Текст книги "Тайна двухколесного экипажа (Роман)"

Автор книги: Фергус Хьюм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 27
Матушка Побируха оставляет земное поприще

Верный своему слову, Килсип вернулся в кабинет Калтона ровно в восемь, чтобы провести его по грязному лабиринту городских трущоб. Адвокат ждал его с большим нетерпением. Дело в том, что Калтон вбил себе в голову, что в основе всего этого дела находится Розанна Мур, и каждая вновь обнаруженная улика только укрепляла его в этой уверенности. Умирая, Розанна Мур, вероятно, призналась матушке Побирухе в чем-то, что могло намекнуть на имя убийцы, и у адвоката возникло сильное подозрение, что старая ведьма получила деньги за молчание. Несколько раз Калтон собирался сходить к ней и попытаться выудить эту тайну… если, конечно, она ее знала, но теперь, похоже, сама судьба сыграет ему на руку. Добровольное признание заслуживает куда большего доверия, чем какие-то обрывки, вырванные под нажимом. К приходу Килсипа Калтон уже сидел как на иголках.

– Думаю, нам лучше поспешить, – сказал он, закуривая сигару. – Старуха может испустить дух в любую минуту.

– Может, – с сомнением в голосе согласился Кил– сип. – Но я не удивлюсь, если она поправится. У таких старух бывает по девять жизней, как у кошек.

– Может быть, – ответил Калтон, когда они вышли на ярко освещенную улицу. – У нее исключительно кошачья натура. Но скажите, – продолжил он, – что с ней? Возраст?

– Отчасти. Еще, я думаю, выпивка, – ответил Килсип. – К тому же она живет не в самой здоровой обстановке. Да и скверные привычки наверняка ее подточили.

– Надеюсь, ничего заразного! – содрогнувшись, воскликнул адвокат, когда они смешались с толпой на Берк-стрит.

– Не знаю, сэр, я не доктор, – невозмутимо ответил сыщик.

– О… – разволновался Калтон.

– Все будет хорошо, сэр, – заверил его Килсип. – Я бывал там дюжину раз, и со мной ничего не случилось.

– И слава богу, – сказал адвокат, – но может хватить одного раза, чтобы подцепить что-нибудь.

– Поверьте, сэр, это просто возраст и выпивка.

– Ее врач смотрел?

– Она не подпускает к себе врачей. Сама лечится.

– Джином, надо полагать? Хм, это еще более неприятная штука, чем ее обычные лекарства.

Вскоре они оказались на Литл-Берк-стрит и, пройдя по нескольким узким и темным переулкам, к этому времени уже более-менее знакомым Калтону, очутились у логова матушки Побирухи.

Поднявшись по шатким ступеням, которые скрипели и стонали под их ногами, они нашли хозяйку на лежанке в углу.

За столом при тусклом свете сальной свечи черноволосая девочка играла в карты с какой-то неопрятного вида девицей.

Когда сыщик и адвокат вошли, обе вскочили, и девочка с угрюмым видом подтолкнула к мистеру Калтону кособокий стул, а девица поплелась в дальний угол и свернулась там по-собачьи. Шум вырвал старуху из беспокойного сна, и она села на лежанке, собрав вокруг себя кучу тряпья, заменявшего одеяло. Вид у нее был такой жуткий, что Калтон невольно поежился. Ее длинные седые волосы спутанными снежными комьями падали на плечи, сухое морщинистое лицо с крючковатым носом и черными бусинками мышиных глаз, казалось, было выдвинуто вперед, а тощие руки, голые до плеч, дергались из стороны в сторону, когда она цеплялась похожими на паучьи лапы пальцами за свою постель. Рядом валялись прямоугольная бутылка и треснутая чашка, наполнив которую, матушка Побируха с жадностью выпила.

Это вызвало приступ кашля, и он продолжался до тех пор, пока девочка хорошенько не встряхнула ее и не забрала чашку.

– Жадная скотина, – проворчало милое дитя, заглядывая в чашку. – Все выдула!

– Ага, – пробормотала старуха, и прикрыв дрожащей рукой глаза, посмотрела на Калтона и сыщика. – Лиза, кто это?

– Полицейский и расфуфыренный, – ответила Лиза. – Пришли проверить, окочурилась ты уже или еще нет.

– Я еще не померла, паршивка, – неожиданно энергично прорычала карга, – и если я встану, ты сама у меня окочуришься!

Девчонка презрительно захохотала, и Килсип шагнул вперед.

– Ну-ка прекрати! – скомандовал он, беря Лизу за худенькое плечико, и подтолкнул ее в угол, где скрючившись сидела неопрятная девица. – Оставайся там, пока я не разрешу выйти.

Лиза откинула на спину спутанные черные волосы и хотела дать достойный ответ, но вторая девушка, которая была старше и умнее, схватила ее за руку и рывком усадила рядом с собой.

Калтон тем временем повернулся к старухе.

– Вы хотели меня видеть? – вежливо спросил он, ибо, несмотря на все отвращение, которое вызывала матушка Побируха, она все-таки была женщиной, к тому же умирающей.

– Да, чтоб вам пусто было! – прокаркала та, падая на спину и подтягивая засаленное покрывало под самое горло. – А вы не священник? – вдруг подозрительно спросила она.

– Нет, я адвокат.

– Не нужны мне тут священники! – зло проворчала старая женщина. – Я не собираюсь помирать, чтоб вам пусто было! Я буду здоровой и сильной и еще посмеюсь над этой болячкой.

– Боюсь, сами вы не поправитесь, – мягко промолвил Калтон, – позвольте мне послать за врачом.

– Не позволю! – взвилась старуха так, будто хотела из последних сил ударить его. – Не дамся я, чтобы мне нутро травили солями и порошками. Мне не нужны ни священники, ни доктора, нет! Я бы и адвоката не звала, но только хочу завещание сделать.

– Смотрите, чтобы часы остались! – крикнула Лиза из угла. – Если отдадите их Сал, я ей глаза повыцарапываю.

– Тихо! – прикрикнул на нее Килсип, и Лиза, шепча проклятия, снова прислонилась к стене.

– Змея неблагодарная, – пожаловалась старуха, когда порядок был восстановлен. – Я выкормила этого бесенка, а теперь она так со мной, чтоб ей пусто было!

– Да, конечно, – нетерпеливо произнес Калтон. – Так о чем вы хотели со мной поговорить?

– Вы так не торопитесь, – сердито проворчала карга, – или я вообще ничего не скажу.

Она явно теряла силы, и видя это, Калтон повернулся к Килсипу и шепнул ему, что нужен врач. Сыщик на клочке бумаги написал записку, отдал ее Лизе и велел отнести по адресу. Вторая девушка встала, взяла Лизу за руку, и они ушли вместе.

– Ушли эти чертовки? – спросила матушка Побируха. – Вот и ладно. Не хочу, чтобы они по всему городу разнесли, что я собираюсь рассказать.

– Я слушаю вас.

Калтон нагнулся к ней.

Старуха выпила еще джину, и это, похоже, придало ей сил, потому что она села на лежанке и быстро заговорила, как будто боялась умереть, не успев поделиться тайной.

– Вы сюда приходили уже, – сказала она, ткнув тощим пальцем в Калтона, – расспрашивали про нее, только я молчала. Она бы не хотела, чтобы я рассказывала. Всегда была гордячкой! Скакала тут, как коза, пока ее мать голодала.

– Мать? Вы мать Розанны Мур?! – ошеломленно воскликнул Калтон.

– Чтоб мне сдохнуть, если я не ее мать! – проскрипела старуха. – Ее несчастный папаша выпивкой себя в могилу загнал, чтоб ему пусто было, и я скоро пойду той же дорогой. Вы не жили в этом городе в старые времена, иначе бы знали ее.

– Розанну?

– Ее, – кивнула матушка Побируха. – Она на сцене выступала, да, и, лопни мои глаза, какой красавицей была! Все хлыщи умирали по ней, а она танцевала на их черных сердцах, чтоб им в аду гореть! Но со мной у нее всегда все ладно было, пока не появился он.

– Кто?

– Он! – вскричала старуха, приподнявшись на локте, и глаза ее яростно загорелись. – Он пришел со своими бриллиантами и золотом и погубил мою бедную девочку. И все эти годы, гадина, из себя святого корчит! Будь он проклят! Проклят!

– О ком это она? – шепнул Калтон Килсипу.

– О ком? – завопила матушка Побируха, чей острый слух уловил вопрос. – О Марке Фретлби, о ком же еще!

– Боже правый!

Калтон потрясенно замер, и даже на непроницаемом лице Килсипа было написано удивление.

– Да, он тогда главным франтом местным был, – продолжила матушка Побируха, – Увязался за моей девочкой, чтоб ему пусто было, погубил ее и оставил голодать с ребенком на руках, как распоследний злодей!

– С ребенком? И как его зовут?

– Тьфу! Как будто вы мою внучку Сал не знаете.

– Сал – дочь Марка Фретлби?

– Да! И она не хуже той, второй, хоть у них и разные матери. О, я видела, как она расхаживает в шелках да атласах, как будто мы – грязь у нее под ногами, а Сал, ее сестра… Чтоб ее!

Выбившись из сил, старуха повалилась на постель, а Калтон ошарашенно застыл, обдумывая поразительное открытие. То, что Розанна Мур оказалась бывшей любовницей Марка Фретлби, его не особенно удивило – в конце концов, миллионер был всего лишь человеком, и его юность проходила не лучше и не хуже, чем у его друзей. Розанна Мур считалась красавицей и явно была из тех женщин, которые в глубине души предпочитают ничем не ограниченную свободу любовницы узам брака. А что касается моральности – сейчас столь многие люди живут в стеклянных домах, что мало кто решается бросить камень. Прегрешения юности никак не повлияли на мнение адвоката о Фретлби, но его поразило то, что миллионер оказался настолько бессердечным и оставил своего ребенка на милость старой ведьмы, каковой была матушка Побируха. Это было так не похоже на того человека, которого он знал, что Калтон задумался, не вздумала ли старуха его обмануть.

– Мистер Фретлби знал, что Сал его дочь? – спросил он.

– Нет! – довольным тоном отрезала матушка Побируха. – Он думал, что она умерла, когда Розанна его отвадила.

– А почему вы не рассказали ему?

– Потому что я хотела разбить его черное сердце! – с ненавистью в голосе ответила старая ведьма. – Она привыкала к жизни на улице, пока ее не отобрали у меня. Если бы ее посадили, я бы пошла к нему и сказала: «Посмотри на свою дочь! Я погубила ее так же, как ты погубил мою».

– У вас нет сердца! – ужаснулся столь жестокому замыслу Калтон. – Вы пожертвовали ради мести невинной девочкой.

– Не собираюсь я слушать ваш проповеди, – угрюмо произнесла старуха. – Я не святая и хотела поквитаться с ним… Он щедро мне заплатил, чтобы я не болтала про свою дочку, и денежки эти здесь. – Она положила руку на подушку. – Все золото, звонкое золото… и мое, чтоб мне пусто было!

Калтон встал. Этот пример того, как низко может пасть человек, вызвал у него отвращение, ему захотелось уйти, но, когда он уже надел шляпу, в комнату вошли девушки с доктором, который кивнул Килсипу, бросил острый, оценивающий взгляд на Калтона и подошел к умирающей. Девушки вернулись в свой угол и стали молча ждать конца. Матушка Побируха повалилась на спину, вцепившись похожей на когтистую лапу рукой в подушку, словно защищая дорогое ей золото, и по лицу ее разлилась мертвенная бледность, указывавшая доктору на то, что конец близок. Он присел рядом с кроватью и поднес свечу к лицу умирающей. Та открыла глаза и вяло пробормотала:

– Ты кто? Проваливай!

Но потом, как видно, она осознала происходящее, потому что вдруг дернулась и издала душераздирающий вой, от которого всех, кто был рядом, бросило в дрожь, таким необычным и жутким был этот звук.

– Мои деньги! – завопила она, сжимая подушку сухими руками. – Мое! Ты их не получишь, чтоб тебе пусто было!

Доктор встал и пожал плечами.

– Нет смысла что-то делать, – сказал он. – Скоро она будет мертва.

Старуха, прикрывавшая собой подушку, услышала последние слова и заплакала.

– Мертва, мертва! Бедная моя Розанна, красавица моя, ты всегда любила свою несчастную мать, пока он не увез тебя, а ты вернулась, чтобы умереть… умереть… О!

Ее голос потерялся в долгом печальном вое. Девушки в углу задрожали и закрыли уши руками, чтобы не слышать его.

– Привести священника? – спросил доктор, склоняясь над кроватью.

Старуха посмотрела на него глазами-пуговками, уже подернутыми туманом смерти, и хриплым шепотом произнесла:

– Зачем?

– Вам осталось жить недолго, – мягко промолвил доктор. – Вы умираете.

Матушка Побируха вскинулась и, исторгнув полный ужаса крик, схватила его за руку.

– Умираю! Умираю… Нет! Нет! – завыла она. – Я не готова умирать… Чтоб мне… Спасите меня… Спасите меня! Я не знаю, куда попаду, спасите… Спасите меня!

Доктор попытался разжать ее руки, но она на удивление цепко держалась за него.

– Это невозможно, – коротко ответил он.

Старуха упала на кровать с криком:

– Я заплачу! Я хорошо заплачу! Отдам все! Все, что у меня есть! Смотрите… смотрите… Здесь соверены!

Разорвав подушку, она вытащила холщовый мешочек и выпустила из него сверкающий ручеек золота. Золото… Золото… Оно раскатилось по кровати, по полу, по углам, но никто не прикоснулся к нему – так приковало всех жуткое зрелище умирающей женщины, цепляющейся за жизнь. Старуха набрала две пригоршни золотых монет и протянула их мужчинам, которые молча стояли у ее ложа, но немощные руки дрогнули, и соверены со звоном посыпались на пол.

– Мое! Мое! – завопила она что было сил. – Отдайте мою жизнь… Золото… Деньги… Будьте прокляты… Я продала за них душу… Спасите меня… Отдайте мне мою жизнь!

И дрожащими руками матушка Побируха попыталась сунуть им золото. Никто не произнес ни слова. Мужчины молча взирали на нее, а девушки в углу обнялись и задрожали от страха.

– Не смотрите на меня! Не надо! – крикнула умирающая и упала прямо на сверкающее золото. – Вы хотите, чтобы я умерла… Но я не умру… Нет! Отдайте мое золото! – Она, всхлипывая, шарила руками по разбросанным соверенам. – Я заберу их с собой… не умру… Бо… Бо… Я ничего не сделала… Я хочу жить… Дайте Библию… Спаси меня, Бо… Проклятье… Бо… Бо…

Она замертво упала на постель.

Тусклый свечной свет отблескивал на сияющем золоте и мертвом лице, обрамленном спутанными совершенно белыми волосами. Трое мужчин с тоской в сердце молча отвернулись, в их ушах все еще звенел крик: «Спаси меня, Бо…»

ГЛАВА 28
Марк Фретлби принимает посетителя

Если верить школьным прописям: «Откладывая дело на завтра, крадешь у себя время». И Брайан познал истину этого выражения. Он провел в городе почти неделю, но так и не сходил к Калтону. Каждое утро – или почти каждое – он просыпался с намерением отправиться прямиком на Чансери-лейн, но ни разу туда не дошел. Он вернулся в съемную квартиру в Ист-Мельбурне и все свое время проводил либо в доме, либо в саду. Когда продажа фермы требовала его присутствия в городе, он ехал на встречу, а после сразу же возвращался обратно. Как это ни странно, друзей Брайан сторонился. Он остро ощущал отголоски своего недавнего пребывания на скамье подсудимых и даже на берегу реки Ярра, куда он ходил довольно часто, его не покидало тяжелое ощущение, что он стал объектом любопытства и что люди оборачивались на него из нездорового желания поглазеть на того, кто чудом избежал виселицы.

Брайан решил сразу после продажи фермы и свадьбы с Мадж уехать из Австралии и никогда больше сюда не возвращаться. Но пока этого не случилось, он не хотел никого видеть и нигде бывать – таким сильным был страх всеобщего внимания. Миссис Сэмпсон, приветствовавшая его возвращение пронзительными радостными криками, в открытую выражала недовольство его решением укрыться в четырех стенах.

– У вас глаза совсем запали, – стрекотал добрый сверчок. – Оно и понятно: дядя моего мужа, который в Коллингуде аптеку имеет и хорошо зарабатывает, всегда говорил, что когда мало кис-ло-ро-да, это он так воздух называл, люди заболевают, и даже аппетит у них пропадает, а вы не едите совсем ничего; но вы же не мотылек, вам-то нужно получше питаться.

– Я совершенно здоров, – рассеянно отвечал Брайан, закуривая сигарету и краем уха слушая оживленную болтовню словоохотливой домовладелицы. – Но если кто-нибудь придет, то говорите, что меня нет. Не хочу, чтобы меня беспокоили по пустякам.

– И Соломон таких мудрых вещей не говорил, – с готовностью откликнулась миссис Сэмпсон. – Он то, конечно, в хорошем здравии был, когда царицу Савскую принимал, а то как же без этого, когда нужно кого-то принять, а говорить не хочется; да у меня и самой такое часто бывает, когда настроения нету; а я слышала, что от этого содовая вода помогает, если с бренди выпить; хотя кто его знает, может, из-за этого как раз наоборот… Провались ты со своим звонком, звонок! – неожиданно закончила она и поспешила к двери, потому что звякнул дверной колокольчик. – У меня от беготни этой вечной уже ноги подкашиваются.

Брайан какое-то время курил, довольный тем, что болтливая хозяйка наконец оставила его, но вскоре услышал, что она снова поднимается по лестнице. Миссис Сэпмсон вошла в комнату с телеграммой для постояльца.

– Надеюсь, там нет плохих новостей, – сказала она, отступая к двери. – Не люблю, когда не ждешь, а оно сваливается на тебя; как вот дед моего дяди умер от чахотки, у нас в роду все от болезней поумирали… А теперь, если позволите, сэр, я пойду обедать, привыкла я есть вовремя, свой желудок я хорошо знаю, легко расстраивается, из-за чего я никогда не могла на кораблях плавать.

Миссис Сэмпсон, наконец выговорившись, вышла из комнаты и, громко щелкая суставами, спустилась по лестнице. Вскрыв конверт, Брайан увидел послание от Мадж, в котором она сообщала, что они вернулись, и предлагала ему поужинать с ними этим вечером. Фицджеральд сложил телеграмму, встал из кресла и с мрачной миной, сунув руки в карманы, заходил туда-сюда по комнате.

– Значит, он в городе, – произнес молодой человек. – И мне придется встречаться с ним, жать ему руку, зная, кто он! Если бы не Мадж, я бы сразу уехал отсюда, но после того, как она не оставила меня в беде, я был бы трусом, если бы сделал это!

Все случилось так, как предсказывала Мадж: ее отец не мог долго оставаться на одном месте и спустя неделю после отъезда Брайана вернулся в Мельбурн. Приятная компания, отдыхавшая на ферме, распалась. Петерсон поехал через Новую Зеландию наслаждаться чудесами Хотлейкс, а старый колонист собрался отбыть в Англию, чтобы освежить детские воспоминания. Мистер и миссис Ролстон вернулись в Мельбурн, где несчастному Феликсу снова пришлось окунуться в политику, а доктор Чин– стон с головой ушел в привычную череду пациентов и гонораров.

Мадж была рада оказаться в Мельбурне – теперь, восстановив здоровье и набравшись сил, она снова ощутила тягу к беспокойной городской жизни. Прошло уже больше трех месяцев после убийства Уайта, и интерес к этому делу угас. Теперь на повестку дня вышла другая тема – возможная война с Россией, и колонисты усиленно занялись подготовкой к вероятной атаке врага. Как испанские короли черпали свои богатства в Мексике и Перу, так и русский царь стремился захватить золотые запасы Австралии. Но здесь ему предстояло столкнуться не с необразованными дикарями, а с сынами и внуками воинов, которые били русскую армию при Альме и под Балаклавой. Таким образом, в вихре слухов о надвигающейся войне трагическая судьба Оливера Уайта позабылась. После суда все, включая сыскное бюро, прекратили заниматься этим делом и мысленно отнесли его к разряду нераскрытых преступлений. Несмотря на величайшую бдительность, новые улики так и не были обнаружены, и казалось вполне вероятным, что убийца Оливера Уайта останется на свободе. Во всем Мельбурне остались лишь два человека, которые все еще придерживались противоположного мнения, – Калтон и Килсип. Оба дали слово найти неизвестного преступника, который трусливо нанес удар в темноте, и продолжали поиски, хотя вероятность успеха представлялась весьма призрачной. Килсип подозревал Роджера Морленда, собутыльника убитого, но подозрения его были смутными и неуверенными, к тому же почти не было надежды их проверить. Адвокат пока что не подозревал кого-то конкретно, хотя предсмертные признания матушки Побирухи и пролили новый свет на это дело, но надеялся, что после того как Фицджеральд посвятит его в тайну, вверенную ему Розанной Мур, убийца будет найден или хотя бы появится зацепка, которая приведет к его установлению. Поэтому ко времени возвращения Марка Фретлби в Мельбурн дело обстояло следующим образом: мистер Калтон дожидался признания Фицджеральда, в то время как Килсип подспудно вел работу по сбору улик против Морленда.

Получив телеграмму Мадж, Брайан решил выйти из дома вечером, но не на ужин, куда его приглашали, о чем и сообщил Мадж. Он не хотел встречаться с Марком Фретлби (о чем, разумеется, не говорил напрямую), поэтому Мадж пришлось ужинать в одиночестве – ее отец отправился в клуб, не сказав, когда вернется. После ужина Мадж накинула легкий плащ и вышла на веранду ждать возлюбленного. В лунном свете сад выглядел прелестно, черные кипарисы вырисовывались на фоне неба, большой фонтан прохладно плескался серебром. У калитки рос роскошный дуб. Мадж прошла по дорожке и остановилась в его тени, прислушиваясь к шепоту бесчисленных листьев. Удивительно, как лунный свет наделяет все какой-то необычной, потусторонней красотой, и хотя Мадж знала каждое дерево, каждый цветок и кустик в саду, в холодном бледном свете все они имели непривычный и фантастический вид. Она подошла к фонтану, села на бортик и принялась зачерпывать прохладную воду и выливать ее серебряным дождиком обратно. Услышав, как открылась и с металлическим лязгом захлопнулась калитка, Мадж встала и увидела приближающуюся по дорожке фигуру в светлом пальто и широкополой шляпе.

– Брайан, ты? Наконец-то! – воскликнула она и побежала к нему навстречу. – Почему так долго?

– Поскольку я не Брайан, не могу сказать, – ответил голос ее отца.

Мадж рассмеялась.

– Какая глупая ошибка! – воскликнула она. – А я подумала, это Брайан.

– Я вижу.

– Да, в этом пальто и этой шляпе вас при лунном свете не отличишь.

– О, – рассмеялся отец и сдвинул шляпу на затылок, – а лунный свет, надо полагать, необходимое условие?

– Ну конечно, – ответила дочь. – Если бы не было лунного света, влюбленным пришлось бы плохо.

– Да уж, – согласился отец. – Они бы вымерли, как моа. Но где были твои глаза, милая? Как можно такого старика, как я, перепутать с твоим молодым Лохинваром?

– Правда, папа, – осуждающе ответила Мадж, – ты так похож на него в этом пальто и шляпе, что я не видела разницы, пока ты не заговорил.

– Вздор! – резко бросил Фретлби. – Тебе показалось.

И развернувшись, он торопливой походкой направился к дому. Мадж растерянно проводила его взглядом, потому что отец никогда прежде не разговаривал с ней так грубо. Она стояла какое-то время, пытаясь понять причину этой неожиданной злости, пока позади не раздались шаги и негромкий свист. Вскрикнув, она развернулась и увидела улыбающегося Брайана.

– A-а, это ты… – надула она губки, когда он обнял ее и поцеловал.

– Всего лишь я, – просто ответил он. – Вот ведь разочарование, правда?

– Ужасное разочарование! – рассмеялась девушка, и они рука об руку пошли к дому. – А знаешь, я только что сделала смешную ошибку: подумала, что папа – это ты.

– Как странно, – рассеянно произнес Брайан, думая о том, как красиво и чисто ее лицо в лунном свете.

– Правда, да? – ответила она. – На нем было светлое пальто и фетровая шляпа, как у тебя, и вы одного роста – вот я и перепутала.

Брайан не ответил, но почувствовал холодок в сердце, когда увидел, что его худшие подозрения могут подтвердиться, ибо ему вспомнилось странное совпадение: человек, садившийся в хэнсом, был одет в точности как он. Что если…

– Ерунда, – произнес он, вырываясь из водоворота мыслей, в которые его ввергло это сходство.

– Вовсе нет, – строго произнесла Мадж, которая последние пять минут говорила о чем-то другом. – Вы очень невежливы, молодой человек.

– Извини, – спохватился Брайан. – Так о чем ты говорила?

– О том, что лошадь – самое благородное из животных. Вот!

– Что-то не понимаю… – растерялся Брайан.

– Конечно, не понимаешь, – обиженно перебила его Мадж. – Я же последние десять минут разговаривала с глухим. И еще, наверное, хромым.

И в доказательство истинности своего замечания она со всех ног бросилась по дорожке к дому. Брайан последовал за ней. Погоня оказалась долгой, потому что Мадж была проворнее и гораздо лучше знала сад, но наконец он поймал ее у самого порога, а потом… История повторяется.

Они вошли в гостиную, где им сообщили, что мистер Фретлби поднялся к себе в кабинет и хочет, чтобы его не беспокоили. Мадж села за пианино, но не успела она прикоснуться к клавишам, как Брайан взял ее за руки.

– Мадж, – с серьезным видом произнес он, – что сказал твой отец, когда ты сделала эту ошибку?

– Очень рассердился, – ответила она. – Даже разозлился. Не знаю, что на него нашло.

Брайан вздохнул, отпустил ее руки и хотел что-то сказать, но ему помешал звон дверного колокольчика. Они услышали, как слуга открыл дверь и повел кого-то наверх, в кабинет мистера Фретлби.

Когда лакей вошел зажечь газ, Мадж спросила у него, кто пришел.

– Не знаю, мисс, – был ответ. – Он сказал, что ему нужно поговорить с мистером Фретлби, и я проводил его наверх.

– Но я думала, что папа просил никого к себе не пускать…

– Да, мисс, но джентльмену было назначено.

– Бедный папа, – вздохнула Мадж, снова поворачиваясь к пианино, – у него вечно столько дел!

Когда они остались одни, Мадж заиграла последний вальс Вальдтейфеля. Это была неторопливая, запоминающаяся мелодия с оттенком грусти, и Брайан, полулежавший на диване, заслушался. Потом она спела веселую французскую песенку про любовь и бабочку с шутливым припевом, который заставил Брайана рассмеяться.

– Напоминает Оффенбаха, – заметил он, вставая и подходя к пианино. – В сочинении таких легких безделушек нам до французов, конечно, еще далеко.

– А что в них хорошего? – заметила Мадж, пробежав пальцами по клавишам. – Смысла никакого.

– Конечно, никакого, – ответил он. – Но помнишь, что сказал Де Куинси про «Илиаду»? В ней нет никакой морали, ни большой, ни малой.

– В «Барбара Аллен» больше мелодичности, чем во всех этих пышных безделушках, – сказала Мадж. – Давай споем!

– «Барбара Аллен» – это не песня, а похороны в пяти актах, – проворчал Брайан. – Давай лучше споем «Гарри Оуэн».

Но ничто другое не устроило капризную юную пианистку, поэтому Брайану, обладавшему приятным голосом, пришлось спеть чудную старинную песенку про жестокую Барбару Аллен, которая с таким пренебрежением отнеслась к своему умирающему возлюбленному.

– Сэр Джон Грэм был ослом, – закончив петь, сообщил Брайан. – Вместо того чтобы умирать такой глупой смертью, лучше бы женился на Барбаре, не спрашивая у нее разрешения, и дело с концом.

– Не думаю, что она того стоила, – ответила Мадж, открывая сборник дуэтов Мендельсона. – Иначе не стала бы поднимать такой шум из-за того, что он не пил за ее здоровье.

– Нет, она была уродиной, – с серьезным видом заметил Брайан, – поэтому и злилась, что ее не почитают с остальными деревенскими красавицами. А значит, этому юноше повезло: если бы он не умер, она постоянно напоминала бы ему о том досадном упущении.

– Похоже, ты хорошо исследовал ее натуру, – сухо проронила Мадж. – Но давай оставим неудачи Барбары Аллен и споем вот это.

Она раскрыла ноты прелестного дуэта Мендельсона «Хотел бы в единое слово», любимого Брайаном. Они уже дошли до половины, когда Мадж вдруг замолчала и прекратила играть, услышав громкий возглас, донесшийся из кабинета отца. Вспомнив совет доктора Чинстона, она выбежала из комнаты и бросилась наверх, оставив Брайана в недоумении. Он тоже услышал, как кто-то вскрикнул, но не придал этому значения.

Мадж постучала в дверь кабинета, потом попыталась ее открыть, но та оказалась заперта.

– Кто там? – раздался голос отца с другой стороны.

– Это я, папа, – ответила она. – Я подумала, ты…

– Нет! Нет, у меня все хорошо, – быстро ответил он. – Спускайся вниз, я скоро выйду.

Мадж спустилась в гостиную, не зная, что и думать. Встревоженный Брайан ждал ее у двери.

– Что случилось? – спросил он, когда она остановилась внизу лестницы.

– Папа ничего не сказал, – ответила Мадж. – Но я уверена, его что-то потрясло, иначе он не стал бы так кричать.

Она рассказала возлюбленному все, что узнала от доктора Чинстона о здоровье отца, и ее рассказ потряс Брайана. В гостиную они не вернулись, а вышли на веранду. Накинув Мадж плащ на плечи, Брайан закурил. Они сели в дальнем углу, в тени. Оттуда было видно распахнутую парадную дверь, льющийся из нее поток теплого, спокойного света, а за ним – холодное, белое сияние луны. Спустя примерно четверть часа тревога Мадж поутихла. Они говорили на разные несущественные темы, когда из гостиной вышел человек и остановился на ступеньках веранды. Одет он был в довольно модный костюм, но несмотря на жаркую ночь, шея его была обернута белым шелковым кашне.

– Интересная личность, – заметил Брайан, вынув сигарету изо рта. – Интересно, что… О боже! – воскликнул он, когда неизвестный повернулся посмотреть на дом и на секунду снял шляпу. – Роджер Морленд!

Человек вздрогнул, посмотрел в затененный угол веранды, где сидели Брайан и Мадж, надел шляпу, стремительно прошел по дорожке, и они услышали, как захлопнулась калитка.

– Кто такой Роджер Морленд? – спросила Мадж, коснувшись руки Брайана. – A-а, я вспомнила. – Ее вдруг охватил страх. – Друг Оливера Уайта.

– Да, – хрипловатым шепотом ответил он, – и один из свидетелей в суде!