Текст книги "Вторжение"

Автор книги: Флетчер Нибел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Стил с выражением неподдельной заинтересованности наклонился вперёд, и Тим прикинул, что тому позарез надо понять, как отреагирует белая жертва. Или Тим действительно уловил в нём какую-то нотку одобрительного отношения? Он задумался.

– Что ж, – сказал он. – Сама идея, как я говорил вам, довольно остроумная. Но она носит искусственный характер и будет вызывать у всех резкое сопротивление. Цитировать Декларацию Независимости, чтобы оправдать насильственный захват чужой собственности. Да любой белый домовладелец, прочитав об этом, взовьётся до потолка – и тут же кинется готовить арсенал вооружения.

– Ага. – Стил проводил взглядом дымок, что тянулся к потолку. Атмосфера в комнате сгустилась и стала давящей.

– Декларацию написали белые – а в наши дни верят в неё только чёрные. Видите ли, мы действительно верим в равенство, Кроуфорд, все до одного. Вот, например, вы считаете, что разобрались в каждом из нас четверых. Могу ручаться, что вы сказали себе: «Взять этого Стила и этого Уиггинса – люди они образованные, и я могу манипулировать ими, а вот с Амбросом и Маршем надо быть поосторожнее, ибо они настоящие чёрные из гетто, грубые и примитивные драчуны». Так?

– Ну, я…

– Всё так. Но вы ошибаетесь. Я и Уиггинс, мы и за сотню лет не сблизились бы с вами так, как мы близки с Амбросом и Маршем. Мы будем вместе с начала и до конца. В Теннесси Уиггинс считался хорошим юристом, пока не решил, что хватит ему изображать в судах дядюшку Тома. Тут его и сломали. Напрочь. К тому же и жена его бросила, потому что он не мог заработать на хлеб… Отец Марша был фермером-арендатором в Алабаме. Харви на автобусе приехал с юга. Он ровно ничего собой не представлял. Теперь он обрёл статус – рядовой «Чёрного февраля»… Чили изучил системы оружия и радиотехнику в армии. У него есть боевые награды за Вьетнам. Там убили его друга – на той войне, что белая нечисть вела против жёлтых. – Стил затянулся сигаретой. – Все мы братья. У нас общая душа. Вы понимаете, что это значит?

– Думаю, что да.

– Хорошо. Поговорим о другом. Ваша связь с Вирджинией Джонс… Как отнесётся к этому ваша жена, не приходило вам в голову?

– Моя жена? Но ведь всё это было десять лет назад. Лиз это совершенно не волнует. Так что вы далеко не так хорошо знаете белых женщин, как вам кажется.

– То есть, они в самом деле считают мужчину главой семьи?

– Не в этом дело. Я хочу сказать, что такие женщины, как Лиз, ценят свой брак и всё, что с ним связано. И то, что было десять лет назад, их по сути не волнует.

– Десять лет назад! – воскликнул Стил. – Послушайте, а где вы были в прошлый понедельник вечером?

Тим моргнул.

– Дайте-ка припомнить… В Атлантик-сити на съезде поставщиков электрооборудования. Один из наших клиентов производит…

– Ну как же, – сказал Стил. – А кто в понедельник поздним вечером нанёс вам визит в номер 1414 в отеле «Синяя цапля»?

– Никто.

– А вот Харви Марш утверждает нечто иное. – Стил снова сложил руки на груди, прикрыв ими медальон. – Харви говорит, что Вирджиния Джонс провела ночь с вами.

– Он лжец! – взорвался Тим. – Я уже пять лет не видел Джинни Джонс.

– Ну, не знаю, – сказал Стил, подчёркивая своё протяжное произношение. – Во всяком случае, Марш так говорит. У него есть приятель среди посыльных, который утверждает, что видел, как она утром уходила от вас.

– Это ложь.

– И вы все эти годы не поддерживали связь с Вирджинией Джонс?

Тим с трудом сдержался.

– Связь? Мы виделись пару раз, было несколько писем и телефонных звонков. А в последние годы я видел её только по телевидению.

– Ваша жена знает всё это?

– Вам же известно, что нет.

– Хм. То есть, ваше слово против слова Харви, не так ли? – Развалившись в кресле, он изогнулся и извлёк из кармана брюк лист бумаги. Неторопливо развернув его, он положил бумагу на колено и разгладил её. – Рассказ Харви Марша тем более любопытен в силу того, что не так давно мне довелось получить некий документ, который может заинтересовать вашу жену. – Склонившись вперёд, он протянул лист Тиму.

Это была машинописная копия письма; буквы слегка размазались. Тим снова надел очки и стал читать:

«Кому: командиру Ч. Ф.

1. Я хотела бы выразить свой протест по поводу решения стратегического совета, принятого прошлым вечером относительно вторжения во владение мистера и миссис Тимоти Раша Кроуфорда-младшего и перехода его в собственность Ч. Ф.

2. Я не оспариваю принципы плана, разработанного заместителем командира Стилом и одобренного вами и советом. Сам замысел блистателен, и операция может стать непреходящим символом того дела, за которое борются «Чёрные Двадцать Первого Февраля».

3. Но выбор для этой цели собственности Тимоти Кроуфорда является серьёзной ошибкой. Тимоти Кроуфорд, мой старый друг, – один из тех немногих белых, который был готов помочь любому из нас, не преследуя никаких личных целей. В том деле, о котором мне известно, мистер Кроуфорд не мог бы сделать больше, даже будь он чёрным. Он поступил так, руководствуясь своим чувством справедливости – и потому, что я была его другом и попросила о помощи.

4. Я не считаю, что мы сможем в будущем достигнуть наших целей, подобным недостойным образом относясь к порядочным белым людям и унижая тех, от кого мы видели только любовь и доверие. Одно дело – бесстрашно выступать против наших врагов и совсем другое – наносить удары нашим друзьям.

Подпись: Вирджиния Джонс, штаб-сержант».

Тим сразу же узнал этот летящий почерк – далеко отстоящую точку над «i», распахнутый, как ворота, проём «п». Джинни давно исчезла из его жизни, но он помнил всё, что было связано с ней. На него нахлынули воспоминания. Джинни, верная обетам дружбы, не медля, пришла к нему на помощь. Она отдавала долг за Джексона Дилла, и он почувствовал угрызения совести.

– Значит, Джинни – сержант в вашей команде? – Тим размышлял вслух. Он не удивился. Во всяком случае, её способность преподносить сюрпризы не поблекла за последние двенадцать лет.

– Совершенно верно. А теперь я спрошу вас. Неужели эти слова о любви и доверии могут быть сказаны человеком, которого вы не видели пять лет? И вы считаете, что ваша жена так и воспримет их?

– Джинни имеет в виду давнее юридическое дело, в котором я помог ей, – сказал Тим. – Только его.

– Помогли ей? С Джексоном Диллом, верно? Прошлым вечером я сказал вам, что мы всё знаем о вас и о Джексоне Дилле. Так уж получилось, что Джексон Дилл входит в состав наших отборных частей и в пятницу он рассказал, как всё было. Вы не участвовали в его защите. Вы просто уговорили вашего приятеля, мистера Хили, ирландца-адвоката, наврать миссис Джонс относительно вашего участия в этом деле.

– Всё было не так, – упрямо возразил Тим. Он испытывал острую необходимость оправдаться, хотя понимал, что все его усилия будут тщетны. Он оказался в роли подопытной мышки в клетке, которую заставлял прыгать чёрный Павлов.

– Вы в трудном положении, Кроуфорд, – не без удовольствия сообщил ему Стил. – Если вы не подпишете, ваша жена узнает, что у вас не только когда-то был роман с чёрной девушкой, но и что вы продолжаете его до настоящего времени. С давних пор. А затем мы попросим Джексона Дилла рассказать миссис Джонс, как всё на самом деле было, как вы отказались от защиты Дилла из-за опасений потерять несколько вшивых долларов, что получали от ваших клиентов и приятелей по клубу. Так что вы лишитесь не только доверия жены, но и любящей подруги – и всё в один день. Об этом стоит подумать.

– Итак, от давления вы перешли к откровенному шантажу, – сказал Тим. Он чувствовал себя так, словно с него, загнав в угол, сдирают кожу. – Объясните мне кое-что, Стил. Почему вы теряли время, так долго и красноречиво рассуждая со мной о справедливости, морали и принципах? Вам же плевать на них.

Стил бросил на Тима гневный взгляд и, рывком поднявшись из кресла, неторопливо подошёл к полукруглому окну. Он стоял, глядя на лужайку на задах дома, на зеркальную голубую воду бассейна, в которой поблёскивала его облицовка, и на травянистый склон справа, полого поднимавшийся к опушке леса. Он заговорил, не поворачиваясь.

– Нет, вы неправы. Совершенно неправы. – Наступила долгая пауза, после которой в его голосе появились горькие и грустные нотки. – Видите ли, мне хотелось, чтобы вы совершили благородный поступок, исходя лишь из велений собственной совести, потому что я считал, что в основе своей вы порядочный человек, умеющий отличать плохое от хорошего. Я хотел, чтобы мы пришли к соглашению относительно этого дома и красивых окрестностей… – Стил обвёл рукой вид, открывавшийся из окна, – чтобы они законным образом перешли к тем чёрным людям, которые стали жертвой вашего отца. Они потеряли свои скромные маленькие жилища. А вы – вы приобрели их и потом выручили за них немалые деньги. У вас есть всё – положение, состояние, уверенность. К тому же у вас прекрасные дети. О чём бы они ни мечтали, им всё достанется… Господи, какая несправедливость! А как же чёрные дети? У меня самого двое, и уж это-то я знаю. Какие их мечты? О чём они могут мечтать, когда белые преграждают им путь на каждом шагу? Все мы думаем о детях и об их надеждах… И я хочу, чтобы вы видели всё вкупе, всю картину. – Помолчав, он взорвался. – Проклятье, неужели даже этого я не могу попросить у белой мрази? – Стил резко повернулся к Тиму. Лицо его было перекошено напряжённой гримасой и спокойное сдержанное поведение уступило место откровенной ярости. – Это вам не под силу, Кроуфорд? – Он не сводил глаз с Тима. – Ну почему ни один белый человек, пусть всего лишь один, не может понять наше отчаяние? Неужели я должен произносить перед вами речи о трёхсотлетней истории рабства? Неужели я должен перечислять все ругательства, все издевательства, вспоминать все эти презрительные взгляды и проклятые, гнусные унизительные сцены? Неужели я должен приводить имена всех тех чёрных женщин, которых ваше белое отродье называло шлюхами и соответственно относилось к ним? И называть имена всех тех чёрных мужчин, а их миллионы, которых умственно кастрировали и публично бичевали, делая из них чудовищ в глазах общества – а, мистер Чарли?

Он сам ответил на свои риторические вопросы, когда, кипя возмущением и яростью, стал отрывисто вспоминать жизнь свою, своей жены, матери и многих близких. Он рассказывал об оскорблениях в Нью-Йорке, о жестокости и грубости копов в Миссисипи, о том, как его дедушка пресмыкался перед белым банкиром в Вирджинии. Он бушевал не менее пяти минут, изливая каскад воспоминаний об унижениях и перечисляя раны, нанесённые расовым неравенством, которые никогда не заживают. Стил был полон одержимости, и Тим опасался, что он может взорваться вспышкой насилия. Наконец Стил замолчал, с трудом переводя дыхание.

Он сделал шаг к Тиму и склонился над ним, сверля его карими глазами и сжав могучие кулаки. Тим оцепенел, вцепившись в подлокотники.

– Так когда же, чёрт бы вас побрал, вы научитесь понимать, что такое гуманизм? Я хотел, чтобы хоть один белый человек совершил хоть единственный благородный шаг, подписав скромный маленький документ, который поможет совершить чудо в этой вонючей стране. Я хотел, чтобы это заявление читали во всех чёрных гетто от Ньюарка до Уоттса и чтобы повсюду раздавались возгласы: «Слава, слава, аллилуйя! Среди белого отродья нашёлся хоть один благородный человек! Его имя Тим Кроуфорд, и он знает, что такое подлинная справедливость. Он белый человек, но у него есть душа. Душа! Большая красивая душа, полная любви. Он послал к чёрту старые гнусные законы белой мрази. Он стоит за справедливость для чёрных!»

Стил замолчал столь же внезапно, как и начал. Похоже, он сам был потрясён таким взрывом эмоций. Он медленно выпрямился, пытаясь взять себя в руки, и Тим увидел, что его большие глаза повлажнели. По тёмной скуле поползла единственная слеза. Стил повернулся и неверными шагами направился к своему креслу. Рухнув в него, он опустил голову на руки – и всхлипнул.

Тим сидел, не в силах сдвинуться с места; у него окаменели все мышцы. Несколько секунд он с изумлением смотрел на Стила и отвёл глаза. Порывшись в кармане рубашки, он вытащил пачку сигарет и, не поднимая глаз, стал раскуривать одну из них. Он слышал, как рядом с ним раздавались звуки сдавленных рыданий. Тима охватило раздражение. Он чувствовал себя так, словно какой-то неуравновешенный судья ему одному вынес приговор за преступления, которые совершали другие. Какого чёрта ему надо быть свидетелем этих интимных сцен гнева и скорби? Почему не президент, не Джордж Уоллес, не мэр Чикаго – да кто угодно, в конце концов? Почему именно он, Тим Кроуфорд?

– Вот так, белая мразь, теперь ты все видел, – тихим сдавленным голосом сказал Стил. – Ты видел, как плачет черный человек.

Он помолчал, с горечью переживая эту сцену. – Да, все мы, и слабые, и сильные, можем проливать слезы. Слезы черной силы.

Ему было тяжело и неприятно слышать эти звуки – но они быстро смолкли. Стил откашлялся и высморкался, и краем глаза Тим заметил, как мелькнул белый платок, когда Стил вытирал глаза. Хотя Тим осознавал, что эта сцена длилась не больше минуты, она казалась ему бесконечной. Высокий чёрный человек встал, повёл плечами и снова повернулся к окну. Во внезапной вспышке озарения Тим понял, что если бы Стил не заплакал, он мог бы дать Тиму пощёчину.

– Вот так, белая мразь, теперь ты всё видел, – тихим сдавленным голосом сказал Стил. – Ты видел, как плачет чёрный человек. – Он помолчал, с горечью переживая эту сцену. – Да, все мы, и слабые и сильные, можем проливать слёзы. Слёзы чёрной силы. – Он снова помолчал. – Вам в это трудно поверить – но мы плачем и из-за вас. – Стил мотнул головой в сторону Тима. – Мне осталось сказать вам немногое, Кроуфорд – всего две вещи. – Теперь тон у него был жёстким и сухим. – Первое. Я хочу, чтобы эти документы к шести часам были подписаны. И второе – чёрт бы побрал вас, ваших пап и мам и всё остальное белое отродье!

Направившись к дверям, он рывком распахнул их и вышел. Захлопнул он их с такой силой, что задребезжал язычок замка.

Несколько минут Тим сидел недвижимо, пока не почувствовал, как догоревшая сигарета обжигает ему пальцы. Он машинально растёр её в медной пепельнице на подлокотнике.

Он услышал в холле звонкий голосок своей дочки: – С вами что-то случилось, мистер Стил? – И его тихий мягкий голос: – Да, Холли – только давным-давно… Давай-ка найдём твоего брата.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Любой специалист по военной топографии высоко оценил бы Фейрхилл как идеальное место, где предстоит обороняться малыми силами. Его очертания и внешний вид представляли на удивление удачные возможности для стойких и бдительных защитников, полных решимости не отступать ни на шаг. Шестьдесят пять акров поместья были вытянуты в виде неправильного прямоугольника. Со всех четырёх сторон местность плавно вздымалась к той точке, где стоял кирпичный дом колониального стиля со своими одиннадцатью комнатами и размещались остальные строения. Одна из длинных сторон прямоугольника тянулась вдоль Дрейкс Корнер-роуд, а короткая граничила с Грейт-роуд, которая, миновав последние дома Принстона, уходила на северо-запад. Автомобилисты, покидающие университетский городок по Грейт-роуд, проезжали мимо поместья Кроуфорда, которое располагалось в нескольких милях слева от них.

Густые заросли хвойных деревьев и плотный подлесок почти полностью скрывали дом и окружающие его лужайки от взгляда с автотрассы и тот же самый лес обступал три стороны прямоугольника, оставляя рядом с домом открытый проём лишь с западной стороны. Здесь зелёное ухоженное пространство, размерами примерно в футбольное поле, плавно спускалось книзу, переходя в спутанные заросли тимофеевки, которые тянулись ярдов на сто пятьдесят, вплоть до границ владения. Они были отмечены выщербленными каменными столбами, которые поставил какой-то неизвестный земледелец ещё во времена Революции. Столбы были доверху заплетены жимолостью, плющем и ежевикой. Западнее стоял сравнительно новый дом бездетной пары мистера и миссис Пекинпа.

Фасад дома Кроуфорда – Бен Стил называл его усадьбой – был скрыт огромным дубом и посадками клёнов и гикори, которые венчали вершину холма. Непосредственно рядом с домом росли приземистые кизиловые деревья. Подъездную дорожку, которая по дуге, минуя нижний угол владений, тянулась до пересечения с Дрейкс Корнер и Грейт-роуд, обступали рощицы белоствольных берёз и редкие буки. Газон с задней стороны дома простирался ярдов на пятьдесят, уступая место густым зарослям на склонах холма. Сквозь лес бежала тропинка до родника, который журчал среди валунов и упавших веток, наконец сливаясь со Стони-брук на западной окраине Принстона.

Стил и его люди, прихватив с собой спальные мешки, разбили свой бивуак на полу в гостиной. Вахты они несли по очереди. Когда один человек стоял на страже перед домом, а другой – с задней стороны, Стил мог быть уверенным, что к дому никто не подойдёт незамеченным. Часовые вряд ли могли попасться кому-то на глаза, поскольку скрывались в густом кустарнике и за стволами деревьев. Заместитель командира Стил свято соблюдал непреложный воинский закон: главное – захватить господствующую высоту. Незащищённой она оставалась только с одной стороны – сверху.

Именно это простирающееся над домом воздушное пространство знойным воскресным утром привлекло внимание Лиз Кроуфорд. Может, ей бросился в глаза длинный инверсионный след реактивного лайнера, который, снижаясь, по широкой дуге прошёл над Фейрхиллом, целясь на аэропорт в Ньюарке, что лежал в тридцати пяти милях к северу. Высоко в мареве неба мелькнуло, как макрель в мутноватых тропических водах, блестящее тело «Боинга», который держал курс на восток в международный аэропорт имени Джона Ф. Кеннеди. Но что бы там ни было, Лиз, шлёпая в сандалиях по комнате Холли, не могла отделаться от мыслей об этом измерении. Поскольку Вивика была в отпуске, она убрала постель и наводила в комнате порядок. Обычно по субботам и воскресеньям этим занималась Вивика, а в остальные дни работы по дому выпадали на долю Доры. И как бы Лиз ни нравились аккуратно убранные постели и ухоженные комнаты, сегодня она сожалела об обстоятельствах, которые вынудили её заниматься этими делами. Тем не менее, хорошо, что можно заняться хоть чем-то, дабы не маяться воскресным бездельем. Вивика может вернуться в начале следующей недели, точнее, через девять дней, начиная со вчерашнего… как далёк казался этот день, вечером которого чёрные люди вторглись в дом Лиз и взяли её в плен!

Холли и Скотта она оставила на кухне вместе с Пёрли Уиггинсом, который, несколько минут пробыв в библиотеке, выскочил из неё с предложением помыть посуду, оставшуюся после завтрака. Установив рядом с собой портативный телевизор, он стал разгребать посуду в раковине, но высокое сопрано, которым белая певица исполняла церковные песнопения, было явно не во вкусе Уиггинса, и он выключил приёмник.

Как ни странно, несмотря на страх неизвестности, с которым был сопряжён каждый шаг Лиз по дому, она совершенно не опасалась ни Марша, ни Уиггинса. Марш казался совершенно безобидным, постоянно дурачась с детьми и смеша их; Лиз пришла к выводу, что такой суматошный и болтливый человек, как Уиггинс, ни для кого не может представлять угрозы. У него единственного среди всех четырёх чёрных не было причёски в стиле «афро». Хотя объяснение тому было довольно простое. Волос у него на голове оставалось немного, этакий седоватый венчик, который придавал ему вид пожилого монаха с тонзурой. Когда Лиз вышла из кухни, Скотт как раз рассказывал Холли и Уиггинсу свой последний сон, полный нелепых фантастических картин, как по дому бродят стада розовых жирафов и грызут потолок. Каждый раз, как Скотт останавливался перевести дыхание, Холли с умным видом кивала и говорила: «Я знаю».

Убрав комнату Холли, Лиз посмотрела в заднее окно и увидела Чили Амброса. Тот, сложив на груди руки, стоял в тени под навесом гаража. Лиз обратила внимание, что за поясом у него по-прежнему торчит револьвер. В глаза ей бросилась белая простыня на кроватке Холли, и тут её осенила идея. Ну, конечно же. Совершенно верно. Как ей это раньше не пришло в голову? Она неторопливо перешла в большую спальню, окна которой располагались на фасаде дома и выглянула наружу. Харви Марш стоял за дубом, спиной к дому, и она видела только его левое плечо и руку.

Лиз бегло подумала о Тиме – он не вылезает из библиотеки и говорит, говорит, говорит, пока эти бандиты всё увереннее берут Фейрхилл в свои руки. Настало время действовать. Охваченная порывом решимости, Лиз кинулась к ящику с постельным бельём и выдернула из него простыню. Отодрав от неё кусок примерно в три квадратных фута, она сложила изуродованную простыню и положила её обратно. Пустив в ход зубы, она выгрызла по две маленьких дырки на каждой стороне полотнища. В хаосе бутылок, банок и флаконов на полу чулана она нашла моток бечёвки и, пропустив кусок её в одну из дырок, плотно привязала.

Дверь в конец коридора открывалась на лестницу, которая вела на чердак, отведённый под хранилище самых разных вещей. Добравшись до него, Лиз чуть не задохнулась от густой вязкой жары. В душном полусумраке она пробиралась среди древних сундуков, мятых портьер, пыльных картонных ящиков и наконец рядом с дымовой трубой нашла складную лестницу. Слегка подрагивая от решимости и страха, она раздвинула стремянку и, потянув за цепочку, сдвинула панель, ведущую на крышу. На неё повеяло свежим воздухом. Она забралась на верхнюю ступеньку лестницы и вылезла из проёма, видя перед собой полого уходящие вниз черепицы. По коньку крыши тянулась горизонтальная металлическая полоса, шириной не больше фута, которая соединяла между собой три каминные трубы дома и телевизионную антенну. По краю её шёл невысокий ободок.

Лиз замерла, разглядывая за лугом и каменными столбами дом Пекинпа, который с этой высоты был чётко виден во всех подробностях. Она пошире расставила ноги и, чувствуя лёгкое головокружение, стала размахивать куском простыни. Она понимала – шансов, что в этот час на неё обратят внимание, почти нет, потому что супруги Пекинпа любили поспать и по воскресеньям не поднимались раньше полудня. Тем не менее, она должна попытаться. Лиз несколько раз взмахнула в воздухе белым полотнищем. Ей пришло в голову, что её действия, если она не поостережётся, могут привлечь внимание Марша и Амброса. Кроме того, у неё стала основательно кружиться голова. Сочетание высоты и удушливой жары действовало на неё далеко не лучшим образом. Она опустилась на колени и поползла к каминной трубе, что была ближе всего к дому соседей. Если привязать к ней кусок простыни, то из-за изгиба крыши его можно будет увидеть только с западной стороны дома, да и то лишь, если наблюдатель будет стоять ярдах в тридцати-сорока от здания. В случае удачи белая тряпка будет висеть тут весь день и снизу её никто не заметит. А если её увидят Пекинпа, то в силу возникших у них подозрений они или сами подъедут или позвонят в полицию. Труба не особенно массивная, так что Лиз не составит труда обмотать её верёвкой и закрепить полотнище так, чтобы оно было обращено в западную сторону, к дому Пекинпа.

Дорожка кончалась с восточной стороны трубы и теперь, чтобы осуществить свой замысел, Лиз надо было упереться ногой в черепичный скат крыши. Но едва только она ступила на него, одна из черепиц поддалась и со скрежещущим звуком, словно провели ногтем по грифельной доске, скользнула по скату и полетела вниз. Звук, который, как Лиз показалось, длился до бесконечности, кончился звонким ударом черепицы о землю.

– Эй! Вы там! – донёсся окрик снизу, со стороны фасада. Посмотрев вниз, она увидела, что на неё смотрит Харви Марш. На этот раз на его круглом лице не было и тени юмора. У ствола дуба стояла винтовка.

Лиз поняла, что оказалась в дурацком положении. Она стояла под жарким утренним солнцем, придерживаясь одной рукой за край каминной трубы и держа в другой обвисшую тряпку, на которую возлагала столько надежд.

– Чем вы там, чёрт возьми, занимаетесь? – потребовал ответа Марш. – Берите свою тряпку и марш в дом – быстро!

Лиз замялась.

– Я боюсь возвращаться, – сказала она. Теперь она, в самом деле, со страхом думала, как ей ползком придётся проделать обратный путь.

– Вам бы лучше пошевеливаться! – заорал Марш. – А то я сам поднимусь и стащу вас вместе с вашим флагом.

Собравшись с силами, она неловко опустилась на четвереньки, в последний раз бросив на дом Пекинпа взгляд, полный надежды – но никого не увидела. Скомкав белую тряпку, Лиз поползла к проёму люка. В ладонь правой руки ей впилась заноза. Правда, кроме этой неприятности, её возвращению ничего не помешало, хотя она видела, с каким воинственным выражением Марш наблюдает за её продвижением.

Собираясь спускаться по лесенке, Лиз повернулась и теперь видела другую сторону, откуда на неё смотрел Чили Амброс. Он стоял на лужайке рядом с гаражом. Вскинув руку, он сжимал в ней револьвер, который успел выхватить из-за пояса. Он смотрел прямо на неё, и на лице его было мрачное грозовое выражение.

Ей внезапно стало дурно при мысли об Амбросе. Конечно же, его внимание привлёк окрик Марша, заметившего её на крыше. Лиз нащупала верхнюю ступеньку лестнички и почувствовала, как у неё дрожат руки и ноги. Она задвинула за собой панель и, спустившись, тяжело рухнула на кипу старых журналов. Сердце частило и, несмотря на жару, её сотрясала дрожь. Как ни странно, она вспомнила, как в детстве, несмотря на запрет отца, она залезла в старый «Бьюик» и стала играть в нём, делая вид, что управляет машиной, пока он не нашёл её. И теперь ею владело то же чувство вины и страха перед властным окриком.

Перебарывая дрожь, она ещё несколько минут посидела в духоте чердака, прежде чем спуститься в холл второго этажа. Здесь, скрестив руки на груди, обтянутой чёрным свитером, с револьвером за поясом, стоял Чили Амброс. Его лицо было искажено яростью.

– Проклятая идиотка, – сказал он. Она заметила, как блеснула золотая коронка. – Ещё раз повторится нечто подобное, и у кого-то будут большие неприятности.

Он вырвал у неё из рук кусок материи.

– А теперь марш в спальню и сидеть там, пока вам не скажут, что можно выйти! – Он ткнул рукой в сторону двери. – И к окну не подходить – ясно?

Она подчинилась. Амброс закрыл за ней двери, и она услышала эхо его шагов в коридоре, и когда он сбегал по лестнице. Лиз присела на маленькую деревянную скамеечку. Горло было так перехвачено спазмой, что это пугало её. Её по-прежнему сотрясала дрожь и в попытке успокоиться она стала раскачиваться на месте. Она слышала отзвуки голосов Марша и Амброса – как она прикинула, эта пара стояла рядом с дубом. Затем наступило молчание. Она посидела, раскачиваясь, ещё минут десять, после чего пульс обрёл обычный ритм, и она снова стала нормально чувствовать себя.

Как человек, впервые попавший в заключение и незнакомый с камерой, она огляделась, пытаясь понять, как ей теперь себя вести. Вся ситуация казалась ей чудовищной в своей нелепости: Фейрхилл оккупирован, и его обитатели, втайне от всех, стали пленниками, а в это время в нескольких милях от них люди живут себе, как ни в чём не бывало. В церквях проходят службы. С утра она слышала колокола. Над округой начинается безмятежное утро июльского воскресенья. Всё, как обычно. Где-то далеко мычат коровы, полаивают собаки и совсем рядом шуршат шины машин на Грейт-роуд. Абсурд. Идиотство. Скорее всего, в это время ей будет звонить Пегги Абингдон, и она выяснит, что телефон не в порядке. При нормальном развитии событий до вечера ей должны позвонить не менее полудюжины знакомых. Как быстро телефонная компания догадается прислать ремонтников? Завтра?.. Ах да, завтра. Дора обычно является к девяти утра в понедельник. Лиз стала прикидывать, что ей делать. Может, ей удастся проскользнуть в лес, перехватить Дору на подходе и послать её в полицию за помощью? Не исключено. Надо всё тщательно обдумать и спланировать.

Её вылазка на крышу была непродуманной ошибкой. Тим более спокоен; он предпочитает, чтобы всё шло своим чередом, со скоростью пешехода. Пока надо подчиняться захватчикам, относиться к ситуации с юмором; они с Тимом не должны давать повода, чтобы люди Стила испугали Скотта и Холли. Она должна вести себя вежливо, но твёрдо – вплоть до появления Доры. А если ей не удастся заранее перехватить Дору, в понедельник обязательно появится кто-нибудь ещё, если не утром, то уж днём точно. К полудню понедельника приезжают мусорщики, не так ли? Каждый день в дом заходят два или три человека – доставка товаров из магазина, ремонт бассейна, да Бог знает, кто ещё.

Да, вызывать раздражение у этой публики, столь явно не подчиняясь им, было сущей глупостью. Пока пусть они ведут себя, как им заблагорассудится. В любом случае долго это не продлится. Раздражал её только Тим. Ещё прошлым вечером они должны были разработать во всех подробностях общую линию поведения и придерживаться её. Что толку от безукоризненной логики Тима и его высоких мыслей, если они не могут помочь в критическую минуту?

Так она сидела около часа, легко покачиваясь в кресле-качалке, пока не услышала внизу весёлые голоса Холли и Скотта. Духота была просто убийственной. Всё её тело было покрыто испариной, и она чувствовала, как по вискам сползают струйки пота. Она мечтательно представила себе прохладную ванну, но тут же отбросила эту идею. Она не могла позволить себе быть голой под душем, когда четверо чёрных мужчин бродят по дому и на участке. А что, если один из них неожиданно зайдёт в ванную? Конечно, она может запереть её. Господи, да должна же она когда-нибудь выкупаться! Обдумывая эту идею, она с тревогой осознала, какая её охватывает робость при мысли о столь обыкновенном поступке.

Раздался стук в дверь.

– Да? – Её снова охватил страх. Это должен быть один из них. Тим никогда не стучится.

– Бен Стил. Я хотел бы поговорить с вами.

Она замялась. Если он явился, чтобы покарать её за недавнюю выходку, то спальня – не лучшее место для таких разговоров. У него нет таких прав. И, как ни глупо – постель осталась незастеленной. Занятая мрачными мыслями, которые и заставили её выбраться на крышу, она так и не успела привести её в порядок, и разворошённая кровать, на которой остались отпечатки тел её и Тима, представляла собой неприглядное зрелище.

– Хорошо. – Выбора у неё всё равно не было. – Заходите.

– Она встала.

Стил вошёл в комнату так непринуждённо, словно он был членом семьи. На его лице, украшенном бородкой и усами, было привычное сдержанное выражение и, похоже, раздражения он не испытывал. Взгляд его, обежав комнату, остановился на Лиз. Он прикрыл за собой дверь. Это простое движение обеспокоило её. Стил положил руку на высокий комод у дверей и прислонился к нему. Похоже, он привык облокачиваться или прислоняться к чему-нибудь, принимая таким образом непринуждённую позу.