Текст книги "Молотов. Полудержавный властелин"

Автор книги: Феликс Чуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 55 страниц)

Недоволен

Молотов позвонил мне: договорился ли я с Малашкиным, что привезу его в Жуковку? А я не то что забыл позвонить, но откладывал на потом.

– Вы что там, спите? – недовольно сказал Молотов, когда я ответил, что еще не звонил.

Я тут же поговорил по телефону с Малашкиным, договорились на двадцать пятое число. Перезвонил Молотову.

– Хорошо, – сказал он, – а то у нас есть люди, которые на ходу засыпают.

Недоволен.

Сначала он сам собирался поехать к Малашкину, но потом сказал, что в Жуковке встретиться будет удобнее:

– Там у него мальчишки.

– И собака большая, – добавил я.

– Я собак боюсь, – говорит Молотов. – Я кусан в детстве.

– И я кусан. Клок из спины выдрала овчарка.

– А у меня из задницы. Я ее тащил за собой, мальчишка, лет семи, – говорит Вячеслав Михайлович.

23.10.1980

Читаю стихи…

Приехали к Молотову с фотокорреспондентом Михаилом Харлампиевым. Он говорит:

– Феликс – очень правдивый парень. Я горжусь нашей дружбой с Феликсом.

– Он мужик хороший, безусловно. Это доказано, – говорит Молотов. – Может быть, он стихотворение какое-нибудь новое принес, можно прочитать.

– Я принес вам новую книгу в подарок – «Правое дело», где напечатаны стихи, посвященные вам. «В. М. М.» – и все понятно. Два стихотворения вам посвящены – «Мои красавцы – старики…» и «Большевик» (читаю):

 
Мои красавцы – старики,
я к вашим будням прикасаюсь,
живые, те большевики,
потомков будущая зависть.
Хотелось тоже вам небось
побыть беспечными когда-то.
Куда б спокойнее жилось
в купцах, дворянах, адвокатах.
Но ваш порыв переиграл
Гурзуфы, ярмарки, мазурки
на Александровский централ,
на Турухански и Манзурки
 

– Правильно, – говорит Молотов посреди моего чтения.

– Сталин в Туруханске был, Молотов в Манзурке в ссылке, – говорю я и продолжаю читать:

 
И вы не думали тогда,
какая выйдет вам удача,
карельский крест, или звезда,
или совминовская дача.
Однако вам запомнить, как —
не все рассказано об этом —
Ильич в дырявых башмаках
провозглашает власть Советов.
 

– Тут тоже намек есть, – говорит Молотов. Он рассказывал мне, как Ленин, провозглашая Советскую власть, приподнимал ногу, и была видна протертая подошва его ботинка. Я заканчиваю стихотворение:

 
Вам рядом с ним на сцене той
стоять незыблемо доныне,
преображая шар земной,
как в те минуты молодые.
 

– Правильно, – говорит Молотов.

Мы пришли поздравить его с днем рождения: Харлампиев, Малашкин и я. Подарили ему большую фотографию: Сталин на Мавзолее. Последний выход Сталина на трибуну.

– Очень хороший, – говорит Молотов. – Красавец.

– Он-то смотрит на тебя, – говорит Малашкин.

– Смотрит, смотрит, – соглашается Молотов. Мы сфотографировали Молотова на фоне этого портрета

06.03.1981

Хлеб

– Хлеб какой, – возмущается Малашкин, – есть нельзя. Домешали чем-то, что это такое? При Сталине трудновато было доставать хлеба, но хлеб был замечательный!.. Он человек большой, и Вячеслав Михайлович рядом с ним. Иногда не хватало хлеба, ордера были, но хлеб настоящий.

– Все это стариковские штучки, – отвечает Молотов. – Я каждый день ем хлеб, как и ты, – ничего. Бывает неважный…

– А при Сталине и тебе был настоящий, – не унимается Малашкин. – Трудно было во время войны, а хлеб замечательный был. Как война кончилась, стало всего много. А сейчас что? Ты берешь хлеб – он сухой. Из чего он сделан? Из гороха?

– Однобоко нельзя так, – замечает Молотов.

– Я вот вспоминаю, – продолжает Малашкин; – только война началась, только немцы напали, Сталин взял меня за руку, я ему много рассказал. Он ко мне хорошо относился… Он тридцать лет руководил страной, он остался, он же великий человек!.. Как у нас с хлебом пойдет? Очень трудно. Надо хлеба просить.

– Ничего, можно и попросить, – говорит Молотов. – Хлеба мы найдем, обойдемся.

– Наша Родина, наша земля, мы столько хлеба покупаем, где наш хлеб?

– Да где наш хлеб? Просто надо познакомиться с делом! – восклицает Молотов. – И будешь знать.

– Ты мне не проповедуй! – парирует Малашкин. – Вот у нас, когда я в деревне жил, шли в Ефремов, в город, сотни тысяч лошадей хлеб везли. А теперь что?

– Думаешь, тысячи лошадей! – говорит Молотов. – У нас теперь хлеба гораздо больше, чем было раньше, но у нас все на государственном обеспечении! У нас все увеличивается, а ты ничего не читаешь, не следишь!

– Я знаю очень много, – возражает Сергей Иванович.

– Нет, плохо знаешь, – гнет свое Молотов.

– У нас шестая часть земли, и у нас хлеба нет.

– Только ты забываешь одно, что мы боремся с империализмом, это ты забываешь на старости лет!

– Почему же при Сталине мы не покупали хлеба? Продавали!

– Это ты ошибаешься. Когда мужики недоедали, в городе было мало рабочих, тогда и продавали. Ты, безусловно, не знаешь некоторых азбучных цифр!

– Наша земля, Украина, Россия…

– Повторяешь то, что все знают.

– Сегодня в «Правде», в передовой, прямо вашими словами сказано, – обращаюсь я к Молотову. – «Решение всех этих проблем – дело не только одиннадцатой, но и последующих пятилеток». (Имеется в виду записка Молотова, посланная в ЦК. –  Ф. Ч.)

– Да, да, – соглашается Молотов и говорит Малашкину:

– Не плетись в хвосте других! Не плетись…

– Был ты и Сталин – и хлеб был, было всего, – упорствует Малашкин.

– Тогда мы были отсталая страна, рабочих мало, мало кого надо было кормить, а теперь у нас громадное строительство, громадные фабрики, заводы, всех надо кормить.

– Во-первых, руководство должно позаботиться, – говорит Сергей Иванович, – должно быть умно…

– Не то говоришь, не то, повторяешь чужие слова!

– Хлеб – это необходимость, земля должна быть с хлебом.

– Открыл истину: хлеб – необходимость! – усмехается Молотов. – Надо прежде всего империализм разгромить – вот это главное!

– Сталин – он беспокоился о земле, – не унимается Малашкин.

…Никто из стариков не сдается, и я перевожу разговор на другую тему – о своей недавней поездке в Магнитогорск, где на месте срытой Магнитной горы возникла впадина, и ее называют «Могилой Гитлера»…

06.03.1981

…Молотов еще держится довольно крепко. Малашкин начал заметно сдавать. В одну из последних встреч в 1982 году он посоветовал мне отнести стихи в журнал «Прожектор». Я заметил, что «Прожектор» уже много лет как не выходит.

– Неужели? А «Нива»?

– И «Нива» тоже.

Малашкин посоветовал мне позвонить Андрею Белому:

– Ты ему непременно понравишься!

Удивился, узнав, что тот давно умер… Дома подарил мне его книгу стихов «Пепел» – теперь библиографическую редкость…

12.03.1982

Пантелеймон Романов

– Знаете ли вы Пантелеймона Романова? – спрашиваю Молотова.

– Знал. В компаниях с ним бывал. У него есть рассказ «Родной язык» – о человеке, который все время матерится.

– Как вы его оцениваете, Романова?

– Посредственный. Беспартийный… Но я мало его знал.

– И все-таки он хороший писатель, – утверждаю я.

– Горький его поддерживал.

– Назвал его «красным Бальзаком». При жизни – собрание сочинений в двенадцати томах. Его никто не трогал, он незаметно умер в Москве, кажется, перед войной. Мне рассказывали, что Сталин дал указание его не издавать.

– Я не исключаю, – говорит Молотов. – В нем все-таки мещанского много.

10.03.1977

Повесть Василия Быкова

– Я закончил читать большую повесть Василия Быкова… Способный он человек, но Советскую власть не признает.

Я читал «Мертвым не больно». Роман. Мне показалось, что он объясняет все наши жертвы в войне – там такое стечение обстоятельств, что люди гибнут ни за что ни про что, по вине одного дурака, одного негодяя – его так воспитало время, Сталин, советская действительность, что другим он быть не может. Он губит людей, попадает в плен и в плену ведет себя очень подло.

И тут тоже очень хорошая девушка показана, которой дают задание какое-то для партизанского отряда. А за ней бежит один партизан. Они сходятся на дороге. Начало 1943 года. Он не верит в Советскую власть. А та – молодец. Но чтоб он где-то ей упомянул о Советской власти, о колхозной жизни – как будто никакой революции не было…

26.08.1979

Говорим о литературе

– Залыгин – интересно, но бесперспективно. Едва ли стоит читать. Исторически не мешает познакомиться. Каждая вещь имеет свой интерес, но не каждая вещь помогает жить дальше, развиваться.

Есть ненависть, которая мешает чувствовать.

Мало революционности в молодежи сейчас.

Революционные качества разнообразны, как и реакционные, но гораздо богаче. Очень развито мещанство, приспособление.

 
Что ему книжка последняя скажет,
То ему на сердце прямо и ляжет,
 

– говорит Молотов.

20.72.1977

Валентин Распутин

– С кем из писателей встречаетесь? – обычный вопрос Молотова.

– Многих вижу. Распутина видел недавно.

– Он каких настроений? Пессимистических?

– Нет, он борется сейчас за сибирские реки, против поворота их в Среднюю Азию. Ездил в Москву, пытался к министру пробиться. Пропадет Сибирь без этих рек. А азиаты требуют себе – у них не хватает воды.

– В том-то и дело. Трудностей много.

– Байкал погубили, комбинат построили. Мне космонавты рассказывали, что из космоса на Байкале видна черная полоса – вопреки очистным сооружениям. Я туда ездил недавно, это недалеко от тех мест, где вы были в ссылке.

– Конечно. Правильно. Я был недалеко от Иркутска. А что нового написал Распутин?

– Повесть «Пожар». Я еще не читал.

– Он укрепляет кое в чем надежду, что вернемся в основном к старому, – утверждает Молотов.

– Но у сибиряков есть основания – у них крестьяне до революции жили зажиточно.

– Правильно.

– Не сравнить со средней полосой.

– Верно.

– Богато жили.

– Там кулаков было немало. Они целину-то осваивали. Такие вот дела, – говорит Молотов.

07.02.1986

«Нельзя сословным способом подходить…»

– Андрей Белый ко мне приходил, – говорит Молотов. – Андрей Белый – это крупный писатель. Ненадолго зашел, когда я был Секретарем ЦК в 1921 году. Так сказать, общее впечатление я о нем имею, но я его мало читал. Малашкин его высоко очень ценит.

– В свое время, говорят, Малашкину влетело…

– Пожалуй, в какой-то мере… У него была повесть «Луна с правой стороны». О молодежи. Я его критиковал за эту вещь. Народное есть такое предание: если луна с правой стороны – это к счастью. Он писал стихи в 1919 году и в двадцатом году немножко, а потом он на прозу перешел.

– А Блока вы не видели?

– Нет, не видел, не приходилось. Ну, Маяковского видел, конечно. Я с ним не общался, но он выступал… Вот я знал Нефедова, писателей из группы рабочей, «Кузница» тогда была. Александровский, Никифоров, потом этот известный, «Преступление Мартына», как его фамилия… Тоже рабочий, пролетарский писатель. Нашумела тогда немного книга. Какая основная мысль? Молодой видимо, коммунист, я уж не помню, но выглядит мелкобуржуазным таким, предателем, не из рабочей среды… А v них только рабочие, рабочие… Гладков один из них… «Ленин и Калинин не рабочие, Маркс тоже не рабочий, а вот они и научили рабочих.

– А страна-то крестьянская, никуда не денешься.

– Вот в том-то и дело. Так его и критиковали: нельзя таким биологическим, сословным способом подходить, что вот выходец не из той среды, значит, на него нельзя положиться…

Много раз вызывали писателей на Политбюро. Леонова я видал не раз… Ну, с Алексеем Толстым встречались не раз – у Горького. Там я и с Лениным встречался. Втроем со Сталиным и Ворошиловым ходили к Горькому. Ворошилов читал много. Как раз военное дело мало читал, а художественную литературу читал не меньше меня, вот так. Но мы с ним не всегда соглашались. Я сказал, что «Журбины» Кочетова хорошее произведение, но все-таки… Он на меня напал: «Ты ничего не знаешь, отстал! Рабочую жизнь я знаю, очень хорошо написано!» – «Хорошо, но, с моей точки зрения, уровень, так сказать, ниже среднего, чем выше». Он очень был недоволен моей оценкой. У Сталина обсуждали…

«Чего же ты хочешь?» – у него это не просто фраза. В целом роман мне понравился, но, к сожалению, опять его можно упрекнуть, что надо же было такую фразу отдать бывшему белогвардейцу? Вот это недодумал. Это же вопрос Кочетова. Он поручил его бывшему белогвардейцу. Если бы там кто-нибудь другой сказал – честный, хороший советский человек, это было бы сильнее. А тут белогвардеец… Это не простая ошибка. А произведение неплохое, хорошее. «Угол падения» – тоже хорошее. В целом он молодец, Кочетов.

11.03.1976

Горький

– Разная была интеллигенция: буржуазная и демократическая, – говорит Молотов. – И в меньшевики шли, и в черносотенцы. Небольшая часть интеллигенции пошла за социалистическую революцию. Но все-таки довольно много интеллигентов было за социализм эсеровского, меньшевистского типа. За большевиков была небольшая часть, это уже демократическая интеллигенция. У вас еще не привился совершенно марксистский лексикон. Очень трудно рассуждать, имейте в виду, легко сбиться, если будет неточность, потому что надо четко разделять интеллигенцию на буржуазную и демократическую. Были и среди буржуазных интеллигентов исключительные, отдельные лица… Я вот недавно перечитал «Жизнь Клима Самгина» Горького, интересная вещь, четыре тома. Меня все-таки заинтересовало, я читал раз – не понял, почему же Горький написал такую книгу? Я еще прочитал три книги критика Овчаренко, четвертую дочитываю, все они посвящены Климу Самгину, двести – триста страниц каждая.

Вот буржуазный интеллигент/ко всему приглядывался, ни к кому не присоединяется, но он не только смотрит. Иногда помогает революционерам. А Горький выводит буржуазную интеллигенцию очень подлой. Он подводит итог своим наблюдениям за всю жизнь, а он много интеллигенции повидал, и вот этой книгой хотел показать, как выросла большевистская партия. Читается с трудом и требует напряжения, хотя это роман, там о любви достаточно и прочее, о жизни этого человека, но он оценивает жизнь глазами буржуазного интеллигента и все время ему противопоставляет то большевика, то черносотенца, и довольно искусно это делает в виде жизненных фактов, пережитого. Он его очень грязным таким изображает, с самого детства, завистливым, собственником, себе на уме, как бы выгадать, – и охватывает всю историю общества. Там в скобках: «Жизнь Клима Самгина за 40 лет». С девяностых годов до Февральской революции. Она не закончена…

«Доктор Живаго» Пастернака. Интеллигент боится революции, он против революции – все на этом построено. Жалеет, как гибнет на фронте против Красной Армии молодежь, студенты, гимназисты буржуазные, жалеет автор. Нет, это, конечно, книга плохая, враждебная. Автор все надеется, что какая-то свечка горит, огонек еще есть…

 
Свеча горела на столе,
свеча горела.
 

Свеча контрреволюции.

– Эренбург пишет в своих мемуарах, что Сталин пожалел Пастернака, а Кольцова расстрелял.

– Я читал. Кольцов способный человек, но был троцкистом.

18.08.1971

– Мне нравится памятник Горькому у Белорусского вокзала, хотя его и ругают некоторые. Неплохой, по-моему.

Я был на выставке Веры Мухиной, когда она сделала свою знаменитую скульптуру «Рабочий и колхозница». Они у нее были голые. Наверно, не очень здорово, когда стоит голая пара с серпом и молотом в руках… Я попросил их все-таки одеть.

– Горький оплевывал Ленина. Оплевывал в печати Ленина. Нигде не найдешь, как это было напечатано Горьким, хотя есть Полное собрание сочинений. Стараются скрыть, неловко. Самому Горькому было бы неловко.

Горький пил порядочно. Очень разговорчивый. Конечно, был замечательный человек. Добродушный, простой. Стал хорошим советским человеком. Мог бы и скатиться. Очень даже.

Сталин говорил ему: «Я думаю, вы отвечаете немного за то, что Шаляпин не вернулся».

Можно было бы его вернуть, если бы Горький не изругал его где-то в печати, Шаляпина. А они друзья были. Горький, конечно, для Шаляпина имел значение. И ругать было за что Шаляпина. Но лучше бы, конечно, его использовать для Советской власти, потому что это все-таки большой талант, такого певца не было больше во всем XX веке. Не много, но я его слушал до революции. Такой голос бархатный, приятный, и потом артист хороший. Пел с душой и с русской удалью.

Сталин придавал большое значение тому, чтобы Горький уговорил Шаляпина вернуться. Горький, который был в хороших отношениях со Сталиным, настолько напугал Шаляпина, что тот не захотел вернуться. Сначала выставил неприемлемые для нас финансовые условия, а потом отказался. Горький в какой-то мере виноват…

А Шаляпин, наверно, плохо к Советской власти относился. Да, он был политически малограмотный.

Некоторых не удалось удержать. Ипатьев – очень хороший химик. Уехал. В Америку. Очень крупный химик. И там на своем месте на нет сошел. Очень крупное имя было. Очень мог бы пользу принести. Но эти потери по сравнению с большим всем делом – не очень.

14.01.1975, 25.11.1984

– У Горького была газета «Новая жизнь» – перед Октябрьской революцией. Она выступала против социалистической революции. Он был редактором. Одним словом, он был главным в этой газете. Ругал Ленина. Издевательские такие статьи… Зиновьев и Каменев в этой газете революцию предали.

Горький хотел всех примирить, найти среднюю линию такую, а ее не было, надо было – либо да, либо нет. Сложный человек, недопонимал, конечно… Ленин, несмотря на это, не хотел отдавать его кому-нибудь, какой-то другой партии, а в партии – это большая сила. И Сталин это прекрасно понимал. Конечно, правильно сделали, что его вытащили из-за границы. Он сначала не хотел возвращаться, колебался. Сталин мне говорил: «Вот бы нам Горького и Шаляпина!»

В 1924 году я ездил в Италию под другой фамилией, когда Полина Семеновна там лечилась. Ну а когда Горький вернулся на Родину, он стал проповедником наших идей, агитатором за партию. Очень подружился со Сталиным. Даже хотел в партию вступить, очень хотел. Но Сталин ему говорит: «Алексей Максимович, вы нам нужны беспартийный!» Правильно, конечно. У нас с ним стали замечательные отношения. И вероятно, многим это не нравилось.

– Сейчас некоторые писатели говорят о том, что Горький нанес большой вред своими словами: «Если враг не сдается, его уничтожают».

– Безусловно, правильно сказал.

24.08.1971

«А я умею бороться…»

Я говорю о том, как Хрущев сказал писателям: «Что-то среди вас не видно Льва Толстого!» – «Да и среди вас что-то Ленина не видать», – ответил Шолохов.

– Жаль, что в речах своих Шолохов мелочи всякие говорит, – сказал Молотов.

– Он рассказывал: «Хрущев очень хотел, чтоб я о нем написал. А я хитрый старик!»

– Он был осторожным, – заметил Молотов.

– Гуляю я в лесу, – говорит Молотов. – Идет навстречу Михалков. Подошел, значит, рас-расцеловались, я был в пенсне, а он в очках. Он тут же в рифму: «Це-целованье старичков – чоканье очков!» Так и чокнулись.

08.03.1974

– Вячеслав Михайлович, напишите хоть двадцать страниц мемуаров! – говорит Шота Иванович.

– А двадцать пять уже нельзя?

– Я вашими словами хочу сказать: пройдут сто – двести лет, поднимут документы, история – великий судья, она никому пощады не даст. Это вы сказали?

– По-моему, это товарищ Петров сказал. Все так говорят! – шутит Молотов. – Вот пишут, что Ленин говорил: факты – упрямая вещь. А это английская поговорка.

– Почему же противоположную литературу народ читает? Мы хотим бороться с этим, – продолжает Шота Иванович.

– А я умею бороться.

– Если через сто – двести лет слова Молотова будут…

– А зачем?

13.06.1974

В гостях у Стаднюка

Сегодня, как было условлено, в одиннадцать часов я подъехал к гостинице «Москва», увидел Евгения Джугашвили и Шоту Ивановича. Они добыли черную «Волгу», и мы на двух машинах двинули в Ильинское. В двенадцать часов мы уже ехали оттуда с Молотовым по Подуш-кинскому шоссе в Переделкино на дачу к Ивану Стадню-ку. Там собрались Михаил Алексеев, Анатолий Иванов, Леонид Леонов, Владимир Фирсов.

Сидели в кабинете Стаднюка, Леонов за его столом, Молотов напротив, в сером костюме, белой рубашке без галстука. Он заговорил о книге Леонова ««Evgenija Jvanovna», назвал ее непатриотичной [70]70
  – Нет такой любви между мужчиной и женщиной, – сказал Вячеслав Михайлович, – ради которой можно было бы изменить Родине!


[Закрыть]. Не понравилось, что название написано латинским шрифтом. Говорили о голоде 1933 года, о писательских делах.

– По-прежнему остались группировки у писателей, – сказал Стаднюк.

– Иначе и не будет, – согласился Молотов.

– У меня такое впечатление, что эта групповщина даже негласно поощряется, чтоб не занимались чем-нибудь другим, а дрались между собой. Причем поддерживается, главным образом, та группировка, которая может выкинуть какие-то коники. Стараются ее ублажить, не раздражать, – продолжает Стаднюк.

– Наверно, вы помните такое поветрие, – говорит один из гостей, – менялись имена, иностранные хотели. В вечерней газете появилось объявление: «Я, Иван Гимно, меняю имя на Эдуард». Фамилия его вполне устраивала.

– Я вам другой пример приведу, из газеты «Известия», – говорит Молотов. – Там один напечатался, что он меняет свое имя. Его звали Константин Николаевич, а он опубликовывает: буду, говорит, называться: Крекинг Комбайнович. Ему не нравилось – Константин, давай что-нибудь инстранное, новое… Переименований много было. Киров, мой земляк, был из деревни Пердягино. Сталин смеялся: «Давайте переименуем в Красное Пердягино!»

Все смеются, а Алексеев говорит:

– Первое, что обычно спрашивает Леонид Максимович: «Вы оптимист или пессимист?»

– Бывает по-разному, – говорит Молотов, – но основное направление – оптимистическое или пессимистическое.

– Я где-то читал, что пессимизм гораздо прогрессивнее, чем оптимизм, – рассуждает Леонов, – потому что пессимизм предусматривает критику, а оптимизм – он похож на русское «авось».

– Оптимизм воодушевляет веру, надежду на будущее, а пессимизм все убивает, разрушает, – высказывает свою точку зрения Шота Иванович.

– Для кого нет выхода, конечно, пессимизм подходит, – уточняет Молотов.

– Все-таки, мне кажется, – пытается найти истину Алексеев, – надо перемешать эти два чувства, и тогда что-то получится. Это не политическая категория – пессимист или оптимист. Пессимист более осторожен…

– Пессимист – не тот, который не хочет жить, – говорит Леонов.

– А тот, которому не дают жить, – добавляю я.

– У него слишком большое количество трудностей, почти непреодолимых, которые заставляют его больше интересоваться характером, а оптимист, он, понимаете, вообще-то… Что писатель? Купил бумаги да чернила за семнадцать копеек. А сапожнику и кожа нужна, и каблуки, и клейстер, – продолжает Леонов.

– Есть чернила, есть и бумага, – подхватывает Молотов.

– А как, куда ее использовать? – не то спрашивает, не то утверждает свое мнение Леонов.

– Я бы на вашем месте всю жизнь так и работал бы, – говорит Молотов.

– Вот чернила, вот бумага – «Война и мир» – и уже памятник, – улыбается Леонов.

– Вы смеетесь, а некоторые так и представляют, – щурится Алексеев.

– А чего же, – замечает Молотов.

– Недавно хлопотал для своей работающей дочери квартиру, – продолжает Алексеев. – И пришел к Коло-мину, есть в Моссовете такой деятель по квартирам, он считает, что он бог.

– Он так и есть, – хмыкнул Фирсов.

– Министры перед ним. Он: «Одной дочери вы купили кооперативную квартиру, наверно, нашлись бы деньжонки и для второй, а то каждый хочет за счет государства». Тут я ему назвал одну свою маленькую книжонку «Карюха», четыре авторских листа, она государству девять миллионов чистой прибыли принесла!

– Миллионер, – подмигивает Молотов.

– А я за нее получил пол горы тысячи рублей. Не называю других книг и фильмов. Он сразу же замолчал…

– Для меня очень важно – современность, – говорит Леонов.

– Да, очень интересно, – соглашается Молотов.

– Интересно, как на пожаре, – продолжает Леонов. – Я был в Америке. Сотрудник института общественного мнения попросил меня рассказать последний московский анекдот. Самим анекдотом они не интересовались, а интересовались, какой анекдот я им буду рассказывать, о чем и как. Я понял, что они умеют слушать, умно глядели, умно слушали.

– Это да, – говорит Молотов, – у них умных людей не меньше, чем у нас, во всяком случае. Главное, у нас хорошая база создана. Я каждый день гуляю в лесу, там у меня знакомые встречаются раз-другой. С одним третий год разговариваю. Молодой, лет сорока, работник Внешторга, на коллегии бывает. Какие у него откровенные думы? Не рано ли мы сделали Октябрьскую революцию?

– А чуть попозже было бы лучше, что ли, или совсем не надо? – спрашивает Алексеев.

– «Вон на Западе всего полно, – он мне говорит, – там производительность труда выше, чем у нас». Через два года его встретил, он при том же мнении. А относится ко мне хорошо. «Не рано ли?» Конечно, и писатели есть такие, я в этом не сомневаюсь.

– Осуждают колхозы, диссертации на этом защищают, – говорит Шота Иванович, – а что бы смогла страна без колхоза, как бы промышленность подняли? Крестьянин-единоличник никогда бы хлеб не отдал! Да и если война, все мужчины на фронте, некому было бы этот хлеб растить!

– Я сейчас отвлекаюсь от методов коллективизации, у меня есть своя точка зрения на этот счет. В прошлом году весной я в свое село приехал, страда посевная идет. Едут за трактором ДТ-54, значит, пятьдесят четыре лошадиные силы. Я вдруг себе представил, что было бы, если б в доколхозные времена пятьдесят четыре лошади подохли во время посевной! А сейчас утопили трактор, только ухнули, никто и не заметил! Остался под водой… Комбайн забыли в поле, – рассказывает Алексеев.

– Интересно, как на пожаре, – рассуждает Леонов. – У нас универмаг сгорел! Миллионов на двадцать будет. Пришли, подписали бумаги и разошлись.

– Универмаги сами поджигают, – добавляет Стаднюк.

– У меня зять художник, – говорит Леонов, – сидит вверху, в горах, милая такая тишина. Пишет этюды. Слышит: треск. Тракторист ехал, свалился вместе с трактором, но уцелел. Это только у нас в стране может быть такое…

– Закаленный народ! – восклицает Молотов.

– Закаленный народ, – подтверждает Леонов. – Подходит пьяный, спрашивает: «Чего тут делаешь?» Я считаю, что это хорошее, оптимистическое явление. Он не чувствует этого ущерба, смело и бодро глядит вперед. Но все-таки…

– Несколько лет тому назад один английский экономист путешествовал по Советскому Союзу, года два изучал нашу экономику, – начинает Алексеев, но в это время появляется жена Стаднюка, Галина Митрофановна:

– Добрый день! Я вас приглашаю попить чайку!

– Вот докладчик закончит, – говорит Молотов.

– Свою книгу этот англичанин завершил следующими словами: при такой-то чудовищной бесхозяйственности они еще идут вперед! Что будет, если они научатся хоть мало-мальски хозяйствовать?

– Вот это очень правильная мысль, очень правильная, – закругляет Молотов, и мы переходим к обеденному столу, где под занавес, кажется, был и чай, но я точно не помню.

Прощались во дворе дачи, у ворот. Прекрасная погода, май – все-таки один из лучших месяцев в Москве. Зелень, птицы, жизнь…

Больше мы никогда не соберемся в таком составе.

21.05.1975

В следующий раз я встретился с Молотовым 17 июля 1975 года. Приехали с Шотой. Беседовали на открытой дачной террасе, обедали, километра три гуляли по лесу. Встретилась какая-то парочка, шли впереди нас, часто оборачивались, пытались сфотографировать.

– Вы читали роман «Вечный зов» Иванова? – спрашивает Молотов. – А что такое вечный зов? Шота Иванович художественной литературой не интересуется, он слишком историк. А я политик…

– Я тоже политик, – утверждает Кванталиани.

– Ну, для политика вам еще нужно немножко подучиться. А художественная литература, она для политики очень имеет значение, с моей точки зрения. Вот я наблюдал за Сталиным. Он постоянно читал. Исторические книги и очень много художественной литературы. Вот идеология и появляется.

– Немец на пороге Москвы, вы рассказывали, и, когда вы спускались в метро «Кировская», видели, как он на лестнице читал…

– Не на лестнице, а прохаживался и читал все время в этом, как называется… бомбоубежище.

– В метро «Кировская»?

– Сначала не было кремлевского, а потом в Кремле сделали, небольшое, несколько комнат, но удобное.

– Вы начали насчет «Вечного зова» Анатолия Иванова…

– А вы не обратили внимания? Кружилин там говорит именно об этом. Там хороший такой человек, секретарь райкома… Передаю общую мысль: в конце концов приходит время, когда в каждом человеке просыпается хорошее.

– Даже в плохом?

– В каждом. И можно заранее сказать, что Федор, который ради богатства женился на бывшей кулацкой дочке, тоже сделается хорошим. Там один герой вспоминает Льва Николаевича, – тот говорил, что много плохих людей на свете, но хороших-то больше, вот если хорошие будут действовать вместе, тогда все будет по-другому. Но так же не бывает. В жизни в какой-то мере может быть, но для марксистов-то надо не просто в душе иметь хорошее, а строй иметь другой общественный, вот в чем дело! Без души тоже, конечно, ничего не выйдет. Но без хорошего строя настоящие, хорошие люди не смогут ничего сделать.

– В жизни бывает и так, что много хороших и мало плохих, а плохие одерживают верх.

– В том-то и дело. В этом суть марксизма. А Толстой, наоборот, не хотел менять строй, – говорит Молотов.

– Вот вы революционер. Вы мирный путь перехода к социализму признаете?

– Признаю, только не получается, – сожалеет Молотов.

17.07.1975