карьере, я здесь. Пс пути заверни на стоянку вертолета. Предупреди летчиков, чтобы были наготове. Сигнал, как условлено,– ракета.
– Ну, ни пуха ни пера! —сказал Перевалов, вставая.
– К черту! – крикнул Набатов так громко, что Наташа вздрогнула.
В дверях Перевалов столкнулся с Сашей, Долгушиным.
– Семен Александрович!– закричал Саша Долгушин, хватая Перевалова за руку.– Что же это такое? Они разгоняют комсомольскую колонну!
– Кто они? – спросил Перевалов.
– Известно кто – начальники!—И Саша Долгушин метнул уничтожающий взор на улыбающегося Терентия Фомича.
– Говори толком, в чем дело?
– Ребята вышли на работу, их снимают с машин. Сажают других шоферов. Народ смеется… Передовая, комсомольская…– Саша Долгушин задыхался от негодования.
– Почему так? – спросил Перевалов Терентия Фомича.
– Приказано на перекрытие выделить самых опытных шоферов,– спокойно ответил Терентий Фомич.– Начальнику автобазы виднее, кому доверить.
– Неправильно,– возразил Перевалов.– Только что комсомольской колонне знамя вручали, а теперь стали нехороши. Нельзя так. Комсомольская колонна должна работать на перекрытии. Прошу вас, Терентий
Фомич, распорядитесь.
– Начальнику автобазы виднее,– упрямо повторил Терентий Фомич.
– В данном случае нам виднее,– жестко сказал Перевалов.– Прошу, распорядитесь.
Терентий Фомич покосился на Набатова, ища поддержки, но Кузьма Сергеевич как будто не слышал их спора.
– Вот не время этими фокусами заниматься! – проворчал Терентий Фомич, но все же подошел к телефону.
– Диспетчера автобазы… Говорит Швидко. Передай начальнику мое приказание комсомольскую колонну не ворошить… Что? Не уходят с машин?..—
Саша торжествующе улыбнулся.—Да, да, выпускайте на линию всю колонну в полном составе. Отправляйте машины под погрузку.
Терентий Фомич положил трубку и сказал Саше Долгушину:
– Цела твоя колонна, смутьян.
Вошел Николай Звягин и доложил Набатову, что машины стоят на бечевнике и ждут сигнала.
– Терентий Фомич, подавай команду начинать,– распорядился Набатов.
Терентий Фомич кивнул и пошел к выходу. Николай кинулся за ним.
– Обожди,– сказал Набатов.—Получи личное оружие.– Он снял с себя висевшую у него через плечо кожаную сумку и передал Николаю.– Ракетница. Красная ракета – на вылет вертолету. Зеленая – сигнал нашим подрывникам. – И, предупреждая вопрос Николая, добавил: – Я буду здесь.
Послышалось гудение приближающихся самосвалов.
Набатов вышел на крыльцо. Наташа задержала Николая.
– Коля, а мне все время здесь сидеть? Николай задумался, и Наташе стало неудобно, что она отвлекает его в такое горячее время. Но Николай уже нашел выход:
– У тебя две учетчицы. Посади одну к телефону.
Наташа отправила к телефону Надю. Люба, которая все делала тщательно и аккуратно, была надежнее в качестве учетчицы. Надя не только не запротестовала, как того опасалась Наташа, а, напротив, была очень довольна. И когда Наташа сказала, что это ненадолго, всего на часок, Надя с достоинством возразила:
– Не бойся, не хуже тебя управлюсь. «Чудачка! – подумала Наташа.– Я бы ни за что отсюда не ушла. Когда еще увидишь такое!»
Самосвалы шли нескончаемой вереницей, почти впритык, один за другим. Каждый вез огромную груду камня, горбом выпиравшую из кузова. Солнечные лучи дробились на рваных гранях диабазовых и гранитных глыб. Наташа никогда еще не видела такого скопища машин. Первый самосвал, над кабиной которого полоскалось на ветру шелковое алое знамя, уже въехал на брусчатый помост и приближался к середине майны, где стоял сигнальщик с красным флажком в руке. Вереница машин заполнила всю лежневку до самого левого берега, дальше тянулась по бечевнику вдоль подножия скалы, а последние самосвалы еще были скрыты за поворотом.
В размеренном, неторопливом движении огромных машин было что-то торжественное. Наташа вспомнила недавно виденный киножурнал – парад войск на Красной площади, когда мимо Мавзолея проходили громоздкие танки. Сходство, конечно, было отдаленное, но ощущение величия и мощи такое же.
Головная машина поравнялась с сигнальщиком. Сигнальщик взметнул флажком. Машина развернулась на помосте и стала медленно пятиться, приближаясь к искрящейся на солнце голубой прорези майны. Наташа знала, что край помоста огражден отбойным бруском, и все равно по спине побежали мурашки: казалось, самосвал вот-вот сорвется с помоста и исчезнет в сверкающей пучине прорана…
Кузов самосвала вздыбился, и край развевающегося знамени коснулся нависших над майной каменных глыб. И тут же, словно ободренные этим прикосновением, каменные глыбы рухнули в проран. Высоко взметнулись сверкающие брызги, и в облачке водяной пыли промелькнула радуга.
– Начали! – сказал Набатов, взглянул на часы и крупным, размашистым шагом пошел к майне.
Николай, придерживая рукой хлеставшую по бедру сумку с ракетницей, поспешил за ним. Наташа тоже машинально посмотрела на часы. Было без семи минут двенадцать.
Головной самосвал спустился с помоста на лед и по блестящей лужами, наезженной дороге ринулся обратно на левый берег, мимо медленно продвигавшейся по лежневке вереницы машин. На большой скорости промчался он мимо диспетчерской, и стоявшую на крыльце Наташу обдало брызгами.Наташа думала, что следующий за головным самосвал сбросит камень на том же месте, и ждала с нетерпением, когда сигнальщик взмахнет флажком. Но самосвалы, густо двигаясь один за другим, заполнили весь помост, и только когда передний доехал почти до конца майны у правого берега, взметнулся флажок в руке сигнальщика. Все въехавшие на помост самосвалы враз сделали разворот, и Наташе показалось, что тяжелые, неповоротливые машины исполняют фигуры какого-то медлительно-торжественного танца.
Враз вздыбились кузова самосвалов, и лавина камня с далеко слышным шумом обрушилась в майну. Сверкающая завеса встала над помостом, и теперь уже широкой полосой явственно заиграла радуга.
Так же дружно, повинуясь взмаху флажка, разгрузившиеся самосвалы освободили помост, вытянулись в колонну и, набирая скорость, помчались вдогонку за далеко опередившей их головной знаменосной машиной.
И сразу темп движения самосвалов, идущих с грузом к майне, убыстрился. После второго «залпа» обе вереницы машин – груженых, идущих к майне и возвращающихся от майны порожняком – двигались почти с одинаковой быстротой. Наташа начала считать груженые машины, проходившие мимо нее, и едва не сбилась. И подумала озабоченно: «А как там Люба? Надо сходить к ней».
Не так легко было проскочить между быстро идущими машинами. Наташа перебежала дорогу, по которой шли порожние машины, но по лежневке самосвалы шли густо, и ей пришлось пережидать. Она стояла, словно на междупутье железнодорожного полотна, когда мимо в ту и другую сторону проносятся поезда. В ушах гудело от грохота и лязга, к горлу подступала тошнота от горького чада перегоревшей солярки. Ее то и дело обдавало россыпью брызг. Еще хорошо, что многие, заметив ее, старались объехать стороной.
Наташа пропустила уже более десятка машин и все не могла улучить момент, чтобы проскочить лежневку.
Наконец одна машина, поравнявшись с ней, притормозила. Из кабины высунулся Сеня Зубков и махнул ей рукой.
– Газуй быстрей!
Перебегая лежневку, Наташа услышала, как Сеня Зубков крикнул ей вслед:
– Наша взяла!
Наташа поняла, что Сеня Зубков торжествовал по поводу победы, одержанной над начальником автобазы, покушавшимся на авторитет комсомольско-моло-дежной колонны. Наташа была рада за комсомольцев и, сдернув с головы косынку, помахала Сене Зубкову.
Люба выбрала себе идеальную позицию для наблюдения. Она сидела на большом камне на оголовке ряжевой стенки. Машины проходили совсем рядом, и в случае необходимости можно было бы даже записать номер каждой. Наташа не стала отвлекать подругу вопросами. Она встала сзади и смотрела через плечо Любы.У Любы была своя, тщательно продуманная система учета. Прошла машина, Люба ставила точку. Когда проходили вторая, третья и четвертая машины, на бумаге появлялись четыре точки – четыре вершины квадрата. Пятую, шестую, седьмую и восьмую машины Люба отмечала черточками, соединяя точки, и теперь на бумаге появлялся квадратик. Девятая и десятая машины были помечены диагоналями квадратиков.
Таким образом, каждый перекрещенный диагоналями квадратик обозначал десяток прошедших с грузом машин. Квадратики Люба располагала аккуратно, по десятку в строке. Каждая заполненная строка обозначала сотню машин. Сейчас Люба рисовала квадратик на половине второй строки.
– Молодец, Люба,– похвалила Наташа.– Мне будет очень легко передавать часовые сводки.
– А как же еще? – Люба пожала плечами.– Всегда так считают.
– А Надя знает эту систему? – спросила Наташа.
– Знает. Только я ей не доверю. У нее глаза разбегаются. Напутает, потом не разберешься. Сама буду отмечать до конца.
– Застынешь на ветру.
– Да нет, сегодня не холодно вовсе.
«Даже слишком тепло»,– подумала Наташа, вспомнив опасения Набатова.
И Наташа попыталась отыскать между кишевшими на помосте машинами грузную фигуру Кузьмы. Сергеевича. Он ушел туда вместе с Николаем.
На помосте было всего несколько человек. Наташа разглядела Терентия Фомича, его сразу можно было узнать по мохнатой черной шапке и бурому полушубку. Он стоял рядом с сигнальщиком на середине помоста. Николая и Кузьмы Сергеевича она не могла отыскать.
Может быть, они прошли на левый берег?.. Оттуда тоже началось наступление на реку.Большегрузные, двадцатипятитонные самосвалы – на стройке их называли большими МАЗами,– которые даже на таком расстоянии выглядели внушительно, подходили по одному к оконечности майны и прямо с берега ссыпали камень в воду.
Николай рассказал Наташе, какой спор разгорелся на совещании у Набатова. Терентий Фомич предлагал выпустить на лед большие МАЗы. Бирюков был решительно против. Терентий Фомич ссылался на то, что лед выдерживает экскаватор, который весит значительно больше. Бирюков возражал: не тот лед; одно дело – зима, другое – весна. И хотя было очень заманчиво включать в работу большие самосвалы – каждый рейс заменял пять рейсов обычных машин,– Набатов не поддержал Терентия Фомича. Решено было использовать большие МАЗы для отсыпки так называемым пионерным способом.
Гигантские грузовики подходили по одному, сбрасывали сразу по целому вагону камня и отъезжали не спеша (при их величине любая скорость казалась умеренной). Два бульдозера – Наташа знала, что одним из них управляет Федор Васильевич,– набрасы-
вались на груду камня, разравнивали ее. Следующий МАЗ проходил по только что отсыпанной груде, и перемычка росла, все дальше вдвигаясь в русло и сокращая ширину прорана.
Продолжая вглядываться, Наташа заметила, что с берега на лед спустились два человека и пошли по самой кромке майны, как бы намереваясь перебраться с берега к оголовку ряжевой стенки. В это время помост заполнила очередная волна машин. Когда самосвалы начали разворачиваться под разгрузку, те двое на льду поспешно отошли от майны. На таком расстоянии нельзя было, конечно, разглядеть, кто эти двое, но у одного на боку желтела сумка, и Наташа поняла, что это Николай.
Наташа испугалась. Вода в майне бурлила, как в котле, и казалось, вот-вот ледяное поле за майной, на котором стоят Николай и Кузьма Сергеевич, будет взломано и раздроблено на куски. Потом она вспомнила, как Николай объяснил ей: главная опасность в том, что повысится уровень перед перемычкой и может оторвать верховой борт майны.
Наташа несколько успокоилась, но тут же ее ошеломила мысль; если оторвет льдину с помостом, то ее снесет вниз, и своим ударом она сокрушит кромку майны, на которой стоят сейчас Николай и Кузьма
Сергеевич.Почему они стоят там? И с берега и отсюда, с оголовка ряжевой стенки, так же хорошо все видно…Николай тоже не понимал, почему Набатов выбрал такое место для наблюдения. Может быть, начальник стройки встал здесь на виду у всех специально показать, что опасности нет, ободрить людей, которые вели тяжело груженные машины по ненадежному, весеннему льду? Вряд ли в этом была необходимость… Если кто и мог усомниться в прочности льда, то в знаниях, опытности, инженерном таланте Набатова никто не сомневался. В Набатова верили. Николай знал это и чувствовал. Но сейчас Кузьма Сергеевич был явно озабочен, и Николая это тревожило.
Они прошли из конца в конец по борту майны. Николай подумал, что Кузьма Сергеевич хочет подняться на ряжевую стенку, но Набатов повернул обратно и остановился снова напротив середины помоста, где рядом с сигнальщиком стоял Терентий Фомич.
– Замечаешь? – спросил Набатов Николая и показал рукой на помост.
Николай не понял его.
– Образуется перепад,– пояснил Набатов.
По всему верховому борту майны вода клубилась в бурливых водоворотах,– свободное течение реки было нарушено перехватившей русло подводной каменной грядой. Николай лег на лед и увидел, что вода, вырываясь из-под помоста, скатывается, словно с горки. Вздувшийся в.одяной вал заслонил не только кромку льда, но и отбойный брус, и казалось, что машины плывут, как катера, а Терентий Фомич и сигнальщик стоят по колено в воде.
– Отсыпай островок! – крикнул Набатов Терентию Фомичу.
Терентий Фомич сказал что-то сигнальщику, тот встал посреди помоста, и теперь все машины стали сбрасывать камень как раз напротив того места, где стояли Николай и Кузьма Сергеевич.
С каждой минутой колышущийся водяной горб посреди протоки вспухал все выше и выше, и теперь уже не нужно было пригибаться, чтобы заметить его.
– Надо создать третью точку опоры,– сказал Набатов.– Верховая кромка майны упирается сейчас одним плечом в оголовок ряжевой стенки, другим – в каменную шпору, которую отсыпают с берега большие МАЗы. Теперь отсыплем островок посреди русла. Тогда можно отрывать ледяное поле от берегов. Эти три точки опоры зафиксируют положение льдины, не дадут ей сдвинуться вниз и закрыть майну.
Теперь Николай понял, почему Кузьма Сергеевич облюбовал для своего командного пункта именно это место. Здесь все было на виду.
Разгрузка в одной точке замедлила движение машин. Зато теперь они шли сплошным потоком, словно подталкивая одна другую, и камень почти непрерывающейся струей валился в клокочущую воду. Рвущийся из-под настила горбатый вал рос на глазах. Солнечные лучи пронизывали его, и голубизна воды отливала золотом. Вскипала клочьями пена, и через всю ширину майны протянулись белые шлейфы.
Николай смотрел, не отрываясь, завороженный мощью и красотой буйствующей воды, и утратил ощущение времени. Если бы его спросили, сколько времени он стоит здесь: минуту, час, пять часов,– он бы не смог ответить…
В лавине камня, сброшенного очередным самосвалом, промелькнул крупный угловатый обломок скалы. И когда осели взметнувшиеся брызги, стала видна торчащая из воды каменная грань. Вспоротая камнем струя забила двумя сверкающими фонтанчиками.
– Заметь время,– сказал Набатов.
– Без двадцати минут два,– ответил Николай.
– Нормально! – сказал Набатов.– График выдерживаем.
Николай понимал, как много сказано этими простыми, такими будничными словами. Грандиозная и рискованная схватка с рекой проходит по тщательно разработанному плану; все предусмотрено, учтено, рассчитано; слепой силе стихии противопоставлен могучий человеческий разум, способный не только точно определить направление и силу удара, но и предусмотреть поведение своего грозного противника в каждый час, в каждый момент.
Над водой образовался холмик из мокрого, блестящего камня. Он становился шире и выше, и вот уже кузов самосвала коснулся его своим опущенным краем. Камень стали сыпать справа и слева, и холмик ширился, превращаясь в каменную гряду.
Терентий Фомич подал знак второму сигнальщику, который стоял метрах в ста от него, ближе к оголовку ряжевой стенки, и тот, взмахнув флажком, остановил поравнявшийся с ним самосвал.
Началась отсыпка второго островка.Терентий Фомич скорым шагом направился в сторону левого берега и через несколько минут возвратился к кабине бульдозера. Николай увидел, как из кабины вслед за Швидко спустился бригадир бульдозеристов Перетолчин. Они о чем-то переговорили, и Перетолчин поднялся на гребень каменного островка. Потом вернулся к своей машине и развернул ее. Широкий нож бульдозера отражал солнечные лучи, как сферическое зеркало. Бульдозер, вздыбившись, перевалился через отбойный брус и врезался сверкающим ножом в груду камня, двигая ее в майну.
В несколько заходов бульдозер срезал выступающую над водой верхушку островка, и гусеницы уже шлепали по воде. И вдруг бульдозер резко козырнул, словно его перевесил широкий, массивный нож, и стал медленно сползать вперед, все больше погружаясь в воду. Николай оцепенел от ужаса, хотел крикнуть Перетолчину, чтобы тот выбрасывался из кабины, но горло у него перехватило…. Высокий, плечистый шофер, одетый в пеструю полудошку, зажав в руке конец проволочного троса, кинулся на помощь. Но бульдозер уже медленно выползал из воды и, тяжело перевалившись через отбойный брус, выехал на помост. Терентий Фомич с несвойственным ему проворством подбежал к выпрыгнувшему из кабины бульдозеристу и, яростно жестикулируя, напустился на него. Тот слушал молча, виновато опустив голову.
– Не шуми, Терентий Фомич! – крикнул Набатов.– Мы с тобой виноваты. На наших глазах, он гарцевал. Поставь второй бульдозер подстраховывать его.
В несколько минут самосвалы снова отсыпали высокий и широкий холм. Бульдозер снова сдвинул его в. майну. И так несколько раз.
Когда каменная насыпь перекрыла майну, Терентий Фомич, осторожно ступая по крупным камням, подошел к Набатову.
– Все идет по нормальной схеме,– с удовольствием произнес он свою любимую поговорку.
– Не кажи гоп, – возразил Набатов. – Давай мне быстрее второй островок. Да повнимательней смотри за своим танкистом. Чтобы не лез на рожон.
Терентий Фомич перебрался на помост, отдал распоряжение сигнальщику, и все самосвалы переключились на второй островок.
– Пора, Николай, включать в дело авиацию,– сказал Набатов.– Вынимай ракетницу. Только не перепутай. Заряжай красную.
Николай достал ракетницу. И перед тем как зарядить ее, показал красную ракету Набатову, словно не вполне доверяя своим глазам. От цвета ракеты зависело очень многое. Перепутать ракеты – вызвать катастрофу. Красная ракета вспыхнула в голубом небе. Николай забеспокоился. Заметят ли? В сверкающем сиянье солнечного дня заметить ракету трудно, как одинокий цветок алой гвоздики на широком зеленом лугу…
Над гребнем скалы правого берега поднялся вертолет. Поднялся и повис неподвижно в воздухе, будто оглядываясь и выбирая путь.
Серо-зеленая стрекоза сделала круг, потом проплыла вдоль ущелья и снова застыла в воздухе неподалеку от нижней оконечности ряжевой стенки. От вертолета отделилась черная точка и скользнула вниз. Над ровным заснеженным ледяным полем взметнулся высокий серовато-белый столб, и через несколько томительно длинных секунд донесся грохот взрыва.
…Наташа вздрогнула и сбилась в подсчете квадратиков.
– Посмотри, что там? – сказала Люба. Сама она не могла оторваться от листа со своими квадратиками: как раз в это время машины шли особенно густо.
Наташа оглянулась. Белый столб медленно оседал, словно растворяясь в воздухе. Посреди ледяного поля голубела обширная полынья. Ударил новый взрыв. Через несколько секунд еще… Потом еще… Это было похоже на бомбежку, мрачная память о которой сохранилась с младенческих лет. Только сейчас не было того отвратительного ощущения панического страха…
Полынья ширилась после каждого взрыва, и вот уже голубая полоса перехватила все русло от ряжевой стенки до самого левого берега. А вертолет продолжал свою работу…
– Надька бежит,– сказала Люба.
И Наташа спохватилась. Она запоздала с часовой сводкой-Поспешно пересчитала строки и квадратики на Любином листе. За три часа, с начала перекрытия, Люба заполнила двенадцать строк, и в тринадцатой строке стояло семь перечеркнутых косым крестом квадратиков.
Тысяча двести семьдесят машин. Две тысячи пятьсот сорок кубометров камня уже сброшено в майну.
Надя лихо, не обращая внимания на быстро идущие машины, перебежала обе дороги и едва не угодила под груженый самосвал. Шофер притормозил и, высунувшись из кабины, погрозил Наде кулаком. Надя, не останавливаясь, что-то крикнула ему через плечо. Наташа даже подивилась: она не предполагала такого служебного рвения у своей подруги.
Наташа спустилась с оголовка и побежала навстречу.
– Тысяча двести семьдесят машин. Запиши,– сказала она Наде.
– Да постой ты,– отмахнулась Надя.– Тебе телеграмма… Ну чего смотришь? Телеграмма пришла. Девчонки позвонили из общежития. Я велела вскрыть и прочесть. Вот, я записала,– но не отдала Наташе зажатый в руке листок, а прочитала сама: – «Встречай первого поезд восемьдесят восьмой вагон девятый целую мама». Ой, Наташка! Как здорово!
Наташа давно с нетерпением ожидала телеграммы. В последнем письме мать писала, что выезжает на днях. И обрадовалась до того, что растерялась. Но все-таки не забыла о сводке.
– Надюшка, со сводкой запаздываем!
– Обождут!—отмахнулась Надя.– Нет, как здорово-то, а! Ох, и везучая ты, кругом тебе везет! Ой, Наташка!..– Большие Надины глаза совсем округлились.– Завтра же первое?
– Ну да, первое. В телеграмме и сказано: приеду первого.
Надя даже рассердилась на непонятливую Наташу.
– Первое апреля! Наташа улыбнулась.
– Чудачка ты. Это же от мамы. В небо врезалась зеленая ракета.
– Как красиво! – воскликнула Надя и тут же присела, ошеломленная оглушительным взрывом.
Вдоль всего левого берега, выше оконечности май-ны, вспухли белые клубы, сливаясь в одну длинную плотную завесу.
– Здорово Вадим рванул! – сказала Надя так, словно похвасталась.
А Наташа снова подумала, что отцу не довелось принять участия в решающем штурме. Сейчас он слышал взрыв, и ему тоже обидно…
Надя, чуть прищурясь, смотрела на нее, видимо по-своему истолковав ее задумчивость. Наташа уловила ее пристальный взгляд и спохватилась:
– Беги, передавай сводку.
Записала на листке с текстом телеграммы цифры и отдала бумагу Наде.
– Беги быстрей, а то мне главный диспетчер голову снимет.
Надя убежала, а Наташа осталась со своими мыслями.
Завтра… Завтра приедет мама… Как они встретятся с отцом? А он-то ведь еще не знает… Позвонить ему? Телефон далеко от его комнаты, ему не дойти. Он только начал вставать с постели… Как только здесь все кончится, она побежит к нему, обрадует его… Ой, как-то они встретятся? Так хочется, чтобы все было хорошо!.. Нет, конечно, все будет хорошо… Она добрая… А вот как ей приглянется Николай?..
И Наташа покраснела, как будто уже стояла рядом с Николаем под пытливым, взыскательным взглядом матери.
Вадим стоял на берегу, усеянном осколками льда, и смотрел, как кружатся увлекаемые течением льдины и на глазах ширится темная полоса воды между берегом и оторванным от него ледяным полем.
– Пошли, бригадир! – окликнул его кто-то из взрывников.
– Сейчас,– ответил Вадим.
Ему не хотелось уходить. Было что-то притягивающее в зрелище разбуженной реки.
Подошел Аркадий с патроном взрывчатки в руках.
– Видно, капсюль отказал,– сказал он. Вадим молча кивнул.
– Вот с такого патрона взрывчатки все и началось,– тихо, как бы про себя, произнес Аркадий.
– Где взрывчатка, там и взрыв,– жестко сказал Вадим, и оба замолчали.
Первым заговорил Аркадий.
– Мне все-таки жаль ее.
– Кого ее?
– Нелю. Я думаю, что до встречи с… ним она не была такая… А ты как думаешь? Ты ее… лучше знал.
Вадим помрачнел. На смуглых, обветренных щеках обозначились желваки.
– Не знаю, какой она была до встречи с ним. Хотелось бы думать, что после всего этого она станет другой… Только вряд ли.
– Ну почему ты так?..
– Потому что сухая из воды вышла. Ты ведь знаешь: она скрылась на другой же день…
– А ты хотел бы, чтобы и ее судили?
– Ничего я не хотел бы.
Вадим резко отвернулся от Аркадия и уже на ходу бросил:
– И давай кончим эти разговоры. Не к чему ворошить. И так не забудешь!
Поезд долго стоял на глухом таежном разъезде. Екатерина Васильевна несколько раз порывалась выйти из вагона – ступить ногой на незаслеженный снег, но проводник предостерегал: «Сейчас поедем». И она скрепя сердце возвращалась из тамбура, смотрела, прильнув к окну, с трепетным волнением, находила и узнавала давно, с юных лет не виданное и, казалось, вовсе позабытое.
Густой сосняк, разбавленный проседью белых березовых стволов, тесно обжавший полотно дороги, расступился крохотной полянкой. Станционный домик подпирали высокие сугробы. Снег искрился под веселым весенним солнцем. От кольев плетня, торчащих из оттаявшей верхушки сугроба, падали на снег густые, словно нарисованные тени.
На такой же вот крохотной полянке стояло «дедушкино зимовье» – маленькая, врытая в косогор избушка из почерневших от времени, но все еще крепких, как кость, лиственничных бревен. Когда-то далеко окрест была непролазная тайга. Потом не одну сотню десятин отменного корабельного леса сожрали прожорливые печи Николаевского завода. На вырубках поднялся молодой сосняк, а местами осинник. И куда раньше осмеливались забираться только опытные таежники-медвежатники, потом стали ходить по грибы бабы с ребятишками. В сосняках густо родились плотные рыжики, в осинниках – нарядные красноголовики.
Ходила по грибы с матерью и маленькая Катюшка.
Впечатления детства крепко живут в памяти. До сих пор не забылось, сколько радости доставлял каждый припорошенный сухою хвоей рыжик или затаившийся в траве подосиновик. Как обидно было, если мать, надломив поданный ей гриб, не брала его в корзину! И даже усталость была приятной, хоть и ныли натруженные, в заскорузлых опорках ноги. И сон приходил не сразу, а тоже подкрадывался по заросшим грибами тропинкам…
Иногда застигал в лесу проливной дождь, а то и гроза. Тогда укрывались в «дедушкином зимовье». Мать рассказывала Катюшке, что зимовье это поставил дедушка Трифон Прокопьевич, который был первейший охотник-медвежатник по всей округе.
– Наши набатовские,—рассказывала мать,– все испокон веку на заводе работали – кто горновым, кто литейщиком, кто кузнецом. А дядя Трифон не поладил с мастером, не захотел ему покориться, ушел в тайгу зверя промышлять.
Катюшка никогда не видела дедушку Трифона Прокопьевича – он и умер едва ли не до ее рождения,– но хорошо представляла его огромным и сильным, а то как бы ходил он один на медведя?
Еще рассказывала мать, что сын дедушки Трифона, Сергей Трифонович, и сейчас живет в Николаевском заводе, и есть у него сынок, «твой, значит, Катюшка, троюродный братик».
– А ты его видела, мама? Какой он, больше меня или меньше? – спрашивала Катюшка.
