Текст книги "Вторжение"

Автор книги: Флетчер Нибел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Флетчер Нибел
Вторжение

Посвящается Теодору Льюису

– Убирайся с моей земли!

– Чего ради?

– Потому что она моя.

– От кого ты получил её?

– От своего отца.

– А он откуда её получил?

– От своего отца.

– Как она досталась ему?

– Он дрался за неё.

– Ну, а я буду драться с тобой за неё.

Карл Сэндберг

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Когда повернули на Грейт-роуд, высоко на зелёном склоне перед собой она увидела дом. Едва только взглянув на него, она сразу же поняла – что-то не так. Эта мысль не давала покоя, царапала душу.

Он увидел дом одновременно с ней, но это вызвало у него столь знакомые и в то же время сложные чувства. Здание напомнило о том, что давно прошло; мысли эти были окрашены лёгким разочарованием и печалью. В последние месяцы воспоминания о Фейрхилле, каким он был когда-то, редко посещали его. Скорее, сегодняшняя жизнь за пределами Фейрхилла представлялась ему бесконечным листом чистой бумаги, на котором ещё ничего не было написано. Он устал.

Она непроизвольно прислонилась к нему, когда «Ягуар» с откинутым верхом, резко развернувшись, пошёл наверх, вписываясь в длинную асфальтовую подъездную дорожку, что по дуге вела к дому. Выпрямившись, она отпрянула, вернувшись в своё тесное маленькое пространство, на границе которого сразу же воздвигла баррикаду, как и в субботу вечером, когда, пропустив по коктейлю на патио, они покинули Бретертонов.

Он испытывал раздражение – «на мелком месте», как она называла такое его состояние – что нередко с ним случалось после нескольких рюмок в любой компании, где он чувствовал себя легко и раскованно с подобными себе. Она понимала, что его беспокоила её подчёркнутая замкнутость, и поэтому он гнал машину на полной скорости. Типично мужская реакция…

Воздух со свистом обтекал машину, мимо которой летели купы стройных берёзовых стволов, группками по три или четыре дерева обступавших дорожку. Бесконечное поле зелени плавно вздымалось кверху, как изумрудная морская волна. Дом закрывали кизиловые деревья, высаженные тут ради тени. Величественно, не шевеля ни единым листиком, высился мощный ствол огромного дуба. В вечерних сумерках первых июльских дней Фейрхилл со спокойной уверенностью парил над всей округой.

Здесь в тишине царствовала такая незамутненность бытия, словно летом Фейрхилл становился символом Принстона, и обаяние его тихих вечеров никогда не покидало и этот дом, и его лужайки, и лесные заросли, за которыми на той стороне холма бежал ручей. Она именно так воспринимала свой дом, двух мнений тут быть не могло. Она любила исходящую от него силу, его изящество и невозмутимость. Фейрхилл господствовал над прочими поместьями, что тянулись вдоль Грейт-роуд и были поменьше размерами, и в нём чувствовалась царственная умудрённость годами. Или же она бессознательно приписывает какие-то подробности своего брака тому месту, которое так повлияло на её решение? Тиму не хватало изящества Фейрхилла, но в нём была его сила и стойкость. Она всегда ценила его непробиваемую надёжность, но часто, особенно в такие вечера, она вызывала в ней представление о тяжёлой неподъёмной мебели. У Бретертонов он был так рассудителен, он так умно и убедительно говорил. Беда была лишь в том, что все его соображения были неверны, ибо он толком так и не понимал, о чём идёт речь. Из всех, кого она знала, её муж был одним из самых логичных людей, которого было невозможно пронять никакими доводами.

Лиз ещё раз бросила взгляд на длинное светлое строение. Местами из-под белой краски, облупившейся от дождей и ветров, виднелись пятна красной кирпичной кладки. Развернувшись, Тим подрулил к пятачку асфальта перед гаражом на три машины. Да, что-то было не так. Наконец она поняла, что не давало ей покоя одно из окон верхнего этажа.

– Почему ты поднял шторы в нашей комнате? – спросила она, чётко понимая, что она, Лиз Кроуфорд, апостол свободы духа, в то же время предстаёт в облике просто Лиз, занудной домохозяйки. Где-то в глубине сознания она грызла себя за это.

Тим поставил машину на тормоз, выключил зажигание и рассеянно, без интереса, огляделся. Жена, как всегда, вызвала в нём юмористическое настроение.

– Ну и глаз! – Тим заметил, что штора на одном из окон их спальни, в самом деле, приподнята на пять или шесть дюймов. Все остальные, и наверху и внизу, строго соответствовали предписанному порядку. – Это не я. Я и не притрагивался к этой чёртовой штуке.

– Ну, а я тем более, – сказала Лиз. Лёгкая нотка упрёка дала понять, что оба они знали, кто был виновником непорядка. Она испытала недовольство собой, злилась, что завела разговор на столь банальную тему. Но ошибка Тима крылась в том, что он стал поддразнивать её. После четвёртого джина с тоником он становится просто невыносим.

Порознь, не разговаривая, они подошли к парадным дверям, которые, как принято в Принстоне, оставались открытыми. Небольшой портик с колоннами был в окружении азалий, чьи соцветия, распускающиеся в начале мая, давно осыпались. Лиз опять посмотрела на штору и пожала плечами.

Холл был погружён в полумрак – так же, как вытянутая в длину гостиная слева от него и столовая справа. Приняв прямую строгую осанку, словно явились по приглашению, они прошли мимо широкой полукруглой лестницы, и спустились в нижний холл, к библиотеке. Подавшись вправо, Лиз скинула туфли на каблуках и зашвырнула их в комнату, где она занималась шитьём. Этим движением она подчеркнула своё право на отдельное существование. «Портняжная», по сути, представляла собой олицетворение самых разнообразных интересов Лиз – на столе среди груды бумаг размещалась портативная пишущая машинка, стоял неоконченный холст, на полках и на полу валялись тюбики с краской и кисти, теннисные ракетки, лыжи, стопки журналов, а в углу под чехлом покоилась швейная машинка. Её туфли были родом отсюда и носи она сегодня чулки, те бы полетели вслед за ними. Избавившись от обуви, она босыми ногами прошлёпала в библиотеку – вотчину Тима.

Оба чувствовали, что семейная сцена не заставит себя ждать. Тим знал, что одно лишь слово может дать выход раздражению, которое она в себе сдерживает. По крайней мере, схватка произойдёт на его территории, что, впрочем, мало успокаивало его. Ему явно недоставало энергии для военных действий и больше всего ему хотелось, чтобы она куда-нибудь тихонечко удалилась и села читать книгу. Он лишь молча вздохнул, понимая тщетность своих надежд. Хотя снаружи было ещё светло, Тим включил бронзовую настольную лампу. Теперь поле боя было ярко освещено – ковёр цвета лесной зелени с высоким грубоватым ворсом, полки от пола до потолка, забитые книгами, полукруглое окно с частым переплётом, аккуратный письменный стол, стены в дубовых панелях и два удобных кожаных кресла. Чувствовалось, что тут обитает мужчина, и Тим предположил, что именно этот факт должен раздражать Лиз. Ей придётся вести сражение на вражеской территории.

Тим стащил лёгкую летнюю спортивную куртку и кинул её на подоконник. Распустив галстук, он пододвинул кресло поближе к камину. Тимоти Раш Кроуфорд-младший пребывает у себя дома. Тётушка, увлекающаяся генеалогией, проследила их шотландских предков вплоть до колониальных времён. Несколько лет назад она выяснила, что один из Кроуфордов сражался вместе с генералом Вашингтоном. У Тима были густые вьющиеся светло-каштановые волосы, которые в соответствии с последними требованиями моды падали ему на уши. Лицо у него было удлинённым, с резкими угловатыми чертами и слегка выступающим подбородком. Глаза его было принято считать голубыми, но на самом деле цвет их был настолько неопределён, что даже старые друзья затруднялись назвать его. Он был высок, шести футов с дюймом, и для своих тридцати восьми лет довольно строен. По утрам Тим бегал рысцой, вот уже три сезона каждый уик-энд играл в теннис, а зимой катался на лыжах. Он старался быть в форме, но понимал, что слишком много пьёт, не в силах вырваться из оков той бессмысленной тоски, что давно поселилась в нём.

Он посмотрел на Лиз, которая, не теряя насторожённости, свернулась в другом кресле. Мужчина привыкает и к красоте своей жены и к её обаянию, которое, пусть даже она сама не подозревает о нём, всё же вызывает зависть у других женщин, не столь щедро одарённых природой. Черты, которые он так хорошо знал, сливались в гармоническое единство – высокие дуги бровей, маленький прямой нос. Она была высока ростом и в своё время страдала излишней худобой, но сейчас созрела и округлилась. За эти годы она не меньше дюжины раз меняла причёску своих угольно-чёрных волос. Теперь они падали ей на плечи, слегка завиваясь по краям. Белая ленточка стягивала волосы, открывая безукоризненную дугу лба. Тим не сомневался, что Лиз могла бы блистать в сообществе юных дам Принстона, если бы не её упорное стремление демонстрировать не лучшие черты своего характера, что лишало Элизабет Фейрклот Кроуфорд, как и любую женщину, безупречности. Тим предположил, что их с Лиз могли бы считать прекрасной парой, но Лиз всегда отвергала сомнительные комплименты. «По сути, Лиз старается быть немного сукой, – как-то сказала её подруга Пегги Абингдон, – и порой это у неё получается».

– Выпьешь? – спросил Тим. Он поднялся с кресла и подошёл к бару, переделанному из старинной кухонной стойки с рукомойником и мраморным верхом.

– Нет, – сказала Лиз, – да и тебе больше не надо. Ты уже пропустил четыре порции.

– Спасибо, что считала. Но ты помнишь, что сегодня субботний вечер? – Он налил джин в высокий стакан со льдом. Тоник зашипел, когда он открывал бутылку, и струя попала ему на руки.

– Очень хорошо, – сказала она. – В таком случае, налей и мне. Если уж ты всё залил…

– Всего лишь чуть отсырело, Пусс.

«Ловко выкручивается», – подумала Лиз; он старается обезоружить её, пустив в ход ласкательное прозвище. В стычках она всегда была Лиз, а в редких сражениях – Элизабет. Тим стремится избежать конфронтации. Она испытала тихое негодование от такой его тактики.

Он протянул ей стакан. Напиток ещё слегка шипел, и среди кубиков льда плавала зеленоватая долька лимона. Сев, он с простодушной улыбкой повернулся к ней.

– Мне нравится эта твоя причёска, – сказал он.

– Я не собираюсь обсуждать её.

– Ах, вот как! – Он сделал глоток, наблюдая за признаками шторма, отметил появление новых и вернулся на нейтральную почву. – Во сколько дети возвращаются домой?

Примерно в четверть десятого, – ответила она, поднеся к свету лампы маленькие продолговатые наручные часики в золотом корпусе и на золотом же браслете. – Уже восемь. Пегги доставит их.

Пятилетний Скотт и Холли, которая была на год младше, веселились на дне рождения у дочери Пегги Абингдон, дети ходили в одну школу Монтессори. Обычно их сопровождала Вивика, живущая в доме шведская гувернантка, но, получив месяц отпуска, та уехала в Стокгольм. В Фейрхилле началось время отпусков. Неделю тому назад ушёл Фред, садовник. Работала только Дора, уборщица, которая посещала их пять дней в неделю. Она придёт в понедельник утром. Дора никогда не пропускала работы.

– После девяти поздновато для детей, – сказал Тим. Эта мысль раньше не посещала его.

– Не в первый раз, – ответила она. – С ними ничего не случится.

Тим слегка приподнял стакан, обращаясь к ней.

– Прекрасное платье и всё прочее. Это новое?

– Тим, я его надевала, самое малое, раз десять. – На ней было синее джинсовое платье с большими вшитыми карманами и с подолом, обрезанным на дюйм выше колен. Оно было простым и скромным, но за его непритязательность она выложила 185 долларов в новом итальянском «бутике» на Шестьдесят четвёртой стрит в Нью-Йорке. – И мне бы не хотелось сегодня говорить о нарядах.

– О’кей, Лиз. – Он обиженно поднял стакан, глядя на неё поверх его ободка. Очевидно, стычки не избежать.

– Тим, я не могу понять, почему ты так стараешься унизить всё, во что я верю, когда ты впадаешь в своё псевдосерьёзное настроение. Я думаю, что это мелочность.

– О чём мы, собственно, говорим? – Он явно не хотел вступать в спор, но насторожился.

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Мы говорим о тех глупостях, что ты себе позволил у Бретертонов. – Она непроизвольно сделала глоток джина с тоником.

– Ах, ты говоришь об этих мелкотравчатых либералах?

– А ты о чём-то другом? Всё это имело целью представить в глупом свете твою жену, а я этого не терплю, повторяю – не терплю.

– Да вовсе я не говорил о тебе. Я говорил об этих клубменах, критиках и болтунах, которые толком сами не знают, во что они верят.

Она возмущённо фыркнула.

– Ты упоминал планирование семьи. Это моё. И, Господи, ты так покровительственно вспоминал Федералистов Объединённого Мира. Это тоже моё. Не говоря уж о движении «Равенство сейчас». На тот случай, если ты не в курсе, это тоже моё… Тим, если ты хочешь оспаривать мои взгляды, давай заниматься этим с глазу на глаз, вместо того, чтобы подкалывать меня перед другими людьми, делая вид, что ты говоришь в общем и целом.

– Но ведь ты сама не отрицаешь, что о тебе я речи не вёл, не так ли? – Его восхитило собственное примиренческое настроение, и он выдавил улыбку. – Я специально подчеркнул, что имею в виду показушников, которые любят гарцевать на публике.

– Ты со своей софистикой! – взорвалась она. – Всем известно, как ты стараешься унизить свою жену. Ты специально уязвляешь всё, чем я занимаюсь, не так ли? И почему, кстати, ты так пережимаешь с эмоциями? Я считаю, если бы ты хотел узнать, что я думаю, Тим, ты не постеснялся бы честно дать мне знать об этом. Но ты боишься, что это может проделать дыры в той безукоризненной оболочке, которая именуется Тимоти Кроуфорд.

Если и оболочка, подумал Тим, то помятая и потрескавшаяся. Догадывается ли она, как он жаждет найти повод, чтобы между ним и Фейрхиллом пролегло два месяца и не меньше десяти тысяч миль? На мгновение, удивившись сам себе, он подумал о Джинни. Но этих военных игр не избежать.

– Успокойся, – ровным голосом сказал он. – Когда ты так кривишь лицо, оно теряет всю привлекательность.

– Я не собираюсь быть привлекательной. – Тем не менее, она привела в порядок причёску. – Просто я пытаюсь вбить хоть какие-то чувства в мужчину, который гордится своей рассудительностью. Если ты такой рассудительный, почему ты не пытаешься убедить свою жену, а используешь сборище публики, чтобы критиковать её?

– Там не было сборища, и я тебя не критиковал. – У него порозовели скулы. В какой-то мере она была права, но не понимала, что руководило им – желание хоть на пару месяцев послать к чёрту Фейрхилл, Принстон, Бретертонов, юридическую фирму. О, чёрт. Какой в этом смысл?

– Ты сам понимаешь, что врёшь, – сказала она.

– Ты дьявольски одержима желанием во что бы то ни стало устроить сцену, не так ли? – Он поставил стакан на широкий подлокотник кресла, неловко поднялся и подошёл к мраморной каминной полке. – Я закурю.

Не глядя, он протянул руку за угол камина, пошарил там и стал разглядывать каминную полку.

– Забавно.

– Я рада, что хоть что-то тебя веселит.

– Когда мы уходили, я оставил тут пачку. – Нахмурившись, он повернулся.

– Только меня не обвиняй. – Лиз вот уже год не курила, и хотя она не намекала на недели и месяцы её воздержания, оно служило как бы немым упрёком отсутствию у него силы воли.

– И не собираюсь, – торопливо сказал он. – Правда, Лиз. Но это просто…

– Скорее всего, ты выкурил всю пачку у Бретертонов. – Она не могла скрыть нотку торжества в голосе, но тут же укорила себя за то, что сводит военные действия к таким несущественным мелочам.

Вернувшись в кресло, он взял стакан с джином. Собираясь с мыслями, он разглядывал окна, неторопливо гоняя лёд в стакане. Способность Тима внезапно уходить в себя всегда раздражала её. Это было столь же неестественно, как погружаться в глубокий сон на старте ракеты. Она почувствовала укол зависти.

– Ты курил гораздо больше, чем ты думаешь. Не в этом ли дело?

– Нет, – рассудительно сказал он. – Нет. Я взял пачку с полки, потом вспомнил, что в кармане есть ещё одна и положил её обратно. – Он улыбнулся, признаваясь в своей тайной борьбе с никотином. – Это было последнее, что я сделал, выходя из комнаты.

– Ты мог сунуть её куда-то ещё, – заметила она. Но сказала она это без особой убедительности. Оба они знали, что память у Тима была феноменальной и он не забывал ни единой мелочи.

– Нет, я помню это зелёное пятно на полке, точно, где я её и оставил. – Тим предпочитал ярко-зелёные пачки. – Я покажу тебе, они в коробке в буфете.

Когда он вышел, Лиз скрестила голые ноги. Она припомнила поднятую штору в спальне, попробовала связать её с пропавшими сигаретами и отбросила эту мысль. Вмешательство посторонних тем вызвало у неё раздражение. Она хотела иметь дело с Тимом.

– Чертовски странно. – Он вернулся с зажжённой сигаретой в руке и пачкой, оттопыривавшей нагрудный карман рубашки. И если сражению предстояло возобновиться, Тим успел укрепить свою оборону. Она ринулась в атаку.

– Так если ты говорил не обо мне, почему ты в качестве примера привёл планирование семьи?

– Послушай, Лиз. Давай оставим это. – Он откинулся на спинку кресла. – Если я тебя обидел, то приношу свои извинения.

– То есть, ты признаёшь, что вёл речь обо мне?

«Чёрт бы побрал эти узы брака», – подумал он. Почему они вынуждены всё время пикироваться, как дети, которых надолго заперли вдвоём в комнате?

– Нет, не признаю. Может, я сделал это подсознательно. В таком случае, что ж, не обращай внимания. Обещаю, что больше это не повторится. – Но кто может контролировать своё подсознание? – О’кей, Пусс?

Снова назвав её «Пусс», Тим заметил, что она несколько расслабилась. Лиз поняла, что, выйдя из себя, она потеряла преимущество.

– Ладно, постараюсь пропустить это мимо ушей… Но, откровенно говоря, Тим, почему мы не можем обсудить то, что нас разделяет? В противном случае нашим отношениям постоянно будет что-то мешать. – Она сделала паузу. – Людям, которые не могут разговаривать друг с другом, в конце концов приходится говорить со своими адвокатами.

– Лиз, в округе Мерсер нет атторни, включая меня, который может разобраться в наших делах. И ты это знаешь. – Он изучал её, испытывая странное смешение агрессивности и нежности. У Бретертонов он, в самом деле, вёл себя не лучшим образом, но как объяснить ей, что вот уже несколько месяцев на него то и дело наваливается беспричинное беспокойство? – Мы разные люди. Я знаю, ты считаешь меня чрезмерно негибким. Предполагаю, что про себя ты называешь меня упёртым. Я таков. И тут ничего не сделаешь. – Он осознавал, что как только слова начинали складываться в предложения, они уже искажали его мысли. Он хотел сказать совершенно другое. – Ты же предпочитаешь быть как бы в свободном плавании, меняя свои взгляды и пристрастия. Но подумай обо всём, что связывает нас – дети, Фейрхилл, тринадцать лет вместе, теннис, постель, друзья… Чёрт побери, да понадобится сущий кудесник, чтобы разобраться во всём этом и отделить нас друг от друга.

Этот перечень вызвал у Лиз раздражение. Ну почему Тим хоть один раз не может поговорить прямо и открыто? Он проронил слово «постель» совершенно равнодушно, упомянув её между «теннисом» и «друзьями», хотя оба знали, что она была самой важной частью их брака – порой с её помощью затягивались раны, которые они наносили друг другу, а порой она просто укутывала их тёплым плотным коконом. И она понимала, что без такого убежища они просто потеряли бы друг друга.

И он даже не упомянул облигации, те 200 правительственных облигаций, по 5000 долларов каждая, преподнесённые им её отцом, который торжественным рокочущим голосом объявил о своём даре. С финансовой точки зрения, они были связующей силой их брака, ибо принадлежали «Тимоти Раш Кроуфорду-младшему ИЛИ Элизабет Фейрклот Кроуфорд». Стив Фейрклот обожал своего зятя не меньше, чем любил дочь, и он крепко-накрепко привязал их друг к другу клейкой бумажкой финансового характера; упругую вяжущую силу миллиона долларов не разорвать, ибо они были юридическим признанием доверия их союзу – или же они тонко намекали на недоверие? Этот маленький союз «или» был источником бесконечных сложностей, которые опутывали куда основательнее, будь там скромный союз «и». С юридической точки зрения любой из них мог превратить в наличные одну или больше облигаций, не советуясь с другой стороной, но кто бы на это рискнул – или испытал бы желание? Старый Стив хорошо сформулировал: «Оба вы свободные в своих действиях и честные взрослые люди, но на вас вечно будут лежать путы вашей свободы и вашей чести». Так просто и в то же время так невыносимо сложно с этической точки зрения. Всё это так разнится с Фейрхиллом, 65 акров которого когда-то были известны, как Оук-фарм, пока Тим не переименовал поместье в её честь. К Тиму оно перешло прямо от Тима-старшего. Тут он родился, сюда они с Лиз вернулись после смерти его отца, здесь росли Скотт и Холли. Большой Тим ничем не походил на хитрого и непроницаемого Стива Фейрклота. Он просто оставил поместье своему сыну. И точка.

– Попытка отделиться друг от друга повлекла бы за собой жуткие сложности, исключая только судьбу Фейрхилла, – признала она. – И поэтому тем больше оснований поговорить о НАС.

– Благодарю вас, миссис Кроуфорд. – Наконец выпивка оказала на него своё воздействие, и он с облегчением, как скидывая тесные туфли, избавлялся от груза слов.

Лиз миновала холл и через столовую прошла на огромную кухню, выложенную изразцовыми плитками, с медным колпаком над плитой и с рядом медных кастрюль, которые, подобно трофеям, висели на стене; в другом углу высился величественный холодильник с морозильной камерой, как президент и председатель кулинарного сообщества. Она подошла к раковине.

– Тим! Иди сюда… пожалуйста.

Он появился через мгновение, со стаканом в руке и умиротворённым выражением лица. Все домашние ссоры отходят на задний план, если женщина зовёт на помощь. В нём возникла необходимость.

– В чём дело?

– Смотри. – Она показала на сушилку для посуды. Она была пуста, если не считать одного стакана. – Перед уходом я попила воды и поставила сюда стакан.

– Ну и?

Она показала на другой стакан у мойки.

– Его здесь не было. Мне пришлось взять стакан из шкафчика. И когда мы уходили, над мойкой был только один стакан. А теперь их два. Может, ты пил, когда выходил сюда?

Он отрицательно покачал головой.

– Может, дети его где-то бросили, а Пегги принесла…

– И ещё взяла твои сигареты и подняла штору в нашей спальне? – Она тоже покачала головой. – Тим, в доме кто-то был.

Он облокотился на стойку. Новое развитие событий заинтриговало его.

– Значит, ты так считаешь? А может, Фред или Дора?

– Доры сегодня здесь не было, а Фред в отпуске. Кроме того, Фред не курит и вообще никогда не поднимается наверх, разве что надо укрепить жалюзи или поставить сетку в окне. А Дора никогда не появляется в неурочное время, не предупредив запиской.

Размышляя, Тим неторопливо потягивал джин с тоником.

– Может, ты и права. – Мысль, что в доме находится кто-то неизвестный, почему-то развеселила его. По крайней мере, в супружеских военных действиях наступило перемирие.

– Стоит обзавестись новой собакой, – в первый раз за вечер уступила она. Когда в мае умер Мак, дряхлая немецкая овчарка, Тим и Холли хотели взять щенка, но Лиз и Скотт настояли, что из уважения к памяти Мака надо обождать хоть несколько месяцев. «А Лиз действительно обеспокоена», подумал Тим.

– Кто-то здесь был, – повторила она, вынув из холодильника бутыль с «весенней водой». – Я уверена, Тим.

– Давай я посмотрю.

Он обошёл весь нижний этаж, посвистывая, пока открывал шкафы и заглядывал за дверцы. Они встретились в холле и вместе вернулись в библиотеку. Упали сумерки, и лампа бросала яркий свет. За окном пронёсся новый порыв ветра. Скоро совсем стемнеет.

– Всё в порядке.

– Ты проверил серебряную посуду?

Он ухмыльнулся.

– Ага. Стоит себе, как ни в чём не бывало. Так что… не выпить ли нам?

Она отказалась, помотав головой.

– И мне бы хотелось, чтобы ты тоже не пил, Тим. Если кто-то… ну, предположим, они до сих пор в доме?

Он удивлённо посмотрел на неё.

– Почему ты так считаешь?

– Не знаю. Мне стало что-то не по себе, ещё когда мы выехали на дорожку. Эта штора наверху…

Он растянулся в кресле, испытывая облегчение – новая забота заставила её отложить оружие. Он понимал, что она права, оценивая его предыдущее поведение. Он имел в виду именно Лиз, когда, у Бретертонов, покачиваясь в плетёном кресле, в общих выражениях рассуждал о стране, её бессмысленных институциях и о банкротстве либералов, но на самом деле он описывал Лиз. Почему? Почему он хотел косвенным образом оскорбить свою жену? Потому ли, что он был сыт по горло своими бесконечными конференциями и совещаниями, юридической фирмой, участием в Наблюдательном Совете Гарварда и в бессмысленных комиссиях в Вашингтоне, которые только отнимали у него время? Тим Кроуфорд, уважаемый в обществе юрист, с безупречной репутацией, здоровый человек, несёт что попало. Какие-то нелепицы. Втайне он и сам не понимал, какую цель преследует. Просто какой-то жуткий замкнутый круг. Завидует ли он тем бурным ярким эмоциям, которые буквально фонтанируют из самых глубин существа Лиз? Не его ли омертвелость тому причиной, что он высмеивает энтузиазм Лиз? Он обмяк. Он чувствовал себя пустым и никому не нужным. Пять порций джина – это он явно перебрал. Ему лучше глотнуть аспирина и сварить пару яиц, иначе все воскресенье он будет мучиться тупой головной болью.

Лиз сидела на краю его письменного стола, свесив босую ногу, и платье туго обтягивало её бёдра. Он знал, что сотни мужчин завидовали ему при взгляде на эти ноги, по весне тронутые нежным загаром, приобретённым на теннисном корте Фейрхилла; сейчас они были тёмно-коричневые, потому что во второй половине дня, удовлетворив свои многочисленные интересы, Лиз загорала у бассейна. Удовлетворив? Он улыбнулся. Страсти Лиз никогда не могли найти полного удовлетворения.

Как она была красива сейчас, когда погрузившись в свои мысли, слегка наморщила высокий чистый лоб. Покачивая ногой, она барабанила пяткой по столу. Тим почувствовал, как к нему приходит желание; ему захотелось, чтобы Скотт и Холли были уже дома и лежали в постелях. Он бросил взгляд на корабельные часы, которые тихо тикали на каминной полке. Восемь сорок пять. Дети будут дома через полчаса.

– Тим.

Он вздрогнул, испугавшись, что сейчас на него обрушится очередная порция нелицеприятной правды. Он прикинул, что можно было бы включить 10‑й канал, который с одиннадцати утра гонит бесконечные мыльные оперы, но заставил себя сдержаться.

– Я вот о чём только что подумала. Ты помнишь тот недавний ночной звонок? Когда ты ответил, в трубке кто-то дышал, а потом раздался щелчок?

– Да.

– А сегодня днём мужской голос спросил Арчи. Когда я осведомилась, какого Арчи, говорящий повесил трубку.

– Это может быть совпадение, Пусс.

– Я знаю, но… Тим, я думаю, кто-то находится в доме. Я чувствую.

– Может быть. – Но эта возможность представлялась Тиму весьма сомнительной. Ведь дом стоял открытым из года в год – и никаких инцидентов. Несколько лет назад после вспышки волнений в городах Джерси, они начали закрывать двери, но каждый раз, поворачивая ключ, считал, что его предосторожности просто смешны, этакий мистер Милкетост с Грейт-роуд, и вскоре он отказался от этих мер.

– Я думаю, надо осмотреть и верхний этаж, – сказала она.

– Конечно. – Он стал приподниматься из кресла и обнаружил, что это усилие даётся ему с трудом.

Лиз покачала головой, – Нет, Тим. Не ходи. – Морщинки на лбу углубились.

– Никак ты испугана? – неподдельно удивился он. Лиз, очертя голову, бросалась в битву, но обеспокоить её было трудно.

– Не за нас, – ответила она. – Я думаю о Скотте и Холли. Им и так вечно мерещатся чудовища.

– В таком случае я тем более пройдусь по верхнему этажу. Ты всё себе вообразила, Лиз.

Она прильнула к нему.

– Нет, нет, Тим. Останься здесь. – Голос её упал до шёпота. – Думаю, тебе стоит позвонить в полицию пригорода. – Она направилась к телефону на письменном столе.

– Ох, да брось ты, Лиз. Это заходит слишком далеко.

Он смотрел ей в лицо, стараясь проникнуть в глубины её интуиции, как внезапно оно напряглось. Нервничая, она всё время болтала ногами и вдруг они застыли на месте. Она оцепенела с изумлённым лицом, сдавленно произнесла «ох» и торопливо оправила платье, одёрнув юбку. Она не отрывала глаз от двери.

Тим тоже посмотрел в ту сторону.

В дверях стоял чернокожий мужчина. На него падала полоса света от настольной лампы и он, слегка сутулясь, небрежно прислонился к косяку. Его чёрное лицо со свисающими усами и козлиной бородкой было совершенно бесстрастно. Волосы его, подстриженные в стиле «афро», напоминали куст чёрных кораллов. На нём были тёмно-зелёные джинсы и чёрный глухой свитер, украшенный медальоном на длинной серебряной цепочке. Молча и серьёзно, не улыбаясь, он переводил взгляд с Лиз на Тима и обратно.

– О полиции забудьте, – сказал мужчина. Голос у него был деловитый и уверенный; он слегка тянул гласные. – Телефонные линии перерезаны.