Текст книги "Гремящий порог"

Автор книги: Франц Таурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Евгений Адамович вспомнил, что, торопясь укрыться от пурги, не вынул газеты из ящика. Он застегнул пальто, надел шапку и вышел. Вернувшись, долго отряхивался от налипшего снега и брезгливо морщился при этом. Пачку газет швырнул на стОл. Из пачки выпало письмо. От Круглова. Любопытно, что пишет этот дипломат?

Ничего определенного, хотя есть и обнадеживающие моменты. Руководство главка идею Набатова не одобряет. Проект зимнего перекрытия будет рассматриваться на техническом совете. Между строк можно было прочесть, что заключение техсовета предрешено. Круглов обещал также вызвать па техсовет не только Набатова, но и Калиновского, пока же рекомендовал Евгению Адамовичу внимательно изучить проект, проверить все расчеты и нащупать слабые места.

«…Когда же это вам удастся,– писал Круглов,– вышлите все ваши соображения в главк, чтобы мы могли надлежащим образом подготовиться к встрече Набатова…»

Евгений Адамович усмехнулся. Кажется, его считают наивным. Материалы и соображения он призе-зет с собой. А то могут и «позабыть» вызвать на техсовет. Ему надо во время решения вопроса о судьбе стройки быть в Москве. Иначе, чего доброго, оставят в этой дыре лордом – хранителем печати на период консервации, поскольку Набатова намечают послать на Красногорскую ГРЭС.Но это все мысли про себя, а Круглову он ответит, что все указания приняты к исполнению, что слабые места в проекте есть и будут’нащупаны.

Наташу никто не преследовал, за ней никто не шел, но она торопилась как можно скорее уйти подальше от этого места. Она смотрела прямо перед собой и ничего не видела, никого не замечала.

Возле кино ей встретился комсорг автобазы, юркий, подвижной, всегда веселый Сеня Зубков. Он об-радованно улыбнулся Наташе, но не успел ничего сказать. Глядя словно сквозь него, Наташа, не останавливаясь, молча прошла мимо. Сеня едва успел посторониться. Он был так удивлен, что не догадался даже окликнуть Наташу, и, только когда она свернула за угол, кинулся было за ней, но тут же остановился, махнул рукой и долго стоял неподвижно, озабоченно сдвинув пушистые светлые брови.

Наташа свернула в свой переулок совершенно машинально. Она вовсе не хотела, не могла заходить сейчас домой. Девчонки, конечно, стали бы спрашивать, что с ней. А что с ней, Наташа и сама не знала…

«Я не избалована провожатыми»,– сказала она Вадиму.

И это верно. Не избалована… Были бы провожатые. Тот же Сеня Зубков. Чуть не каждый вечер поджидает ее у конторы автобазы. Да и не один он пытается заговаривать. Приглашают в кино, на танцы. А она отказывается, сторонится ребят…

Надя не раз проезжалась на ее счет:

– Принцесса! Все ей нехороши!

И на самом деле, почему, она так?.. Ждала Вадима?.. Нет, она давно уже привыкла думать о нем просто как о товарище, как о друге школьных лет.

Почему же она сейчас в таком смятении? Только потому, что Вадим вел себя так цинично и грубо?..

Наташа давно уже миновала свое общежитие. Еще два дома – и конец переулка. Там переулок упирается в шоссейную дорогу, а за нею начинается тропка, круто падающая в заросший молодыми елями распадок.

Туда, в распадок, она и пойдет. Там сейчас никого не встретишь.Но по тропе из распадка поднимался кто-то высокий, в синей спецовке и надвинутой на глаза серой кепке. Перейдя дорогу, он остановился, поджидая Наташу.

И тогда она увидела, что это Николай Звягин.В любую дверь. Не надо, чтобы ее видели такой! Особенно Николай… Над крыльцом вывеска: «Женское общежитие № 20». Очень кстати!

Наташа быстро, шагая через ступеньку, поднялась на крыльцо. Войдя в прихожую, Наташа тщательно закрыла за собой обе застекленные двери. Она не сразу решилась посмотреть на улицу, хотя ей очень хотелось убедиться, узнал ли ее Николай. Потом сообразила, что через два стекла с улицы вряд ли что видно, и подошла ближе к двери.

Николай стоял на тротуаре против дома. Наташа не могла разглядеть выражения его лица. Протереть глазок на стекле она не посмела, тогда он заметил бы ее.

Постояв немного, Николай медленно пошел вверх по переулку.«Так же спряталась, как тогда Вадим от меня»,– подумала Наташа. Нет, это совсем другое. Вадим просто не хотел видеть ее. А она? Она тоже?.. Она только сейчас… в другое время она не стала бы прятаться…

И Наташе сделалось обидно до горечи, что нет у нее никого, с кем бы она могла побыть вместе, кому могла бы рассказать все, что у нее сейчас на душе.

И как-то сразу все стало безразличным, и было уже все равно, встретит ли и увидит ли кто ее, и, уже не думая, что, может быть, Николай стоит неподалеку и ждет ее, она вышла из общежития и повернула к распадку.Она долго шла по тропе. Шла быстро, как будто ей надо было успеть куда-то, почти не уклоняясь от пахучих ветвей, трогающих лицо щекотными иголочками, и остановилась, только придя на широкую поляну, показавшуюся ей странно знакомой.

Наташа оглядывалась и никакие могла понять: почему так знакомо ей это место? И только когда взгляд остановился на торчавшей посреди лесистого склона огромной голой глыбе серого камня, на верху которой росла сосенка с причудливо’ изогнутым стволом,– вспомнила. Здесь, на этом самом месте, случилась с ней беда. Здесь она оступилась и упала, когда они несли тяжелое бревно. Только тогда вся поляна была завалена бревнами и расцвечена кострами из сучьев и ветвей. Поэтому она и не узнала сразу этого места.

Наташа села на пень, срез которого успел уже потемнеть, и задумалась.И сразу вспомнилось, как Аркадий и Люба вели ее под руки, а потом несли до медпункта. И как она, сжавшись от боли, сидела на ступеньках крыльца и ей казалось, что эта пронзительная боль никогда не утихнет. И как подошел Федор Васильевич, взял ее на руки и внес в медпункт. «Дай ей чего-нибудь! Видишь, ее всю стянуло от боли»,– приказал он медсестре. Та дала чего-то выпить, и ей стало легче.

Вот кому – Федору Васильевичу она могла бы рассказать все, что у нее па душе… Даже сейчас… Только понял ли бы он ее? Он всегда разговаривает, как с ребенком…

Солнце, до того скрытое за деревьями, выглянуло в просвет между стволами. Косой вечерний лучик ударил в глаза Наташе и оборвал ее мысли.

Она встала и огляделась.Красное солнце медленно скрывалось за гребнем высокой скалы правого берега. И по мере того как оно опускалось, словно вдавливаясь в темную скалу, все жарче пламенела полоса заката, и на ее пылающем фоне все резче выделялись черные силуэты деревьев, зубчатой бахромой окаймивших гребень скалы.

Снизу от реки в распадок медленно вползали вечерние прохладные сумерки. Наташа вздрогнула, зябко поежилась и, словно нехотя, побрела по тропинке к дому.

Набатов нисколько не удивился, когда Евгений Адамович попросил у него разрешения детально ознакомиться с проектом зимнего перекрытия.

– Готовитесь к техсовету?

Калиновский постарался изобразить искреннее удивление:

– Не понимаю вас, Кузьма Сергеевич. Набатов протянул ему телеграмму. «Устье-Сибирское.

Устьгэсстрой. Набатову.

Ваш проект зимнего перекрытия реки будет рассмотрен техническим советом второй половине ноября тчк До решения техсовета подготовительных работ не начинайте».

Подписал телеграмму начальник главка.

– Это для меня новость, Кузьма Сергеевич. Тем более, как ваш заместитель, я должен быть в курсе дела.

– Вы правы,—сказал Набатов и тут же по телефону дал распоряжение Звягину представить заместителю главного инженера все материалы и расчеты.

В конце дня Набатов пригласил к себе Перевалова и начальника управления земельно-скальных работ Швидко.

– Колесо завертелось,– сказал Набатов и прочел им телеграмму главка.

– Так это же хорошо! – воскликнул Перевалов.– Наше дело верное. Преимущества нашего проекта ясны. Опровергнуть его никто не сможет.

Швидко неодобрительно покачал лысой головой? – Не туда смотришь, Семен Александрович. Ты. читай последнюю строку., В ней весь смак. Так я понимаю, Кузьма Сергеевич?

– Правильно понимаешь, Терентий Фомич,– подтвердил Набатов.– Не спорь, Семен Александрович, Ты сказал: это хорошо. Хорошего тут только то, что мы теперь знаем позицию главка и, как говорится,, игра пойдет в открытую.

– Позиция главка определится после техсовета,– возразил Перевалов.

– Нет,– резко сказал Набатов.– Это для… излишне доверчивых. Обрати внимание на сроки. Техсовет назначен на конец ноября. Где ноябрь, там и декабрь. Когда же мы готовиться к перекрытию будем, если выполним указание ждать до техсовета?

– Тогда мне непонятна политика главка.

– Все понятно. В главке ждут решения о консервации стройки, а мы врезаемся, со своим зимним перекрытием.

– Ну и запретили бы сразу!

– А если решения о консервации не будет? В главке люди умные… и любят всегда быть правыми.

– Вот такая, Семен Александрович, механика,– назидательно сказал Швидко.

Все трое помолчали. Перевалов еще раз перечитал телеграмму, подумал и спросил:

– Как будем решать, Кузьма Сергеевич?

– Решение одно,– ответил Набатов.– Отпразднуем Октябрьскую и… сразу же начнем рубить ряжи.

Перевалов и Швидко ушли.

Набатов сидел за столом усталый и мрачный. При людях он сдерживался. Тревоги и сомнения пусть останутся при нем, с товарищами он разделит только уверенность в успехе начатого дела. Но сам он, головой отвечающий за дело, может тревожиться и сомневаться, больше того – он не имеет права быть самоуверенно спокойным.

Принятое сегодня решение – прыжок в неизвестность.

Рабочий день давно закончился. Тихо в коридорах и кабинетах управления строительства. Наверное, во всем здании сейчас только он, Набатов, вахтер у дверей да телефонистка на коммутаторе.

Пора домой. Думать можно и дома…

Кто-то тихо постучал в дверь. Или это просто послышалось? Стук повторился, такой же неуверенный и робкий.

– Войдите.

На пороге остановился высокий ссутулившийся человек. Шапку он держал в руках.

Набатов потянулся к выключателю. От ударившего в глаза света человек зажмурился.

Пока он стоял молча, Набатов разглядел посетителя и понял, что счастье давно отвернулось от него. Не только рваный ватник, стоптанные опорки на ногах и заношенная, облезлая шапка говорили об этом – стоптанным и заношенным было лицо человека, отекшее, землистого цвета, с глубокими рубцами морщин. Свалявшиеся серые волосы свисали на лоб, увеличенный глубокими залысинами. Широко расставленные светлые глаза опухли и слезились.

– У вас ко мне дело? – спросил Набатов.

– Я вас давно жду,– тихо и как будто с упреком сказал человек.

– Что же вы не вошли раньше?

– Не решился беспокоить. Могли рассердиться, и тогда…

– Что тогда? – уже с трудом удерживая раздражение, переспросил Набатов.

– …не захотели бы помочь. Пришел просить у вас помощи. Только вы можете помочь мне.

Он произнес это вежливо, но без всякого подобострастия. Голос у него был мягкий, чуть глуховатый. И голос, и тон речи, и манера не вязались с его обликом.

Набатов, еще не зная, чего попросит этот странный человек, все же проникся к нему сочувствием.

– Чем я могу вам помочь?

– Места в жизни прошу. Прикажите принять на работу.

Набатов а удивила не первая, а вторая фраза. Рабочих не хватало. В работе никому не отказывали.

– Сегодня уже поздно. Приходите утром в отдел кадров.

– Был,—сказал человек и опустил голову.– Начальник кадров у вас правильный человек,– в голосе просителя не было и намека на иронию.– Облечен доверием и помнит о бдительности. Отказал. Не нашел возможным.

– Говорите яснее.

Проситель улыбнулся виновато. Лицо его сморщилось. Он расстегнул ватник, из кармана выцветшей гимнастерки достал завернутые .в бумагу документы. Отыскал среди них нужную справку и подал Набатову.

«Черемных Иван Васильевич, 1910 года рождения, осужденный… по статье 58-й… освобожден по.отбытии срока заключения».

Пятьдесят восьмая статья… Набатов нахмурился.

– Измена Родине?

– Измены не было,– сказал Черемных тихо, но твердо.

Набатов молча смотрел на него.

– …в плен попал после тяжелого ранения…Потом история обычная. Фашистский концлагерь. Работали там на патронном заводе… чернорабочими… Больше-то тоже не доверяли. Здесь приговорили к десяти годам. Наказание отбыл. А жить все равно надо, даже при наличии моей справки…

– Жить надо…– повторил Набатов.– Скажите мне, Черемных, почему именно сюда приехали? Случайно или причина есть?

Черемных ответил сразу, без замешательства:

– Есть причина, гражданин начальник. Три причины. Первая причина – в таком состоянии в родных местах появляться неохота. Вторая– пустая причина: дальше ехать ие на что. Третья —самая существенная: в большой толпе не слишком будешь заметен… Конечно, начальнику кадров так не скажешь. А вы как с человеком разговариваете.

Набатов подумал, что так ответить мог только или прожженный хитрец, или тот, кто полностью распахнул свою душу.

– Ну что ж… Причины веские,– сказал Набатов.– Работу получите. Желаю вам найти свое место.

Вадим ушел от Нели оглушенный и растерянный. Идти в общежитие он не мог. Ему казалось: взглянув на него, каждый поймет, что с ним произошло. И он долго метался по улицам поселка.

Но что же случилось? Что произошло за немногие часы с утра, когда он ушел от нее, провожаемый ее сонным, усталым и радостным взглядом, унося в себе тепло ее ласк, и до вечера, когда он ткнулся в запертую дверь?.. Почему она так переменилась к нему?.. И все же он сам виноват в том, что все кончилось так постыдно. Она сразу встретила его неприветливо. Надо, было иметь хоть каплю самолюбия, повернуться и уйти. Лучше уйти самому, чем дожидаться, пока тебя прогонят. Да, его прогнали. И еще посмеялись вслед…

Ее приглушенный смех, который он услышал, скорее угадал, стоя перед запертой дверью, теперь звучал в его ушах громким, беззастенчивым хохотом…

Если бы она осмеяла его вчера, когда он самонадеянно, незваным гостем заявился к ней, не так было бы обидно.. Но теперь, после всего, что между ними произошло… Глупец, жалкий и смешной! Метнулся, как мотылек на. огонь свечи, опалил крылья и теперь корчится… Никогда он больше не подойдет к этой… даже не взглянет на нее… Теперь он больше ни к кому не подойдет… Не сможет подойти… не посмеет…

Весь день на работе Вадим был мрачен и задумчив.

– Что с тобой? – спрашивали ребята.

– Ничего,– односложно отвечал Вадим, делая вид, что занят работой и ему не до разговоров.

Вечером ребята утащили его в клуб. Он пошел неохотно, уступив их настояниям. И лучше б ему было не ходить,

В клубном буфете он увидел ее.

Неля приветливо улыбнулась ему, и он снова не устоял. Улучив минуту, когда возле стойки никого не было, он подошел к ней.

Она смотрела на него такими же ясными, веселыми глазами, как в тот первый вечер, когда он пришел к Ляпину вместе с Аркадием и когда между ними ничего еще не было. Как бы не замечая его подавленного состояния, она задавала ему какие-то шутливые вопросы.

– Я приду к тебе сегодня,– сказал он, стыдясь самого себя.

Глаза ее испуганно округлились.

– Что ты! – выдохнула она каким-то шипящим шепотом.– И не думай! Забудь, забудь, как ничего и не. было!

Она была непритворно встревожена. Вадим покраснел и молча отошел. Но спустя несколько минут, проходя мимо буфета, он увидел за стойкой Нелю и девушку с темными кудряшками, ту, что заходила к ней в тот вечер. Неля что-то шепнула подружке на ухо. Подружка, прищурив глаза, посмотрела на Вадима, и обе бессовестно рассмеялись.

Но самое трудное было впереди.

Через два дня на работу вышел Ляпин, Бригада работала на прокладке теплотрассы к заводу сборного железобетона и сейчас готовила законченную уже «нитку» паропровода к контрольным испытаниям. Бригадир шел по дну траншеи, останавливаясь возле работающих.

Когда Вадим заметил приближающегося Ляпина, у него словно что-то оборвалось внутри. Он почувствовал, что не может взглянуть Ляпину в глаза. Но здесь, в узкой траншее, нельзя было ни отойти, ни даже посторониться.

Это не было трусостью. Когда Вадим, торжествующий, обрадованный, что прикоснулся к тому, что. ему казалось счастьем, шел к Неле на второе свидание, он даже сочувствовал Ляпину и жалел его, хотя и считал его недостойным любви такой замечательной, женщины, и, может быть, именно поэтому и жалел, и был готов к прямому и честному объяснению. А теперь?.. Что он теперь может сказать ему? Ляпин подошел и спросил, как всегда:

– Как дела, студент?

– Нормально,– ответил Вадим, не поднимая головы.

– Чего съежился? Держи голову выше, а хвост морковкой. А то девки любить не станут.

Вадим исподлобья глянул на Ляпина. На лице бригадира была обычная грубоватая ухмылка.

– Давай, давай вкалывай!—сказал Ляпин и пошел дальше.

Усмешка Ляпина показалась Вадиму многозначительной: «Знает. Конечно, знает. Уж лучше бы обругал или просто прошел, как мимо пустого места!»

Вадим старался не попадаться на глаза Ляпину. Думал, как бы перевестись в другую бригаду. Хотел пойти к прорабу, но не решился. Не мог придумать причину, на которую можно бы сослаться.

Ляпина рабочие ценили за то, что он горой стоял за бригаду и не боялся поспорить с мастером или нормировщиком, а если нужно, то и дойти до прораба или начальника участка. В бригаде почти, не случалось простоев и выработка была выше, чем у других.

В столовую ходили всей бригадой, на перекур тоже собирались вокруг наскоро разведенного костерика. Чтобы реже встречаться с Ляпиным, Вадим держался особняком.

В это время в бригаде появился новый рабочий: высокий, сутулый старик в облезлой заячьей шапке.

Ляпин не хотел его брать: «На черта мне эти мощи!» – но прораб сказал, что так приказано самим Набатовым.

Ляпин буркнул, что вряд ли Набатов приказал именно в его бригаду, но из-за пустяков портить отношения с прорабом не стал.

Вадим пришел в инструменталку сменить затупившуюся кирку и краем уха уловил разговор бригадира с новым рабочим.

– Какая у тебя специальность? – спросил Ляпин.

– Солдат, сапер,—ответил-старик.

– Ты мне биографию не рассказывай,– рассердился Ляпин,– говори, что делать умеешь.

– Солдат, да еще сапер все должен уметь. Могу плотничать, могу землю копать.

– Много ты накопаешь,—проворчал Ляпин,– больше за собой натрусишь.– Тут он заметил Вадима и подозвал его:—Студент, возьми себе подручного.– И уже вслед им хохотнул: – Хороша парочка – баран да ярочка.

Когда спустились в траншею, Черемных сказал Вадиму:

– Не думай, парень, что я тебе на шею сяду. Работать пока еще могу.

Вадим чувствовал себя неловко оттого,– что этот старый человек у него в подручных, и поспешил его успокоить:

– Я и не думаю так. Вы на своем веку поработали.

Черемных неожиданно усмехнулся.

– Не так уж велик век. Тоже меня в деды зачислил. А мне всего сорок восьмой.

Вадим не мог скрыть удивления.

– Жизнь, она бороздки прокладывает… А горе одного только рака красит.

Черемных сказал это просто, без рисовки, тем более без стремления разжалобить и вызвать сочувствие, по нельзя было не понять, что за его словами много тяжелого, может быть, даже трагического. И то, что держался он мужественно и с достоинством, какое трудно было предположить в нем, если судить по жалкому его виду, вызвало у Вадима симпатию и уважение.

У этого человека было за плечами настоящее горе. Вадим подумал, как вынес бы он такое горе, и невольно устыдился своих малодушных переживаний.

Работа была трудная. Они расширяли и углубляли траншею. Мерзлая глина была тверда как камень. Вадим видел, что Черемных старается не отставать от него и работает из последних сил. Он взмахивал киркой так же энергично и ударял, казалось, с такою же силой, как Вадим, но все чаще и чаще кирка, вместо того чтобы врезаться в грунт, отскакивала от скованной морозом породы.

Вадиму очень не хотелось обижать Ивана Васильевича, но все же пришлось сказать:

– Если будете так надрываться, дело у нас не пойдет. Я вас очень прошу, не надо! Отдохните. Не последний день работаем.

Черемных ничего не ответил, но послушался. Прикрыл рукавицами кучку мерзлых глиняных комьев и просидел минут пять, привалясь плечом к стенке траншеи. Поднялся с усилием и работал медленнее, уже не гонясь за Вадимом, но и не останавливаясь больше до самого обеда.

В траншею заглянул Аркадий, окликнул Вадима:

– Пошли в столовую!

– Догоню,– сказал Вадим.– Пойдемте, Иван Васильевич.

– Устал я, посижу,– ответил Черемных.

– Столовая недалеко. Совсем рядом. – Не хочется. Посижу я,

– Вот что, Иван Васильевич,—сказал Вадим, насупясь и как бы выговаривая ему,– в столовую вы пойдете. Деньги у меня есть, до получки хватит. И вообще нечего об этом разговаривать.

– Значит, по всем статьям берешь меня на иждивение,– хмуро усмехнулся Черемных и закончил фразу непонятно для Вадима: – Одна головня и в печи гаснет, две и в поле курятся…

Перед концом смены подошел Ляпин. Чувствовалось—намеревался пошуметь. Но не было повода: дневное задание выполнено.

Сказал с досадой:

– Жив еще, старый хрен, не рассыпался?

Вадим посмотрел, на. него с укором, а сам Черемных, не поднимая головы, продолжал размеренно и неторопливо кайлить мерзлую глину.

– Работничек! – процедил Ляпин, сплюнул и ушел.

– Слабый человек,– сказал Черемных.

– Слабый? – удивился Вадим. И Черемных пояснил:

– Сильный лежачего не ударит.

Вадим взял документы Черемных и пошел к коменданту договариваться. В комнате, где жил Вадим, освободилось одно место. Сосед, демобилизованный моряк-дальневосточник, женился и переехал жить на правый берег в общежитие молодоженов.

Комендант Нина Андреевна, молодая миловидная женщина, куда-то торопливо собиралась. Когда Вадим вошел, она, пригнувшись к настольному зеркалу, укладывала на голове толстую пшеничного цвета косу.

Вадим выложил документы Черемных на стол рядом с зеркалом.

– Ну что ты, Орликов! – недовольно сказала Нина Андреевна, и шпилька, которую она держала в зубах, упала на пол.– Только заключенных нам и не хватало!

Вадим подал ей шпильку и сказал:

– Теперь он не заключенный.

– Десять лет зазря не дадут.

– Я за него ручаюсь!– воскликнул Вадим с такой горячностью, что Нина Андреевна не могла не улыбнуться.

– Этого мало.

Вадим продолжал настаивать, и Нина Андреевна взмолилась:

– Честное слово, в кино опаздываю. Можно же решить это завтра?

– Нина Андреевна! Он старик. Больной старик. Если бы вы только взглянули на него…

– Где этот, больной старик?

– В нашей комнате.

Нина Андреевна в сердцах махнула рукой и сказала, накидывая пальто:

– Ну, смотри, Орликов. Подведешь меня… Теперь вечерами Вадим сидел дома. Аркадий звал в клуб или кино. Но там можно было встретиться с Нелей или, хуже того, с Нелей и Ляпиным, и Вадим отказывался, придумывая каждый раз новую причину.

Как-то Аркадий забежал в общежитие, приглашая пойти к бригадиру «обмыть получку». Вадима передернуло при одной мысли, что он снова очутится в той комнате, под насмешливыми взглядами Ляпина и Нели.

– Паинькой стал,– презрительно усмехнулся Аркадий.– Непонятно, перед кем выслуживаешься.

Вадим много читал, а то и просто лежал на койке, стоял у окна или ходил по комнате, погруженный в свои думы.

Порывался пойти к Наташе и удерживал себя. Говорить с нею теперь было бы еще труднее.

От Черемных не укрылось, что у Вадима камень на душе. С расспросами он не лез, хотя побеседовать время было – они часто коротали вечера вдвоем.

Черемных рассказывал о войне. На фронте он был с первых ее дней.

Вадим слушал его неторопливую, почти бесстрастную речь и думал о жестокой несообразности судьбы.

Человек прошел всю войну. Воевал три года – тысячу дней и ночей! Пролил кровь. Смотрел смерти в глаза. Верил и победу и ждал ее… Плен и немецкий концлагерь лишили его права быть победителем, хотя право это было много раз оплачено кровью… Можно ли отнять это право?.. И не только отнять, но и наказывать еще. Наказывать после полных горечи, бессильной ненависти и отчаяния, пропавших для жизни дней плена, после ужасов и позора концлагеря…

– За что же вас так жестоко наказали? Вы же не виноваты!

– Где беда, там и вина. Мертвому можно уйти из строя. Живому нельзя… А что наказали… Я сам себя наказал не в пример горше…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Третий день с низовьев реки дул ветер.

Набрав силу в снежных пустынях севера, он рвался на юг, к центру материка. Путь ветру преграждали горы. Ветер ударялся о скалистую грудь горы и низвергался в речную долину.

В каменной горловине ущелья ветер бушевал с неистовой силой. Вспарываясь об острые клыки торосов, он срезал верхушки заструг и сугробов, дробил их в колючую снежную пыль и гнал ее передсобою, свистя, завывая и захлебываясь в натуге…

Казалось, ничто не в силах противостоять жестокой силе ветра. Но, приглядевшись, можно было различить в клубах снежной пыли узкие треноги буровых станков, вереницей выстроившихся посередине ущелья. На льду работали люди – буровики и гидрологи.

Возле одной из треног, спиной к ветру, стояли рядом двое в длинных полушубках с поднятыми воротниками. Один пытался закурить, но спичка, едва вспыхнув, тут же гасла. В раздражении он смял и отшвырнул папиросу, которую тут же унес порыв ветра.

– Погодушка! – сочувственно сказал его товарищ.

– Как в Сибири!..– отозвался первый.– Послушай, Николай,– сказал он, возвращаясь к прерванному разговору,– какого дьявола ты торчишь тут на морозе? Мне не доверяешь?

– Не болтай глупостей, Виктор,– возразил Николай Звягин.—Я говорил тебе, что должен приехать Кузьма Сергеевич.

– Ты уже битых два часа ждешь.

– Он сказал, что приедет в середине дня. .– Чего же ты прискакал так рано?

– Лучше, если я подожду его, а не он будет ждать меня.

Они перебрасывались фразами, не глядя друг на друга, укрывая лицо от режущего ледяного ветра.

И хотя обстановка вовсе не располагала к разговору, Виктор, не умевший подолгу молчать, снова спросил:

– Ну и как? Свидание состоялось?

– Какое свидание?

– Преклоняюсь перед вашей поистине рыцарской скромностью. Но нельзя же скрывать от друга.

– Да что я скрываю?

– Николай Звягин! – произнес Виктор прокурорским тоном.– Вы не посмеете отрицать, что остались вчера в автобусе, пропустив свою остановку, с заранее обдуманным намерением! Вы не решитесь отрицать, что пренебрегли обществом друга ради белокурой кондукторши. Вы вернулись домой без четверти двенадцать!..

Особенно яростный порыв ветра хлестнул в лицо колючей снежной пылью. Виктор на секунду замолчал, но тут же прокашлялся и бодро закончил:

– Суду все ясно. Вы были с ней!

– Я был в кино.

– Тем более. В кино и с ней.

– Я был в кино один.

– Невероятно!

Николай не обманывал товарища.

Он действительно остался с намерением заговорить с Наташей (он узнал, как ее зовут) и пригласить ее в кино (билеты были куплены накануне). Но когда автобус подъехал к конечной остановке – гаражу, она так быстро выпрыгнула, что он не успел ее даже окликнуть. Он долго ждал у гаража, потом узнал, что там идет комсомольское собрание. Пришлось в кино идти одному.Николай хотел чистосердечно рассказать все Виктору, но в это время сквозь посвист пурги донеслось гудение автомобильного мотора. Серый «газик»-вездеход остановился на дороге.

–Вот и Кузьма Сергеевич,—сказал Николай Звягин и, прикрывая лицо огромной рукавицей, побежал к машине.

Вместе с Набатовым приехали Швидко, начальник управления механизации Бирюков и бульдозерист Перетолчин.

Набатов первым вышел из машины. За ним Швидко и Федор Васильевич.

Бирюков выглянул и сказал:

– Может быть, доедем до места?

– Вылезай, Павел Иванович,– усмехнулся Швидко,– ездить будем потом, когда твои ребята дорогу сделают.

Бирюков что-то буркнул в ответ, нехотя вылез из машины, подошел к Набатову и, рывком подняв воротник, повернулся спиной к ветру.

Набатов, словно не замечая его недовольства, спросил спокойно, деловым тоном:

– Бульдозеристы знают задачу?

– Знают,—ответил Бирюков.

– Добровольцы есть?

– Все.

– Отлично!

«И чего он форсит,– уже со злостью подумал Бирюков,—обо всем можно было переговорить в управлении, наконец, едучи сюда, в машине. Всю дорогу молчал, теперь открыл производственное совещание на свежем воздухе».

– Предупредили людей, чтобы не забывали об опасности? – продолжал Набатов.

– Предупредил,– ответил Бирюков и не сдержался: – Кузьма Сергеевич, мы же могли об этом поговорить у вас в кабинете.

Набатов снова не заметил его раздражения и ответил подчеркнуто добродушно:

– Работать-то придется не в кабинете.

Подошел запыхавшийся Николай Звягин и доложил результаты первых промеров. Доложил наизусть и очень подробно. Назвал цифры по каждой скважине: толщину льда, глубину, скорость течения, насыщенность шугой.

Набатов улыбнулся.

– На память. Записывать холодно?

Николай Звягин обиделся, достал из кармана записную книжку и показал страницы, исписанные крупными корявыми цифрами.

– А все-таки холодно,– сказал Набатов, любуясь молодым инженером.

– Холодно,– признался Николай Звягин.

– Так вот, друзья,– сказал Набатов.– Цифры утешительные. Особенно по шуге. Река явно подводит Евгения Адамовича. Все его расчеты на шуге построены.

– На шуге не удержишься. Снесет,—сказал Швидко, по-стариковски хитро подмигивая.

– Правильно! – с удовольствием подтвердил Набатов.– На шуге не удержишься. Поплывут его доводы. Кстати, в этом все мы были уверены. Меня тревожило другое. Толщина льда. Тут я серьезно опасался. Морозы выручили. Думаю, можно выпускать бульдозеры на лед. Как считаете?

– Можно,– решительно сказал Швидко. Бирюков промолчал.

– Сомневаетесь? – спросил Набатов.

– Не то что сомневаюсь, Кузьма Сергеевич, но И уверенности твердой нет. Новое дело, необычное. Если по расчетам судить, толщина льда достаточная…

– Так в чем же дело? – нетерпеливо прервал Швидко.

– А в том, что при стремительном течении неизбежны водовороты. Следовательно, могут быть промоины во льду.

– Люди твои не боятся. Все добровольно вызвались.

– Рисковать своей жизнью легче, чем рисковать чужой. Это ты не хуже меня понимаешь, Терентий Фомич.

– Я и сам сомневаюсь,– признался Набатов.– Давайте попробуем так. Пустим на лед бульдозер без водителя. Трос прикрепим метров на полтораста. Зачалим за мертвяк на берегу. И пусть помолотит часок-другой, поскребет лед. Выдержит —тогда выведем машины на лед без опаски.

– Разрешите мне сказать, Кузьма Сергеевич,– обратился к Набатову Федор Васильевич, до того молча слушавший разговор инженеров.

– Пожалуйста.

– Сама машина нам ничего не скажет. В одном месте проверили, а рядом может быть полынья. Надо проехать вдоль и поперек, чтобы уж потом работать надежно. Разрешите мне. Для страховки кабину снимем. В случае беды выскочить можно.

– Смотря куда выскочить,– не удержался Бирюков.

– На лед, конечно. Мы же договорились с вами, Павел Иванович, что мне пробу снимать.

«Кругом хитрецы,—подумал Набатов.– Возражает, а сам подготовился. И человека подобрал… Сказано мудро: идея, овладевшая массами, становится материальной силой. Идея зимнего перекрытия овладела коллективом строителей. Овладела потому, что рождена самой жизнью. Тем и примечательно паше время, что стремление вперед стало общим стремлением, стремлением всего народа. И любые попытки приглушить поток творческой инициативы народа обречены на провал».