Текст книги "Страж неприступных гор"

Автор книги: Феликс Крес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)

– Броррока больше нет.

Раладан поднял брови.

– Потом расскажу, – сказала она. – Тебе понравилась его идея?

– Так себе. Нельзя вечно убегать и прятаться. В конце концов до тебя доберутся, и всегда в самой худшей ситуации из всех возможных. Если постоянно отступать и не нападать, никогда не выиграешь. Но когда старик уже ушел, я подумал, что это все-таки чересчур рискованно. Посланники – это посланники… Однако теперь, говоришь, ты собралась к ним?

– Да, ибо сыта ими по горло.

Раладан задумался.

– Именно от Броррока я и узнала, где их искать, – добавила она. – Таких домов, как тот, о котором я знаю, в Шерере могут быть тысячи. Как найти один дом, который стоит… где-то? Но поскольку я знаю, что он в Таланте, я его найду.

– Жаль, что нет с нами Тамената… Он мог бы еще немного подождать умирать. Вечно все делал не вовремя. Как ты хочешь до них добраться? Ты знаешь сейчас о себе хоть что-нибудь наверняка? Ты получила кулаком в зубы, и у тебя не заживает, вернее, заживает, но так же, как и у всех… То есть теперь тебя можно ранить и даже убить, как любого? Что ты можешь?

– Сломать меч – меня научил Бохед. Но только тому, кто не догадается, что с левой стороны я ничего не вижу. И при хорошем свете, иначе мне тяжело оценить расстояние.

– Вот именно. Кроме того, Риди, намного труднее ломать мечи, когда приходится следить, чтобы острие не вонзилось тебе в живот… И это теперь все, что ты умеешь? Про махание железом я не спрашиваю.

– Не знаю. Не пробовала. Думаешь, я всегда могу поджечь корабль или дом? Ведь сам знаешь, что не всегда. А некоторых вещей я теперь вообще не могу.

Она сосредоточенно провела ногтем по зеркалу.

– И что? Целое, – задумчиво констатировала она.

– Это самоубийство, – сказал Раладан. – Ты не можешь отправляться к посланникам, ничего о себе не зная. Это с самого начала походило на безумие, но теперь твои шансы, Риди… У тебя нет никаких шансов.

– И что мне делать? Сидеть и ждать?

– Сидеть – нет, но ждать – да. Есть какой-нибудь способ выяснить, что, собственно, с тобой произошло? Безопасный способ. Как-то не хочется, чтобы ты для проверки воткнула себе меч в живот.

– Способ? Какой может быть способ? Когда-то мои дочери испробовали все за меня, а остальное объяснил мне Таменат. Я должна родить Рубинчик и посмотреть, что можно у него выковырять и отрезать, прежде чем он сдохнет? Можно и так, – сказала она, – но даже если я забеременела… а я в том не уверена… то придется ждать по крайней мере двенадцать недель. Если вообще рожу вовремя, поскольку в последний раз…

– Не болтай глупости.

Даже для старого пирата существовали границы, разделяющие допустимое и чудовищное, и Раладан как раз к ним подошел, поскольку, похоже, его приемная дочь рассуждала вполне серьезно.

Неожиданно она испугалась.

– А если это тоже изменилось? – спросила она не своим голосом. – И теперь мне придется… девять месяцев, как всем?

Он притворился, будто не слышит.

– Таменат… – задумчиво проговорил он. – Может, есть кто-то, кто разбирается в Шерни и может что-то знать? Когда вы были в Лонде с Таменатом, вы жили у какого-то торговца…

– Оген. Его звали Оген.

– Когда-то он был помощником Готаха, друга Тамената, помнишь? Старик часто говорил про Глупого Готаха, историка с перекошенным ртом.

– Помню. Но Оген… нет, – на этот раз задумалась она. – Но есть кое-кто другой. Кеса. Она, похоже, знает о Шерни столько же, сколько посланники.

– Кеса? – Раладан наморщил лоб.

– Она приезжала сюда с миссией от гаррийского князя-представителя. Раладан, ведь она прибыла сюда не за флотом.

Раладан немного подумал, наконец кивнул.

– Значит, пусть будет так, – сказал он. – Ты с ней встречалась?

– Мы провели вместе несколько дней.

Раладан снова обдумал услышанное.

– Знаешь, где ее искать? В Дороне?

– В Ллапме, а если нет, то… в одном дартанском городе. Погоди… сейчас… Знаю – в Эн Анеле.

– Похоже, тебе придется мне обо всем рассказать, Риди. Что, собственно, случилось?

– Что случилось… Это разговор на всю ночь.

Рано утром невыспавшийся Раладан отправился в порт, где разбудил вахтенного, а вахтенный – Китара. Армектанец нежился во вновь обретенной постели, в которой еще полно было длинных каштановых волос. Скосив взгляд, он только что отцепил от лица один такой волос, щекотавший ему лоб и нос.

– Как я понимаю, ты с ней уже виделся? – спросил он.

– Вчера, – коротко ответил Раладан, садясь на тот же стул, который облюбовала себе Ридарета. Рассеянно взяв лежащее на столе зеркальце, он повертел его в руках. – Я вернулся раньше. Она сказала, что ты отвезешь ее на «Труп».

– Он скоро придет сюда. Встанет на якорь у северо-восточного побережья, Риди точно знает где. Я повторил ей то, что мне сказал Тихий, и она сразу все поняла. У тебя есть мысль получше, как доставить ее на корабль?

– Нет.

Раладан подумал и покачал головой – совсем так, будто ему пришлись по вкусу манеры Мевева Тихого.

– Ридарета выглядит так, будто у нее муж – пьяница. Предупреждаю: еще раз ударишь мою девочку, и будем говорить ина…

– Нет, братец, – сказал Китар. – Самое большее еще раз ударю девочку. Это не твоя девочка, а моя. А я не пьяница, так что за будущее тоже можешь быть спокоен.

Раладан открыл рот, закрыл и снова открыл.

– С ума сошел? Похоже, что так.

– Тут я с тобой согласен, – сказал Китар. – Дай мне еще немного поспать. Я стою в безопасном порту, и три четверти моей команды на берегу. Если я сейчас не высплюсь, то когда?

Но Раладан был отцом, и это означало, что услышанные глупости он так просто не оставит.

– Будешь спать, когда уйду. Ты что, втюрился в Ридарету?

– Слушай, братец, чего ты от меня хочешь? Ты всегда так мучил любого, кто хватал ее за задницу?

– Ты не любой, а кобель известный. А с тех пор как не стало Броррока, еще к тому же и самый знаменитый моряк на Просторах.

– Гм? – удивился Китар. – Говоришь, самый знаменитый?

– Как-то так.

– Иди уж, папаша, а то и впрямь разболтался… Не люблю ничего делать как попало, люблю по-армектански, поэтому тебя первого попрошу, чтобы засвидетельствовал наш брачный договор. А теперь дай мне поспать.

Раладан окончательно обалдел.

– Что ты ей такого сказал?

– «Да». А до этого – что она самая красивая девушка на Просторах.

– «Да»? Что значит «да»?

– Это значит, что она сделала мне предложение, а я сказал «да» и женюсь на твоей дочери, ваше княжеское высочество. Она красивее всех на свете, отважная и вовсе не такая глупая, просто безалаберная и ленивая. Думать она умеет, только у нее это медленно идет. А мне сорок два года, у меня есть закопанная бочка, полная желтых кружочков, я… э… самый знаменитый на Просторах, и мне недостает только жены, с которой я смогу составить эскадру. Обычная баба с горшками и детьми для этого не годится.

– А Ридарета годится?

– Она хорошо танцует и сломала меч командиру моей стражи.

– Хорошо танцует?

– И ей нравится, как я пою. А, и еще у нее такие…

– Я знаю, что у нее, опусти лапы. Давно ты ее знаешь?

– Лет восемь, а за последние четыре дня лучше некуда. Что ты все домогаешься, будто я утопиться хочу? Я хочу жениться, а ты решил, будто покончить с собой? Если она окажется ведьмой, которая готовит, стирает, сидит дома и штопает тряпки, то после пробного года я брак не продлю. Армектанские законы не так уж плохи, порой стоит их принимать во внимание.

Законопослушный Китар – это было что-то новое. Раладан подумал о том, знает ли он вообще хоть одного моряка из-под черного паруса, который женился бы в соответствии с законом. Никто ему на ум не приходил.

Хотя… таким был он сам.

– Только распутничать ей не дам, – сказал Китар.

– Ты с ума сошел, Китар, и я не стану больше слушать эту чушь. Ты и Риди?

– Уфф! – сказал Китар. – Значит, уже уходишь?

– Ухожу.

– Ну так иди, братец. Иди, иди.

Раладан пожал плечами и убрался с «Колыбели». Вскоре он уже стоял перед дочерью, у которой порозовели щеки.

– Ну и враль, – недоверчиво сказала она. – А язык у него длинный, как у бабы. И эта лживая свинья заявила, будто я сделала ей предложение?

– Ты не делала предложения?

– Ну, даже если я и дура, то не до такой же степени!

Раладан облегченно вздохнул.

– То есть он ничего тебе не говорил, даже «да»?

Несколько мгновений она молча смотрела на него.

– Гм? – переспросила она. – Ну, нет… «да»-то он сказал. Но по-другому.

В Дартане когда-то были в моде забавы, называвшиеся каламбурами. Именно каламбуром и показалось Раладану то, что он услышал.

– По-другому? То есть как?

– Ну… – щеки ее стали уже не розовыми, а вишневыми, – он лежал и смотрел…

– Лежал?

– Лежал, – призналась она. – Но это было уже утром, – быстро объяснила она; видимо, утреннее лежание имело большее значение, чем вечернее. – Лежал и смотрел, а потом сказал: «Риди… да?»

Раладан тоже смотрел – возможно, так же как и Китар. Хотя наверняка нет.

– А я сказала: «Угу».

– Ты сказала «угу»?

– Угу.

Теперь уже на мгновение замолчал Раладан.

– У вас, похоже, с головой не в порядке.

– Наверное, да, – согласилась она точно так же, как до этого капитан «Колыбели», и Раладан прикусил язык, ибо готов был уже бросить: «Сумасшедшие, вы оба друг друга стоите».

С другой стороны, что-то в том действительно было.

– Что ты о нем вообще знаешь?

Она пожала плечами.

– Знаю, что… я все время одна. Каждый хочет меня ненадолго, но никто – насовсем. Я могу быть женой. И иметь мужа, – вызывающе закончила она, и оба слова прозвучали в ее устах подобно неким выдающимся титулам. – Никогда не думала, что могу. Что кто-то меня возьмет с… со всем этим.

Раладан, все так же на манер Тихого, смотрел, думал и качал головой.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Воины

14

Готах высадился со своей свитой по южную сторону от Узких гор, то есть в Низком Громбеларде. Сперва он хотел двинуться на северо-запад, а потом через перевал Стервятников – уже прямо на север.

Белая красавица вытянула из него все – или скорее все уже знала, оставалось лишь выяснить некоторые вопросы. Кошка слушала его внимательно, хотя и с явным отвращением, поскольку не было на свете такого кота, которому доставляли бы удовольствие рассуждения на любые темы. А в описанной двоими посланниками угрозе такими рассуждениями выглядело для нее все. Если бы Рубин Дочери Молний… то, вероятно, Ферен… а тогда наверняка равновесие Шерни… что могло бы иметь плачевные последствия для ведущейся войны сил… к счастью, страж законов, предположительно… Узнав, что откровения посланников основаны на математических расчетах – допускавших, правда, некоторую возможность ошибки, – королевская воровка закрыла ярко-зеленые глаза и очень долго их не открывала. Для кота математика сводилась к четырем простейшим действиям; остальное было для них никому не нужной выдумкой.

«Я повторю все королеве так точно, как только сумею, – сказала, однако, она в конце, проявив таким образом очередную кошачью черту, а именно снисходительность к существованию разных вариантов одного и того же. Коты редко разделяли человеческую точку зрения – и столь же редко ворчали по этому поводу. Мир был таким, каким был, и следовало принимать его таковым или прыгнуть с моста в реку, но не пытаться что-либо изменить. В этом отношении взгляды существ, вообще не ощущавших Шерни, удивительным образом совпадали со взглядами посланников, понимавших Шернь как никто на свете. – А теперь я еще хотела бы знать, мудрец Шерни, где именно ты собираешься высадиться и какой путь в Громб выберешь. Тот, по которому ездили все? Спрашиваю, потому что, возможно, королева захочет послать кого-нибудь к тебе с дополнительными вопросами».

Готах изложил свои намерения.

И вот теперь он высадился в Низком Громбеларде – краю просторном и мирном, имевшем больше общего с Дартаном, чем настоящим Громбелардом, где безраздельно царил вечный дождь, – и сразу же узнал о двух вещах: что королева действительно кого-то послала и что у этого кого-то нет никаких вопросов.

Мудрец Шерни Готах, когда-то коварно вырванный из своего кабинета историка, увидел кусочек мира, о котором среди хроник и летописей забыл, а увидев, никогда больше в кабинет не вернулся. История, которую он изучал, была мертвой. Он исписал сотни страниц, и каждое слово на них было во многом ложью. Вернувшись в мир, он увидел в Тяжелых горах настоящую схватку и понял, что в его описаниях переломных битв нет ни слова правды – может быть, совпадало лишь число погибших. Он перевязывал раненую девушку – и остолбенел при виде ее тела, ибо, избавившись уже почти от всех людских потребностей, забыл, как выглядит женщина, а еще больше забыл о том, что вид нагого женского тела для мужчины… самое меньшее небезразличен. Он писал трактат, касавшийся гипотетического мира, в котором живые существа не осознавали присутствия созидательной силы, и им приходилось довольствоваться лишь домыслами (подобные домыслы он назвал «религиями» от старогромбелардского «рел'егон», или «утешение умирающего»), после чего обнаружил, что тот, кто пишет трактаты, хотя ни разу не дрался в темном переулке на кулаках с бандитом, не философ, а в лучшем случае глупец и гордец. Без этого наверняка можно было стать великим математиком, но не историком-философом, рассуждающим о мире и формирующих его сущностях. Чушь. Он описывал висящую в пустоте чушь, не имеющую значения ни для кого, самое большее для другого такого же недотепы, как и он сам. Когда таких набиралось два десятка, они создавали отрасль науки и придумывали для нее разные применения, хотя истинным было лишь одно: эта отрасль науки давала занятие старикам, у которых в башке было не меньше глистов, чем у других в заднице. Открыв глаза, Готах наконец понял, почему самый знаменитый из посланников, великий Дорлан, был скорее бродягой, чем летописцем. Поняв Дорлана, Готах сбежал от трудов и трактатов, твердо решив, что вернется лишь тогда, когда узнает хоть что-то о чем-либо. Судьба была к нему милостива; за неизмеримо короткое время лах'агар-путешественник увидел распад целой провинции империи, потом великую войну, в результате которой отделилась еще одна провинция, самая большая и богатая. Он спал в военных лагерях, стоял рядом с девушкой, которая из-за нищеты продалась когда-то в неволю, сперва была обычной прачкой, потом стала сказочно богатой наследницей крупнейшего состояния Шерера и наконец королевой державы, – и увидел то, что может управлять сущностью, изменяющей мировой порядок. А потом он познакомился еще с одной невольницей, в которой, похоже, нечто пробудил, поскольку Шернь вскоре признала ее живым символом своей сущности, он же – своей половиной. По крайней мере один трактат он уже был готов написать; а именно, он точно знал, чего стоит мир, вся его история и будущее, все его обитатели вместе взятые, не говоря уже о Полосах Шерни. А стоили они ровно столько же, сколько один волос с головы Кесы.

Вооружившись этим знанием, посланник основательно присмирел, решив, что, пока разумные существа испытывают столь могучие чувства, вопросы о природе неконкретных явлений, а также философии, пытающиеся описать и упорядочить мир, будут иметь ценность старческого ворчания вроде того, что «когда-то молодежь была другой». Ему уже не хотелось писать о «религиях» или других надуманных проблемах. Он вернулся в настоящий мир.

Именно такие мысли – правда, в весьма сокращенном виде – промелькнули у него в голове, когда на месте высадки, в тени маленькой рощицы он увидел сомкнутый строй из тридцати солдат. Поверх кольчуг на них были сине-зеленые мундиры с вышитой красной короной, венчающей дубовые листья, – цвета и герб дома К. Б. И. Готаху показалось, будто он переместился на несколько лет назад, попав на большую поляну в самой большой лесной чаще Шерера, где стерегли дом именно так выглядевшие люди. Ему отдавали честь лучшие солдаты Дартана, королевская гвардия, дворцовая стража монарха. Это не были потешные вояки. Они умели сражаться в пешем и конном строю, как средневооруженная конница, тяжелая или стрелковая пехота. Когда-то гвардейцев было всего сто, но с тех пор как их госпожа прибавила к княжескому титулу королевский, эта численность значительно возросла. Говорили, что каждый из них мог заменить пятерых, и вряд ли это было преувеличением.

Однако самая большая неожиданность ждала его в полутора десятках шагов дальше, в тени берез, опершись о белый ствол.

– Ваше благородие, – сказала неожиданность, на мгновение прикрыв глаза, чтобы притушить радостный блеск.

Посланник испугался было, но тут же просиял.

– Хайна!

Она подбежала к нему и как ни в чем не бывало бросилась ему на шею.

Для Готаха было загадкой, каким образом эта дружелюбная и впечатлительная девушка, сожалевшая о судьбе раненных в бою лошадей и кормившая зимой птиц, не терпевшая рыбной ловли на крючок («им же наверняка больно…»), спешившая любому на помощь, всегда говорливая и веселая, могла одновременно быть безжалостной машиной для убийства.

Черных Жемчужин удалось создать в одном из армектанских невольничьих хозяйств, после чего тайну породы перекупили еще два или три других. На невольниц-телохранительниц всегда существовал спрос, особенно в Дартане – главным образом ради шика. Спрос этот с легкостью удовлетворялся. Намного дороже, но столь же легко доступны были Жемчужины. Но соединить одно с другим никак не получалось. Любая Жемчужина умела обращаться с оружием в той степени, чтобы при необходимости встать на защиту хозяина, и с любой телохранительницей можно было обменяться парой слов, они были не слишком глупы и недурны собой. Однако вырастить по-настоящему умелую телохранительницу, одновременно достойную сертификата Жемчужины, не удавалось ни в одном из невольничьих хозяйств. Знание четырех основных языков Шерера, истории, математики, обычаев и писаных законов, чтение поэзии и армектанских саг, к тому же еще музыка и танцы – все это никак не соединялось с бегом по лесу, плаванием, размахиванием копьем, кинжалами и мечом, а также жестокими боями на кулаках, ибо телохранительница высшей пробы должна была также владеть искусством рукопашной борьбы. Попытки соединить огонь и воду приводили к появлению обученных сражаться красавиц, которых в случае опасности лишал воли страх перед шрамом на лице, или жестоких воительниц, с которых образование и умение вести себя в обществе слетали, словно тонкий слой позолоты. С самого начала – то есть зачатия – задача была крайне сложной. Младенец с задатками Жемчужины рождался от специальной племенной пары, но ожидалась лишь умная и незаурядной красоты женщина; во всем остальном она могла быть изящной или с пышными формами, высокая и стройная, или миниатюрная, зато с приятными глазу округлостями… У покупателей были весьма разнообразные вкусы. Тем временем боевые невольницы должны были быть попросту сильными. Очень красивыми, но среднего роста и веса, с крепкими бедрами и отнюдь не тонкими руками, короче говоря, атлетического сложения.

И кому-то в конце концов удалось.

Они никогда не были столь образованны и хорошо сложены, как настоящие Жемчужины. Стоили они тоже поменьше, поскольку являлись прежде всего воинами, а в спокойные времена «вечного мира» в границах Вечной империи спрос на них быстро упал. Однако их снабжали сертификатами невольниц высшей пробы. Их называли Черными Жемчужинами и рассказывали затейливые истории о том, откуда они брались. В жилах каждой из них якобы текла одна восьмая крови степной пантеры… или их зачинали под небом Алера… или их матерей поили специальным отваром таинственного состава… Готах подозревал, что именно последнее ближе всего к правде. Конечно, решающим был не подбор племенной пары и не то, что пила или ела беременная невольница. Просто наконец додумались (вероятно, помог случай) до соответствующих методов воспитания – и не более того. Однако с этими девушками – или их матерями – все же что-то делали. Черные Жемчужины были бесплодны, все без исключения. Никто никогда не слышал, чтобы какая-то из них забеременела, что, несмотря на многочисленные средства предосторожности, предпринимавшиеся из-за того, что беременность портила фигуру и могла оставить на драгоценности неизгладимые следы, порой случалось среди обычных Жемчужин.

Готах узнал об этом от Кесы. Раньше он не имел ни малейшего понятия о секретах невольничьего рынка.

Повисшая на его шее девушка была Черной Жемчужиной королевы – возможно, самой дорогой и лучшей из всех, кого когда-либо удавалось вырастить. Она получила сертификат намного быстрее, чем любая другая Черная Жемчужина. Самый богатый человек Шерни купил ее когда-то за гигантскую сумму, с мыслью о безопасности наследницы своих родовых инициалов, которой – во что он глубоко верил – было предназначено стать королевой державы.

Хайна.

А может, лучше все-таки Делара, последняя из дочерей Шерни. Командующая войсками Роллайны, самой старшей из трех сестер, полулегендарной королевы объединенного под одним скипетром Дартана. Дочь Молний – по дартанской легенде, она явилась на землю Шерера, когда бушевала невероятно сильная гроза. Жертва красной мощи Рубина по имени Риолата, который уничтожил ее жизнь, сделал ее изменницей и привел на место страшной казни, откуда унесли изуродованное обезумевшее животное, обреченное жить дальше как предостережение и доказательство справедливости королевы, которая не отступила перед тем, чтобы покарать сестру, но при этом могла и проявить милость.

По одной из версий легенды несчастное увечное животное нашло в себе еще достаточно сил, чтобы победить проклятый Рубин и отдать жизнь, защищая королевскую сестру.

Одни из ворот дартанской столицы носили имя Делары – к которой вернулись благосклонность и слава.

Хайна была отражением третьей сестры, ее несовершенным и неполным воплощением. Может, лишь отдаленным эхом? Готах очень, очень хотел в это верить. Но из формул Тамената следовало нечто совершенно иное.

Ночь была ясной и теплой. В тени рощицы солдаты у костров перебрасывались шутками. Готах кое-что знал о чувствах, живущих в душах этих людей, и потому при первой же возможности вслух выразил благодарность королеве, приславшей ему самое лучшее войско, и столь же демонстративно подчеркнул достоинства своих наемников, людей отважных и воинственных, готовых отправиться с ним на край света. Воины, которым он платил, не должны были чувствовать себя лишними, отодвинутыми в тень; Готах умел подобрать нужные слова и, никого не обидев – даже напротив, – заверил своих вояк, что именно они его личное войско, а королевская гвардия лишь поддерживает их, но не заменяет.

Он завоевал уважение в глазах Хайны, которая не хуже его – если не лучше – знала, что порой приходится делать или говорить командиру. Сидя у отдельного костра, посланник читал письмо, которое вручила ему командующая гвардейцами королевы.

Его Благородию Готаху-лах'агару,

доверенному лицу королевы в пути

Мудрец Шерни!

Время идет быстро, но я до сих пор помню каждое слово, сказанное тобой девушке, которая посреди самого большого леса Шерера спрашивала о том, кто она такая. Ты говорил о Шерни, о мечтах поколений рыцарей и о предназначении.

Я тебе верю.

Кенесс Бавен Исс Эзена,

королева Дартана,

княгиня Западных побережий,

госпожа Доброго Знака

У ее королевского высочества был весьма неизысканный, простой и разборчивый почерк – буквы отчасти напоминали начертанные детской рукой. Посланника это странным образом тронуло – та девушка училась читать у армектанского бродячего учителя, который на несколько месяцев заглянул в ее деревню: искусством письма она овладела еще позже, неизвестно, впрочем, где, возможно, лишь в Добром Знаке. Короткое письмо, написанное ее собственной рукой, содержало, однако, в себе намного больше, чем просто смысл слов. Готаху напоминали, что он ванасаней, доверенное лицо королевы, – почетный титул, который носили многие, но тем не менее ко многому обязывавший. Весьма многозначительно выглядела подпись – полными родовыми именами пользовались почти исключительно в крайне личной и доверительной переписке. Мало того, использование полных имен вместо инициалов ограничивалось, по сути, только кругом семьи… Могущественная дартанская королева-вана подобной подписью вполне осознанно ставила себя в несколько подчиненное положение по отношению к мудрому человеку, которому многим была обязана, подчеркнув связывавшие их дружеские отношения – примерно так, как если бы она подписалась «Эзенка» или «Эза».

– Что сказала ее королевское высочество, отправляя тебя в путь?

– Ничего. Велела мне выбрать лучших солдат из гвардии и перейти вместе с ними в твое подчинение, ваше благородие. Я знаю, что ты идешь в Громбелард. Армектанка… гм… императрица согласна и даже требует, чтобы дартанские солдаты поддерживали порядок в этой провинции Вечной империи.

«Армектанка». Значит, так при дворе Эзены называли достойнейшую императрицу… Армектанка соглашалась и даже требовала. Конечно. Формально находившийся в вассальной зависимости Дартан был обязан выставить контингент войск по требованию Кирлана. И повинность эту исполнял… хотя и не слишком усердно.

Но Готах думал прежде всего о том, что одна умная женщина в дартанской столице, слушая доклад снежно-белой служанки, сдержала все свои чувства, среди которых могли быть гнев, возмущение, уязвленная гордость… Дела, непосредственно ее касавшиеся, решали без нее. Но она никому не выдала тайну. Анесса и Хайна ни о чем не знали. Мало того, королева простила посланника и полностью ему доверяла – так, как и написала в письме.

– Мы поссорились, – добавила Хайна. – Мое место – под дверью ее спальни.

Готах улыбнулся, ибо с Черной Жемчужиной на этот счет шутить не стоило. «Поссорились…» Он вполне в это верил.

И все же ссора ни к чему не привела. Готах догадывался по крайней мере об одной из причин. Впечатлительная и верная Хайна, видимо, расплакалась – а может, и сделала с собой нечто дурное, – узнав, что королевская подруга ей… не доверяет. Воспользовавшись удобным случаем, та постаралась отправить подальше от своей особы отражение изменницы Делары…

Сидя у весело потрескивавшего костра, Готах задумчиво смотрел на доходившие до плеч каштановые волосы Жемчужины, казавшиеся в свете пламени красными. Сильно дунув, она отбросила упавшую на глаза прядь и улыбнулась. Посланнику тотчас же показалось невероятным, что на фоне этой прекрасной ночи и костров, возле которых негромко пели солдаты, существуют Рубины, способные уничтожить мир, идет сражение гигантских сил, и слышится рокот приближающейся мировой войны, в которой примут участие все края и народы Шерера… Ему хотелось просто сидеть и разговаривать ни о чем с милой и симпатичной Хайной, вспоминая былое, а потом вернуться домой и спорить с женой о том, какое значение для Вечной империи имел указ о поселениях на северном берегу.

На громбелардско-дартанском пограничье с недавних пор было не слишком спокойно, так что и Готах, и Хайна выставили вокруг лагеря стражу. Они так и не узнали, что случилось с часовыми.

Отборных гвардейцев королевы практически полностью перебили, прежде чем они успели схватиться за оружие. Готах слышал, что пираты с Островов поджигали вражеские корабли, швыряя на палубу сосуды с горящим маслом – теперь он мог сам убедиться в том, как действуют подобные зажигательные бомбы. Прямо рядом с ним упал, подпрыгивая на земле, маленький глиняный горшочек, который не попал в огонь, но несколько других попало, и в них, судя по всему, был порох. С грохотом взлетели на воздух три или четыре солдатских костра, сразу же после на сухую траву приземлились многочисленные мешки, из которых разлилась и разбрызгалась маслянистая жидкость. Край рощицы тотчас же запылал, с воплями покатились по земле и забегали охваченные огнем люди. Со свистом полетели стрелы, вонзаясь в землю, человеческие тела, солдатское снаряжение – и под этот дождь стрел бегом ворвалась громадная стая безумцев, которым, похоже, не хотелось ничего иного, кроме как насадить защитников на мечи. Готах видел когда-то подобную атаку – в Тяжелых горах, когда банда разбойников, во всю прыть мчавшаяся по склону, наткнулась на солдат. В голове у него мелькнула короткая мысль, что солдаты – настоящие солдаты – никогда не смогут противостоять стае зверей, которых не интересует жалованье, достойная служба или какая бы то ни было идея. Для большинства солдат, пусть даже и отборных, война была работой, которой они охотно, как и любые другие, избежали бы, лишь бы им платили; жалованье можно было получать и сидя в гарнизоне, а после службы пить подогретое пиво в корчме. Но для зверей с пиратских парусников резня являлась почти смыслом жизни, необходимостью, без которой не было добычи, и вместе с тем удовольствием и наградой за недели тяжкого труда на парусах. Награда эта имела вкус унижения и позора врагов, чужой боли и крови. Вооруженные мечами полузвери имели шанс доказать свою ценность – и превосходство, чего они больше нигде добиться не могли.

Дрожала земля, по которой мчался табун ободранных, иногда полуголых, размахивавших всевозможным оружием атакующих. Несколько сотен пиратов с ревом пронеслись через лагерь, опрокидывая гвардейцев и наемников Готаха, падая вместе с ними в остатки костров, тонча друг друга, хватая противников и порой в буквальном смысле насаживаясь на их мечи. Вождь, который во время обычного сражения в поле сумел бы склонить подчиненных к подобной яростной атаке, несомненно, смог бы победить вчетверо превосходящего его по силам врага. Готах собственными глазами увидел верзилу, который, сжавшись в комок и выставив перед собой копье, на полном бегу проткнул им солдата – но заодно и бежавшего впереди товарища, поскольку ему даже в голову не приходило, что с чьей-то жизнью следует считаться. Упал пират, которому в шею попала стрела, выпущенная откуда-то из-за освещенного круга. Но в этой беспорядочной резне крылась разумная тактика: разбойники не умели сражаться в строю, плечом к плечу, прикрывая и поддерживая друг друга; их союзником был хаос.

Посланник наблюдал за происходящим в позе лежащего на траве полутрупа; ему очень хотелось пошевелиться, но он не мог. Что бы с ним ни случилось – он ничего не почувствовал, вернее, не мог дать название тому, что почувствовал. Боль? Но краткая как мгновение, слишком краткая, чтобы ее оценить. Готах скорее догадывался, чем знал, что рот его полон крови, а отсутствие чувствительности в теле и невозможность пошевелить ногами, вероятно, вызваны переломом позвоночника. К нему ползло пламя, жадно пожиравшее любую добычу, уже лизавшее край жирного пятна возле каким-то чудом не растоптанного костра. Готах видел горстку гвардейцев, которые сосредоточенно и спокойно – хотелось даже сказать, аккуратно – расправлялись с нападавшими. Они блокировали удар и выставляли перед собой клинок – два движения, после которых на землю всегда оседал труп. В свете многочисленных огней он увидел невероятную картину – опьяненную в последнем танце, залитую кровью девушку, которая наверняка уже должна была быть мертва, но оставалась жива. Израненные руки все еще держали легкое копье с длинным наконечником, но оружия почти не было видно, поскольку оно пребывало в постоянном движении, образуя в воздухе нечто вроде серебристого веера. На открытом и ровном пространстве это было страшное оружие, позволявшее держать врагов на расстоянии. До воительницы с копьем пытались добраться около десятка по-разному вооруженных пиратов, но она каждый раз успевала уйти с линии удара, получая лишь легкие повреждения вместо ран, ссадины вместо ломающих кости ударов. На смену одним бежали следующие. Она перекатывалась по земле, чтобы тут же снова вскочить на ноги, невероятным образом изогнув тело, пропуская над собой или сбоку острие меча и ударяя копьем, после чего противник хватался за брызжущую кровью артерию на шее или выпускал оружие и приседал, зажимая руками рану в туловище. Она снова нанесла молниеносный удар, и Готах увидел, что нападавший, которому копье вонзилось в живот, – женщина.