Текст книги "Скользя во тьме"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Испытывая сильнейшие опасения, Чарльз Фрек встал между Баррисом и Лакманом.

– Остыньте, парни.

– С дороги, Фрек, – скомандовал Лакман, занося кулак для убийственно-размашистой плюхи Баррису. – Ну, Баррис, сейчас ты у меня такой пизды огребешь. Нехуй старших говном обкладывать.

С диким и жалобным блеянием Баррис выронил фломастер с блокнотом, а затем неуверенно драпанул к открытой передней двери дома, вопя на бегу:

– Я слышу, как звонят насчет подержанного карбюратора!

Все трое смотрели, как он исчезает за дверью.

– Я же просто пошутил, – пробормотал Лакман, потирая нижнюю губу.

– А что, если он прихватит свой пистолет с глушителем? – спросил Чарльз Фрек. Его нервозность перешла все границы. Он начал мало-помалу пододвигаться к своей машине, чтобы в темпе залечь за нее, если Баррис опять появится и затеет беспорядочную пальбу.

– Ладно, продолжим, – предложил Лакману Арктур. И они снова по самые уши погрузились в работу с машиной. Чарльз Фрек тем временем опасливо слонялся вокруг своей машины, недоумевая, какого черта его вообще сегодня сюда понесло. Сегодня здесь и не пахло той славной атмосферой, какая тут была раньше. Он сразу почувствовал в шутках какой-то скверный подтекст. Что же тут, блин, не так? – задумался он, а потом с мрачным видом забрался в свою машину и завел мотор.

Неужели здесь тоже все становится скверно и тяжело, размышлял Чарльз Фрек, как было последние несколько недель в доме Джерри Фабина? А раньше здесь было славно – все торчали и оттягивались, тащились от кислотного рока, особенно от «Стоунз». Донна сидела в своей кожаной курточке и сапожках, наполняя капсулы, Лакман забивал косяки и рассказывал про семинарские занятия которые он планирует вести в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса на предмет курения дури и забивания косяков, и как он в один прекрасный день забьет идеальный косяк, который затем поместят под стекло, в заполненный гелием демонстрационный ящик Зала Конституции как часть Американской истории, рядом с другими подобными предметами примерно такой же значимости. Если оглянуться назад, подумал Чарльз Фрек, даже когда мы с Баррисом недавно сидели в «Фиддлерсе»… даже тогда было лучше. Все началось с Джерри Фабина, подумал он. Сюда обрушивается то же самое, что унесло Джерри. Как могут такие славные дни, события и моменты так скоро сделаться отвратительными, причем без всякой причины, без всякой реальной причины? Вдруг раз – и перемена. Которую ничто не вызвало.

– Я сваливаю, – сообщил Чарльз Фрек Лакману и Арктуру, которые наблюдали, как он заводит машину.

– Брось, приятель, оставайся, – с теплой улыбкой сказал Лакман. – Ведь ты нам брат.

– Не, я порыл.

Тут из дома опасливо вышел Баррис. В руке у него был молоток.

– Ошиблись номером, – прокричал он, приближаясь к ним с величайшей опаской, то и дело останавливаясь и приглядывась, будто инопланетный краб в фантастическом боевике.

– А молоток зачем? – поинтересовался Лакман.

– Мотор чинить, – предположил Арктур.

– Подумал, что захвачу его с собой, – объяснил Баррис, осторожно приближаясь к «олдсу», – раз уж был в доме, и он мне на глаза попался.

– Самый опасный тип человека, – заметил Арктур, – это тот, который собственной тени боится. – Это было последнее, что, отъезжая, услышал Чарльз Фрек. Он тут же задумался, кого имел в виду Арктур – не имел ли он в виду его, Чарльза Фрека. Потом ему стало стыдно. Но, блин, подумал он, чего там тусоваться, когда у них такой крутой облом? При чем тут трусость? Никогда ни в какие разборки не ввязывайся, напомнил себе Чарльз Фрек, – таков был его жизненный девиз. Так что теперь он без оглядки уезжал прочь. Пусть они там хоть все друг друга замочат, подумал он. Кому они на хрен нужны? И все же ему было скверно, по-настоящему скверно, что пришлось вот так их бросить, увидев такую мрачную перемену, и Чарльз Фрек снова задумался, отчего это, почему и что это значит. Но затем ему пришло в голову, что, может статься, все снова пойдет по-старому, снова будет славно, и это его порадовало. Собственно говоря, это даже сподвигло Чарльза Фрека, пока он крутил баранку, избегая невидимых полицейских машин, прогнать в голове короткий глючный номер:

ТАМ ВСЕ ОНИ СИДЕЛИ КАК РАНЬШЕ.

Даже те, кто умер или выгорел, как Джерри Фабин. Все они там сидели, и был там типа ясный белый свет – не дневной, а куда лучше – и типа море, что плескалось и под ногами, и над головой.

Донна и несколько других девушек смотрелись так классно – на них были лифчики от купальников и шорты или сорочки с бретельками без всяких лифчиков. Слышалась музыка, но Чарльз Фрек никак не мог разобрать, что это за вещь и с какого альбома. Наверное, Хендрикс! – подумал он. Точно, старая вещь Хендрикса – а затем это вдруг стала Дженис. Все они: Джим Кроус, Дженис, но особенно Хендрикс. «До того, как умру, – долдонил Хендрикс, – дайте прожить мою жизнь, как мне хочется» – и тут глючный номер в момент лопнул, потому как Чарльз Фрек забыл и про то, что Хендрикс умер, и про то, как именно умерли и Хендрикс, и Джоплин, не говоря уж о Джиме Кроусе. Хендрикс и Джоплин оба сидели на героине, два таких безумно классных человека, такие фантастические люди. Чарльз Фрек вспомнил, как ему рассказывали про то, что менеджер Дженис только время от времени отстегивал ей пару сотен баксов. Остальное, все, что она заработала, Дженис взять не могла – из-за пристрастия к наркотикам. А потом он услышал у себя в голове ее песню «Все кругом – одиночество» и заплакал. В таком состоянии Чарльз Фрек ехал домой.

* * *

Сидя у себя в гостиной вместе с друзьями и пытаясь понять, нужен ему новый карбюратор, подержанный карбюратор или модифицированный карбюратор вместе с коллектором, Роберт Арктур ощущал постоянное безмолвное наблюдение – электронное присутствие голосканеров. И это его радовало.

– Что-то ты сильно довольный, – заметил Лакман. – Соберись я выложить сотню баксов, я бы сильно довольным не выглядел.

– Я решил слоняться по улице, пока не встречу такой же «олдс», как мой, – объяснил Арктур. – Тогда я свинчу у него карбюратор и ни хрена не заплачу. Как все наши знакомые.

– Особенно Донна, – согласился Баррис. – Лучше бы она тут не околачивалась, пока нас не было. Донна тырит все, что не приколочено. А если что приколочено, звонит своим корешам из воровской кодлы, те заявляются и специально для нее все подряд отколачивают.

– Про Донну я тут слышал одну историю, – начал Лакман. – Как-то раз Донна случайно сунула четвертак в один из автоматов с почтовыми марками – знаете, в таких еще кольцо из марок крутится. А автомат на хрен гикнулся и как начал ей марки выдавать. Под конец у Донны уже целая корзина из универсама набралась. А автомат себе дальше марки шлепал. В итоге у Донны накопилось типа восемнадцать с лишним тысяч пятнадцатицентовых почтовых марок Соединенных Штатов. Она вместе со своими корешами из воровской кодлы их пересчитала. И это было круто, только вот Донна Готорн поначалу понятия не имела, что с ними делать. Она ведь в жизни ни одного письма не написала, разве только своему адвокату, чтобы преследовать по суду одного парня, который ее в торчко-вой сделке кинул.

– Донна такое письмо написала? – спросил Арктур. – У нее есть адвокат, которого она для улаживания нелегальных сделок использует? Как ей это удается?

– Ну, наверное, она просто грузит, что тот мудак ей бабки должен.

– Представляю себе, каково получить от адвоката гневное письмо типа «плати или под суд пойдешь» по поводу торчковой сделки, – пробормотал Арктур, в очередной раз поражаясь Донне.

– Так или иначе, – продолжил Лакман, – у Донны оказалась целая корзина из универсама с почтовыми марками. Восемнадцать с лишним тысяч пятнадцатицентовых марок Соединенных Штатов. И какого черта ей было с ними делать? Ведь их обратно на почтамт не продашь. К тому же, когда люди с почтамта пришли автомат вытряхивать, они сразу выяснили, что он гикнулся, и всякого, кто появлялся у окошка с пятнадцатицентовыми марками, особенно с целым кольцом… короче, они во все врубились и стали, по сути. Донну поджидать. Так что Донна обо всем поразмыслила – после того, понятное дело, как загрузила кольцо марок в свой «эм-джи» и отъехала, – а потом позвонила другим своим воровским корешам, с которыми она вместе дела обделывала, и сказала им типа с отбойным молотком подкатывать. И не с простым отбойным молотком, а с крутым, особенным, у которого там и водяное охлаждение, и водяной глушитель. Они его, блин, тоже стырили. Потом глухой ночью они отбили автомат с марками от бетона и перевезли его к Донне в багажнике «форда-ранчеро», который они опять-таки как пить дать стырили. Для марок.

– Ты хочешь сказать. Донна марки продавала? – спросил Арктур, опять поражаясь. – Из торгового автомата? По одной?

– Ее кореша снова смонтировали автомат – так, по крайней мере, я слышал. Поставили его на оживленном перекрестке, где ходит куча народу, но не совсем на виду – чтобы почтовый фургон не засек. И пустили в работу.

– Гораздо умнее с их стороны было бы телефон-автомат отбить, – заметил Баррис.

– Короче, они продавали марки, – продолжил Лакман, – типа несколько недель, пока автомат не истощился, как оно, понятное дело, и должно было в итоге случиться. И что же, блин, дальше? Могу себе представить, как все те недели работали над этой загвоздкой по-крестьянски экономные Доннины мозги, – ведь ее давние предки крестьянами в какой-то европейской стране были. Так или иначе, к тому времени, как кончились марки, Донна решила конвертировать автомат на безалкогольные напитки, какие на почтамте продают. А эти автоматы уже не слабо охраняются. И за такое можно надолго на нары угодить.

– Это правда? – спросил Баррис.

– Что правда? – спросил Лакман.

– Эта девушка просто дефективная, – заключил Баррис. – Ее нужно принудительно лечить. Ведь теперь совершенно ясно, что налоги нам подняли именно из-за того, что она стырила эти марки. – Он опять не на шутку озлился.

– А ты отпиши телегу в правительство, – посоветовал Лакман, – и все там изложи. – На его холодном лице ясно читалось отвращение к Баррису. – А марку, чтобы эту телегу отправить, попроси у Донны. Одну она тебе, так и быть, по дружбе продаст.

– Ага, за полную стоимость, – прошипел осатаневший Баррис.

В голосканерах, подумал Арктур, на дорогостоящей пленке, будут многие километры подобной муры. Не километры пустой пленки, а километры напрочь заглюченной.

Важным было не то, что все тянулось и тянулось, решил он, пока на виду у голосканеров сидел Роберт Арктур. Важным – по крайней мере, для него (для кого – для Фреда или для Арктура?) – было то, что происходило, когда Боб Арктур отсутствовал или спал, когда под прицелом голосканеров оказывались другие. Так что, как я и планировал, мне следует отсюда свалить, подумал он.

Оставить здесь этих парней и наприглашать других знакомых. Отныне мой дом должен стать сверхдоступным.

И тут его пронзила жуткая, отвратительная мысль. А что, если, отмотав пленку назад, подумал Боб Арктур, я увижу, как Донна ложкой или лезвием ножа открывает окно и проникает внутрь, а потом курочит и ворует мои вещи? Другая Донна – не та девушка, которую я знаю. Или та самая, но такая, какой я ее не вижу. Философский номер «когда дерево в лесу падает». Какой бывает Донна, когда никого нет рядом и никто за ней не наблюдает?

Не трансформируется ли вдруг, подумал Боб Арктур, нежная и прелестная, тонкая и удивительно добрая девушка в нечто подлое и коварное? Не увижу ли я такую перемену, которая вызовет у меня страшный шок? Перемену в Донне или в Лакмане – в любом из тех, кого я люблю. Как бывает с твоей любимой кошкой или собакой, когда тебя нет… кошка опустошает наволочку и принимается совать туда ценные для тебя вещи: будильник, радиоприемник, электробритву – все, что только можно туда запихнуть, прежде чем ты вернешься. А совсем другая кошка, когда ты уйдешь, обворовывает тебя, царапает все когтями, смолит твои косяки, ходит по потолку или звонит куда-нибудь на край света… черт знает что. Кошмар. Другой, непонятный мир по ту сторону зеркала. Оборотень из города страха в окружении незнакомых ползучих тварей. Донна, ползающая на всех четырех, лакающая из мисок для животных… любой дикий психоделический опыт, жуткий и непостижимый.

Проклятие, подумал он; тогда, быть может, и Боб Арктур, поднявшись среди ночи из глубокого сна, проделывает что-то подобное. К примеру, имеет половые отношения со стенкой. Или вдруг показывается целая кодла загадочных торчков, которых он никогда раньше не видел, со стремными головами, вращающимися на 180 градусов, как у сов. И аудиосканеры зафиксируют завернутый, полоумный сговор Боба Арктура с этими торчками – как они невесть ради какой безмозглой цели планируют взорвать мужской туалет на станции «Стандарт», наполнив унитаз пластиковой взрывчаткой. Может статься, такого рода вещи происходят каждую ночь, когда он только воображает, что спит. А днем все проходит.

Боб Арктур, размышлял он, может узнать о себе новой информации больше, чем будет способен переварить. Больше, чем о Донне в ее кожаной курточке, о Лакмане в его модных шмотках и даже о Баррисе – может статься, когда вокруг никого нет, Джим Баррис просто заваливается спать. И спит, пока кто-нибудь снова не появится.

Хотя он сильно в этом сомневался. Куда вероятнее, что Баррис вытаскивает из хлама и хаоса в своей комнате – которая, как и все остальные комнаты дома, теперь впервые подпала под круглосуточное наблюдение – потайной радиопередатчик и посылает шифрованный сигнал другой группе таинственных пиздоболов, с которыми он в настоящее время сговаривается на предмет того, о чем вообще ему и им подобные могут сговариваться. С какой-нибудь еще, размышлял Боб Арктур, властной структурой.

С другой стороны, Хэнк и остальные парни из деловой части города будут не слишком довольны, если теперь, когда дорогостоящие мониторы как полагается смонтированы, Арктур уйдет из дома и его больше не увидят – если он уже не покажется ни на одной из кассет. Следовательно, он не мог совсем уйти и выполнять свои личные планы наблюдения ценой срыва их планов. В конце концов, деньги платили они.

Если следовать сценарию, он должен все время оставаться главной звездой. Актер Арктур, подумал он. Боб Актер, за которым охотятся; он, кто «эль примо» предмет охоты.

Говорят, когда первый раз слышишь, как твой голос воспроизводится на кассете, никогда его не узнаешь. И когда впервые видишь себя на видеокассете или типа на трехмерной голограмме, тоже себя не узнаешь. К примеру, ты воображал, что ты высокий толстяк с черными волосами, а вместо этого ты оказываешься низенькой худышкой вообще без всяких волос – так, что ли? Уверен, я узнаю Боба Арктура, подумал он, если не по одежде, то уж в крайнем случае путем исключения. Кто здесь живет, но кто при этом не Баррис и не Лакман, тот, без сомнения, Боб Арктур. Если это, понятное дело, не одна из собак или кошек. Попытаюсь нацелить свое профессиональное око на нечто прямоходящее.

– Баррис, – сказал Боб Арктур, – я хочу выбраться посмотреть, не удастся ли какой-то хавки наскрести. – Тут он притворился, что только теперь вспомнил про машину – состроил нужную физиономию. – Лакман, – спросил он, – твой «фалькон» на ходу?

– Нет, – немного поразмыслив, задумчиво произнес Лакман. – Я так не думаю.

– Джим, можно мне взять твою машину? – спросил Арктур у Барриса.

– Гм… не знаю, справишься ли ты с моей машиной, – засомневался Баррис.

Такой оборонительный ход всегда применялся, когда кто-то пытался выпросить у Барриса машину. Суть заключалась в том, что Баррис проделал со своей машиной секретные неуточненные модификации, а точнее с ее:

а) подвеской;

б) мотором;

в) коробкой передач;

г) задней частью;

д) зубчатой передачей привода;

е) электрической системой;

ж) передней частью и рулевым управлением;

з) а также с часами, зажигалкой, пепельницей, бардачком. В особенности – с бардачком. Бардачок у Барриса всегда был заперт. Радиоприемник тоже подвергся хитроумной модификации (никогда не объяснялось, как и почему). Включая одну радиостанцию, ты попадал на гудки с интервалом в минуту. Все нажимные кнопки включали одну-единственную, совершенно безмазовую передачу, где странным образом никогда не играли рок. Порой, когда они сопровождали Барриса за продуктами, и Баррис вылезал, оставляя их в машине, он почему-то очень громко включал эту самую передачу. Если же они ее убирали, пока его не было, Баррис напрочь терял связность мыслей и выражений и всю обратную дорогу отказывался разговаривать, даже ничего не объясняя. Так он никогда ничего толком и не объяснил. Вероятно, настроенное на эту частоту, радио что-то такое передавало:

а) властям;

б) частной полувоенной политической организации;

в) мафии;

г) более высокоразвитым инопланетянам.

– Под этим я имею в виду, – пояснил Баррис, – что она поедет на…

– На хуй! – грубо вставил Лакман. – Козел, у нее же обычный шестицилиндровый мотор. Когда мы паркуемся в деловой части города, ее запросто водит дежурный на стоянке. Так почему не может Боб? Ну ты и засранец!

В радиоприемник машины Боба Арктура, впрочем, тоже было встроено несколько устройств – имелась там пара-другая тайных модификаций. Но он о них не болтал. К тому же на самом деле они принадлежали Фреду. Кому бы эти устройства однако, ни принадлежали, они делали кое-какие вещи, которые, по утверждению Барриса, выполняли его электронные механизмы, а кое-чего, наоборот, не делали.

К примеру, каждая машина правоохранительных органов испускает конкретные помехи полного спектра, которые звучат в обычных автомобильных радиоприемниках как отказ искроподавителей данной машины. Как будто зажигание полицейской машины отказывает. Однако Бобу Арктуру, как блюстителю порядка, выдали устройство, которое, будучи вмонтировано в радиоприемник его машины, сообщало ему массу всякой всячины, в то время как большинству остальных водителей эти шумы никакой информации не несли. Прочие водители даже не подозревали в таких атмосферных помехах носителя информации. Во-первых, различные подзвуки сообщали Бобу Арктуру, насколько близко к его автомобилю находится машина правоохранительных органов, а во-вторых, какое ведомство она представляет: города или округа, дорожный патруль или федеральный орган – и так далее. Он также ловил гудки с интервалом в минуту, которые функционировали как отсчет времени для припаркованной машины; находящиеся внутри нее могли судить, сколько минут они уже ждут, без очевидных телодвижений. К примеру, это было особенно полезно, когда они договаривались дружно нагрянуть в какой-то дом ровно через три минуты. Три гудка автомобильного радио в точности сообщали о том, когда эти три минуты прошли.

Боб Арктур также знал про одну АМ-радиостанцию, которая без конца играла мелодии типа из первой десятки, а в промежутках выдавала страшное количество диджейской болтовни, порой оказывавшейся вовсе не болтовней. При настройке на эту радиостанцию, когда ее грохот наполнял твою машину, любой, случайно ее подслушавший, легко опознал бы обычную станцию поп-музыки с типичными диджейскими достачами и либо отвалил бы совсем, либо в конечном итоге врубился бы в то, что так называемый диджей совершенно внезапно, тем же развязным голосом, которым он объявлял: «А теперь номер для Фила и Джейн, новая мелодия Кэта Стивенса под названием…», временами говорил нечто куда более серьезное типа: «Синяя машина проследует в миле севернее Бастанчери, а другие подразделения будут…» – и так далее. В практике Боба Арктура, даже когда он был обязан держать настройку на полицейский инфо-инструктаж (к примеру, когда происходило крупное задержание или другая акция, к которой он мог подключиться), а вместе с ним в машине ехали друзья и подруги, ни разу не было случая, чтобы кто-то что-то заметил. А если они и замечали, то, скорее всего, думали, что это их личные параноидные глюки, и тут же об этом забывали.

Еще Боб Арктур знал про множество немаркированных полицейских машин вроде старых «шевроле», оснащенных сзади громкими (и незаконными) гудками, раскрашенных гоночными полосками. За рулями таких беспорядочно несущихся машин обычно сидели дикого вида хипповые типы. Из того, что на всех частотах сообщали ему информационно-насыщенные помехи в радиоприемнике, когда одна из таких машин с оглушительными гудками пролетала мимо, Боб Арктур знал, что надо просто не обращать внимания.

Также, когда он сдвигал планку автомобильного радиоприемника, которая, как предполагалось, переключала с AM на FM, станция на конкретной частоте начинала страдать неопределенными мелодиями «музаковского» типа, однако в машине Боба Арктура этот шум, при помощи микрофона-передатчика, фильтровался и расшифровывался. В результате все, что говорили в то время в салоне, ловилось его аппаратурой и передавалось органам. При этом не имело значения, как громко играла эта стремная станция, – благодаря специальной сетке, устранявшей наложение, органы получали предельно разборчивую информацию.

Таким образом, то, на что претендовал Баррис, носило определенное сходство с тем, что действительно имелось в радиоприемнике автомобиля Боба Арктура как тайного сотрудника правоохранительных органов. Однако, что касалось других частей машины, к примеру, подвески, мотора, коробки передач и т. п., то туда никаких изменений внесено не было. Во-первых, это было слишком очевидно, а посему не принято. А во-вторых, миллионы повернутых на своей машине придурков могли бы проделать у себя в равной мере замысловатые модификации. Поэтому Боб Арктур просто добился права на получение весьма эффективной резины для своих колес и на этом остановился. В конце концов всякая высокомощная машина могла обогнать и оставить позади любую другую. Так что Баррис совершенно напрасно сходил по этому поводу на говно; с подвеской и рулевым управлением «феррари» не могли сравниться никакие «особые тайные модификации», а посему на них можно было с легкостью наплевать. К тому же менты не могли ездить в спортивных автомобилях, даже в самых дешевых. Не говоря уж о «феррари». Да и в конечном счете все решало мастерство водителя.

Одну добавочную ментовскую оснастку Боб Арктур, впрочем, получал. Весьма необычные шины. Внутри них были не просто отдельные стальные полоски, которые «мишлен» ввел несколько лет назад в своих «Х-типах». Эти были цельнометаллические и быстро изнашивались, зато давали преимущество в скорости и ускорении. Еще одним их недостатком была цена, однако Боб Арктур получал их бесплатно в службе распределения, которая не имела ничего общего с автоматом «доктор пеппер», где он получал деньги. Все работало замечательно, если не считать того, что получать шины он мог только в случае крайней необходимости. Ставил он их сам – вдали от чьих-либо глаз. Точно так же, как модифицировал радиоприемник.

Единственным опасением по поводу радиоприемника было даже не раскрытие его тайн каким-нибудь шпионом-любителем вроде Барриса, а обычная кража. Если эту дополнительную оснастку спирали, ее потом было очень дорого заменять; пришлось бы долго ее выпрашивать.

Понятное дело, что Боб Арктур также возил в своей машине и пистолет. При всей зловещей кислотной фантазии своих паленых мозгов Баррис нипочем бы не догадался, где он на самом деле спрятан. Баррис указал бы на какой-нибудь экзотический тайник вроде полой камеры в рулевой колонке. Или предположил бы, что пистолет болтается на проволоке внутри бензобака – как кокаин в классической ленте «Беспечный ездок». Худшего тайника, чем бензобак, кстати говоря, было просто невозможно придумать. Любой сотрудник правоохранительных органов при просмотре упомянутого фильма сразу врубался в то, на чем долго и упорно раздумывали ученые психиатры: два байкера сами хотели, чтобы их взяли за жопу и по возможности угрохали. А пистолет в машине Боба Арктура попросту лежал в бардачке.

Псевдохитроумные приспособления, на присутствие которых в своей машине Баррис постоянно намекал, скорее всего носили определенное сходство с реальностью – реальностью и впрямь модифицированного автомобиля Боба Арктура. Тем более что многие из радио-прибамбасов, имевшихся у Арктура, не были секретными и даже демонстрировались поздно вечером по телевизору – в сетевых ток-шоу, экспертами-электронщиками, которые либо участвовали в их разработке, либо читали про них в специальных журналах, либо были уволены из полицейских лабораторий и соответственно затаили злобу. Так что теперь любой средний гражданин (или, как в своем напыщенном квазиинтеллигентском стиле выражался Баррис, «типичный средний гражданин») прекрасно знал, что ни один черно-белый не станет тормозить несущийся на бешеной скорости форсированный «шевроле», размалеванный гоночными полосками, с типа диким тинейджером за рулем, явно забалдевшим от пива «Курс». Блюстителю закона никак не улыбалось обнаружить, что он на самом деле стопорнул тайного агента по борьбе с наркотиками, вовсю преследовавшего своего врага. Типичный средний гражданин нашего времени знал, как и зачем все эти с ревом мчащиеся вперед, пугающие пожилых дамочек и прочих цивилов вплоть до нервной дрожи и написания гневных писем в различные инстанции машины тайных агентов постоянно обмениваются опознавательными знаками с себе подобными… впрочем, какое это имело значение? Значение – и весьма зловещее – все это могло иметь в том случае, если бы панки, хот-роддеры, байкеры, а в особенности наркоторговцы, курьеры и толкачи сумели смастерить и вмонтировать в свои машины подобные хитроумные устройства.

Тогда они тоже могли бы со свистом проноситься мимо. Совершенно безнаказанно.

– Ну, я пошел, – проворчал Арктур, что он так или иначе намеревался сделать; присутствие в доме Барриса с Лакманом он уже обеспечил. Теперь ему непременно требовалось уйти.

– Ты куда? – спросил Лакман.

– К Донне. – Добираться до ее дома пешком было почти немыслимо. Говоря это, Арктур мог не сомневаться, что никто из его приятелей за ним не увяжется. Он надел плащ и направился к передней двери. – Пока, ребята.

– Моя машина… – Баррис понес какую-то околесицу.

– Если б я попытался проехаться на твоей машине, – перебил Арктур, – я непременно нажал бы какую-то не ту кнопку и всплыл бы над центром Лос-Анджелеса подобно дирижаблю Гудьира. Тогда меня как пить дать заставили бы сбрасывать бораты на пожары в нефтяных шахтах.

– Рад, что ты можешь войти в мое положение… – бормотал Баррис, пока Арктур закрывал дверь.

* * *

Усевшись перед кубом голограммы второго монитора, Фред в своем шифрокостюме бесстрастно наблюдал, как голограмма у него перед глазами непрерывно меняется. Другие наблюдатели в безопасной квартире смотрели другие голограммы из других источников информации – в основном воспроизведения. Фред, однако, следил за развертыванием живой голограммы; она непрерывно записывалась, но он прокрутил сохраненную пленку, чтобы поймать передачу, какой она непосредственно шла из официально признанного запущенным дома Боба Арктура.

Внутри голограммы, в широкополосном цвете с высоким разрешением, сидели Баррис и Лакман. Сидя в лучшем кресле, какое было в гостиной, Баррис склонялся над гашишной трубкой, которую уже много дней мастерил. С застывшим от сосредоточения лицом он все обматывал и обматывал белой ниткой чашечку трубки. Лакман горбился над кофейным столиком, набивая полный рот приготовленными на скорую руку цыплятами Свенсона и одновременно следя за идущим по телевизору вестерном. Рядом на столике, сплющенные его мощным кулаком, валялись четыре пивные банки. Лакман не глядя протянул руку за пятой, уже ополовиненной, опрокинул ее, разлил, все-таки ухватил и изрыгнул проклятие. Услышав проклятие, Баррис поднял голову и одарил приятеля взглядом Миме из «Зигфрида», а потом снова принялся за работу.

Фред продолжал наблюдать.

– Блядские вечерние программы, – изрыгнул с полным ртом Лакман, а потом вдруг выронил вилку и вскочил на ноги. Неуверенно потоптавшись, он резко развернулся к Баррису, вскинул обе руки вверх и молча замахал ими – рот его раскрылся, и полупережеванная пища посыпалась на пол, на одежду. Кошки с энтузиазмом кинулись подбирать.

Баррис приостановил свою возню с трубкой и принялся глазеть на несчастного Лакмана. В ярости, теперь уже из-рыгая жуткие гортанные хрипы, Лакман одним взмахом руки очистил весь кофейный столик – пивные банки и тарелка с грохотом рухнули на пол. Испуганные кошки метнулись в разные стороны. А Баррис по-прежнему неподвижно глазел. Несколькими нетвердыми шагами Лакман добрался до кухни. Смонтированный там сканер, проецируя свой куб перед застывшим от ужаса взглядом Фреда, зафиксировал, как Лакман слепо шарит по кухонному столу, ища стакан, потом пытается повернуть ручку крана и налить в стакан воды. Фред вскочил перед монитором; буквально прикованный к месту, в кубе второго монитора он увидел, как Баррис, так и не поднявшись из кресла, снова усердно обматывает ниткой чашечку гашишной трубки. Баррис даже не поднимал голову; второй монитор показывал, как серьезно он погрузился в свою работу.

С аудиокассет выплескивались надрывные, неистовые звуки страдания – Лакман задыхался. К ним добавлялся жуткий грохот кастрюль, сковородок и разнокалиберных тарелок, которые Лакман сбрасывал на пол в надежде привлечь внимание Барриса. Среди всей этой вакханалии шумов Баррис продолжал методично обматывать свою трубку и не поднимал взгляда.

На кухне, в кубе первого монитора, Лакман вдруг упал на пол – не постепенно, сперва на колени, а разом, с глухим стуком – и застыл, распластавшись. Баррис не прекращал обматывать ниткой свою гашишную трубку, и теперь в уголках его рта стала заметна подлая улыбочка.

Так и стоя на ногах, Фред потрясенно таращился, наэлектризованный и парализованный одновременно. Затем он протянул было руку к полицейскому телефону рядом с монитором, но помедлил и продолжил наблюдать.

Какое-то время Лакман неподвижно лежал на кухонном полу, пока Баррис все наматывал и наматывал свою нитку. Склоняясь над трубкой, как старушка над вязанием, Баррис улыбался себе под нос – улыбался и слегка покачивался взад-вперед. Затем Баррис вдруг отшвырнул трубку, встал, кинул острый взгляд на распростертую в кухне фигуру Лакмана, разбитый стакан рядом с ним, на весь мусор, кастрюли и осколки тарелок – и тут физиономия Барриса внезапно изобразила притворную тревогу. Баррис сорвал с себя зеленые очки, гротескно распахнул глаза, всплеснул руками будто бы в беспомощном страхе, немного побегал туда-сюда, потом засеменил к Лакману, застыл в метре от него – и, тяжело дыша побежал назад.