Текст книги "Пленительные объятия"
Автор книги: Ферн Майклз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
Внезапно, за какие-то доли секунды, перед глазами Ригана пронеслась вся его жизнь, и он понял, что самая серьезная ошибка была им допущена уже в зрелые годы, более того – совсем недавно, причем такая ошибка, которую очень нелегко исправить. Для этого ему нужно отправиться к Сирене и признаться в собственной неправоте. А после объяснить Камилле, почему свадьба отменяется. Нужно также увидеться с Калебом. Пусть парень знает, что сеньорита Кордес победила и на этот раз. Напоследок же необходимо прекратить начатое дело и объявить о своем фиаско…
– Нет, ни за что! – вскричал Риган, ударяя кулаком по столу. – На этот раз я не сдамся. Если мне удастся провернуть очередную отгрузку товара в Шотландию, то положение еще можно исправить… Кстати, тут мне может помочь Калеб: он бы доставил груз и дождался оплаты…
Итак, первое, что нужно сделать утром, – это разыскать сына и предложить ему нечто вроде сделки. В то же время следовало бы все же продумать, как себя повести в случае, если дело придется ликвидировать.
Закрыв дверь, Риган вышел в пепельно-серые предрассветные сумерки. Опустив голову, брел он по извилистым аллеям в направлении Лайм-стрит и чем ближе подходил к дому, тем тяжелее становилась его походка. Страшно хотелось спать, глаза слипались. Тонкий, в форме буквы «С», шрам на щеке был по-прежнему хорошо заметен. Ощупав его кончиками пальцев, Риган вновь почувствовал глубину своего унижения. Сирена как бы оставила на лице ван дер Риса свою подпись. Разум подсказывал, что это простое совпадение, но в глубине души Риган не сомневался, что, возникни у Сирены такая возможность, она вырезала бы свое имя и на груди у него, и даже на лбу. Слава Богу, что недавно отпущенная борода наконец-то прикрыла немного этот позор…
ГЛАВА 15
Лондон постепенно пробуждался ото сна. Разносчики уже бродили по улицам со своими товарами. Грохотали по мостовым первые извозчики.
В ту самую минуту, когда Ригану удалось наконец-то забыться сном, перемежаемым, впрочем, весьма странными, тревожными видениями, его нареченная повернулась в своей постели и нехотя открыла глаза.
Камиллу раздражало, что ей самой приходится одеваться и самой заботиться о прическе. Девушка подошла к зеркалу и, разметав по плечам золотистые кудри, попыталась изобразить некую роковую женщину, соблазнительную даже в своей порочности. Соблазнительницы в зеркале не получилось. Взбешенная тем, что ей не под силу скрыть под маской коварной искусительницы наивного, почти девчоночьего выражения лица, Камилла швырнула на пол черепаховый гребень и выбежала из комнаты. «Почему, ну почему я вся такая беленькая и невинная? – подумала она, надув губки. – Почему так не похожа на эту испанку, за которой волочится в последнее время мой отец?»
От внимания Камиллы не ускользнуло также, с каким жадным интересом присматривался к Сирене на недавнем балу у Синклеров ее Риган. Мысль о том, что она может потерять жениха, повергала девушку в паническое состояние духа. Ван дер Рис, пожалуй, – наиболее выгодная партия, за исключением разве что самого короля Чарльза, и нельзя допустить, чтобы его сердцем завладела эта темноволосая и зеленоглазая красавица, которая к тому же старше Камиллы, по меньшей мере, лет на пять.
Когда любящая дочь присоединилась к отцу за завтраком, ее настроение ничуть не улучшилось. Она с неудовольствием посмотрела на тонкий ломтик хлеба перед собой и почти пустую вазочку с джемом. Камилла понимала, что, если она в самом деле желает намазать на хлеб немного джема, ей нужно чем-то отвлечь сосредоточенно жующего старика. Для двоих еды было явно недостаточно.
– Ты сегодня, похоже, в прекрасном настроении, отец, – прощебетала она, выхватывая у него вазочку прямо из-под носа. Камилла проворно намазала себе на хлеб толстый слой золотистого джема и облизала ложку. – Надеюсь, у тебя хорошие новости? Ты вчера выиграл несколько партий в вист, не так ли?
– Да, – вздохнул Стефан, – но получил довольно жалкую сумму.
– Однако, надеюсь, достаточную для того, чтобы заплатить кухарке? Ты же знаешь, что она грозится уйти. Говорит, что доработает до конца недели и, если ей не выдадут жалования, уйдет от нас. Хотелось бы, впрочем, знать, – добавила Камилла с ухмылкой, – как этой карге удалось так разожраться, если я, например, в последнее время еще больше похудела… Готова поклясться, что она ворует больше, чем подает нам к столу! И при этом постоянно жалуется, что ты даешь ей мало денег для покупок на рынке…
– Ничего страшного, дорогая, – проговорил сэр Лэнгдом с мрачной улыбкой, – некоторая утонченность черт сделает твое лицо более таинственным и загадочным.
– Утонченность? Боже, какая чушь! На недавнем званом вечере у Вэйверов я едва сдерживала себя, чтобы не наброситься как полоумная на все эти роскошные яства. Ты, конечно, другое дело. Мужчины едят сколько влезет, а хозяева только одобрительно улыбаются. Но женщинам этикет почему-то предписывает кушать в гостях умеренно и обязательно оставлять половину на тарелке. Поверь, папенька, я голодаю!
– Однако, детка, самоограничение, и не только в пище, – это именно то свойство, которое нужно в себе всячески воспитывать, – наставительно проговорил Стефан.
– Я что-то не вижу, чтобы ты себя особенно ограничивал, – возразила Камилла. – Всякий раз, когда ты обедаешь в гостях, мне приходится сидеть одной и тупо прислушиваться к тому, как от голода у меня бурлит в желудке. Ну так сколько ты выиграл? Хватит хотя бы, чтобы купить немного яиц и сыра?
– На самое необходимое, думаю, хватит, тут можно кое-что выкроить. Однако помни: я должен оставить при себе немного денег для следующей игры, ведь моя репутация и без того, мягко говоря, сомнительная.
– А раз так, то передергивай, сделайся шулером, наконец, – посоветовала Камилла. – Я твой ребенок, я не должна голодать!
– Ну это лишь временное положение вещей, – ответил Стефан.
– Временное? Но ты твердишь мне об этом уже второй год! Предупреждаю тебя, отец: если я и впредь буду так питаться, то ослабею настолько, что не смогу пойти под венец с Риганом. Честное слово, я не шучу. А уж тогда твои планы наверняка рухнут…
Словно бы о чем-то внезапно вспомнив, Камилла вскочила из-за стола, сбегала в гостиную и вернулась с маленьким ридикюлем в руках, который был при ней на вчерашнем званом обеде. Она вытащила из сумочки льняную салфетку, осторожно распеленала завернутую в нее фазанью ножку и, не обращая внимания на неодобрительное цоканье папаши, стала рвать мясо своими хорошенькими крепкими зубками с таким видом, точно это была последняя трапеза в ее жизни. Стефан Лэнгдом судорожно сжал кулаки, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не вскочить и не выхватить у дочери ее законную добычу.
– Так поступать очень опасно, Камилла. Кто-нибудь видел вчера, как ты стянула со стола ножку?
– А если даже и видел, что с того? Меня больше подобные вещи не заботят. Я страшно голодна и могу съесть сейчас дюжину таких ножек, – ответила девушка, жадно обсасывая кость.
– Хорошо, но кто из нас будет сегодня дежурить у парадного и беседовать с кредиторами? – спросил Стефан.
– Мне лично уже надоело разыгрывать из себя служанку, – пожаловалась Камилла, – так что придется это делать тебе: в роли дворецкого ты просто неотразим.
Стефан злобно посмотрел на дочь и, откинувшись на спинку стула, погрузился в задумчивость.
– Отец, мне очень неприятно заговаривать об этом, но моя портниха тоже требует причитающейся ей платы и грозится распустить по всему городу слухи о нашем бедственном положении. Нам действительно надо что-то делать. Твой собственный портной также начинает беситься. Мне страшно думать о том, что вновь придется лгать ради спасения репутации. Ты должен что-нибудь предпринять. В конце концов, попроси барона Синклера дать нам еще немного денег взаймы. Он ведь твой кузен и вряд ли откажет, если узнает, до чего мы с тобой дожили и как обнищали…
– Что касается идеи с Чарльзом, то я против. Ни в коем случае не должно выйти наружу то, насколько сильно мы нуждаемся в деньгах. Иначе это дойдет до Ригана – и нам конец. Впрочем, все не так уж плохо, как кажется. Не далее как вчера вечером барон предложил мне обучать богатых отпрысков искусству фехтования. Я не должен буду жертвовать ничего на открытие школы. Я буду лишь пожинать плоды!
– Господи, но ведь пока школа откроется, пройдут месяцы. Ах, если бы ты только позволил мне убедить Ригана поторопиться со свадьбой! Уж, по крайней мере, еды у него в доме предостаточно…
– Нет, дорогая, я не могу отнестись всерьез к этой мысли. Мне кажется, ты должна пойти к Тайлеру и попросить у него небольшую ссуду. Он не отважится рассказать об этом родителям, хотя бы из страха перед ними…
– Я всегда знала, что ты сумасшедший! – вскричала Камилла. – Ничего лучше нельзя было посоветовать, да?
– Боюсь, у нас нет другого выбора. Либо пойдешь к Тайлеру, либо будешь голодать, хотя для тебя, наверное, тут нет большой разницы, – лукаво проговорил Стефан, приглядываясь к дочери.
Камилла посмотрела на чисто обглоданную косточку, потом на пустую вазочку из-под джема и сказала:
– Хорошо, я пойду к нему.
– Причем, уже сегодня – заметил Стефан. – Насколько мне известно, вечер у тебя совершенно свободен, ты никуда не приглашена. Я тоже. Или отправишься к Тайлеру сегодня же, или же мы оба отойдем ко сну на голодный желудок. Впрочем, ближе к обеду мы могли бы навестить Радклиффов…
– Мы были у них на прошлой неделе. Или ты уже забыл об этом?
– Ну тогда заедем к Берманам или Палмерам. Мы в последнее время не часто у них бываем.
– Естественно, потому что их дворецкие, едва завидя нас, говорят, что хозяев нет дома. Нет, папочка, так скоро весь Лондон узнает, что мы с тобой за птицы! Неужели тебя устраивает столь нелестное мнение о нас?.. Словом, либо тебе придется выигрывать в карты побольше денег, либо ты отправишься воровать!
– Не думаю, что есть необходимость прибегать к крайним мерам. Если ты, конечно, пойдешь к Тайлеру.
– Его денег нам на какое-то время хватит, как-нибудь продержимся, но ведь потом опять все вернется на свои места – и снова будем голодать!.. Кстати, почему именно я должна беспокоиться о нашем достатке? Ведь ты мой отец, ты хозяин дома. Значит, тебе и следует позаботиться о дочери.
– Верно, верно, дорогая. Однако после этого мне придется крепко задуматься о своей репутации.
– Что? Если чья-то репутация и висит на волоске, так это прежде всего моя собственная. Я все еще не могу поверить, что сделаю то, о чем ты меня просишь. Неужели не понятно, – спросила она, перегнувшись через стол, – где мы с тобой окажемся, если Тайлеру вздумается расстроить нашу с Риганом свадьбу? За решеткой в Ньюгейте – вот где! Обвинение в двоемужии – серьезное обвинение. И если ван дер Рис обнаружит, что я до сих пор не разведена с Тайлером, он нас обоих прикончит!
– Брось, детка. Риган – человек серьезный, и я никогда не поверю, что любовь, какой бы пылкой она ни была, сможет пересилить в нем здравый смысл. А если ты беспокоишься из-за того, что Тайлер разгласит твою… э-э… маленькую тайну, то я мигом исправлю положение: я просто сделаю тебя вдовой.
Лицо Камиллы стало бледным как полотно.
– Нет, только не это! Ты же всегда говорил, что Тайлер – наша надежда и опора. Отец, тебе следует задуматься, ведь дело тут как раз именно в Ригане, а не в Тайлере…
– Милая, неужели ты никогда не мечтала сделаться богатой вдовой? Или, по-твоему, черный цвет тебе не к лицу? Впрочем, пока мы тут с тобой обсуждаем различные жизненные коллизии, задумалась ли ты хоть на минуту о том, каким образом мы будем оплачивать все эти брачные церемонии?
– Ну, возьмем денег в долг… Как иначе? – ответила Камилла. – Если, конечно, найдется кто-нибудь, кто отважится ссудить нас деньгами. Впрочем, обещания расплатиться на следующий день после венчания будет, на мой взгляд, вполне достаточно…
– Ты всегда очень проницательна. Я думал примерно о том же. Надеюсь, ты будешь достаточно предусмотрительна и обо всем позаботишься заблаговременно.
– Уж в этом можешь на меня положиться.
– Прекрасно, но скажи, дорогая, что ты намерена сделать, чтобы Тайлер и впредь сохранял молчание относительно вашей с ним тайны?
– Ты знаешь об этом не хуже меня самой. Тайлер понимает, что если о его женитьбе проведают барон с баронессой, то он останется без единого фартинга в кармане!
– Боюсь, ты не совсем права, – самодовольно проговорил сэр Лэнгдом. – Подобное может случиться с парнем лишь в том случае, если старики узнают, что он женат на тебе, Камилла. Большая ошибка с нашей стороны, что мы в свое время не заставили баронессу полюбить тебя или хотя бы отнестись к тебе с симпатией…
– Тут нет моей вины, папочка. Это тебя леди Хелен на дух не переносит, да-да, именно тебя! Родство с сэром Чарльзом, увы, недостаточно близкое, не прибавило тебе веса в ее глазах… Впрочем, Тайлер не дурак. Он прекрасно осведомлен о нашем с тобой положении, но при этом согласился держать все втайне. Ему, конечно же, ясно, что мы с ним допустили большую ошибку, тайно обвенчавшись. Баронесса, к несчастью, очень злопамятна и совершенно не умеет прощать, что и нам, Лэнгдомам, хорошо известно.
– Слава Богу, что Тайлер все еще любит тебя, – с искренней радостью в голосе проговорил Стефан.
– Ну, а сам-то ты как, а? Далеко зашел у тебя роман с этой ведьмой Сиреной Кордес?
– Кажется, я произвел на нее сильное впечатление. Однако еще слишком рано хватать добычу. Надо поухаживать за этой леди подольше. Мне удалось в какой-то степени ознакомиться с ее делами, и, знаешь, она, пожалуй, даже богаче, чем твой ван дер Рис. И вряд ли будет преувеличением сказать, что между мной и Сиреной существует определенное взаимопонимание. Я чувствую даже, что наши души родственны…
Камилла посмотрела на отца с сожалением, словно бы давая понять, что его шансы составить партию этой знойной испанке практически равны нулю.
* * *
Погода стояла прекрасная, но, едва проснувшись, Сирена вновь, как и день тому назад, почувствовала какую-то смутную тоску. Эта тоска, не будучи слишком острой и пронзительной, явно грозила перерасти со временем в обычную скуку. Испанка нахмурилась. Нет, к праздной жизни она не привыкла! В детстве малышка Кордес была очень подвижным и непоседливым ребенком. Повзрослев, она любила скакать в седле сквозь яванские джунгли или же вдоль берега какой-нибудь вздувшейся от дождей реки. Находясь на борту судна, Сирена не жалела себя, с мужской сноровкой карабкаясь по вантам и крепко сжимая в руках штурвал. Но здесь, в Лондоне, став вдруг великосветской дамой, она буквально изнывала от безделья. На ее взгляд, не было занятия более пустого и глупого, чем сидеть по полдня перед зеркалом, пока кто-нибудь возится с твоей прической, или же перебегать глубокомысленным взглядом от одного куска ткани к другому, выбирая, который из них получше.
Сирене ужасно хотелось пройтись по дорожкам Сент-Джеймского парка, но подобные прогулки считались среди знатных особ делом неслыханным. Леди должна либо путешествовать в экипаже, либо вообще не выходить из дому. Долгое время погода препятствовала также и выездам на пикники, где Сирена могла бы прилечь на зеленой лужайке и насладиться чистым деревенским воздухом. Перспектива провести еще один день в стенах опостылевшего ей жилища угнетала испанку. Но вдруг она увидела небольшой листок бумаги, принесенный на подносе вместе с завтраком. Как оказалось, это было объявление об открытии нескольких новых магазинов в Пассаже, неподалеку от Кинг-стрит. Известие заинтересовало Сирену, и она решила этим же утром в сопровождении фрау Хольц там побывать.
Несколькими минутами позднее экономка в весьма приподнятом расположении духа хлопотала в комнате госпожи, радуясь предстоящему походу по магазинам. Мысленно она уже составила целый список вещей, которые нужно купить. Что касается денег, то с ними у фрау Хольц не могло возникнуть затруднений, поскольку, во-первых, ее нужды всегда были очень скромны, а во-вторых, потому, что в качестве домоправительницы у ван дер Рисов она неизменно получала хорошее жалование. Да и что могла пожелать женщина ее положения, тем более находясь где-то на Яве, кроме платья и пары приличных ботинок, покупавшихся не чаще, чем раз в год? Но как бы то ни было, Лондон разжег аппетиты фрау Хольц. Несколько прогулок по парку и рыночной площади открыли домоправительнице глаза на тот факт, что слуги богатых господ во многом подражали здесь привычкам своих хозяев (во всяком случае, одежда слуг свидетельствовала о состоянии хозяйских кошельков). Немка вдруг устыдилась своего простенького бумазейного платья и стала мечтать о том, как украсит его нарядными оборочками у выреза и на рукавах.
Сирена повернулась к зеркалу, чтобы во всех подробностях осмотреть свой костюм. «Цвета средиземноморской воды», – подумала она еще тогда, когда выбирала ткань. Поверх платья была надета щегольская куртка, украшенная золотой тесьмой на лацканах и пышных рукавах. Довольно строгий покрой скрадывался чрезвычайно изящным оттенком ткани, что придавало наряду женственность. На голове Сирены красовалась небольшая шляпка с вуалью и экзотическим пером на тулье. Испанка натянула лайковые перчатки и была вполне готова к поездке.
Пассаж располагался на пересечении Корн-хилл и Треднидл-стрит. Огромное здание в форме четырехугольника, в центре которого находился обширный двор, было насквозь пронизано многочисленными галереями, в свою очередь поделенными на десятки, если не сотни, крошечных лавочек. Туда то и дело забегали хорошенькие девушки, а вслед за ними тащились вереницей здешние щеголи и фаты – постоянные посетители ближайших кофеен и ресторанов. Около Пассажа было не протолкнуться из-за обилия пешеходов и величественно разрезавших людскую массу экипажей и карет, нередко с самыми изысканными гербами на лаковых дверцах.
Измотанный долгой ездой по булыжным мостовым, выяснением правильной дороги у всякого сброда и, наконец, бесконечной вереницей пересекавших дорогу разномастных торговцев с их скрипучими тележками, Якоб почувствовал, что терпение его на пределе.
– Эх, вот бы оказаться сейчас в открытом море! – пожаловался он Сирене, однако та прекрасно знала, что старик почувствовал бы себя несчастным человеком, отошли она его обратно на корабль, к остальным членам команды. Якоб просто пропал бы от тоски, если бы его лишили возможности заботиться о своей госпоже, а уж тем более о дражайшей фрау Хольц. Он по собственной воле возложил на себя обязанности их стража и отступать не собирался, чего бы это ему ни стоило.
Едва Сирена и фрау Хольц вошли под своды Пассажа, они оказались во власти восхитительных ароматов и разноголосых выкриков зазывал, расхваливавших свои товары.
Поднявшись об руку с экономкой на верхнюю галерею, сеньорита Кордес притворилась, что не слышит комплиментов, которыми осыпали ее с иголочки одетые молодые бездельники, обычно не пропускающие ни одной светской дамы, явившейся сюда без спутника-мужчины, и напропалую флиртующие с хорошенькими продавщицами. Фрау Хольц презрительно фыркнула и наградила бесстыдников столь суровым взглядом, что те тотчас же отступили, обескураженные.
Женщины путешествовали из лавочки в лавочку, вновь и вновь останавливаясь, чтобы посмотреть очередную пару перчаток или ленты для платья. Сирена до такой степени поддалась духу Пассажа, веселому и бойкому, что не заметила, как приобрела целых семь пар перчаток разного цвета. Фрау Хольц также не устояла перед соблазном и купила две пары, обе черные.
Чулки, плюмажи, веера, пуговицы, иголки, кружева, экзотические пряности – словом, здесь можно было найти все, чего душа пожелает. Однако через несколько часов у фрау Хольц стали подгибаться от утомления ноги, а у Сирены разболелась голова, да и вообще толчея и давка в Пассаже порядком им надоела.
Уже перед тем как уходить, госпожа и экономка заглянули в ювелирный магазинчик. Фрау Хольц вся обмерла от восхищения, увидев на бархатной подушечке великолепные серьги. Повинуясь внезапному импульсу, Сирена подошла к прилавку и купила их для своей старинной подруги. Ювелир внимательно посмотрел на покупательницу, отметив про себя ее богатое платье, и негромко сказал:
– Если мадам интересуется настоящими драгоценностями, то она сделала правильный выбор, заглянув именно в этот магазинчик.
Сирена окинула продавца беглым взглядом и почему-то вспомнила о тех богатых старых евреях, которые часто заходили в Кадисе в дом ее отца. Она подумала, что ювелиру можно доверять, особенно если это касается качества его товаров. Для людей подобной профессии собственная репутация много дороже, чем золото или бриллианты.
– Если вы будете настолько любезны, чтобы показать мне ваши сокровища, – проговорила Сирена, – я, возможно, ими заинтересуюсь.
При этих словах ювелир просиял, хотя в то же время стал внимательно оглядываться по сторонам: было бы неумно обнаружить перед слоняющимися по Пассажу подозрительными личностями, что он действительно обладает чем-то стоящим. Продавец с поразительным проворством нагнулся, чтобы достать из-под прилавка какую-то коробку, и Сирена заметила у него на темени аккуратно расшитую золотом ермолку. Это крошечная иудейская шапочка как-то не вязалась с заношенным и истрепанным нарядом ювелира. Невольно приходило на ум, что под маской скромного владельца небольшой ювелирной лавчонки скрывается человек обеспеченный, даже богатый. Впрочем, Сирена понимала, что бахвалиться своей состоятельностью – это всегда, по меньшей мере, неумно, даже если и не всегда опасно.
Руки ювелира слегка дрожали, когда он открыл футляр.
– Все это пришло ко мне с Востока, мадам, и сегодня, заглянув в ваши глаза, я понял: вот та, которая достойна обладать подобными сокровищами!
Сирена вперила восхищенный взгляд в разложенные на черном бархате драгоценности. Особенное внимание привлек к себе нефритовый кулон на золотой цепи, с изумительным искусством сработанный в виде желтовато-зеленого китайского дракона, в глазницах которого горели два крупных рубина.
Сеньорита Кордес вспомнила о платье, которое она заказала миссис Уитткэм, и поняла, что к плотно прилегающему, переливающемуся, как змеиная кожа, шелку подобный кулон подойдет как нельзя лучше.
– Вы не солгали, сэр, – сказала она восторженно. – Это действительно намного превосходит все то, что мне приходилось видеть.
Сирена не смогла скрыть своего восхищения, как ни старалась. Она знала, что не следует обнаруживать перед торговцем подобные чувства, но в глубине души согласна была заплатить втридорога за этот кулон, лишь бы только украсить им свое платье.
С трудом переводя дыхание, Сирена сообщила ювелиру, где она живет, и пригласила зайти. Старик немедленно представился Соломоном Леви и дал ей одну из своих визитных карточек.
В ту самую минуту, когда сеньорита Кордес нехотя положила императорского дракона обратно в футляр и вышла вместе с фрау Хольц из лавки, Соломон Леви расплылся в улыбке. Да, он мог поздравить себя с удачей.
Кулон был редкостно красив и стоил, в общем-то, любых денег. Ювелир справедливо считал себя не только порядочным деловым человеком, но также и человеком проницательным. Поскольку Сирена так и не справилась о цене кулона, Леви понял, что, какова бы ни была запрошенная им сумма, он получит ее незамедлительно.
Вновь спрятав футляр под прилавок, Соломон подумал, что сегодня у него был удачный день. Однако в глубине души все-таки шевельнулось легкое сожаление о том, что придется расстаться с кулоном. Иногда по ночам, в полном уединении и вдалеке от любопытных глаз, старику случалось вытаскивать драгоценный ящичек из-под стола и в неверном свете свечи любоваться нефритовым китайским драконом. Ныне утешением ему могло послужить лишь то, что кулон попадет в достойные руки: сеньорита Кордес была необыкновенно красива. Только таким женщинам Леви мог позволить носить подобные драгоценности!
Фрау Хольц и Сирена вышли из Пассажа, навьюченные свертками.
Внезапно за спиной у Сирены вырос Якоб.
– Давайте мне ваши свертки, капитана, – сказал он мягко, освобождая госпожу от ее ноши. – Нам нужно пересечь дорогу. По Корн-хилл сейчас не пройти: там произошел один довольно досадный случай…
Якоб вышел на мостовую, Сирена шла вслед за ним, погруженная в мысли о нефритовом драконе. Когда она уже почти вступила на тротуар, незадачливый возница сумел наконец выехать на дорогу и стал яростно нахлестывать лошадей кнутом, так что те стремительно помчались галопом. Сирена увидела их, когда кони оказались уже прямо перед ней, – слишком поздно…
Якоб тоже наконец разглядел, в чем дело. Он отшвырнул прочь свертки и пакеты, ринулся назад к своей госпоже и мощным толчком повалил ее на землю с тем расчетом, чтоб лошади пронеслись мимо. Так оно, к счастью, и случилось.
Прошло не менее минуты, прежде чем Якоб и его госпожа смогли собраться с силами и встать на ноги. Вокруг толпились многочисленные зеваки, но ни один из них не предложил помощи. Сирена, похоже, навсегда лишилась своего бархатного костюма: он был во многих местах порван и перепачкан сточными водами, текшими по желобу прямо вдоль тротуара. Кроме того, кожа на руках оказалась содранной, даже несмотря на перчатки. Сильно болела вывихнутая лодыжка.
Якоб спросил госпожу, не поранилась ли она.
– Да нет, пустяки, мой друг. Сам-то ты как?
– Я? Я очень рад, что еще не слишком стар и могу не только быстро соображать, но и быстро действовать. Вас чуть не убили, капитана! Клянусь, что кучер умышленно так поступил. Видно, он хотел, чтобы вы погибли под колесами его экипажа.
– Чепуха, ты все выдумываешь! – ответила Сирена и в то же время нахмурилась, припомнив, что в лице кучера, мелькнувшем перед ней, было что-то подозрительно знакомое, но вот только что именно…
* * *
Камилла знала, что путь от Друри-Лейн до конторы Тайлера обычно занимает не более получаса. Но еще прежде, чем она покинула дом, на Лондон стремительно наползли низкие свинцовые тучи, и народ стал готовиться к приближающейся буре. Улицы мгновенно были загромождены извозчичьими пролетками и каретами. Люди торопились попасть под родную крышу прежде, чем хлынет ливень и вздуются сточные канавы, наполняя город запахами нечистот.
Сверившись с крохотными, приколотыми к воротничку платья часами, Камилла увидела, что находится в пути уже более сорока пяти минут, а между тем от конторы Тайлера ее все еще отделяет довольно значительное расстояние.
Внезапно экипаж остановился, и Камилла нагнулась вперед, пытаясь разглядеть, в чем дело. Со стороны Сент-Брайдс-Лейн прямо по улице двигалась телега, на которой было устроено нечто вроде деревянной клетки. Внутри сидела какая-то женщина со спутавшимися от грязи волосами и неимоверно тощим телом. Камилла содрогнулась, поняв, что эту бедную душу волокут через весь Лондон в направлении Вифлеемской больницы, более известной в народе как Бедлам.
Камилла не могла оторвать глаз от этого печального зрелища, словно бы зачарованная страданиями несчастной. На женщине болтались какие-то жалкие лохмотья, обнажавшие изможденное тело и свежие, кровоточащие раны на груди и костлявых руках. Телега была помечена знаками Брайдуэлла – этой чудовищной смеси исправительного дома и больницы для женщин и детей. Сердце Камиллы сжалось от отчаяния. Пустой, отсутствующий взгляд посаженной в клетку женщины вернул ее к тем страшным воспоминаниям, которые, казалось бы, давно уже были погребены в самых надежных тайниках души.
Сколько же лет прошло с тех пор, как девушка увидела такой же вялый, оцепенелый ужас в глазах собственной матери? Камилла была тогда совсем ребенком, ей не исполнилось еще и десяти.
– Твоя мама очень сильно болеет, деточка, – твердил отец. – Папочка собирается отправить ее в больницу. Там ей помогут.
– Нет! Нет! Пожалуйста, не забирай мамочку, папа, пожалуйста! Я сама за ней присмотрю, только не забирай мою мамочку!
Но он все-таки отправил ее в лечебницу. В самых мягких и доступных выражениях Стефан объяснил своей юной дочери, что леди Лэнгдом требуется нечто большее, чем ласковая опека семьи. Ей нужна серьезная помощь. И эту помощь ей окажут доктора Вифлеемской больницы…
Камилла крепко закрыла глаза – настолько живо, почти осязаемо было воспоминание о том последнем дне, когда она вбежала в комнату матери и бросилась к ней в объятья, несмотря на протесты сиделки. Однако девочка не дождалась ответной ласки: мать уже находилась в состоянии странного оцепенения и, казалось, ничего не видела перед собой.
Когда же наконец Стефан спустился с леди Лэнгдом по лестнице и усадил несчастную в экипаж, Камилла поняла, что ненавидит отца. Она ненавидела его за то, что он слишком часто бывал груб со своей женой, за то, что ребенком она часто просыпалась по ночам от громкого плача матери. Будучи ласковым, любящим отцом, Стефан в то же время проявил себя суровым мужем – слишком суровым для столь мягкой женщины, как леди Лэнгдом.
Когда Камилла очнулась от воспоминаний и вновь поглядела в окно экипажа, то увидела, что телега из Брайдуэлла уже проехала и что ее собственный экипаж также наконец стронулся с места. С удивлением обнаружив, что по щекам у нее текут слезы, девушка открыла ридикюль и нащупала там носовой платок. Боль все еще не проходила. Камилла поняла, что чувство страшной заброшенности и одиночества, испытанное однажды в детстве, в любой миг может подняться со дна души устрашающей мутью и сделать ее беспомощной.
Камилла любила отца нежной, всепрощающей любовью, какую только может питать ребенок к своему единственному оставшемуся в живых родителю. Наделив Стефана Лэнгдома всеми качествами сказочного принца, она закрывала глаза на его мизерные доходы и отнюдь не считала, что виной их бедственного положения является пагубная склонность отца к игре в карты и его врожденная безответственность. Камилла охотно верила отцовским басням о том, что ему постоянно не везет, за ломберным столом – в особенности. Даже оставаясь порой по нескольку дней голодной, девушка не утрачивала своей горячей привязанности к отцу. Впрочем, если в доме не было еды, они голодали вместе. Если их осаждали разгневанные кредиторы, они также сражались рука об руку. Камилла всерьез могла рассчитывать на искреннюю отцовскую любовь, за которую она всегда платила собственной дочерней привязанностью.
И все же стоило девушке хотя бы на миг вспомнить, что есть в Англии такое место, как Бедлам, в ее сердце закипала жгучая ненависть к Стефану. Удивительно, но среди лондонских хлыщей и фатов стало в последнее время модным, заплатив пенни, отправляться на прогулку по сумасшедшему дому и там таращиться с глупейшим видом на несчастных безумцев, чтобы после где-нибудь на балу рассказывать об увиденном. Камилла неизменно поеживалась от страха и омерзения, прислушиваясь к подобным рассказам. До сих пор она не могла поверить, что Стефан был вынужден поручить опеку над ее матерью столь пугающему учреждению. Девушка подозревала, что он просто хотел убрать леди Лэнгдом со своего пути.
