Текст книги "Страж неприступных гор"

Автор книги: Феликс Крес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

– Да, ваше высочество, – сказал Охегенед.

Она шагнула к двери.

– Что ж, осадила пирата, нечего сказать, – насмешливо произнес Раладан. – Повернись, госпожа, ибо я не стану говорить с твоей стройной спиной.

Теперь уже коротко вспыхнули ее разноцветные глаза.

– Меня зовут Раладан, я самозваный князь пиратского княжества на Агарах, то есть владелец семи лучших военных парусников Шерера, а также тот, с кем считаются капитаны нескольких десятков других, не менее грозных кораблей. Княжна Риолата Ридарета – моя приемная дочь.

Как хозяйка, она имела право говорить первой и потому после короткой паузы произнесла:

– Князь.

– Ваше королевское высочество.

– Будь гостем в моем доме.

Кивнув ему на прощание, она посмотрела на коменданта стражи и вышла.

Королева прогуливалась по леску за домом. Заметив мелькнувшее среди деревьев красное платье и открытые плечи, Хайна направилась в ту сторону. Ее высочество никогда не следовала требованиям местной моды; почти все ее платья были по-дартански богатыми, но вместе с тем по-армектански смелыми – с разрезами в нескольких местах, без плеч, без рукавов, некоторые с декольте… Разные армектанские новинки встречались в Роллайне всегда, но теперь приживались быстрее.

– Ты здесь, хорошо.

Королева окинула взглядом военный мундир Черной Жемчужины, застегнутые на бедрах ремни с мечом и двумя кинжалами, коротко посмотрела на ее лицо, до половины закрытое мягкой вуалью из черного полотна. Прекрасные глаза невольницы-гвардейца не утратили ни красоты, ни блеска, а небольшой шрам на брови был почти невидим. Хайна еще не обнаружила, сколь волнующа загадочная красота атлетически сложенной воительницы с каштановыми волосами и закрытым лицом… Но разве это могло быть утешением для необратимо обезображенной, еще недавно столь прекрасной женщины?

Ее высочество продолжила прогулку. Обе – королева и невольница – были одеты в красное, хотя военный цвет телохранительницы имел иное значение, чем королевский пурпур.

Эзена забавлялась шишкой, перебрасывая ее из руки в руку. Очень спокойно, почти бесстрастно, она изложила Хайне суть разговора, состоявшегося перед полуднем.

– Почему ты не послала за мной, госпожа? Я могла бы…

Она не договорила.

– И все-таки ты не до конца мне доверяешь, – помолчав, сказала она.

Королева задумчиво посмотрела на нее.

– О нет, Жемчужина, – ответила она. – Я знаю, через что ты прошла, но не стоит меня этим шантажировать. Мне показать тебе твое место? Оно здесь, рядом со мной. Займи его или иди прочь, ибо другого я для тебя не вижу.

Разозленной Хайне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что, собственно, сказала ее госпожа.

– Я не стану тебя ни за что благодарить и тем более извиняться. Ты исполнила свои обязанности, и все, теперь оставайся со мной или уходи, – сказала Эзена, после чего не спеша повернулась и направилась в глубь леса. – Чего ты ждешь, телохранительница? Награды? – спросила она через плечо.

Хайна поняла, что говорит ей госпожа. Бросившись следом за ней, она обогнала ее и упала на колени.

– Ты мной довольна?

– Конечно, – удивленно ответила Эзена, снова забавляясь шишкой. – Но разве для тебя это что-то значит?

Вопрос повис в воздухе. Хайна сумела лишь кивнуть, опираясь головой о бедро королевы.

– Прости меня, – помолчав, попросила она.

– Угу. Ну ладно, отпусти меня, и пойдем. Я люблю прогуливаться, когда говорю, – напомнила ее высочество. – Васанева, когда разговаривала с Готахом и Кесой…

У нее была хорошая память, она могла повторить почти каждое слово, переданное ей когда-либо кошкой. Но хотя она говорила о важных вещах, Черная Жемчужина сперва почти ее не слушала. У нее появился новый долг, который следовало отдать. Самая могущественная женщина Шерера одним коротким «угу» простила подругу и стражницу, которая готова была ходить за ней и на каждом шагу напоминать: «А помнишь, что я для тебя сделала?» Тем временем она не сделала ничего необычного. Как и сказала королева, она лишь исполнила свои обязанности. Почетные обязанности живого щита монарха.

Когда-то она умоляла о подобной привилегии.

Награда, благодарность? Так, будто она испекла хороший пирог. Этого ей не полагалось.

– Если Готаха, как ты утверждаешь, наверняка нет в живых, остается Кеса, – продолжала королева. – Она должна была ждать в Эн Анеле известий от мужа или остальных его товарищей. Если ты ее там не найдешь, то, может быть, узнаешь, где искать. Расскажи ей обо всем. – Уронив шишку, Эзена нагнулась и подобрала другую. – Потребуй совета, а еще лучше приезда в Роллайну. Я верю, что пиратский князь – тот, за кого себя выдает, но что касается остальных его слов… Мне кажется, ему можно доверять, – призналась она и отчего-то слегка покраснела. – То, что он говорил о княжне Ридарете, впрочем, совпадает с тем, что Васанева слышала от Готаха. Княжна, похоже, действительно ненавидит силы, поддерживающие в ней жизнь. Считаешь, это возможно?

– Не знаю, ваше высочество, – ответила Хайна; несмотря на вуаль, видно было, как она побледнела. – Издевательства надо мной доставляли ей… наслаждение. Даже не удовольствие, именно наслаждение. Примерно так, когда…

– Не говори, я поняла. Я все равно не приведу к себе эту… это нечто, с которым ты встретилась, если не буду знать, каких опасностей ждать и как от них защититься. Поезжай к Кесе и узнай обо всем.

– Да, ваше высочество.

– А теперь мне предстоит последняя, но зато самая трудная задача, – подытожила Эзена. – Я должна в конце концов объясниться с Анессой.

Хайна настолько пришла в себя, что негромко рассмеялась.

– Может, мне пойти с тобой? – предложила она. – Ведь она просто наорет на тебя, а до этого наверняка получишь по голове подушкой. Ты четыре года молчала, что она Сейла, твоя сестра…

Королева криво усмехнулась. Свою первую Жемчужину, сообразительную и незаменимую, которой можно было полностью доверять, она любила почти безгранично, та же о том прекрасно знала. Избалованная фаворитка Анесса – первая шлюха дома, как вполголоса, зато с ненавистью называли ее в королевском дворце, – была способна на все, могла нарваться на наказание, понести его и снова снискать милость королевы, не представлявшей себе без нее жизни. Разговор подруг наверняка мог завершиться скандалом, о котором напомнила Черная Жемчужина.

До Эзены дошло, что Хайна вдруг замолчала.

– Нет, Хайна, – остановившись, серьезно сказала она. – Сейла не моя сестра. Делара тоже нет. Именно потому я не Роллайна, о чем ты знаешь. Готах когда-то мне это подробно объяснил, и я тебе тоже объясню. Но не сегодня. Сейчас будет достаточно, если ты мне поверишь. Мы заняли… три пустых места. Они кого-то ждали, но не обязательно нас. Мы оделись в платья Роллайны, Делары и Сейлы, но мы – не они, не будем ими и никогда не были. Наклони голову, – велела она, а когда Жемчужина подчинилась, мягко и по-настоящему нежно поцеловала ее в лоб. – Это тебе на дорожку от подруги, благодетельницы, покровительницы и подопечной. Но не от сестры, Хайна. Ты не Делара, и я не Роллайна, – повторила она. – Мы лишь немного их напоминаем. Может, для Шерни из этого что-то следует, но для нас ничего. Запомни. А теперь бери все, что тебе нужно, – лошадей, деньги, солдат, – и отправляйся в Эн Анель. Лучше еще сегодня.

– Да, Эзена.

Королева, улыбнувшись, протянула ей шишку.

– Не потеряй, отдай Кесе, – сказала она, будто ей внезапно что-то пришло в голову. – Может, вспомнит леса вокруг Сей Айе.

7

Шерер был мал для любого, кто пытался бежать, но огромен для того, кто что-то или кого-то искал. Готах вновь открыл для себя эту истину, когда, более или менее вылечив сломанные ребра и отбитые внутренности, наконец отправился в путь.

Он понятия не имел, куда ехать.

Разум подсказывал, что следует двигаться в сторону ближайшего большого порта, то есть в Сейен, а оттуда на Агары. Человека, спасшего ему жизнь, его проклятую дочь, наконец, взятых в плен солдат, хотя вряд ли кто-то из них был еще жив, – всех этих людей следовало искать на Агарах. Если не там – то где угодно, то есть нигде.

А может, все-таки нет?

Кеса различила в своем туманном и крайне неотчетливом видении Хайну и слышала вопросы, которые задавала Риолата. Могла ли одержимая мощью Рубина пиратка отправиться в Роллайну? Хайны-Делары не было в живых – посланник дал бы голову на отсечение. Он разговаривал со Слепой Тюленихой Риди, которая в первую очередь была именно одноглазой пираткой, чудовищем, ибо княжна Ридарета, владеющая силами Гееркото, существовала, пожалуй, лишь в воображении Кесы. Он не мог себе представить, каким образом это полудикое создание, движимое самыми низменными инстинктами – чему он сам был свидетелем, забитым почти насмерть, – могло бы овладеть тем, что оно беззаботно называло «искушениями». Так что Прекрасная Риди вполне могла поехать в столицу. Вместе с приемным отцом? Готах знал об этом человеке лишь то, что говорила ему жена. Жене же он перестал доверять, ибо она была лишь доброй, напуганной, верящей в благие намерения женщиной, отказывавшейся осуждать кого бы то ни было за что бы то ни было. Мольдорн и в самом деле оказался прав.

Так куда ему ехать? В Роллайну или на Агары?

До Роллайны было ближе. Намного ближе.

Сперва, однако, Готах поехал в Эн Анель – красивый, не слишком большой уездный город; деление края на округа и уезды, хотя и навязанное Армектом, в Дартане прижилось и без труда пережило войну с Вечной империей. В Эль Анеле его могло ждать известие от товарищей из Таланты.

Известия не было. Скучающий слуга, сперва напуганный загадочным исчезновением госпожи, а затем успокоенный отправленным из дому посыльным, бездельничал в удобной гостиничной комнате, моля судьбу лишь о том, чтобы та послала ему еще многие недели, заполненные дремой, едой и скукой; может, еще мелкими мужскими приключениями, о которых его господин, а в особенности госпожа предпочли бы ничего не знать. Готах расплатился по счетам, освободил снятую Кесой комнату и велел отправить домой ее вещи, оставил слуге новый кошелек на покрытие ежедневных расходов, после чего без особой радости двинулся в дальнейший путь.

За окраиной города тянулись строения приходящего в упадок невольничьего хозяйства. Посреди большого неогороженного двора несколько некрасивых девушек под надзором старой бабы занимались какими-то непонятными упражнениями. Невольничий рынок Шерера подчинялся особым законам, поскольку в мирное время свежий товар поступал почти исключительно из числа свободных людей, добровольно продавшихся в рабство. Никого нельзя было к этому принуждать, заставлять или склонять обманом; если бы не данный закон, нарушение которого очень сурово каралось, дартанские деревни наверняка обезлюдели бы на протяжении нескольких поколений… Закон Вечной империи был один для всех, и даже самый ничтожный крестьянин мог изъявить желание вступить в имперское войско, когда объявлялся набор, – другое дело, что попасть туда у него было мало шансов, – а также распорядиться собственной жизнью. Это означало, что любой имел право совершить самоубийство – данный поступок являлся вполне законным, и семья самоубийцы не могла подвергаться каким-либо преследованиям – или выставить самого себя на продажу. Мужчины, даже умиравшие от голода, почти никогда этого не делали, поскольку неволя означала для них быструю смерть от каторжного труда – например, на рудниках или в каменоломнях. Впрочем, мужчины, даже самые дорогие, с рождения выращивавшиеся специально для участия в боях, очень плохо переносили неволю, намного хуже, чем женщины, – они болели, хирели, порой кончали с собой и даже бунтовали, что бывало опасно. Женщины соглашались на статус вещи с меньшим сопротивлением и продавали себя довольно часто; судьба забитой и дикой дартанской девушки, ставшей невольницей-служанкой – и даже, если она была красива, проституткой в одном из городских публичных домов, – почти всегда складывалась лучше, чем та, что ждала ее в деревне. Но в Армекте все выглядело совершенно иначе, там почти каждый – и каждая – готов был вступить в ряды легиона и почти никто не продавался в неволю.

Хозяйство под Эн Анелем было таковым лишь по названию, на самом же деле в лучшем случае предприятием по купле и продаже. Почти наверняка там не выращивали Жемчужин и тем более мужчин для боев на аренах, самых дорогих невольников Шерера, по сравнению с которыми цены самых прекрасных невольниц выглядели вполне доступными. Однако живые военные машины, каждая из которых разорвала бы в клочья трех таких воительниц, как Хайна (проходивший мимо хозяйства Готах с неподдельной грустью вспомнил веселую, улыбающуюся Черную Жемчужину), способные удивлять толпы на аренах, могли принести состояние своим хозяевам; золото, вложенное в хорошего бойца, быстро окупалось. Однако это должен был быть по-настоящему хороший боец, который, даже побежденный в упорном бою, не сомневался, что ему будет дарована жизнь – такого требовалось выращивать двадцать лет. Покупка же каких попало здоровяков, у которых головы отлетали от туловищ в первом же поединке, была пустой тратой денег.

После победоносной войны с империей королева Эзена даже и не думала уничтожать невольничий рынок в Дартане и потому сохранила все связанные с ним законы. Хозяйства остались единственными предприятиями, имевшими право торговать живым товаром.

Однако дни того, что находилось под Эн Анелем, подходили к концу. Так бывало всегда, когда выращенные невольницы не получали сертификатов Жемчужин, а бойцы проигрывали на аренах – подобное резко снижало престиж предприятия. Жемчужины почти всегда приносили убытки, зато поднимали ранг хозяйства. Но стоило однажды опуститься в глазах других, и подняться обратно было уже очень сложно. Цепочка проблем росла; спасая нерентабельное предприятие или просто пытаясь вернуть хоть немного денег, владелец закрывал глаза на слишком многое и погружался все глубже в трясину. Взять хотя бы «деликатный вопрос»… Деликатным вопросом называли отказ в продаже невольницы или невольника. Покупатель в соответствии с законом безнаказанно мог делать со своей собственностью что угодно, к примеру, ради удовольствия мучить купленную девушку, калечить ее, даже убить. Когда становилось известно о чем-то подобном, ни одно уважающее себя хозяйство не продавало живодеру живой товар, более того, по секрету сообщало об этом другим. Поступая иначе, оно подорвало бы собственную репутацию, что могло привести к отсутствию желающих продаться в неволю; какая из девушек, имея на выбор два хозяйства, отдалась бы тому, из которого могла бы попасть в лапы выродка?

Глядя на заброшенные строения, Готах думал о том, придает ли вообще хозяин этой развалины значение «деликатному вопросу». В лучшем случае он назначал неприлично высокую цену, но без зазрения совести избавлялся от всего, что еще у него оставалось. Никакое другое хозяйство не стало бы покупать двадцать некрасивых, болезненных и тупых девушек. Они годились лишь на роль живого мяса для какого-нибудь извращенца; впрочем, вскоре они могли и в самом деле представлять ценность лишь как мясо на корм для свиней или собак…

И вдруг Готах подумал, что, сражаясь за сохранение равновесия Шерни, тратя тысячи золотых на громадные начинания, он о многом забыл. Борьба во имя улучшения мира была обречена на неудачу, приносила больше вреда, чем пользы. Нельзя было исправить и улучшить то, что от начала до конца было придумано и создано другим мастером; можно было лишь окончательно его испортить. Но действительно ли стоило отказываться от всех человеческих желаний, таких как естественная для разумного существа склонность льстить самому себе? Брошенная нищему монета не улучшала мир, но позволяла благодетелю почувствовать себя лучше.

Впрочем, вполне справедливо. Ибо тот, кому льстило возникающее в душе чувство «я щедр и добр», был действительно лучше того, кому оно не льстило.

Готах развернул коня.

При виде богато одетого человека верхом на очень хорошем коне старая баба с неогороженного двора почти бегом кинулась к нему. На ней было чистое, вполне приличное и даже со следами былой роскоши платье. Передав коня невольнице, которую позвала баба, Готах вошел в дом, где его пригласили в опрятную комнату, в которой, видимо, заключались сделки. Точно он не знал, поскольку впервые в жизни перешагнул порог невольничьего хозяйства; всю прислугу – то есть одну телохранительницу и двух девушек для домашних работ – его жена получила в качестве свадебного подарка от своей бывшей госпожи. Скучавший в Эн Анеле слуга, как и второй дома, были свободными людьми. Теперь Готах хотел купить себе невольницу и не знал, как это делается. Он коротко изложил свое дело, даже не имея понятия, с кем разговаривает; баба в платье могла быть кем угодно, даже столетней Жемчужиной или невольницей первого сорта, ибо, по слухам, такие потертые жизнью драгоценности иногда попадали обратно в хозяйства, где вели расчеты, писали или читали письма на четырех основных языках мира, а прежде всего давали советы по вопросам, связанным с выращиванием новых Жемчужин. Свобода и манеры стоявшей перед ним старушки, а также ее прекрасный дартанский лишь подтверждали его подозрения.

– Ваше благородие, – сказала предполагаемая старая Жемчужина, – ведь у тебя есть глаза, и ты наверняка видишь, что у хозяйства… проблемы. Честно говоря, мы проводим распродажу. У меня нет ничего, хоть сколько-нибудь похожего на то, о чем ты спрашиваешь. Разве что только я, – криво усмехнулась она. – Меча я уже точно не подниму, но кинжал… По крайней мере, я знаю, за какой конец его держать.

Подтвердились почти все догадки Готаха.

– Ты была Черной Жемчужиной, госпожа? – спросил он и, лишь когда она рассмеялась, понял, сколь наивный вопрос задал.

– Прости меня, ваше благородие, – смущенно проговорила она. – Черная Жемчужина? Скоро я уже отправлюсь навстречу Полосам Шерни, так что беру ее в свидетели, что никогда даже не видела воочию такой драгоценности. Черная Жемчужина? Нет, ваше благородие. Я родилась, чтобы стать обычной Жемчужиной, но уже через пять лет оказалось, что ничего, увы, из этого не выйдет. С большим трудом я удержалась среди девушек первого сорта… Нас немного учили, как защищать господина или госпожу, если возникнет такая необходимость, но если спросишь меня, то отвечу, что не защитила бы тогда никого и ни от кого. Я не смогу продать тебе, ваше благородие, телохранительницу, даже самую худшую, поскольку у меня их нет. Несколько некрасивых и тощих девушек, почти каждая с каким-то изъяном, заика или прыщавая, у некоторых вообще с головой не в порядке. Говорю как есть – сам увидишь, если пожелаешь. В течение недели должен явиться некто, кто за полцены возьмет их всех для работы. Такой, какую обычно выполняют мужчины, – добавила она, и это означало, что девушкам остается не больше четырех месяцев жизни, заполненной нечеловечески тяжким трудом от рассвета до заката. – Если этот покупатель не придет, то я просто дам им всем акты об освобождении, поскольку не могу дальше их кормить. Они давно уже проели больше, чем сами стоят. Пусть умирают за свой счет, в переулках Эн Анеля или где-то еще, поскольку до своих деревень не доберутся. По крайней мере, у них будет шанс что-то украсть, прежде чем их поймает городская стража и отправит в наказание на каменоломни.

Слова ее звучали бездушно, но, к своему удивлению, Готах не заметил безразличия в глазах собеседницы. У старой «жемчужинки», похоже, было доброе сердце, и она наверняка отдала бы свой товар даже не за полцены, а вообще за символическую серебряную монету – лишь бы он попал в хорошие руки.

– Прикажи привести их всех, госпожа.

– Прикажи? Мне придется идти за ними самой, ваше благородие. Возможно, ты последний, кто хочет что-то купить. Здесь никого больше нет, я продам девушек, передам дома – ибо они уже не принадлежат хозяйству, скоро явится новый владелец – и вернусь к своему господину, у которого начинают неплохо идти дела в заморской торговле. Я тоже заслужила немного отдыха. Буду чинить платья госпоже, печь сладкие булочки, а в промежутках бездельничать.

Она вышла и вскоре вернулась.

– Будь любезен пройти в соседнюю комнату, ваше благородие. Здесь слишком тесно, к тому же нет помоста.

В соседней комнате помост был. Полтора десятка обнаженных женщин разного возраста – старшей было самое меньшее тридцать – на равном расстоянии выстроились на возвышении высотой в локоть. В ярком свете, падавшем через большие окна, Готах увидел, что невольницы довольно ухожены, в той степени, в которой это было возможно, – они выглядели чисто, вымытые волосы заплетены в косы, ногти не сломаны, а все волосы на теле удалены на дартанский манер. Возможно, они были слегка недокормлены, но не истощены. Неожиданно Готах отвернулся и негромко сказал:

– Ты человек, жемчужинка.

Старушка слегка улыбнулась.

– Нет, ваше благородие, всего лишь вещь, – машинально ответила она, но тут же поняла, что он имел в виду, и перестала улыбаться. – Наверное, да.

Готах уже понял, что вооруженную телохранительницу не получит. Снова повернувшись к помосту, он спросил:

– Кто-то из вас знает или хотя бы понимает кинен?

Ему ответила тишина.

– Нет, господин, – сказала старушка.

– Какой-нибудь язык? Хотя бы несколько слов?

– Нет, господин.

– Кто-нибудь может прочитать хотя бы несколько букв?

– Каждая напишет свое имя. Но так, как если бы рисовала заученную наизусть картинку, ваше благородие.

– Кто-нибудь ездит верхом?

Тишина.

– Нет, господин, – сказала жемчужинка. – Они ничего не умеют.

Одна из девушек вышла на полшага вперед и наклонила голову.

– Говори.

– Я ез-дила… на ослике, – сказала невольница. – Это как бы… та-кой маленький конь.

Готах молчал. Девушка, не поднимая головы, посмотрела в сторону, встретила его взгляд и снова уставилась в пол.

– Что-нибудь еще? – спросила надсмотрщица.

– Я у отца первая. А сес-тры от мачехи. Я ру-била дрова, умею все по хозяйству… Умею помнить песенки. Не храплю и… я все-гда теплая… – Она провела руками по животу до самых грудей, словно желая показать, какое тепло имеется в виду. – Я ум… умею…

Она замолчала.

– Иногда она заикается сильнее, иногда меньше, – сказала старушка. – Скорее запинается, чем заикается.

Готах подошел и посмотрел на девушку вблизи. Некрасивое лицо было отмечено оспинами после перенесенной болезни. Перед ним стояла обычная восемнадцатилетняя крестьянка, с широкой костью, годная самое большее для работ в поле. Как это часто бывало, отец не позволил ей выйти замуж, поскольку выгоднее было ее продать, когда подросли младшие. Дартанский крестьянин никогда не видел столько серебра сразу, сколько могла отдать ему дочь, продавшаяся в невольничье хозяйство, несмотря на то, что на руки она получала лишь скромный задаток, остальное – после того, как ее продадут, притом с какой-то прибылью.

Он почти слышал учащенное биение сердца. Возможно, в наступившей тишине он и в самом деле его слышал.

– Я ум-мею… – снова начала она, но сразу же стало ясно, что она больше ничего не скажет, и вовсе не по причине дефекта речи.

– Ты умеешь чего-то хотеть, и ты смелая, – договорил за нее Готах. – Ты сама не знаешь, как многое умеешь. Ты умеешь верить в то, что чего-то стоишь, что для кого-то может иметь значение, что ты ездишь на ослике, рубишь дрова и помнишь песенки… И ты права, умная девочка. Я тебя покупаю.

– Идем, – сказала надзирательница.

Готах не был столь отважен, как купленная невольница, и уже не осмелился посмотреть на тех, кого оставил с гаснущей в глазах надеждой, что он вернется и спросит о чем-нибудь еще. Он не был богачом; возможно, он и мог бы их всех купить, но не содержать. В Эн Анель, где, как предполагалось, будет ждать Кеса, должно было вскоре прибыть золото от гаррийского князя-представителя, однако он не знал, сколько, а тем более не мог оценить, много ли он еще потратит, прежде чем закончится вся эта авантюра…

Тем временем ни он, ни его жена не умели зарабатывать деньги, проценты же от того, что они вложили в один из столичных кредитных домов, с трудом покрывали их нужды. Он не мог открыть на рынке в Эн Анеле лавку с Брошенными Предметами.

Впрочем, он понимал, что даже если бы у него имелись средства и он выкупил всех несчастных из всех хозяйств Шерера, он добился бы лишь того, что помосты начали бы прогибаться под тяжестью новых, а чем больше бы он покупал, тем больше бы они прогибались… Так заканчивались попытки улучшить мир, действовавший по установленным правилам, и обойти их было невозможно. Благим намерениям должен всегда сопутствовать разум.

Девушку звали Сема – такое имя было вписано рядом с его именем в документ о собственности, который он получил от старой жемчужинки. С этого момента ему принадлежала живая вещь, с которой он мог сделать что угодно и за каждый, даже самый малейший поступок которой он отвечал. Если бы она сошла с ума и убила его жену, он мог бы за это ее живьем четвертовать – после чего пошел бы на эшафот за убийство жены. Выполнив утомительные формальности – ибо перед ним появились какие-то книги, свидетельства, реестры – и заплатив не торгуясь, посланник вышел во двор, сел на коня и протянул руку перепуганному созданию в коротком белом платьице, которое смотрело на него снизу, похоже до сих пор не понимая, что, собственно, произошло.

– Хватайся и залезай позади меня. Потом держись крепче, – велел он.

Вскоре он уже ехал рысью обратно в Эн Анель. Его судорожно обнимала за пояс девушка, первый раз в жизни видевшая дорогу, уносящуюся вдаль под копытами крупного чистокровного дартанского жеребца. Это был точно не ослик.

Опасаясь, что постоянно сползающая с коня девушка в конце концов свалится, Готах пустил его галопом, поскольку для езды шагом ему не хватало терпения, а для того, кто первый раз сидел на лошади, галоп подходил лучше, чем рысь, – без тряски, ровный, плавный.

По сторонам дороги мелькали деревья. Сема чуть не умерла от страха.

На самом большом товарном складе, размещавшемся возле рынка в Эн Анеле, имелось все. Действительно все, поскольку его хозяин, хоть и не мог достать из-под стола каменный дом, речную лодку или торговую повозку, тем не менее мог все это предложить, так как у него имелись тщательно выполненные рисунки вышеперечисленных товаров. Готаху требовались лишь обычные вещи, из которых самой дорогой и непокорной был конь. Торговец внимательно выслушал, в чем заключается его проблема.

– У меня есть послушный мул, – наконец сказал он. – Совсем не упрямый.

– Я еду в столицу, – возразил Готах.

– Может, подойдет неплохой эбельский мерин, но это дорого.

– Здоровая скотина, – задумался Готах.

– Да на таких тяжеловооруженные солдаты королевы ездят, – надменно заявил торговец, желая доказать, что ему не чужды даже столь серьезные вопросы, как снаряжение отрядов монаршей гвардии. – Будь это жеребец, у меня бы его точно не было, ваше благородие. Здоровая скотина, говоришь? Ну да, так. Но эбельцы отважны, послушны, неприхотливы. А мой мерин не капризный, легко управляемый, с ним даже ребенок справится, – перечислял он. – Настоящий эбелец, ваше благородие.

Он в самом деле знал, что говорит. Готаху были знакомы преимущества лошадей княгини Доброго Знака, ибо он не одну неделю просидел в лагерях ее войск. Крупнее и сильнее – и втрое дороже – были только кони тяжеловооруженных, ибо именно в этом торговец ошибся: в отрядах королевы на эбельских лошадях ездили солдаты, относившиеся к числу средневооруженных. Всадники очень хвалили эбельцев, ибо они, как никто другой, умели ходить в строю и молниеносно включались во все маневры. Готах едва не купил Семе послушного мерина, но пошел с торговцем в отдаленную конюшню и, к счастью, опомнился. Его собственный дартанский жеребец был даже выше армектанского побратима – но грудь?! Но зад, но спина?! Готах все-таки слегка забыл, о чем речь, ведь бедная девочка просто не обхватила бы это чудовище бедрами.

– Нет, господин, пожалуй, я его все же не возьму, – сказал он, улыбаясь с адресованным самому себе сожалением. – А эта кобыла?

– Молоденькая армектанка. Приятная, хорошо сложенная. Недорогая. Но все-таки это уже лошадь для всадника, ваше благородие.

– Возьму ее, – коротко сказал посланник, ибо на самом деле он искал лошадь не для войны или скачек, но просто такую, на которой могла бы удержаться в пути его невольница; если ей хотелось сразу свалиться, то, по крайней мере, до земли было ближе, чем со спины стоящего рядом сухопутного кита. У торговца же дела шли достаточно хорошо для того, чтобы он не стремился скрывать какие-то существенные недостатки недорогой, в конце концов, лошадки; наверняка ему не хотелось потерять из-за подобной ерунды клиента. – Сколько?

Торговец сказал. Готах поторговался и заплатил.

Больше, чем за невольницу.

Потом вернулся в большую комнату, заполненную всевозможным добром, на которое ошеломленная девушка даже не осмеливалась взглянуть вблизи; она стояла точно в том же самом месте, где оставил ее Готах. Перепуганная и предоставленная самой себе, она не отвечала на вопросы и попытки заговорить со стороны помощников торговца, не зная, можно ли ей вообще разговаривать.

Посланник потратил немало времени, и его предстояло потратить еще больше, излагая в пути тайны верховой езды, правила ухода за лошадью и, похоже, все остальное… Без церемоний отведя невольницу в угол, где она спряталась за каким-то стеллажом, он приказал ей раздеться, а затем заново одел ее в дорожный костюм немногим хуже того, что был на нем самом. Восхищенная девушка недоверчиво дотрагивалась до рубашки из гладкого сукна, плотной и широкой юбки для езды верхом, кожаной куртки, пояса, туфель с ремешками, завязывавшимися на лодыжках… Последние не слишком подходили для верховой езды, но в сапогах она бы точно не выдержала, привыкнув ходить босиком или в деревянных башмаках, в крайнем случае в каких-нибудь лаптях из лыка.

– Все, что я даю тебе из одежды, никогда больше не заберу, – убедительно сказал он, видя в широко раскрытых глазах одни сомнения и вопросы. – Все это твое, насовсем.

Однако она поверила не сразу. Одежда на ней стоила больше, чем все, что имелось в хижине ее отца.

Еще она получила маленький нож, который можно было пристегнуть к поясу. Готах докупил провизии, одеяло, плащ, несколько мелочей, а в завершение подошел к стойке, на которой блестела голубовато-серая сталь.

– Ты рубила дрова… Это не настоящий топор, но держи, – сказал он, подавая ей легкий топорик, который мужчине сгодился бы главным образом для метания, но девушке подходил в самый раз для обеих рук. – Подвесишь его у седла, сейчас покажу как. И если кто-то захочет на нас напасть… то представь себе, будто он полено, большое полено. Идем. Сейчас чего-нибудь поедим, а потом двинемся. Нет, погоди…