Текст книги "Скользя во тьме"
Автор книги: Филип Киндред Дик
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Глава одиннадцатая
На следующее утро, подъехав на такси, поскольку теперь ремонту подлежал не только его цефаскоп, но и машина, Боб Арктур появился перед дверью «Замочных дел мастера Энгельсона» с сорока баксами в кармане и большой тревогой на сердце.
Мастерская оказалась старой и деревянной, с более современной вывеской и множеством всяких латунных при-бамбасов в окнах: затейливые почтовые ящики, хитрые дверные ручки в форме человеческих голов, громадные бутафорские ключи из черной жести. Арктур вошел в полумрак. Как в доме у торчка, подумал он, по достоинству оценивая иронию.
У прилавка, где высились две машины для нарезки ключей, а со стеллажей свисали тысячи заготовок, его приветствовала полная пожилая дама.
– Слушаю, сэр? Доброе утро.
– Я пришел, – сказал Арктур, – чтобы…
Ihr Instrumente freilich spottet mein,
Mit Rad und Kämmen, Walz’ und Bügel:
Ich stand am Tor, ihr solltet Schlüssel sein;
Zwar euer Bart ist kraus, doch hebt ich nicht die Riegel.[1]1
Не смейтесь надо мной деленьем шкал.Естествоиспытателя приборы!Я, как ключи к замку, вас подбирал,Но у природы крепкие затворы.(Гёте, «Фауст», пер. Б. Пастернака)
[Закрыть]
…расплатиться за мой чек, возвращенный банком. Кажется, он на двадцать долларов.
– Ах, да. – Дама любезно достала запертый металлический сундучок, поискала к нему ключ, а затем выяснила, что сундучок не заперт. Открыв его, она сразу же нашла чек с прикрепленной к нему запиской. – Мистер Арктур?
– Да, – подтвердил он и достал деньги.
– Все верно, двадцать долларов. – Открепив записку от чека, дама принялась прилежно на ней строчить, указывая, что клиент явился и выкупил чек.
– Очень сожалею, – извинился перед ней Арктур, – но по досадной ошибке я выписал чек на уже закрытый счет вместо ныне действующего.
– Угу. – Не отрываясь от письма, дама улыбнулась ему и кивнула.
– Был бы также весьма вам благодарен, – продолжил он, – если вы скажете вашему супругу, который на днях мне звонил…
– На самом деле это мой брат Карл, – тактично вставила дама и оглянулась через плечо. – Если Карл с вами разговаривал… – Тут она с улыбкой махнула рукой. – Знаете, порой он так нервничает из-за этих чеков… Извините, если он сказал… ну, вы понимаете.
– Скажите ему, пожалуйста – выдал Арктур заранее заготовленную фразу, – что, когда он звонил, я был не в себе, и за это я также извиняюсь.
– Да, по-моему, он что-то такое говорил. – Дама выложила ему чек; Арктур отдал ей двадцать долларов.
– Какая-нибудь доплата? – спросил он.
– Никакой доплаты.
– Я тогда просто обезумел, – добавил Арктур, бросив краткий взгляд на чек, а затем убрав его в карман. – Дело в том, что у меня совершенно внезапно умер друг.
– Ах, надо же, какое несчастье, – посочувствовала дама.
– Он куском мяса подавился, – после некоторой заминки уточнил Арктур. – Пока был один у себя в комнате. И никто его не услышал.
– А знаете, мистер Арктур, ведь из-за этого случается гораздо больше смертей, чем принято думать. Я читала, что если вы обедаете с другом и он какое-то время ничего не говорит, а просто сидит молча, следует наклониться к нему поближе и спросить, может ли он разговаривать. Ибо вполне возможно, что он не может; возможно, он подавился и неспособен вам об этом сообщить.
– Да, – кивнул Арктур. – Спасибо. Это правда. И за чек тоже спасибо.
– Очень вам сочувствую насчет вашего друга, – закивала дама.
– Спасибо, – опять поблагодарил Арктур. – Пожалуй, это был мой лучший друг.
– Это так ужасно, – сказала дама. – А сколько ему было лет, мистер Арктур?
– Тридцать с небольшим, – ответил Арктур. Лакману было тридцать два – тут он не соврал.
– Ах, как ужасно. Я скажу Карлу. И спасибо вам, что вы нашли время сюда зайти.
– Спасибо вам огромное, – поблагодарил Арктур. – И спасибо также мистеру Энгельсону. Большое спасибо вам обоим. – И он вышел из мастерской обратно на теплый утренний тротуар, моргая от яркого света и мутного воздуха.
Вызвав по телефону-автомату такси, по пути назад к дому Арктур мысленно радовался тому, как славно он выбрался из баррисовской ловушки без всякого скандала. Могло быть гораздо хуже, указывал он себе. Чек оказался на месте. И с самим мудаком сталкиваться не пришлось.
Тут Арктур вытащил чек, чтобы посмотреть, насколько Баррис насобачился подделывать его почерк. Да, этот счет давно сдох; он сразу это понял по цвету чека. К тому же в банке проставили штемпель «СЧЕТ ЗАКРЫТ». Неудивительно, что слесарь начал метать икру. А затем, внимательнее рассмотрев чек, Арктур вдруг понял, что почерк там – его собственный.
Ничего похожего на почерк Барриса. Идеальная подделка. Арктур в жизни бы не сказал, что чек не его, если бы не помнил, что он его не выписывал.
Черт побери, подумал Арктур, сколько таких фокусов Баррис уже провернул? Возможно, он уже присвоил и растратил добрую половину моих средств.
Баррис, подумал он затем, просто гений. Хотя, с другой стороны, это, скорее всего, скопировано по кальке или выполнено еще каким-то механическим способом. Но я никогда не выписывал чека «Замочных дел мастеру Энгельсону» – как же тогда это могло быть скопировано? Это единственный чек. Передам-ка я его графологам из отдела, решил Арктур. Пусть прикинут, как это было проделано. Быть может, просто практика, практика и еще раз практика.
А что до этих заморочек с грибами… Просто подойду к нему, подумал он, и скажу, что слышал от людей, как он пытается всучить им грибные дозняки. И потребую, чтобы он это прекратил. Скажу, что до меня дошла информация от кого-то сильно этим встревоженного.
Однако, подумал Арктур, это всего лишь случайные указания на тайные махинации Барриса, обнаруженные при первом же просмотре. Всего лишь образчики того, чему мне придется противостоять. Один Бог знает, что он еще провернул. У Барриса целая куча свободного времени, чтобы всюду слоняться, читать справочники, строить планы, интриги, заговоры и тому подобное… Быть может, подумал он, мне следует прямо сейчас сделать контрольную запись моего телефона и выяснить, прослушивается он или нет. У Барриса целый ящик всяких электронных приспособлений а даже «Сони», к примеру, производит и продает индукционные катушки, которые можно использовать как устройство для прослушивания телефона. Так что мой телефон наверняка прослушивается. И уже давно.
Это, подумал он, вдобавок к тому необходимому телефонному жучку, что был недавно для меня установлен.
Пока машина неслась вперед, Арктур снова принялся разглядывать чек. А что, если я сам его выписал, вдруг подумал он. Что, если его выписал Арктур? Пожалуй, я это и сделал, подумал он; злоебучий придурок Арктур сам выписал этот чек, причем явно второпях. Буквы идут под наклоном – значит, он по какой-то причине сильно спешил. И в спешке схватил не ту чековую книжку, а потом напрочь про все забыл.
Забыл, подумал он, про тот раз, когда Арктур…
Was grinsest du mir, hohler Schädel, her?
Als dass dein Hirn, wie meines, ernst verwirret
Den leichten Tag gesucht und in der Dammrung schwer,
Mit Lust nach Wahrheit, jammerlich geirret.[2]2
Ты, голый череп посреди жилья!На что ты намекаешь, зубы скаля?Что твой владелец, некогда, как я,Искавший радости, блуждал в печали?(Гёте, «Фауст», пер. Б. Пастернака)
[Закрыть]
…вытряхнулся с колоссальной торчковой тусовки в Санта-Ане, где он познакомился с той невысокой блонди-ночкой со стремными зубами, длинными прямыми волосами и большой жопой но при всем при том такой энергичной и дружелюбной… Арктур тогда удолбался по самый небалуй и никак не мог завести машину. Возникали какие-то бесконечные заморочки – той ночью было проглочено, вколото и вынюхано страшное количество наркоты, и все это продолжалось почти до рассвета. Столько Вещества С – и очень «примо». Очень-очень «примо». Его любимого.
Подаваясь вперед, он сказал водителю:
– Остановите у той заправки. Я там слезу. Расплатившись с водителем и выбравшись из машины,
Арктур вошел в телефон-автомат, посмотрел в записной книжке номер слесаря и позвонил. Ответила пожилая дама.
– «Замочных дел мастер Энгельсон» слушает…
– Это опять мистер Арктур. Извините, что беспокою. Какой адрес записан у вас для звонка – служебного звонка, по которому был выписан мой чек?
– Позвольте я посмотрю. Минутку, мистер Арктур. – Стук телефонной трубки.
Далекий и глухой мужской голос:
– Кто это? Арктур?
– Да, Карл. Пожалуйста, помолчи. Он только что заходил…
– Дай-ка я с ним поговорю. Пауза. Затем снова пожилая дама:
– Так. Вот у меня этот адрес, мистер Арктур. – И она зачитала его домашний адрес.
– Именно туда вызвали вашего брата? Сделать ключ?
– Минутку. Карл, ты помнишь, куда ты ездил, чтобы сделать ключ для мистера Арктура?
Далекий мужской голос рявкнул:
– На Кателлу.
– Не к нему домой?
– На Кателлу!
– Куда-то на Кателлу, мистер Арктур. В Анахайме. Нет, подождите… Карл говорит, это в Санта-Ане, на Мейне. А что…
– Спасибо, – пробормотал он и повесил трубку. Сан-та-Ана. Мейн. Именно там и была та блядская торчковая тусовка. Той ночью я, наверное, сдал полиции штук тридцать имен и столько же номерных знаков. Тусовка была не простая. Из Мексики тогда прибыла большая партия; покупатели ее разбирали и, как это обычно у них водится, тут же пробовали. Половина из них теперь, надо полагать, уже арестована специально подосланными для перекупки агентами… Черт возьми, подумал Арктур, ту ночь я до сих пор помню – вернее, помню, что помню. И никогда не вспомню как надо.
Впрочем, Барриса это все равно не оправдывало. Он злонамеренно выдал себя в том телефонном разговоре за Арктура. Правда, теперь получалось, что он все изобрел на ходу – сымпровизировал. Блин, подумал он, наверное, Баррис был тем вечером сильно удолбан и просто сделал то, что делает большинство мудаков, когда они удолбаны. Типа упоения происходящим. Чек точно выписал Арктур; Баррису просто случилось взять трубку. И своими палеными мозгами прикинуть, что это клевый прикол. Обычная безответственность – и не более.
Вдобавок, рассуждал он, снова вызывая по телефону-автомату такси, Арктур уже долгое время не был способен уладить проблему с этим чеком. Чья же тут вина? Снова достав чек, он посмотрел на дату. Блин, уже полтора месяца прошло! И я тут еще болтаю про безответственность! Да за такое Арктура давно могли бы свинтить и пристроить на нары – слава Богу, что этот психованный Карл так и не сходил к окружному прокурору. Наверное, это любезная пожилая сестра его удержала.
Арктуру, решил он, лучше бы покрепче за свою жопу держаться; он сам сделал несколько пакостей, про которые я до сих пор понятия не имел. Баррис тут не единственный – а быть может, даже и не главный. Во-первых, по-прежнему остается неясной причина острой и напряженной злобы, испытываемой Баррисом к Арктуру; без причины человек так всерьез и надолго не намыливается подпаливать своему ближнему задницу. И ведь Баррис не пытается нагадить кому-то еще – скажем, Лакману, Чарльзу Фреку или Донне Готорн. Баррис больше всех прочих способствовал отправке Джерри Фабина в федеральную клинику, и он добр ко всем животным в доме.
Как-то раз Арктур собирался отправить одну из собак – черт, как же ее звали, ту черненькую, Полли или еще как-то? – к ветеринарам, чтобы ее усыпили. Ее просто невозможно было ни к чему приучить. И Баррис тогда провел с Полли многие часы, даже сутки, нежно ее дрессируя, разговаривая с ней, пока она не успокоилась и чему надо не обучилась, так что ее не пришлось приканчивать. Питай Баррис черную злобу ко всему, что шевелится, он нипочем бы временами не был способен на такую доброту.
– Такси слушает, – откликнулся телефон.
Он дал адрес бензозаправки.
И если слесарь Карл распознал в Арктуре тяжелого торчка, размышлял он, мрачно слоняясь в ожидании такси, то здесь не вина Барриса. Когда Карл подкатил на своем пикапчике в 5 утра, чтобы сделать ключ для арктуровского «олдса», Арктур, надо полагать, расхаживал по тротуарам из клубничного желе, взбирался по отвесным стенам, отбивался от рыбьих глаз, мохнатых медуз и прочих глючных тварей. А где-то поблизости как пить дать маячил метровый контрактник на тележке. Тогда-то Карл и сделал свои выводы. Пока слесарь выпиливал новый ключ, Арктур, наверное, плавал вверх-вниз, как мыльный пузырь, стоял на голове без помощи рук и говорил ушами. Неудивительно, что Карла это никак не порадовало.
Возможно даже, размышлял он, что Баррис пытается прикрыть нарастающую неадекватность Арктура. Ведь Арктур даже свою машину уже не в состоянии содержать. Он выкидывает коленца – правда, не намеренно, а просто потому что его блядские мозги загажены наркотой. Хотя, если уж на то пошло, это еще хуже. Баррис делает, что получается, – так, по крайней мере, можно предполагать. Но его мозги тоже загажены. У них у всех…
…мозги загажены, оттого и взаимодействуют так говняно. Говняный ведет говняного. И прямо в говно – навстречу судьбе.
Возможно, прикидывал он, Арктур сам обрезал и заплел провода, а также устроил все коротухи в своем цефаскопе. Среди ночи. Но зачем?
Вопрос «зачем?» обещал быть трудным. Однако с загаженными мозгами было возможно все – любой спектр запутанных, как провода цефаскопа, мотивов. За время своей тайной работы на правоохранительные органы он множество раз с этим сталкивался. Эта трагедия была не новой – просто еще один случай в компьютерных досье. Очередной этап маршрута в федеральную клинику, как у Джерри Фабина.
Все эти парни ходили по одной игровой доске, стояли теперь на разных квадратиках в неравной удаленности от цели, которую они, каждый в свое время, достигнут. В итоге все они достигнут этой цели – федеральной клиники.
Так было записано в их нервной ткани. Точнее в том, что от нее еще оставалось. Теперь уже ничто не могло их остановить или повернуть назад.
Причем, решил он, Арктура это касалось больше других. Так ему подсказывала интуиция, только-только зародившееся озарение – независимое от всех действий Барриса. Таков был новый, профессиональный прогноз.
Также и его начальники в ведомстве шерифа Оранжевого округа решили сфокусироваться на Арктуре; на то у них, несомненно, были причины, о которых он ничего не знал. А ведь растущий интерес к Арктуру стоил отделу кучу денег: смонтировать в доме Арктура голосканеры, платить ему за анализ воспроизведения, а также другим, выше рангом, которые выносили суждения по поводу того, что он им приносил… Возможно, это неким образом согласовывалось с необычным вниманием Барриса к Арктуру. И начальство, и Баррис избрали Арктура своей главной мишенью. Но что он сам увидел в поведении Арктура такого, что поразило бы его своей необычностью? Независимо от этих двух сторон?
Пока такси катило дальше, он размышлял о том, что, скорее всего, придется еще некоторое время наблюдать, прежде чем он на что-то наткнется; за одни сутки у монитора такое не раскрывается. Необходимо будет проявить терпение, приготовиться к долгой, кропотливой работе, настроиться на бдительное ожидание.
Впрочем, стоит ему только заметить в поведении Арктура что-то загадочное или подозрительное, как у него сразу же окажется трехточечная засечка, третье подтверждение чужих интересов. Это даст определенную гарантию. Таким образом, расходование разными сторонами своих денег и времени будет оправдано.
Интересно, задумался он, что Баррис знает такого, чего не знаем мы? Возможно, нам следует вызвать его и спросить. Впрочем, лучше получить сведения независимо от этого урода; иначе получится простое дублирование данных Барриса – что бы он из себя ни представлял.
А затем он вдруг подумал: о каком таком черте я тут толкую? Наверное, я спятил. Я же знаю Боба Арктура – он отличный парень. И ничего такого он не замышляет. По крайней мере – ничего пакостного. К тому же, подумал он, Боб Арктур тайно работает на ведомство шерифа Оранжевого округа. Именно потому, надо полагать…
Zwei Seelen wohnen, ach! in meiner Brust,
Die eine will sich von der andem trennen:
Die eine hält, in derber Liebeslust,
Sich an die Welt mit klammemden Organen;
Die andre hebt gewaltsam sich vom Dust
Zu den Gefilden hoher Ahnen.[4]4
Но две души живут во мне,И обе не в ладах друг с другом.Одна, как страсть любви, пылкаИ жадно льнет к земле всецело.Другая вся за облакаТак и рванулась бы из тела.(Гёте, «Фауст», пер. Б. Пастернака)
[Закрыть]
…Баррис его и достает.
Тем не менее, подумал он, это не объясняет, почему Боба Арктура достает ведомство шерифа Оранжевого округа – причем до такой степени, что монтирует в его доме голосканеры и приставляет к нему круглосуточного агента для наблюдений и отчетов. Всего этого таким макаром не объяснить.
Да, подумал он, это никак не просчитывается. Что-то большее, гораздо большее происходит в том доме – в том запущенном, загаженном доме с заросшим сорняками задним двориком, с кошачьей коробкой, которая никогда не опорожняется, мусором, который никто не выбрасывает, где прямо по кухонному столу гуляют животные.
Какое бессмысленное, неразумное использование, подумал он, действительно хорошего дома. Там столько всего можно было бы сделать. Там могла бы жить семья – к примеру, женщина с детьми. Именно для этого дом и предназначался – ведь там три спальни. И такое бездарное применение! Просто блядское вредительство! У Арктура следует отобрать дом, подумал он; следует разобраться в ситуации и лишить его права пользования. Наверное, органы так и поступят. Найдут ему лучшее применение – дом просто на это напрашивается. Когда-то давным-давно этот дом видел лучшие времена. Эти времена можно вернуть. Если домом будет владеть другой – кто сможет как полагается его содержать.
В особенности дворик, подумал он, когда такси зарулило на засыпанную газетами подъездную аллею.
Расплатившись с водителем, он достал ключ от двери и вошел в дом.
И немедленно почувствовал на себе глаза – пристальные глаза голосканеров. Как только переступил порог собственного дома. Казалось бы, один – в доме больше никого. Но нет! Вместе с ним здесь сканеры, скрытые, незримые – наблюдают и записывают. Все, что он делает. И все, что говорит.
Как те каракули на стене общественной уборной, подумал он. УЛЫБНИСЬ! ТЕБЯ СКРЫТОЙ КАМЕРОЙ СНИМАЮТ! Ведь так оно и есть, подумал он. Меня действительно снимают – как только я вошел в дом. Тут что-то зловещее. Ему это сильно не понравилось. Чувство смятения и неловкости росло с того первого дня, как они прибыли домой – со «дня Собачьего Дерьма», как он теперь его называл. Он никак не мог удержаться от этих мыслей. С каждым днем ощущение присутствия сканеров только нарастало.
– Ну как, дома никого? – вслух произнес он, как всегда это делал – и тут же понял, что сканеры это ухватили. Следовало, впрочем, постоянно соблюдать осторожность – ему не полагалось знать, что они там есть. Подобно актеру перед кинокамерой, решил он, надо вести себя так, будто никакой камеры нет. Иначе непременно напортачишь. И все будет кончено.
Только вот на этих съемках нет никаких дублей.
Взамен остается лишь стирание. Для меня. Не для людей по ту сторону сканеров, а для меня.
На самом деле, подумал он, мне следовало бы отсюда убраться. Продать дом. Он все равно страшно запущен. Но… я люблю этот дом. Ничего не выйдет!
Это мой дом.
Никто меня отсюда не выселит.
Какие бы причины они для этого ни нашли.
Если «они» вообще существуют.
Возможно, «они» только в моем воображении за мной наблюдают. Просто паранойя. Или, скорее, не «они», а «оно». Лишенное индивидуальности «оно».
Что бы там ни наблюдало, это не человек.
Но каким бы глупым это ни казалось, это пугает. Какая-то «вещь» что-то такое со мной проделывает – здесь, в моем доме. Прямо у меня на глазах.
Я в глазах у этого нечто; в зрении некой вещи. Которая, в отличие от темноглазой малышки Донны, никогда не моргает. Интересно, что видит сканер? – спросил он себя. То есть – на самом деле видит? У себя в голове? Что идет ему в сердце? Каким взором инертный инфракрасный сканер, какой обычно использовали, или голосканер кубического типа, какой используют теперь, последняя новинка, проникает мне – всем нам – внутрь, ясным или смутным? Надеюсь, подумал он, что ясным. Потому что сам я по нынешним временам больше не могу в себя заглянуть. Я вижу один сумрак. Сумрак снаружи – сумрак внутри. Надеюсь, сканеры, ради всеобщего блага, справляются лучше. Ибо, подумал он, если сканер видит так же смутно, как вижу я, тогда мы все прокляты, снова прокляты – как всегда были прокляты. Такими мы тогда и подохнем, почти ничего не зная, да и то, что знаем, тоже получая искаженным.
С книжной полки в гостиной он снял первый попавшийся том. Это оказался «Фотоальбом сексуальной любви». Открыв его на первой попавшейся странице – там изображался мужчина, покусывающий правый сосок девушки; девушка при этом страстно вздыхала, – он, словно зачитывая из книги фразу какого-то древнего двухголового философа, которой там и в помине не было, вслух произнес:
– Любой отдельно взятый человек видит лишь малую толику целокупной истины, и зачастую, практически…
Weh! steck’ ich in dem Kerker noch?
Verfluchtes dumpfles Mauerloch,
Wo selbst das liebe Himmelslicht
Triib durch gemalte Scheiben bricht!
Beschränkt mit diesem Bücherhauf,
Den Würme nagen, Staub bedeckt.
Den bis ans hohe.[5]5
Увы! Назло своей хандреЕще я в этой конуре,Где доступ сверху загражденЦветною росписью окон!Где запыленные томаНавалены до потолка.Где даже утром полутьмаОт черной гари ночника…(Гёте, «Фауст», пер. Б. Пастернака)
[Закрыть]
…постоянно, по собственному же умышлению обманывается и касательно этой драгоценной толики. Одна его часть восстает против него и действует подобно иному субъекту, поражая его изнутри. Человек внутри человека. Который суть вовсе не человек.
Кивая, словно до глубины души тронутый мудростью якобы написанной на странице фразы, он закрыл массивный, в красном переплете с золотым тиснением «Альбом сексуальной любви» и поставил его обратно на полку. Надеюсь, сканеры не сфокусируются на обложке, подумал он, и не раскроют мою уловку.
* * *
Чарльз Фрек, которого все больше и больше угнетало происходившее со всеми, кого он знал, решил в конце концов покончить с собой. В кругах, где он вращался, самоубийство проблемы не составляло: ты просто покупал пригоршню красных капсул и заглатывал их поздно ночью заодно с дешевым вином, заранее отключив телефон, чтобы никто тебя случайно не потревожил.
Серьезно поразмыслить предстояло лишь над нужным подбором артефактов, которые предстояло обнаружить позднейшим археологам. Чтобы они не ломали больные головы над тем, из какого культурного слоя ты происходишь. А также смогли по отдельным фрагментам установить, где была твоя крыша, когда ты на этот поступок сподобился.
Чарльз Фрек несколько дней размышлял насчет артефактов. Гораздо дольше, чем он решал покончить с собой, и приблизительно столько же, сколько ему потребовалось на закупку достаточного количества красных капсул. Итак, он будет лежать на своей кровати лицом к потолку с экземпляром «Фонтанноголового» Эйна Рэнда (каковой докажет, что Чарльз Фрек был непонятым сверхчеловеком, отвергнутым народными массами, а следовательно, в определенном смысле ими же и убитым), а также незаконченным письмом к компании «Экссон», где выражался протест по поводу аннулирования его бензиновой кредитной карточки. Таким образом, Чарльз Фрек бросит обвинение системе и добьется чего-то своей смертью – помимо того, чего добьется сама эта смерть.
На самом деле в глубине души он полагался не столько на то, чего добьется сама смерть, сколько на то, чего достигнут два артефакта. Впрочем, все, так или иначе, суммировалось. И Чарльз Фрек начал готовиться – подобно животному, которое чует, что время пришло, и действует согласно заложенной в нем природой инстинктивной программе, когда неотвратимый конец уже близок.
В последний момент (когда конечное время уже готово было сомкнуться над его головой) Чарльз Фрек передумал насчет одного из важнейших пунктов и решил выпить красные капсулы с приличным вином, а не с какой-нибудь бормотухой типа «Риппла» или «Фандерберда». Тогда он в последний раз съездил к «Торговцу Джо», который специализировался на хороших винах, и купил бутылку «Мондави Каберне Совиньона» 1971 года, которая обошлась ему в тридцать долларов – почти все, что у него оставалось.
Снова оказавшись дома, Чарльз Фрек аккуратно вынул пробку из бутылки, дал вину подышать и выпил пару стаканов. Несколько минут он провел, созерцая любимую страницу «Иллюстрированной книги о сексе», где изображалась девушка верхом на мужчине, затем положил рядом с кроватью полиэтиленовый пакет с красными капсулами и лег на спину с книгой Эйна Рэнда и незаконченным письмом с протестом в адрес компании «Экссон» на груди. Чарльз Фрек усиленно попытался подумать о чем-то высоком и значительном, но не смог – все высокое и значительное заслоняла девушка верхом на мужчине. Тогда он со стаканом «Совиньона» в руке в темпе заглотал все красные капсулы. А уж после этого, когда дело было сделано, Чарльз Фрек снова лег на спину с книгой Эйна Рэнда и письмом на груди и стал ждать.
Вышло, однако, так, что его нагрели. В капсулах были вовсе не барбитураты, как то утверждалось. Там оказалась некая разновидность крутых психоделиков, какую он никогда раньше не пробовал, – вероятно, смесь, недавно появившаяся в продаже. Вместо тихого угасания Чарльз Фрек начал бурно глючить. Что ж, философски рассудил он, вечно у меня так. Мало того что всю жизнь динамили, так и подохнуть нормально не дадут. Учитывая, сколько красных капсул он проглотил, Чарльзу Фреку пришлось столкнуться с тем фактом, что ему предстоит отправиться в длинный глючный вояж.
Следующее, что понял Чарльз Фрек, – это что некое существо из просвета меж измерениями стоит у его кровати и с неодобрением на него взирает.
У существа по всему телу было великое множество глаз, носило оно ультрасовременные, недешевые на вид шмотки, а ростом тянуло метра на два с половиной. С собой у него был также громадный свиток.
– Ты собираешься зачитать мне мои грехи, – предположил Чарльз Фрек.
Существо кивнуло и сняло со свитка печать.
Беспомощно лежа на кровати, Чарльз Фрек продолжил:
– И на это должна уйти сотня тысяч часов.
Сосредоточив на нем великое множество своих глаз,
существо из просвета меж измерениями сказало:
– Мы уже не находимся в земной вселенной. Столь приземленные категории материального существования, как «пространство» и «время», более к тебе не применимы. Ты был переведен выше, в царство трансцендентного. Твои грехи будут зачитываться тебе беспрестанно, посменно, всю вечность напролет. И список никогда не кончится.
Черт бы побрал того торгаша, подумал Чарльз Фрек, и ему захотелось вернуть назад последние полчаса своей жизни.
Тысячу лет спустя он по-прежнему лежал на кровати с книгой Эйна Рэнда и письмом к компании «Экссон» на груди, слушая, как сменяющие друг друга существа из просвета меж измерениями зачитывают ему его грехи. Они уже добрались до первого класса, когда Чарльзу Фре-ку стукнуло шесть.
Десятью тысячами лет позже они добрались до шестого класса.
До того самого года, когда Чарльз Фрек открыл для себя мастурбацию.
Он закрыл глаза, но по-прежнему прекрасно видел многоглазое, двух-с-половиной-метровое существо с бесконечным свитком, читающее все дальше и дальше.
– Тому нижеследует… – бубнило оно.
Ништяк, подумал Чарльз Фрек, хоть вино я достал хорошее.
