Текст книги "Молотов. Полудержавный властелин"

Автор книги: Феликс Чуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 55 страниц)

На лошади

Случай, подобный тому, когда Молотов чуть не погиб на лошади Фрунзе, произошел с ним и в Крыму, в двадцатые годы, летом на даче.

– Поехали с Микояном на лошадях. Гора, спуск. И попал мне на горло провод, который сверху вниз тянулся. Еле остановилась лошадь. Опять я не слез, а вывернулся из-под этого провода… Видимо, ремонтировали телефонную линию либо какую другую. Микоян проскочил под проводом, он более опытный, в деревне жил, я ведь в деревне почти не жил.

– Микоян всегда проскакивал. Знаете анекдот, – говорю я. – Идет дождь, Микояну предлагают зонтик, а он: «Я между струйками, между струйками…»

– Это правильно, он подавал некоторые поводы, – говорит дипломат Молотов.

– А потом научились на лошади?

– Да, ездил. Наладилось у меня дело потом. Мы с Полиной Семеновной часто прогулки вместе совершали.

09.03.1979

Утром позвонил Вячеслав Михайлович (впервые он мне звонит, я-то ему не часто звоню), сказал, что у С. И. Малашкина умерла жена и он хочет поехать на поминки: «На похороны не поеду, эти слезы ни к чему. Если вы не сможете на дачу, то, может, я в Москву приеду и там встретимся?»

В четыре часа дня я приехал за ним в Ильинское и, когда поставил машину на пятачке за дачей, он уже вышел – в плаще и шляпе. Мы расцеловались. Вячеслав Михайлович впервые мне показался старым. Лицо желтое. К тому же он шел без палочки и как-то неуверенно. Оказалось, надел новые туфли. Сказал, что спешить не стоит, можно немного погулять, чтобы приехать в минут десять пятого.

Мы пошли по асфальтированной дорожке дачного поселка. Нас догнал и поздоровался Николай Александрович Михайлов, бывший первый секретарь ЦК ВЛКСМ, потом министр культуры. Молотов нас познакомил. Михайлов сказал, что читал мои стихи в «Правде» девятого числа. Он только что вернулся с похорон Любови Тимофеевны Космодемьянской. Сплошные похороны…

Мы с Молотовым поехали через центр на Сокол, на улицу Куусинена.

– Был социал-демократом, – сказал Молотов о Куусинене, – голосовал за отсоединение Финляндии от России. Но тогда это было нужно.

Я рассказал анекдот: в России было три исторических периода – допетровский, петровский и днепропетровский.

– Не понимает, – сказал Молотов о Брежневе, – что надо исправлять теоретические ошибки, отступления от Ленина в Программе КПСС! «Малая земля». Евангелие! Он пишет, что никого не наказывал, всем давал похвальные грамоты… Так социализм не построишь. Ленин наказывал, и еще как!

Мы заговорили об отношении прибалтов к русским.

– После войны мы в Прибалтийских республиках старались поддерживать более высокий жизненный уровень, чем во всей стране, – сказал Молотов. – Это было политически нужно.

На улице Горького у Белорусского вокзала Молотов рассказал, как впервые приехал в Москву:

– В 1911 году зимой Москва была вся завалена снегом, сугробы. Сейчас улица Горького шире прежней Тверской.

У аэровокзала он сказал, что здесь ему часто приходилось бывать во время войны – встречать и провожать разных деятелей, вспомнил Де Голля. На Песчаной, ныне Вальтера Ульбрихта, удивился и порадовался, какие хорошие здания построены – еще сталинские…

У Малашкина мы пробыли за столом около трех часов. Через полтора месяца ему девяносто. Очень переживает горе, сорок пять лет прожил с женой, полжизни. Старается забыться, говорит о своей работе, о Сталине:

– Он ко мне хорошо относился, но я у него никогда ничего не просил. Я считаю Сталина гением, а тебя, Вячеслав, великим.

– Я Сталина гением не считаю, великим – да! – ответил Молотов.

Сидевший тут же бывший работник «Комсомолки» напомнил Молотову, как после заключения Пакта о ненападении в 1939 году газета дала два антифашистских материала и получила от него взбучку: «Мальчишки! Не понимаете момента!» Молотову, оказывается, дважды сделал представление на эту тему посол граф фон Шуленбург.

В кинокартине «Освобождение», по мнению Молотова, наиболее удачен Жуков. Рокоссовский не похож. «Роль Сталина в фильме принижена, он какой-то вялый, старый – таким не был. Гитлер похож, но со мной он был более спокоен и не такой толстый. Черчилль похож. Рузвельт был симпатичнее и интеллигентнее, в фильме он упрощен».

Назад в Жуковку мы поехали по Волоколамскому и Ильинскому шоссе. Светофоров там почти нет, и прибыли довольно быстро. Вячеслав Михайлович пригласил меня попить чаю. Он еще немного закусил, так как у Малашкина почти ничего не ел, только выпил рюмку «Напареули». Я попил у Молотова чаю с молоком, и мы сели смотреть телевизор – игру чехов с канадцами. Вячеслав Михайлович спрашивал меня, как пишется, рассказывал, как впервые был в Америке в 1942 году.

– Рузвельт относился к нам с большим интересом, он сказал, что через день даст ответ на наши предложения. Я поехал из Вашингтона в Нью-Йорк, посмотрел город был на небоскребе «Эмпайр». «А мы знаем, где вы были», – сказал мне на другой день Рузвельт. Он подписал мне все, почти без изменений…

Я ушел от Молотова в 21.30, когда кончился хоккей. Было уже совсем темно. Никогда я так поздно не уезжал отсюда.

13.05.1978

К деревне нужен классовый подход

– Крестьянские писатели ругают Сталина и вас за то, что оставили страну без хлеба, и мы до сих пор не можем выправить дело с сельским хозяйством.

– Алексеев, наверно, наполовину так думает, а вот Абрамов, Астафьев… Крестьянину дай свое. Пока дело идет, он – за. А вдруг завтра что-то не то, он придет и скажет: я это испробовал, не хочу. Что делать стране? Но какой бедняк хочет мечтать о прошлой жизни? Кулак – конечно. Кулак жил неплохо. К деревне нужен классовый подход. А бедняк, даже середняк? Они жили в темноте, полуголодные. Как они могут вернуться к старой жизни? А кулак и воевать за это пойдет.

Маркс грубо выразился: идиотизм деревенской жизни. Ленин в «Что делать?» сказал замечательно: наша задача – влить в силу рабочего класса коммунистическое мировоззрение, слить науку с рабочим классом. Рабочих у нас было – кот наплакал! Да и те в войну из-за безработицы превратились в зажигалочников – зажигалки делали! Работы не было, спасительное дело.

Гордость русского человека в том, что он сделал такое: поднял крестьян на революцию!

– Я из крестьян, – говорит С. И. Малашкин.

– Я за крестьян, но под руководством рабочих, – отвечает Молотов.

16.07.1978

Ездили с И. Ф. Стаднюком в Ильинское за Молотовым и возили его к Малашкину на дачу в Ново-Иерусалим. Малашкину девяносто лет.

– Собираюсь догнать тебя! – говорит Молотов.

– Тебе еще почти два года догонять! Они стояли посреди большой комнаты, потом сели и стали вспоминать.

– Меня многие знали, – говорит Малашкин. – Меня Землячка знала…

– Особенно Землячка! – улыбается Молотов. – Тебя Ленин знал, Сталин знал, Молотов почти шестьдесят лет знает.

В разговоре принял участие зять Малашкина скульптор Сергей Дмитриевич Шапошников:

– Я еду к мастерской на трамвае и смотрю на рабочий класс, который валяется под забором и делит бутылку на троих.

– Если мы ничего другого не видим, – говорит Молотов, – мы подслеповатые люди, потому что есть рабочие, которые всю свою силу отдают работе, и крестьяне такие есть, и механизаторы, и немеханизаторы. Мы отучились от более правильного понимания, что такое социалистическое общество, что такое социалистическое государство. Над этим мало думаем и потому терпим такое положение, идем по не совсем правильному пути. Отдельные факты учитываем, дальше носа не видим. Это плохо. Я грубо говорю, потому что меня это возмущает. Вместо того чтобы идти вперед… Ведь вы же интеллигент, вы обязаны были думать над этим более серьезно! Ваши выводы?

– Я задумываюсь над классами, – отвечает Шапошников. – Кем был Третьяков? Купцом. Кем стал? Деятелем культуры.

– Я тоже мог бы стать купцом, – говорит Молотов. – Наверно, мы бы нашли много общих точек соприкосновения, но я считаю, что у нас люди запутаны и кое в чем не могут ориентироваться. Вы не обижайтесь на меня. Нужно кое-что обострить, а потом выяснится дело. Из одного и того же человека может получиться и хороший, и плохой.

– Не было б Советской власти, я в лучшем случае стал бы кулаком, – говорит Стаднюк.

– Но хорошим кулаком, – смеется Шапошников. – Разве я стал бы скульптором?

– А я был бы писателем, – говорит Малашкин.

– Когда мне начинают доказывать, – говорит Стаднюк, – что не было врагов Советской власти в таком количестве, как тогда казалось, мне приходит на ум такая ситуация: если объявить нашей интеллигенции – дачи сдать, машины сдать, накопления сдать – во имя чего-то. Знаете, сколько появится врагов? Это закон человеческой природы.

– Буржуазной природы. Надо шире смотреть, – говорит Молотов.

– Широко шагаешь – штаны порвешь, – шутит скульптор.

– Правильно, бывает, – соглашается Молотов. – И все-таки ничего серьезного у нас в стране без большевиков не было бы, а они широко шагали. Очень много безобразий, недостатков, это правильно. Но на кого-то надеяться – то на Господа Бога, то на царя-батюшку… Если мозги не заставлять шевелиться, там заросли появляются! Сейчас много мягкотелости. Начальство хочет быть добрым, но не во всех случаях доброта помогает.

24.07.1978

В следующий раз мы с Малашкиным встретились у Молотова на даче, когда Вячеславу Михайловичу исполнилось восемьдесят девять лет.

Веселое, шумное застолье. Молотов поднимает небольшую рюмку «Хванчкары» и произносит первый тост:

– От имени кавалеров, присутствующих здесь, мы поздравляем присутствующих среди нас интересных дам с Международным женским днем! Желаем им здоровья и всяческого процветания! Тамада у нас Иван Николаевич [68]68
  Генерал И. Н. Рыжков.


[Закрыть], он открывает собрание, заседание. Иван Николаевич, начинайте, и чтоб больших пропусков не было.

Взялся за рюмку Малашкин:

– Я вспоминаю Вячеслава Михайловича в Вологодской губернии, он с кем-то вдвоем еще был…

– С барышней, наверное, – говорит Молотов.

– Я знаю его много лет…

– Не затягивай!

– Желаю тебе всего хорошего, доброго.

– Я подтягиваюсь к твоему возрасту. Мы же в прошлом году девяностолетие его отмечали, а он приехал на год раньше времени!

Молотов сегодня веселый, озорной. После очередного тоста предлагает выпить «за докладчика!». Кто-то встает уже не в первый раз:

– За рыцаря пролетарской революции!

– Регламент! – говорит Молотов.

– У меня еще есть время!

– Нет, кончилось. На следующем дне рождения!

09.03.1979

– Меня ругали за «Луну с правой стороны», а ведь неплохо это сделано, девять изданий было, вот хозяйка его, Полина Семеновна, хвалила, – говорит Малашкин.

– Было дело, да.

– Ругали за «Больного человека» [69]69
  «Луна с правой стороны», «Больной человек» – нашумевшие в тридцатые годы повести С. И. Малашкина.


[Закрыть]. У меня все непохоже. А что же за произведение – прочел, и ничего, все хорошо…

– О Ленине ты интересно сказал:

 
Какими солнцами блистают
Твои монгольские глаза!
 

Попал в точку! – говорит Молотов.

– Ленин, по-моему, прочитал, я ему послал сборник стихов «Мятежи». И «Мускулы» у него лежали.

– Я не знаю, обе у него книжки были или одна, – сомневается Молотов. – Припоминается одна – «Мятежи».

– Ты, Вячеслав, еще в Петрограде был, а я дважды бывал у Ленина в Кремле, в кабинете. Я приехал из Нижнего, послали по делам. Я долго сидел у него. Кабинет у него небольшой. А Ленин все на карту смотрит. Деникин наступает, движение белогвардейцев. Ленин сам с собой разговаривает: «Все равно мы победим». Он не со мной разговаривал, а на карту смотрел. А потом этот, украинский, с бородкой, как его…

– Скрыпник? – припоминает Молотов. – Он неплохой большевик был. Премьер-министр Украины.

– Он открывает двери, а Фотиева выводит его. Не пускает. Симпатичная такая женщина, высокая. Закрывает дверь, его отправляет. Ленин мне говорит: «А ты этого знаешь?» Я молчу, ну зачем я буду говорить?

Я-то знал его. Ленин мог бы спросить: «А откуда знаешь его?» Спрашивает: «А кого ты знаешь из военных?» Что я скажу? Кто я такой? Я сказал, что в этом деле не разбираюсь. Ленин махнул на меня рукой. Сижу, молчу. А он сам с собой разговаривает. А этот Скрыпник все-таки ворвался…

Я участвовал в восстании 1905 года, ранен немножко. Я же в четвертом году в Москву приехал. Но потом я уехал в Вологду и членом партии был в Вологде. В деревне, потом в Нижнем, еще не было Советской власти, меньшевики и эсеры руководили. Я был директором двух лесопильных заводов.

– Тогда мы директоров особенно охотно в партию не принимали, – подтрунивает Молотов.

– У меня три хозяина было, они ничего не понимали в лесном деле. А я все знал – как из дерева, какие доски, и поэтому мне триста рублей платили…

29.04.1980

– Ко мне тут подходит один рабочий, я гуляю регулярно, поддерживаю себя тем, что я два часа ежедневно гуляю в два приема, – говорит Молотов. – Вот рабочий: «Можно анекдот вам рассказать?» – «Рассказывайте, конечно, как не рассказать. Интересно послушать».

Вот, говорит, сидят все верховные, компания, – Брежнев, другие члены Политбюро, разговаривают. И почему-то пчелы летают, и все больше около Брежнева. Он отмахивается и обращается к Устинову: в чем дело, говорит. Пчелы и с одной, и с другой стороны. Устинов ему на ушко говорит: «Да ведь погоны-то у вас липовые!»

Я гулял, как обыкновенно, в лесу, проезжает один на мотоцикле, остановился, подошел: «Можно с вами поговорить?» – «Пожалуйста». – «Верите ли вы в коммунизм?» – «Я верю». – «Какой же это коммунизм? У нас в каждой семье малые ребята, они: «Это не твоя, это моя игрушка!» Они уже с малых лет живут не коммунизмом!» – «Вполне понятно, взрослые такие – от них и научаются». – «Нет. Мы их этому не учим, а вот жизнь так построена». И он был очень недоволен, что я с ним не согласился.

16.06.1977

– Ко мне пришел неожиданно сюда, – говорит Молотов, – писатель Федор Абрамов. Я удивился, мы не знакомы, пришел в гости беседовать о том, другом. Он меня вдруг спрашивает: «Вы верите в коммунизм?» Я говорю: «Я верю». Он вообще не стал об этом больше говорить. Он не верит. Я вижу, что он не верит. Он осекся сразу, думал, что я какие-то сомнения выскажу и прочее. А я ему просто: «Я верю». Он дубоватый, да, дубоватый. Но он понемногу прояснится. Может проясниться? Но я не уверен…

Федор Абрамов… Случайно попала под руки книга. Крестьянская жизнь во время войны, послевоенный период. Такая мрачная жизнь… Народ в таком тяжелом положении. Куда ты денешься? Война. Всех забрали. Похоронки. Хлеба нету, одну картошку едят. Секретарь райкома, видно, крепкий такой парень и немножко административный, требует, вынь да положь, лесозаготовки. Не посеяли, а лесозаготовки давай, хочешь – не хочешь. А как иначе? Посевная, женщины напрягаются, мальчишки, а тут опять требуют лесозаготовки. План, надо вовремя. А потом – давай, подписка на заем. В таком духе. Тон такой, что можно было не так страдать. А он не понимает или понимает, но хочет доказать, что вот так не жалели народ…

Вот Герцен, замечательный человек, революционер, когда царь объявил крестьянскую реформу в 1861 году, он же начал восхвалять царя! Ошибался. Так вот, нельзя его просто смахнуть. А Чернышевский критиковал, говорил, что это обман народа.

Вы понимаете, Абрамову пора бы хоть какое-нибудь окошечко открыть, увидеть, для чего это делалось, это же победило! Нет вывода. Фактически он идет стихийно… Все-таки он художник и знает жизнь народа, знает, переживает. Но у него еще представления народнические… Вот жалко ему. И из-за этой жалости он готов забыть, что все это делается для того, чтобы выйти из такого положения. Он считает, что можно было бы меньшими жертвами…

У него, если не разобраться, вывод получается такой, что будто бы не надо было… А другого-то ничего предложить не может, кроме как топтаться на месте и тянуть назад. Так вот, на жизнь-то и готовили все-таки, не побоялись трудностей. Народу трудно, а без этого не выйдешь вперед. И шли. И вышло.

Три романа. Как-то не было ничего почитать, я их начал. Первый роман – «Братья и сестры», второй – «Две зимы и три лета» и третий еще не начал читать. Предисловие я прочитал – какой-то Панков нашпаривает – народный писатель, народный писатель… Но он действительно знает народную жизнь…

Вчера был в городе, купил две новых книги. У меня нет твердого магазина – и там и сям. покупаю. Купил в Доме книги на проспекте Калинина. «Великий Октябрь» – у меня одного тома не было, и «Диалектика современной эпохи».

28.04.1976

– Некоторые наши писатели сейчас говорят о том, что вообще революция была не нужна.

– Наши кулацкие писатели, – уточняет Молотов.

27.04.1973

– Артист Яншин прочитал Солженицына и говорит мне: «Я знаю такие деревни». Говорю ему: «Можно хуже найти деревни. Но чего ждать от белогвардейцев?» Ему стало неловко. Он мне говорил с таким восторгом: «Вы читали «Матренин двор»?» – «Да, читал». – «Я знал людей, которые так живут».

Боже мой! Плеханов говорил в свое время о некоторых политиках, что они видят только задницу революции, описывают отрицательные стороны. Так это разве революция? Плеханов очень острый полемист, недаром его Ленин так ценил. Я вырос на Плеханове, а не на Ленине.

– Сталин в своей речи сказал, что Гитлер хочет уничтожить нацию Плеханова и Ленина – Плеханова первым назвал, – говорю я.

– Конечно. Это не шутка. На нем выросли… Жил за границей. Он же барин большой. Не хватило революционного духу.

28.04.1976

– Я собрал тысячу восемьсот стихотворений, – говорит Малашкин. – Это не считая «Мятежи» и «Мускулы». Я выберу триста, будет неплохо. Но отбирать очень трудно. У Блока семь томов. Три стихотворения можно прочесть, а восемьдесят – выбросить. Вот когда три томика было – это замечательно. Брюсов это подбирал… Я считаю, сама величина – Брюсов.

– Но Брюсова теперь редко вспоминают.

– У него проза хорошая, романы, замечательные стихи. Все-таки советский был человек.

– Это правильно, – соглашается Молотов. – Немножко, по-моему, у него рассудочность. Безусловно, талант. Переводы тоже замечательные. Верхарна, например. Вот романы его я не читал. О них никогда не упоминается даже.

– «Алтарь победы», четвертый век…

– Он был символистом? Был, конечно.

– Был. А Блок? А Андрей Белый? А Сологуб? Все они были.

– Поэтому они к революции мало имели отношения. Тот же Блок – он быстро понял, но мало о революции у него, – говорит Молотов. – Ты современную литературу художественную читаешь?

– Читаю, но мало, – отвечает Малашкин. – А ее и неинтересно читать. Много читаю иностранной литературы, а хорошей литературы мы не издаем.

– Ну почему неинтересно? Нельзя так сказать, что мы, старики, все знаем, а молодежь ничего не знает, – возражает Молотов.

– Во-первых, это не литература. Вот при Сталине литература была замечательная. Сейчас нет ее. Создали лучшие произведения, а сейчас что за литература?

– Нет, литература, – отвечает Молотов, – но с другим немного привкусом. Тургенев о большевиках не писал, а остался Тургеневым… Вот это ты очень однобоко судишь. Однобоко… Устарели мы с тобой, – продолжает Молотов. – Не знаем мы настоящую жизнь и не понимаем. Мозги уже зарастают плесенью. Это надо понять, а не поймешь – останешься чудаком.

– Не могу работать, не получается, – жалуется Малашкин. – Пол-романа не закончено.

– Я тоже уже не могу работать. Поздно, – соглашается Молотов. – Длительно и серьезно не получается… Кое-что может выйти, но ничего серьезного – нет. А остальное – самодовольство – это меня не интересует. Можно себя утешать, но это занятие скучное.

– У меня мысль все-таки работает, – возражает Малашкин.

– Отсталая мысль.

– Я хочу быть молодым.

– Через себя не перепрыгнешь. Хочу быть героем, хочу быть великаном! Теперь другие задачи, а ты этого не понимаешь.

– Если бы ты работал сейчас во главе государства, ты был бы молодым и здоровым, – опять возражает Малашкин.

– Я не могу уже.

– Но я не плохой писатель, – с надеждой говорит Малашкин.

– Я считаю тебя средним писателем, – спокойно отвечает Молотов.

– Слушай, Вячеслав. Что же это со Сталиным творят? Ведь ничего общего… Мы-то знали его, жили, видели… Зачем же? Он сорок лет работал, он тридцать лет руководил страной. Ходил вот в штанах серых и в шубенке такой – и великий человек! Что мы – дураки, что ли, все?

– Правильно. Он будет восстановлен, конечно, – говорит Молотов. – Я уверен в этом. Не может быть иначе.

– Я как-то был у него давно еще – он сидит, пишет, работает и тяжело так дышит: «хх-хх». Ты тоже сам все писал. Сидел я у тебя на даче, а ты писал.

– Ты на машинке можешь писать, а я не могу, – продолжает Молотов. – Троцкий на магнитофон наговаривал. Не то чтобы он всегда это делал, но он это легко делал. Уже были магнитофоны…

– Ленина не было в России, Сталин был в ссылке, сколько ты работал все-таки в Петрограде… Сталин о тебе хорошо говорил.

– Еще бы. Не отказываюсь, – говорит Молотов. – Я работал честно.

28.04.1976, 25.10.1980, 06.03.1981, 04.12.1981, 12.03.1982