Текст книги "Вторжение"

Автор книги: Флетчер Нибел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Постепенно, без особых стараний, он понял, почему Джинни была второразрядной певицей. Она чувствовала мелодию и её соответствие времени; ей было свойственно изящество и даже неповторимость, присущая только и единственно Джинни Джонс. Но в ней не было тайны. Она не бросала вызов миру, в ней не было тех страстных желаний, которые заставляют душу трепетать, как под порывами ветра и мучительно страдать, вырываясь из своей оболочки. Джинни обладала голосом чернокожей певицы для мира белых. Если в ней и бушевала подавленная ярость, она отстранялась от неё, стараясь не думать о цвете своей кожи.

Внешне она была милой, обаятельной и элегантной, и никто не мог упрекнуть её, что ей не хватало величественности Мариан Андерсон. В жарких душных днях и ночах Акапулько Тим лишь смутно осознавал это. И лишь потом, годы спустя, смутные предположения стремительно перешли в уверенность…

Пока же она продолжала восхищать его. Джинни вела себя с непосредственностью шаловливого чертёнка. Точность её оценок, которые она со стремительностью водомерки давала и людям и событиям, доставляла ему удовольствие. Лиз, пребывающую где-то в Швейцарии, он порой вспоминал с чувством не вины, а возмущения. Именно Лиз после их бурного выяснения отношений, как ни в чём не бывало, упорхнула из Фейрхилла, и если Тим закрутил сейчас роман, кто, как не она, в этом виновата? Он понимал, что все эти объяснения ровно ничего не стоят, но ему было так хорошо, что не хотелось даже рассуждать на эту тему.

Всю эту неделю в Акапулько царила карнавальная атмосфера. Джинни поддразнивала его, называя упёртым законником и осведомлялась, будет ли он помнить её после ночи работы над текстом, в котором юридически обосновывается, кто у кого и что украл. Она старалась расшевелить и удивить его, изображая разочарование, когда он всего лишь улыбался. Они хохотали, когда нашли абзац о ней в статье об Акапулько в газете «Ньюс», англоязычном издании Мехико-сити. Она была представлена, как «певчая птичка сумерек из Северной Каролины, игривая Джинни Джонс».

Любовью они занимались дважды, один раз в его номере и один раз – в её. Она оставила по себе лёгкое разочарование, как у детей, которые неохотно обмениваются подарками на детском празднике. В первый раз они основательно выпили. Джинни уронила стакан с балкона, а Тим залил половину кровати ромом с содовой. Сначала они просто дурачились, а потом оказались на полу среди разбросанных подушек. Они помирали со смеху и продолжали пить. Уже занимался рассвет, когда Тим проводил Джинни до её гостиницы. На следующую ночь они вели себя уже спокойнее. Они искали и старались понять, что представляет собой новый любовник. Их движения были подчинены спокойному ритму прибоя, а потом они молча лежали в объятиях друг друга, пока Джинни не уснула на его плече. Но оба они понимали, что им не удалось перекинуть мостик через разделяющую их бездну. Они оставались чужими друг для друга, каждый в своей оболочке. Джинни сливалась с ночной темнотой, а Тим пытался найти себе место в сумеречной сумятице их любви.

Он выкладывался до конца, но это не приносило ему покоя, и улыбка Джинни давала ему понять – она чувствует то же, что и он. Их прощальный поцелуй у её дверей нёс в себе привкус извинения. И как ни странно, возвращаясь к себе в отель, Тим думал не столько о Джинни, сколько о погибшем Джоне Кеннеди и об одиночестве, которое снова и снова овладевает ими.

В той сцене, которая неотступно преследовала его все годы, не было ничего от платонических чувств. Это был их последний вечер. В воскресенье в семь утра он улетал в Мехико-сити, а оттуда в Нью-Йорк. Они договорились проститься пораньше, потому что оба были основательно уставшими. Джинни надо было подремать между выступлениями, и Тим решил поспать, пока его не разбудят в самый неприятный час, в половине шестого.

В такси они добрались до Пье де ла Куэста, чтобы понаблюдать за закатом, расположившись в гамаках под навесом. Перед ними открывался Тихий океан, по которому шли мощные волны прибоя, а на крупнозернистом коричневом песке пляжа лежали следы, оставленные днём – скорлупа кокосовых орехов, рваные газеты и бумажные стаканчики. По песчаной полосе бродили нескончаемые вереницы продавцов сувениров, торговцев пончо и серапе и погонщиков тощих осликов, на которых можно было прокатиться. Покачиваясь в гамаке, Джинни дотянулась до Тима и взяла его за руку. Она сжала её, и он вернул ей пожатие. Так, держась за руки, они продолжали молча покачиваться. Они сидели в молчании около получаса, пока наконец огромный оранжевый шар солнца не опустился в Тихий океан, и на пляж не упали ночные тени. Набегающие волны теперь издавали ровный угрожающий гул.

– Мы друзья? – спросила она.

– Друзья, – ответил Тим. Затем, взявшись за руки, они побрели по замусоренной прибрежной полосе к ожидающему их такси. Попрощались они в холле отеля «Костеро».

Тим не исключал, что кто-то из их общих с Лиз знакомых видел его с Джинни в Акапулько, но это его не волновало. Он встретил тут лишь одного человека, которого знал по имени, брокера из Нью-Йорка: он столкнулся с ним в холле отеля, когда тот рассчитывался. На всякий случай через несколько недель после возвращения Тим рассказал Лиз, что как-то угостил коктейлем чёрную певицу по имени Джинни Джонс. Лиз наградила его улыбкой, давая понять, что он совершил благородный поступок по отношению к социально обделённым.

– Ты прекрасно поступил, дорогой, – сказала она. – Она была хорошенькой? – Тим интуитивно чувствовал, что если даже Лиз узнает, что он закрутил с ней краткий роман, это её огорчит меньше, чем если бы его пассия была белой. Либеральные взгляды Лиз напоминали плющ: пусть корни и не очень глубоки, но главное, чтобы украшал фасад. Но эта тема между ними никогда не поднималась. Никто из знакомых Лиз не видел Тима и Джинни вместе.

Все эти годы он поддерживал с ней какие-то контакты. В начале января в офис с опозданием пришла рождественская открытка, в которой красными чернилами было написано: «Как мы поживаем?» Судя по штемпелю, она пришла из Такско, Мексика. Когда через год вышел её первый альбом, он купил его. Альбом состоял из мелодичных баллад, в которых звучала неповторимая интонация Джинни. Он выяснил, кто её агент и через его офис послал ей записку. Год спустя она на три дня оказалась в Нью-Йорке между ангажементами и, встретившись, они пообедали и выпили. Она сказала, что ей понравилась его оценка альбома. Они много смеялись и вспоминали лица и сценки времён Акапулько, но не могли отделаться от лёгкой грусти, как люди, пытающиеся восстановить то, что уже отлетело. Нью-Йорк не имел ничего общего с Акапулько, и они расстались, так и не оставшись наедине, хотя их поцелуй в такси у отеля Джинни был полон нежности. Затем он мельком узнавал случайные сведения о её карьере из колонок светских сплетен и из кратких упоминаний в колонках колумнистов, словно бы им в голову в последний момент приходила мысль, и они дописывали её в самом конце страницы. Пела она за пределами страны, в Португалии, Швеции, Мексике, Бразилии и Франции; в США она бывала только случайно и выступала в небольших городках. Но рождественские открытки продолжали приходить. Как-то они снова встретились и торопливо пропустили по коктейлю в баре на 54‑й Ист. Она заехала повидаться со своим агентом и спешила на самолёт в Сан Антонио. Она, как и раньше, была весела и раскована, порой впадая в лёгкую задумчивость, и Тим вдруг испытал желание улететь вместе с ней. Джинни насмешливо посматривала на него, и он осознал, что оба они понимают: разрыв между их мирами можно преодолеть только огромным усилием с обоих сторон, а ни Тим, ни Джинни не были к этому готовы. И как на темнеющем пляже в Акапулько, они расстались всего лишь друзьями. Это была их последняя встреча лицом к лицу, но её притягательный облик навсегда сохранился у Тима в памяти Как-то сырым холодным осенним утром она позвонила Тиму в офис.

– Это Джинни, – сказала она. Говорила она тихо и спокойно, с лёгким намёком на прежнюю близость, но её звонок преследовал какую-то цель. Они по-прежнему друзья, спросила она. Конечно, ответил Тим. В самом деле друзья? Естественно. Тогда она хотела бы попросить его об одолжении. Некий молодой чёрный парень, студент-выпускник Нью-Йоркского университета, член вооружённой группы, задержан по обвинению в применении огнестрельного оружия, но выпущен под залог. Она сама его не знает, но, по словам их общего знакомого, которому вполне можно доверять, парня подставили. Этот мальчишка Джексон Дилл невиновен, Джинни в этом убеждена. Ей бы хотелось, чтобы за его дело взялись лучшие адвокаты в городе, и она слышала, что таковые работают в фирме «Брайнерд, Фуллертон и Кроуфорд». Так ли это? Ну, сказал Тим, они стараются, и определённая репутация у них есть.

Он невольно дёрнулся при этих словах, ибо слышал о том деле, что упоминала Джинни. О нём писали все газеты. О молодом человеке из шумной группки чёрных революционеров, который сказал, что они хотят вывести из себя белых. На студенческой сходке состоялась перебранка, и из зала ушла компания разъярённых чёрных ребят во главе с Диллом. Потом в районе фешенебельных домов на Пятой авеню произошла стычка с полицией, и Джексон Дилл был арестован. Полицейские сообщили, что выбили у него из рук заряженный «Кольт» 38‑го калибра, которым он размахивал. Оружие было конфисковано. Дилл утверждал, что оно принадлежало какому-то неизвестному чёрному юноше, успевшему скрыться, что у него никогда не было при себе оружия и вообще он его не имеет. Он был выпущен под залог в 10 тысяч долларов, часть из которых внесла Джинни. Суд назначили на следующий месяц. Советником Дилла на этой предварительной стадии был некий негр-юрист, который пользовался весьма посредственной репутацией.

– Ты можешь взять на себя его защиту, Тим? – спросила Джинни.

Ещё до того, как она задала вопрос, Тим уже понимал, что ведение этого дела совершенно невозможно для фирмы «Брайнерд, Фуллертон и Кроуфорд». Она была известной фирмой Уолл-стрита, обслуживающей избранный круг клиентов из числа крупных финансистов. Единственное уголовное дело по обвинению в насильственном преступлении, которое пришло Тиму на ум, было связано с сыном одного из руководителей страховой компании; оно так и не дошло до суда. Уличная преступность и нарушения антитрестовского законодательства, гражданского или уголовного характера, не имели между собой ничего общего. И их клиенты были, большей частью, крупные администраторы, которые с отвращением относились к чёрной революции и ко всему, что было с ней связано. Бессмысленно было бы консультироваться на эту тему с Филом Брайнердом или Джейми Фуллертоном. Если Тим возьмётся за это дело, оно нанесёт фирме серьёзный урон. И насколько он знал Фила и Джейми, он не сомневался, что о деле Джексона Дилла не стоит и думать.

– Мы не занимаемся уголовными делами, – сказал он.

– Я так и предполагала, что ты это скажешь… или я ошибаюсь? – У неё был мёртвый голос.

– Не торопись, Джинни. Я просто предупреждаю тебя, что это не наше поле деятельности. Но закон есть закон. Слушай, дай мне номер Дилла, я хочу поговорить с ним. Если я пойму, что он чист, то смогу что-то для него сделать. Как я могу связаться с тобой?

– Это непросто, – сказала Джинни. Сегодня днём она улетает в Марокко, потому что у неё ангажемент на всю зиму; она будет работать в одном из отелей Агадира. И до отъезда хочет убедиться, что Джексон Дилл попал в хорошие руки. Она сообщила ему адрес Дилла и номер телефона в районе Бедфорд-Стюйвезант, а так же название отеля в Агадире, где её можно будет найти. Тим заверил, что займётся этой историей.

– Ты ужасно милый, Тим, – сказала она. – Просто я знаю, что ждёт Дилла, если белый судья не увидит перед собой белого адвоката.

– Он его увидит. Не волнуйся, Джинни.

– Кое о чём мне стоило бы побеспокоиться давным-давно. – Теперь в её голосе не было давних весёлых ноток.

Она предложила взять на себя оплату его гонорара, но он сказал, чтобы она и не думала о деньгах. В самое ближайшее время он свяжется с ней. И их прощанье было полно того тепла, что грело их в Акапулько.

После нескольких минут раздумья Тим позвонил в юридическую контору Френсиса А. Хили на Пятой авеню. Френ Хили был его близким другом ещё по Гарварду, – повеса, что не мешало ему быть блистательным студентом, типичный ирландец, который воспринимал каждое дело, как личный вызов его способностям. Френ был грубоват, задирист и самолюбив, но с готовностью брался за любое дело, если его устраивал гонорар. Кроме того, Френ был перед Тимом в долгу. Тот попытался ввести Френа в «Брук-клуб», но комитет по приёму новых членов смутила репутация Френа. «Он один из тех настырных католиков, которые обожают быть на виду», – сказал член комитета, прихожанин епископальной церкви, выход в свет дочери которого был удостоен двух колонок снимков и текста в «Таймсе». Так что Тим потерпел поражение, но Френ, обладавший бесконечным обилием источников в городе, знал, какие тот предпринимал усилия.

– Мне нужна твоя помощь, – сказал Тим.

– Мы имеем дело с кем угодно, кроме старых шлюх и мафии, – сказал Френ, – но ты, конечно, идёшь по особому разряду. Что у тебя на уме?

Тим объяснил. Он обязан сделать всё, что в его силах. Но, конечно, дело Джексона Дилла – не то, чем будут заниматься Брайнерд и Фуллертон.

– Господи, Тим, – прервал его Френ, – да в вашем гнёздышке лилейно-белых американцев даже не знают, как говорить с этим парнем. А если ты возьмёшь на себя защиту Дилла, половина твоих питтсбургских клиентов попадают в обморок. Конечно, это не твоя сфера деятельности! Стоит тебе заняться Диллом – и ты труп.

– К тому же ещё учти, что я не был в уголовном суде лет десять.

– Хотя тебе стоило бы там побывать, – сказал Хили, – учитывая, каких финансовых бандитов ты водишь на поводке. Так что ты от меня хочешь? Чтобы я защищал Дилла?

– Буду рад, если ты займёшься им.

– Тащи парня ко мне и посмотрим, что тут можно сделать.

Он, не медля, всё организовал. Джексон согласился на следующий день встретиться с Тимом и Френом в офисе Хили. Тим пришёл пораньше. Френ настоял, чтобы он изложил ему всю подноготную. Когда Тим рассказал ему о дружбе с Джинни, в ухмылке Френа появилось уважение.

– Господи, – сказал он. – Тим Кроуфорд играет с чёрной птичкой. Кто бы мог подумать? – Тим взялся выплатить Хили пять тысяч долларов плюс текущие расходы.

Джексон оказался крупнокостным, высоким и разболтанным юношей со светло-коричневой кожей; на скулах его торчали беспорядочные клочки растительности дегтярного цвета, изображающие бородку. На нём была шерстяная рубашка, мятые брюки цвета хаки и мягкие кожаные туфли; в офис Хили он зашёл с таким видом, словно ему принадлежит всё здание. На вопросы при процедуре знакомства отвечал он коротко и сухо. Тим объяснил, что заинтересовался его делом по просьбе друга и попросил взять на себя его ведение Френсиса Хили, лучшего судебного адвоката в Нью-Йорке. Его слова вызвали у Дилла пятиминутную страстную речь на тему о зловредности этих белых задниц, которые называют себя судьями, о том балагане, который называется в Соединённых Штатах юстицией и о необходимости покончить с правлением белых. Тим с трудом сдерживался. На каждое слово правды в устах Дилла приходилась куча сомнительных сведений и слухов.

Терпеливо выслушав его, Хили спросил:

– Вы хотите опровергнуть обвинение или предпочитаете на неопределённый срок отправиться в тюрьму?

Дилл возмущённо уставился на него.

– Кому охота в тюрьму?

– Тогда кончайте тут выступать, – сказал Хили, – и выкладывайте, что произошло. Если вы невиновны, я берусь вас защищать вплоть до апелляционного суда, коль скоро до него дойдёт дело. В противном случае, может, возьмусь, а может, и нет.

Дилл злобно блеснул глазами, но начал излагать ход событий. Он сказал, что не мог размахивать револьвером, потому что у него никогда не было оружия, и он даже не может отличить одно от другого. Он стал яростно обличать жестокость полиции, и Хили пришлось прервать его диатрибу наводящим вопросом. В целом беседа заняла около часа. Когда Дилл закончил, Хили повернулся в кресле и набрал номер на дверце маленького настольного сейфа. Он вынул оттуда пистолет синеватого металла с плоской рукояткой и кинул его на стол.

– Что это за модель, мистер Дилл? Не подтягивайте его к себе. Просто скажите, какая модель.

Дилл сидел примерно в пяти футах от стола. Прищурившись, он уставился на оружие.

– Смахивает на то, что копы принесли в участок. Они утверждают, что такое было при мне.

Нахмурившись, Хили внимательно пригляделся к нему, а затем положил другое оружие такого же воронёного металла и с такой же плоской рукояткой.

Наклонившись, Дилл прочёл названия на обоих видах оружия и выбрал то, у которого рукоятка была чуть потоньше.

Неловко поднявшись, он выставил ствол перед собой на уровне глаз.

– Так надо прицеливаться? – спросил он. Тем не менее, он взял прицел и нажал спусковой крючок, после чего опустил оружие и стал рассматривать его.

– О’кей. – Протянув руку, Хили взял у него браунинг и положил оба пистолета обратно в сейф. – Это был автоматический пистолет «Браунинг‑380». Другой – револьвер «Кольт-спешиал» 38‑го калибра. Пара сувениров от старых дел… О’кей, Дилл, если вы берёте меня, я к вашим услугам.

– Спасибо и на том, – проворчал Дилл.

– Значит, договорились?

– Во сколько вы мне обойдётесь?

– Ни во сколько, – сказал Хили. – Я берусь за ваше дело из уважения к Тиму Кроуфорду. Он будет помогать мне, но официально вашим адвокатом буду я. И если повезёт, то мы выиграем.

Хили опрашивал его ещё около часа, по ходу рассказа делая заметки на большом жёлтом листе. Они договорились о новой встрече через три дня. Когда Дилл, потеряв некоторую толику своей уверенности, ушёл, Хили налил два скотча, вынув бутылку из углового бара.

– Этому мальчишке я верю, – сказал он. – Если он знаком с оружием, то он отличный мистификатор, а если врёт относительно всего остального, то, значит, такого профессионала я ещё в жизни не встречал. Когда-нибудь он может стать опасен для тебя или для меня, но в данном случае, я думаю, он невиновен. – Он поднял стакан. – Так что защита должна быть несложной.

Так оно и оказалось. Хили отказался от суда присяжных, и судебное заседание под председательством судьи Прокауэра заняло всего лишь день. Выяснилось, что арестовывал Дилла один полицейский, а «Кольт-спешиал» 38‑го калибра подобрал на тротуаре у ног Дилла совсем другой. В свалке принимали участие четверо полицейских и дюжина чёрных подростков, половина из которых успели удрать. Револьвер когда-то был украден у хозяина магазина в Гарлеме и попытки снять с него отпечатки пальцев ничего не дали. В ходе перекрёстного допроса полицейский, арестовавший Дилла, не взялся утверждать, что своими глазами видел оружие в руках у Дилла. Когда Хили стал допрашивать своего подзащитного, тот доказал, что вообще не имеет представления об оружии. Перекрёстный допрос только усилил впечатление о его невиновности. Тим, который сидел среди публики, не сомневался, что на Дилле нет никакой вины. К такому же убеждению пришёл и судья. Закрывая дело, он обрушился на обвинение за небрежное отношение к доказательной базе. Поскольку в течение всех этих месяцев Дилл яростно поносил «белые силовые структуры», вердикт стал сенсацией. На следующий день история эта пошла первым номером в теленовостях и в выпусках большинства газет.

В тот же день в офис Тима пришла телеграмма из Агадира: «Ты был великолепен. Спасибо. Джинни». А через неделю авиапочта доставила синий конверт с белыми краями. Секретарша Тима с уважением отнеслась к отметке «Лично» и положила конверт Тиму на стол нераспечатанным.

«Дорогой Тим, у меня просто нет слов отблагодарить тебя за всё, что ты сделал. Новости сюда доходят, конечно, в довольно скудном виде, но я не сомневаюсь, что адвокат Дилла вытащил его, пустив в ход свой ум. Таким я тебя и помню. Я предполагаю, что ты потерял кого-то из крупных клиентов, так что я тем более восхищаюсь твоей смелостью. Я очень благодарна тебе за то, что ты пошёл на этот шаг ради молодого человека, которого никогда раньше не видел – и ради давней подруги… Агадир – не Акапулько, но тут вдоволь солнца и прекрасные ночи. Что же до американцев, ты можешь их себе представить.

Ещё раз спасибо. Надеюсь, что мы сможем выпить, когда я вернусь, и мне представится возможность лично поблагодарить тебя.

Как всегда – Джинни».

Тим вытащил из ящика бумагу, написал дату и начал: «Дорогая Джинни, я тронут твоими аплодисментами, но, к сожалению, адвокатом Джексона Дилла был не я. Как я говорил тебе, уголовные дела лежат вне сферы моей деятельности, и я договорился с Френсисом…». Он остановил перо на первой букве фамилии Хили и задумчиво покатал в зубах кончик ручки. Стоит ли сейчас влезать во все эти подробности? Может, он лично и не защищал Дилла, но нашёл толкового адвоката и потратил пять тысяч своих личных денег, с которых не платил налога. Если бы не он, Дилл сейчас сидел бы в тюрьме. Как бы там ни было, лучше он всё объяснит Джинни при личной встрече. В письме всё будет звучать как-то не так.

Позвонила Джинни только через три месяца. В городе она могла быть только день, после чего на неделю выступлений улетала в Гонолулу.

– Я должна была позвонить тебе, Тим, – сказала она, – и лично поблагодарить за всё, что ты сделал для Джексона Дилла.

– Послушай, Джинни, ты не в курсе дела. Наверно, новости до Агадира так и не дошли. Я не был защитником Дилла. Дело вёл мой друг Френ Хили.

– Ох, а я думала…

– Нет, благодарить ты должна Френсиса А. Хили. – Он дал ей номер телефона Френа. – Хотел бы принять всё это на свой счёт, но не могу.

– Вот как, – у неё был тихий далёкий голос. Они обменялись ещё несколькими любезностями, после чего она повесила трубку; Тим чувствовал, что она смущена и растеряна.

Перезвонила она через час.

– Тим, ты потрясающий врун. Неудивительно, что ты такой хороший юрист – мало кто может врать так, как ты. Повторяю, что ты был просто великолепен.

– О чём ты говоришь?

– Я только что побеседовала с Хили, – сказала она, – и он мне всё рассказал. Как ты готовил это дело и сидел по ночам, и опрашивал свидетелей – а потом доверил Хили представлять дело в суде, лишь потому, что судья был его другом. И ты оплатил все расходы. Ты ужасно милый, Тим.

– Подожди, подожди! – запротестовал он. – Я в самом деле уплатил Хили гонорар, но больше я ничего не сделал – разве что свёл Дилла и Хили.

– Вот! Врёшь ты просто потрясающе. Но ничего не получится. Хили мне всё рассказал.

– Он тебя дурачит. Если хочешь всё узнать доподлинно, спроси Джексона Дилла.

– Я же тебе говорила, что не знаю его, да и в любом случае, не могу его найти. Говорят, он ушёл в подполье. Спасибо, Тим. Ты оказал мне большую услугу и, может быть, в своё время я смогу ответить тебе тем же – в тот день, когда несчастным белым понадобится помощь от нас, тех чёрных цыпочек, что уже растут. – Она засмеялась.

Он снова стал возражать, но она его не услышала. Джинни, пообещав дать о себе знать, повесила трубку.

В тот же день Тим созвонился с Хили.

– Чёрт возьми, что ты там наплёл обо мне Джинни Джонс?

– Тим, – сказал Хили, – эта дама полна желания видеть в тебе героя. Почему бы и нет? Я не знаю, насколько вы двое хорошо знаете друг друга, но она считает, что ты сам Мистер Добродетель. Вот я и решил представить тебя в этом свете.

– Но ты нёс ей всю эту ахинею, Френ, как я работал над делом, как опрашивал свидетелей. Ты же знаешь, что я не делал ничего подобного.

– А пять кусков – это тоже ничего? Брось, Тим. Этой маленькой пичужке нужны её мечты. И кроме того, сукин ты сын, если уж начистоту, у меня просто язык не повернулся сказать этой чёрной девочке, что её белый приятель попытался отделаться от неё. И теперь, когда она начнёт говорить, что, мол, никому из белых нельзя верить, в голову к ней придут совсем другие мысли. Разве я неправ? Нам понадобится вся помощь, которую мы сможем получить с той стороны изгороди.

– Но когда она всё узнает, то обозлится.

– Откуда она узнает? Забудь, герой!

Герою осталось только промолчать. Через две недели он получил записку от Джинни: теперь у неё новый агент и она разрабатывает новый стиль исполнения. Записка кончалась ещё одним изъявлением благодарности. Вторая записка, что пришла через месяц, была довольно загадочной. В ней коротко говорилось: «Дорогой Тим, я подумала, что ты должен узнать. Я похоронила маленькую певчую птичку. То, что осталось от неё, и есть подлинная Вирджиния Джонс. Надеюсь, она тебе понравится. Твой друг Джинни».

И внезапно, на тридцатом году, Вирджиния Джонс стала знаменитостью. Это состоялось поздней весной 1968 года на «Шоу Эда Салливана», где она была представлена, как «чёрная Пиаф». Тим и Лиз в Фейрхилле лениво посматривали на телеэкран, когда на фоне блестящего белого задника возникла маленькая фигурка Джинни. Она изменила причёску, и новая укладка волос преобразила весь её облик. Вместо слегка вьющихся волос, которые Тим видел в Акапулько, теперь её волосы были уложены в стиле «афро» – плотная, коротко подстриженная копна. Когда она начала петь, Тим замер от изумления, слушая её. Она исполняла песни о любви, но в них не было ничего от ласковых придыханий или застенчивой мелодичности. Теперь она пела о том, что таилось в глубинах её души – об отчаянии, об одиночестве, о печали. Ураганом лились слова, полные ярости, и когда Джин кончила петь, глаза её блестели. Можете принимать меня или отвергать, казалось, хотела сказать она, когда, повернувшись, гордо удалилась со сцены, залитой потоками света.

– Господи, я никогда не слышала о ней, – сказала Лиз, забыв случайное упоминание Тима несколько лет назад. – Она просто потрясающа.

Стоит ли напоминать Лиз? Нет. Он ушёл от оценок.

– Да, неплоха, – это было всё, что он сказал.

Скоро ему стало ясно, что вызвало появление новой Вирджинии Джонс. Она присоединилась к движению. Она участвовала в демонстрациях, пела под ветхими шатрами, которые бедняки ставили в центре Вашингтона во время своего марша; вместе с другими она оплачивала гневные объявления в газетах. Эрл Уилсон провёл с ней интервью, в коде которого она сообщила, что вступила в ряды вооружённых борцов в начале этого года, что взяла себе агента-негра и после убийства Мартина Лютера Кинга всё реже и реже обращалась к белым антрепренёрам. Новая Вирджиния Джонс обрела в гетто такую же известность, как и властитель душ Джеймс Браун. Она пела о любви, но о гордой и независимой, умеющей отстаивать себя, о любви только между чёрными, о любви, которая с порога отвергает белых. Тем не менее, многие из белой молодёжи понимали её. Её диски расходились в колледжах десятками тысяч. Часть родителей слушала её песни с уважительным интересом, а часть с ужасом. То была музыка, пронизанная мучительным страданием, и скоро у Джинни появились десятки подражательниц. Она быстро разбогатела и теперь ей платили за разовое выступление до 15 тысяч долларов. Она приобрела квартиру в Гарлеме, которая стала салоном чёрной культуры. Она играла ведущую роль в одном из бродвейских мюзиклов, где в знак протеста играли только чёрные артисты; она тратила на постановку и время и деньги.

Всё это Тим воспринимал с двойственными чувствами. Он говорил себе, что рад за Джинни, ибо к ней пришли известность и достаток и в то же время ощущал, что не принимает её изменившийся облик; он помнил её другой. Девочка, которая осталась у него в памяти, была нежной, весёлой и покладистой. Теперь она решительно и грубо преобразилась, даже не дав себе труда хоть что-то объяснить. Тим больше не получал записок от неё. Несколько раз он звонил ей домой, оставлял своё имя и номер телефона на автоответчике, но так и не услышал её. Всё оказалось правдой. Прежней Джинни больше не существовало.

– Папа! – услышал он пронзительный жалобный вскрик Холли. Воспоминаниям сразу же пришёл конец, и туманные облики исчезли, как смытые волной. Сколько времени перед ним плыли сцены былого – час, минуту или всего лишь несколько секунд?

Лиз приподнялась.

– Что-то случилось.

Он отбросил простыню и, вылетев из комнаты, кинулся через холл к дверям спальни Холли. Вот уже месяц она обитала в своей комнате, после того вечера, когда Лиз решила, что Скотт и Холли начинают интересоваться сексуальными различиями между ними и спать теперь они должны в разных помещениях. Пятно лунного света упало на стенку, где висел рисунок Холли – оранжевая церковь, на высоком шпиле которой сидел шаловливый мальчишка. Тим вспомнил, что пришло ему в голову, когда он впервые увидел его: «Она такая маленькая, но всё, как говорил Фрейд…»

– Что случилось, Холли?

– Ничего. – Она села в кроватке, уже готовая противостоять покушению на её права. Рядом с ней лежала чёрнобелая панда с розовой ленточкой на шее. – Я услышала звуки и проснулась.

– Какие звуки?

Она попыталась вывернуться.

– Их делал Питер Уилсон. Я слышала, как он топает по холлу. Ты его видел?

– Да, но он тут же уснул. – Разнообразие выходок Питера Уилсона было неисчерпаемым, и Тим никак не мог понять, когда Холли пускает его в ход, преследуя какие-то свои цели.

– Я знаю, – серьёзно сказала она. Холли прижала к себе мягкую зверюшку. – Скотт разрешил мне взять её… А ты знаешь, что лучший друг Питера Уилсона – чёрный мальчик?

Тим покачал головой.

– Только когда Скотт рассказал вечером.

Холли нахмурилась, размышляя.

– Значит, Скотт знает его, да, папа?

– Да, Скотт много чего знает. А теперь почему бы тебе снова не заснуть? Почти утро.

Наклонившись, Тим поцеловал её. Холли закрыла глаза. Через минуту она опять погрузилась в сон.

– Ничего особенного, – вернувшись в их спальню, сообщил Тим. – Она говорит, что услышала, как бродит Питер Уилсон. Я думаю, ей захотелось почувствовать внимание к себе.

Но Лиз уже не лежала в постели. Она стояла у одного из окон, разведя тяжёлые складки шторы.

– Посмотри туда, вниз, – сказала она.

За окном, в слабом свете полумесяца Тим увидел рядом с дубом тёмный силуэт фигуры. У ствола стояло прислонённое ружьё. Чили Амброс смотрел в сторону длинного пологого склона поляны – бессонный часовой.

– Этот человек наводит на меня страх, – сказала Лиз. – Он убийца.

Осторожно, стараясь не делать лишних движений, они вернулись в постель, словно это было незнакомое ложе, стоящее в чужом доме. Лиз придвинулась поближе к Тиму и положила ему голову на плечо.

– Тим, я больше не могу этого выдержать. Что нам делать?