Текст книги "Молотов. Полудержавный властелин"

Автор книги: Феликс Чуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 55 страниц)

Начало «Правды»

– Редакция «Правды» в Петербурге в 1912 году занимала три комнаты. На какой улице, не помню, наверно, мемориальная доска есть. Очень простые комнаты снимали. Еще типография – две комнаты, в другом месте. Газета все время была легальной, я-то одно время был на нелегальном положении, меня разыскивали, не ночевал дома. А печатали мы «Правду», арендуя типографию у черносотенной газеты «Земщина».

Я вам расскажу анекдот, относящийся к этой газете. Не анекдот, а сама жизнь.

Пасха начинается в воскресенье, в двенадцать часов ночи, пасхальная заутреня, так, по крайней мере, раньше называли. Но уже в десять часов вечера мы, работники «Правды», читали в этой «Земщине», что происходило во время заутрени, в каком это храме было, что выносили, – я уж могу перепутать, – одним словом, весна, Пасха, выносили из храма какие-то свечи. Заранее было описано, как происходил обход вокруг храма, сколько было народу, какие произошли инциденты, где давка, где прочее, все было расписано для православных. На другой день они читали то, что происходило ночью в этом храме, где проводилась большая церковная служба. Все это были выдумки на основании тех событий, которые произошли в прошлом году. Они повторялись в основном. Ничего особо выдающегося обыкновенно тут не было. Не только американские газеты надували читателей, но и православные русские до революции.

26.08.1979

– Хотел спросить у вас, как вы «Правду» организовывали?

– Это долгий рассказ, – заулыбался Молотов. – Надо рассказать, как удалось, состоялось, появлялось. Заграничная рука крепко действовала. Был такой рабочий Полетаев, депутат Государственной думы, большевик, из питерских. Ему было поручено организовать «Правду», организовать группу, которая занялась созданием всего аппарата «Правды». Это дело Ленина. Это как-нибудь, когда вдвоем будем, я вам расскажу, а то ему, – кивает на писателя С. И. Малашкина, – скучно будет.

12.03.1982

– Троцкий возмущался, что мы у него украли название газеты «Правда». Письмо писал, что украли. Он издавал за границей «Правду» и сказал, что большевики у него украли название, – дескать, так как моя «Правда» популярная среди рабочих газетка, так вот, большевики украли у меня название и теперь хотят вроде как вывеской моей прикрыться… В 1910 году в Вене он выпускал.

– Межрайонцы?

– Не совсем так. Межрайонцы, они находились внутри России. За границей не было таких межрайонцев. А внутри России это как раз троцкистского типа люди, они вошли в так называемую организацию межрайонцев. А когда Троцкий приехал в 1917 году, он вошел в нашу партию. Вошли Луначарский, Мануильский. Они отходили от большевизма.

09.10.1975

Когда мы «Правду» выпустили, через полгода она получила большую популярность, первая ежедневная большевистская открытая газета. До этого была еженедельная «Звезда», но так как мы знали, что ее быстро закроют, то про запас писали губернатору прошение о разрешении на издание «Луча», скажем, или «Света», чтоб можно было газету другую открыть. Потом догадались – это наше изобретение, вместо того чтобы новое название брать, когда «Правду» закрыли, стали писать «Пролетарская правда», потом «Рабочая правда»…

«Рабочая правда» закрыта – выходила газета «За правду». Варьировали. Деньги были нужны. У Ленина, конечно, были связи большие…

– Вы рассказывали, что, когда Троцкий выдвинул «свободу коалиций», большевики выдвинули три своих лозунга…

– Республика, земля крестьянам, восьмичасовой рабочий день. «Три кита» называлось. А Троцкий считал, что его лозунг идет дальше. Жулик. В 1913 году я вел рабочий кружок в Питере, где все это разъяснял. У меня был Калинин. Он старался не попадаться, потому что он меченый, сильно меченый, несколько раз арестовывался, уезжал работать на Кавказ, в Тбилиси, в Эстонию, там женился на первой своей…

Входили такие люди, как Шмидт, – в 1917 году был назначен наркомом труда, Киселев, иваново-вознесенский рабочий, который при Ленине был Председателем Малого Совнаркома в 1922 году, неплохой был человек, недостаточно четкий, но все-таки поддерживал большевистские идеи. Мохов был – малоизвестный, но довольно интересный рабочий. Это был кружок высшего типа, из разных мест наиболее квалифицированные. Это были уже опытные большевики, пострадавшие. Они сами руководили на местах. Тогда они не были известны, но выделялись. Помню, разъяснял им фальшь Троцкого. Только появилась его статья в меньшевистском журнале «Наша заря» – это их основной теоретический и политический орган. Главным лидером у них был Мартов. Ленин Мартову очень благодетельствовал. Ну вот, статья Троцкого. Главный вопрос – борьба между большевиками и меньшевиками, между, как говорили, «правдистами» и «лучистами». Большевики требовали: свержение самодержавия, демократическая республика. Пока не народная. Это потом появилась народная. Конечно, большевики всегда стояли за народную, но тогда хотя бы какую-то республику получить, свергнуть самодержавие, освободиться от царя, а потом добиваться большего.

А Троцкий и меньшевики-ликвидаторы говорили, что на данном этапе главная задача – свобода коалиций. Свобода коалиций – это свобода союзов, митингов, печати. Вот, дескать, если мы развернем кампанию за свободу коалиций, то этим свергнем царизм, а тогда и пойдет дело.

А большевики говорили: что вы ждете от этого царя свободы? Это же империя! Никакой свободы вы от царя не получите! Надо выпихнуть его, тогда… Да еще свобода эта будет только буржуазной. Но это уже более-менее новый этап свободы. Не то что при царизме. Ларин и другие писали, издевались. Ларин тогда меньшевиком был, а потом сделался коммунистом, он такой ловкач, пишущий человек. Он долго жил в Европе, насмотрелся всякого в буржуазной печати. У него другая фамилия была. Был еще такой Ежов – Цедербаум.

Они писали: о чем вы говорите? У нас профсоюзы существуют, у нас газеты выходят, значит, надо использовать уже завоеванные свободы. А Троцкий статью написал, стал философствовать, что лозунг «Свобода коалиций» дальше идет, чем то, что предлагают большевики. Почему? Потому что и при демократической республике мы будем требовать свободы коалиций для рабочих, значит, этот лозунг не только против царизма, он еще дальше идет – против буржуазии. Но это же только жулик может так написать! Утверждать при царизме, что лозунг «Свобода коалиций» больше, чем свержение самодержавия! И считалось, что он очень умный и очень умелый защитник политики против большевиков. Многие ахали и охали. Это еще будет и позже, придется борьбу вести. Сперва смотришь, как будто прав. А корень-то, оказывается, гнилой. Только большевистский лозунг в самую точку бил.

Меньшевики во Временном правительстве тоже были. Вот Церетели, имеретинский князь. Он пережил Сталина. Но счастливого от него ничего не было, одна труха. Ничего не написал, не слышно было его голоса. Оратор хороший.

Кружок я вел, когда мне пришлось уйти из «Правды», меня искала полиция, я перешел на нелегальное положение, а в «Правду» посылал статьи. Помню, в одном номере, в 1913 году, по-моему, было три моих статьи сразу. Не было писателей…

– Был такой Черномазов в «Правде»?

– Был. Провокатор.

– Что за тип?

– Из попов, но еврей. Такой черный, кудрявый. Возможно, это одна из его фамилий. Он оказался агентом. Он был редактором «Правды» в течение нескольких месяцев, писал передовые. Это уже после меня было, я уже был арестован. А потом Ленин прислал Каменева из-за границы, и он стал редактором вместо Черномазова. А до Черномазова вот мы, грешные, там заворачивали.

Когда я вернулся из второй ссылки, бежал в 1916 году, Черномазова уже там не было. Молотов держит в руках первый номер газеты «Правда».

– Редактор у нас всегда был подставной фигурой. В запасе было несколько таких людей. Одного посадят – другого назначим. Другого посадят – третьего назначили. Уже приготовлены. Разрешение подписывают на выпуск газеты… (Читает опубликованный на первой странице список сотрудников.) Рябин… Это один из моих псевдонимов – А. Рябин. Это я. Тут и другие могут быть под псевдонимами. Михайлов еще у меня был псевдоним, Званов…

А почему я подписывался Рябин – моя фамилия Скрябин, я вычеркнул две первые буквы, и вместо Скрябин – Рябин.

Нас старались упорно завалить, арестовать тех людей, которые работали в газете. Саботаж организовать. И «Правде» приходилось иметь редактора формального – его брали обычно из рабочих, сочувствующих, но не являющихся коммунистами, потому что когда применялась та или иная репрессия против «Правды» за текущие дела, за ту или иную статью или лозунг, революционный, немножко завуалированный, то, конечно, у «Правды» появлялись трудности. Я вот был членом редакции «Правды» и секретарем газеты, и мне приходилось находить тех рабочих, которые были готовы кое-чем пожертвовать из своих удобств, но поддержать существование газеты. Очень часто царская администрация накладывала на нас пятьсот рублей штрафу или три месяца отсидки. Мы держали таких редакторов, которые соглашались на три месяца отсидки, чтобы нам ничего не платить государству. Денег не было. Конечно, «Правда» не могла бы выжить, если бы она выплачивала все штрафы. Накажут – у начальства царского успокоение маленькое, что они нас наказали, а «Правда» продолжает жить дальше. Только меняли название.

Как формировалась редакция? Конечно, это дело длительное, и постоянно этим занимались. Формировалась в обычном партийном порядке. Брали в редакцию простого рабочего, который соглашался в случае необходимости вместо уплаты штрафа отсидеть своей натурой.

Рабочие все время приходили в «Правду», партийные связи поддерживали, самим интересно было повидать, кто там работает. Нужно было каким-то образом поддерживать с начальством нормальные отношения, платить штрафы. Все это в партийном порядке согласовывалось в течение того длительного периода, когда «Правда» выходила и должна была нести репрессии на себе. Настоящие редакторы не могли поставить дело под удар, не могли в тюрьму садиться, когда можно было отделаться тем, что один товарищ из рабочих, преданный партии, брал на себя отсидку вместо уплаты штрафа.

Здесь, в первом номере, есть статья Сталина, но не помню какая. Наверно, «От редакции». Ленин присылал письма… Назвал меня «примиренцем», а кто был непримиренцем, если я был примиренцем? А сам меня снова пригласил на замену в редакцию, и я выполнял эти обязанности, писал статьи под разными фамилиями.

08.03.1985

– В 1915 году, в подпольное время, я был организатором московской подпольной партийной организации.

А в 1928–1930 годах стал секретарем Московского комитета, когда нужно было оттуда вышибать правых.

…Сегодня 1 Мая, и Молотов вспомнил, как проводил маевку в 1915 году, в Москве, во время Первой мировой войны:

– Был поселок под Москвой – Красная Роза. Фабричный район, за фабричной заставой. Собрались в яме рабочие, несколько человек. И я их агитировал.

– Как во сне! Как во сне я смотрю на вас! – восклицает один из гостей.

– В Москве в 1915 году меня опять арестовали.

16.06.1977, 01.05.1981

– Сколько было провокаторов! Умные, умелые, подготовленные. Царская охранка работала здорово. Дураков не держали. Поэтому я паспорт своей партийной организации старался не получать – обязательно будет провал.

Осенью 1915-го попал я в ссылку в Манзурку, перезимовал и удрал. Надзор, конечно, был полицейский, да какой там, господи! Каждый месяц должен был тебя пристав повидать. Увидит на улице – достаточно. Может пригласить к себе. Ну вот и все, пока месяц идет. Конечно, если поймают, интересно.

(Я вспомнил услышанный от А. Е. Голованова эпизод, который ему во время войны рассказал Сталин.

…Сталин бежал из ссылки со Свердловым. Свердлов был в корзине с бельем. Встречный жандарм хотел проткнуть корзину штыком. Сталину тогда удалось уладить, дав «на лапу» жандарму, но он рассказывал этот эпизод перед полетом в Тегеран в 1943 году как пример плохой конспирации. О полете никто не должен был знать, кроме очень узкого круга людей, в который входил маршал Голованов. – Ф. Ч.) [36]36
  Кстати, в описании отрицательных черт Сталина некоторые изображатели дошли до того, что пишут, как в ссылке Сталин обедал со Свердловым и, чтобы съесть лишнюю порцию супа, плевал Свердлову в тарелку. Допустим, так и было, мы при этом не присутствовали, но тогда почему эти повествователи забывают рассказать об эпизоде с жандармом, когда Сталин фактически спас жизнь Свердлову?


[Закрыть]

– А до этого я в тюрьме посидел, – продолжает Молотов, – человек двадцать в одной камере на нарах сплошных, парашу чистил в общей камере. Уголовники. Они относились неплохо, политиков признавали как людей, которые борются за что-то. В большинстве случаев, если человек не стяжатель своего рода, не подхалим перед начальством, относились с уважением. Подходят, говорят: «Кого из ваших почистить? Сколько времени даете? Полчаса?» Запросто обделают. Запомнилось, в общей камере из двадцати человек – двенадцать – пятнадцать уголовников, разговоришься с ними, они: «Уж больно много у вас «шляп»!» Потом показывают, что украли. Стоят, разговаривают, один подтолкнет плечом, а другой – в карман…

…Молотов рассказывает, что в санатории «Русское поле» встретил своего одногодка, с которым в 1913 году сидел в тюрьме в одной камере:

– Он был рабочим петербургским, а я в «Правде» работал. Я, говорит, вас помню, вы для нас в общей камере доклад делали. Помните, говорит, вы песенку напевали такую: «С песней звонкой шел сторонкой…» О, значит, правда. Хороший товарищ.

– А какие вы песни в тюрьме пели?

– Это я вам на ухо отдельно скажу, – улыбнулся Молотов.

…Рядом стояли гости. А потом я забыл у него спросить…

24.07.1978

– Всю дорогу от Москвы до Иркутска я по этапу прошел вместе с уголовщиной. В самой Иркутской области я шел пешком за лошадью, это была осень, начало зимы. В Верхоленске – городке на Лене – меня и еще нескольких ссыльных высадили.

Шли пешком. Надо было пройти за день двадцать – двадцать пять километров, и ночевка. Но ноги я натер. А в общем, прошел хорошо. Семь дней, кажется, шли. Двести километров примерно. От Москвы до Иркутска – на поезде. А от Иркутска до Верхоленска для вещей давали лошадь. Насколько я помню, осень была довольно сухая в этих местах. А к концу этого нашего путешествия давали сани, видимо, уже. Прогулка неплохая, – улыбается Молотов. – Телеги были полностью загружены скарбом, но иногда можно было немного отдохнуть.

В ссылку я шел, как и все ссыльные, в своей одеже. И в тюрьме был в большинстве случаев в своей одеже.

– Уголовники нападали на вас?

– Нет. Это были уголовники таковские, которые где-нибудь на границе спекулировали. Их забирали. Наверно, некоторые откупались за деньги, но этого я не знал и не обращал внимания. Перед тем как идти из Иркутска в один из верхних городов на постоянное место жительства, нас в одной камере было человек тридцать. А в общем, для меня это прошло благополучно – ничем не заразился. Не болел. Конечно, идти по этапу и хворать – весьма нехорошо. Тут можно было подхватить серьезное что-нибудь.

Сибирские реки – Лена, Енисей, вот не помню последнюю – Ангара, нет, не Ангара. Три большие реки. Обь, Енисей, Лена. Кое-что перепуталось в голове уже. А вот основные точки я хорошо помню. От Москвы до Иркутска – через Челябинск. Я носил на себе студенческую тужурку с погонами – Политехнический институт имени Петра Первого. В Иркутске у некоторых не было ложек – обед дают, а ложек у них нет. Меня эта братия в камере уполномочила: «Ты скажи, чтоб нам дали ложки! Иначе мы не можем обойтись!» И я выступил от имени всей камеры, потребовал, чтоб нам дали ложки. Суп давали или что-нибудь, кашу на второе. Большинство было уголовных – спекулянты, жулики.

16.02.1985, 07.11.1985

– В Иркутской ссылке в конце 1915-го, в 1916-м был со Шляпниковым. Я должен был поехать довольно далеко, но так как это было поздней осенью, меня до Лены довели, а потом обратно через Качут до деревни Манзурки. От Иркутска солдат сопровождал. Я в Манзурке зимовал. Орджоникидзе, каторжанин, отбывал вечную ссылку, он пошел дальше…

Шляпников принадлежал к большевистской группе. Мы его считали лидером… Потом очень погорел. «Рабочую оппозицию» создал. Мало ли таких было? Неподготовленный рабочий человек. Типичный нижегородский, на «о» говорил. Послали его из-за границы сюда, по рекомендации Ленина.

У Шляпникова преимущество было в том, что он несколько лет жил за границей как рабочий. Работал то в Англии, то во Франции, знал французский язык прилично, по-моему, знал и по-английски. Человек способный, пишущий, написал несколько работ, воспоминания о дореволюционном периоде, когда он начал работать… Активный, оборотистый человек. Был одним из мужей Коллонтай. Качался в сторону Бухарина еще до революции. Говорил: «Не слишком ли резко Ленин критикует Бухарина?» Собственно, из нас троих, кто был в России перед Февральской революцией, Шляпников оказался в «Рабочей оппозиции», Залуцкий – у Зиновьева в оппозиции, один я остался без оппозиции. А вот теперь тоже попал в оппозицию!

24.08.1971

Молотов вспомнил, как встречал новый, 1916 год в Манзурке, в Иркутской ссылке:

– Старые революционеры, эсеры, пели «Марсельезу», а мы, молодежь, в другом углу – «Интернационал». Мы с ними поругались и разошлись, ушли от них. Пили водку, самогон и местное пиво, чалдонское. На другой день у меня сильно голова болела. Думаю, в чем дело? Спрашиваю, что это за пиво мы пили? Оказывается, чалдоны в него для крепости добавляют куриный помет.

Пейте коньяк! Его пьет весь советский народ устами своих лучших представителей! – и выпил две рюмки; не сразу, конечно.

11.05.1978

А вы умеете обед готовить?

– Вячеслав Михайлович, а вы умеете обед готовить?

– Нет.

– А в молодости не приходилось, в ссылке?

– Нет. Мы жили коммуной. Я брал на себя грубую работу: дрова рубить, полы подметать – подобное хозяйство. Были пара женщин, они готовили. Другие мужики тоже чем-то занимались. Деньги вместе. Царь-батюшка платил одиннадцать рублей золотом.

– Худо-бедно можно было прожить?

– Плохо. Присылали обычно.

– А на двадцать рублей можно было прожить?

– В ссылке можно, а в Питере на двадцать рублей не проживешь. Я снимал маленькую комнатку – восемь рублей. Да транспорт еще – очень дорого. Пили мало. Пивом отдувались.

– Пиво хорошее было?

– Ничего.

18.02.1977

– С конца сентября до апреля 1916-го я дожил в Манзурке и удрал. Договорился с одним – довезет на подводе до Иркутска, сто семьдесят верст. Нужен был паспорт. Я не признавал никаких фальшивых паспортов. Во время войны с этим можно было надолго загреметь по суду. У меня оба раза до этого не доходило, улик не было.

Была одна семья, жена в ссылке, а муж – адвокат, меньшевик. Редкий случай: муж за женой поехал в ссылку! Жена за мужем – это было довольно часто тогда. Она – эсерка-интернационалистка Вера Петровна Булич, дворянского происхождения. Потом работала в ВЧК. Она ко мне довольно хорошо относилась, мы оба интернационалисты. Она мне устроила паспорт своего мужа, но какой паспорт: Самуил Маркович Брауде! За еврея сошел! По дороге что-то показать надо, долго не будут разбираться.

А вот когда приехал в Москву, в Петербург, там могли засечь, надо было найти что-нибудь более подходящее. Организация партийная помогала, деньги на дорогу подбрасывали, следили за своими. Надо же вытащить обратно! Старался получать паспорта реальных людей, которые живут и вне подозрений. Был паспорт моего друга Аросева, потом Николая Ивановича Смирнова. На паспортах проваливались. И партбилетов, само собой, не было. Народу было не так много. Заводить канцелярию?

Мне говорят: напиши, напиши! Некогда.

Я зажился так!

28.12.1977, 11.05.1978, 24.07.1978

– Убежал я: Самуил Маркович Брауде. Приехал под Питер, в Озерки, район такой. Снимаю квартиру, даю задаток.

«А как ваша фамилия?» – «Моя фамилия Каракурчи». – «Не грузин будете?» – «Нет, я немного греческой крови. Яков Михайлович Каракурчи».

Война была. Мне же двадцать шесть лет, я здоровый парень. Поймают – не то что на фронт, а посадят крепко по случаю войны. Этого уже не хотелось.

Иду я по Литейному проспекту в Питере, навстречу – старый знакомый, Демьян Бедный. Разговорились, он привел меня к себе на службу – работал в каком-то кадетском общественном комитете. Большой кабинет у него, барином сидит.

«Ну, как живешь?» – спрашивает. «На нелегальном положении. По паспорту – Яков Михайлович Каракурчи». – «Кто такой?»

Я рассказал ему, что это тоже студент, но горбун, из Мелитопольского уезда. Один мой товарищ познакомил меня с ним. Он согласился дать мне свой паспорт – у него был студенческий вид на жительство от своего уезда.

«Так ты горбун?» – хохочет Демьян. Веселый был человек. Ну он устроен был неплохо, что и говорить… А осенью того же 1916 года начались кронштадтские волнения моряков. Пошли аресты.

Этот Каракурчи передает мне через товарищей, коммунистов: «Отдай мне мой паспорт, а то тебя еще могут забрать, и я погорю». Пришлось отдать, куда денешься? И вот я опять стал метаться со всякими паспортами, один менял, другой… А я говорил уже, что провокаторов было много, невозможно проследить, откуда идет паспорт. И я брал документ только у тех, кого знал.

Я поехал в Орел, там был у меня один знакомый, бывший студент Потехин. Он входил в нашу большевистскую организацию. Ему взбрело в голову: «Что я буду учиться, кончу университет, куда-то потом пойду, опять жизнь буржуазная, лучше буду заниматься культурой России». И бросил учебу и стал распространять прогрессивную литературу – у его отца в Орле был книжный магазин. Глупость, конечно, но очень хороший парень был, честный человек, потом работал в Институте марксизма-ленинизма.

А я знал, что он туберкулезник и освобожден от воинской повинности. Приезжаю в Орел: «Здравствуй, Александр Степанович!» Он мне: «С чем приехал?» – «Да вот, за твоим паспортом. Живешь ты дома, прописан, слава богу, тебе паспорт не нужен, а я поживу пока».

Фотокарточки тогда не требовалось, фотография не так была развита, но нужно было, чтоб возраст соответствовал. Война, а я самого такого призывного возраста. Почему я освобожден? Вот горбун. Значит, освобожден по статье такой-то… Для туберкулезников тоже статья была. Так я и встретил Февральскую революцию Александром Степановичем Потехиным. И тогда пришлось выправить свой паспорт.

Только за пять месяцев, с сентября 1916-го до февраля 1917-го, сменил шесть фамилий.

– Про вас, про Сталина говорят, что вас столько раз арестовывали, что вы все выходы, все лазейки знали, а потом так советскую тюрьму прижали – никуда!

– Это да. Конечно.

08.03.1974

– С осени 1916 года до революции я был в подполье. Никуда не уезжал из Питера. Только в Эстонию за паспортом. Там был один старый большевик, который в «Правде» работал, старше меня. Это был, безусловно, риск, но удалось прожить до революции без ареста. А легализовался я как Молотов.

– Какая у вас партийная кличка была?

– Партийной клички я не помню, а вот в нашей студенческой организации, это вначале, у меня кличка была Дядя. До первой ссылки. А потом я был Алексей Петрович. Фамилии не было.

– А Молотов – когда?

– В 1915 году во время войны я напечатал одну статью в легальном большевистском журнале «Вопросы страхования». Рабочие знали – журнал о страховании рабочих. Единственный большевистский журнал, сохранился во время войны. Вот там я подписался: Молотов.

Моя фамилия Скрябин для меня очень трудно выговаривается, когда волнуюсь. Много согласных. Поэтому я искал наиболее простую фамилию, легко выговариваемую. И колебался: либо Махов назвать себя, либо Молотов. Для меня выговаривать удобно, когда волнуешься.

Фамилия индустриальная. Я с рабочими был, в рабочих кружках.

– Красивая фамилия.

– Но в литературе она не очень положительна. У Помяловского.

– А Сталин? Как возникла фамилия?

– Я не помню, с какого года. Как он придумал, я у него не спрашивал. Тоже фамилия индустриальная. Он хотел подчеркнуть крепость. Но ему подходит. Подходит.

– А Ленин?

– Значительно раньше Ленского расстрела. Думаю – от реки Лены, хотя в ссылке он был не на Лене, а на Енисее. Елены никакой в его истории, его биографии не было [37]37
  От Крупской пошло суждение, что, поскольку Плеханов подписывался псевдонимом Волгин, Ленин по аналогии решил использовать для собственного псевдонима одну из великих русских рек – Лену.


[Закрыть]. Есть версия, что с этой фамилией был жандармский ротмистр, который допрашивал его, когда первый раз арестовали. Но это так [38]38
  Подобным образом возникла партийная кличка Троцкий.


[Закрыть]…

14.01.1975, 04.03.1978, 28.12,1977, 01.01.1979

– Сталин, к сожалению, мало был на нелегальной работе – все тюрьмы, ссылки… Я в тюрьмах сидел мало. Поэтому я имел возможность… Я только в последние три месяца перед Февральской революцией перешел на партийные деньги. А то жил на свой заработок. Перед революцией я был секретарем редакции и бухгалтером журнала «Современный мир». Устроил меня туда Аросев, которого взяли в армию, это было уже в 1916 году, он там был бухгалтером, а до этого в банке работал. Он меня и порекомендовал. Получал сто рублей, начиная с ноября – декабря 1916 года. Не много. Тогда были очень дутые цены.

Юлиан Семенов в книге «Горение» о Дзержинском упоминает, что у Дзержинского на столе лежат журналы «Мир божий», «Современный мир». Так вот, здесь неточность, один и тот же журнал, но до 1905 года он был «Мир божий», потом стал «Современный мир», а сейчас – «Новый мир». Корень один идет.

Дело в том, что я был секретарем и бухгалтером редакции «Современного мира» в 1916 году. Работал месяца два-три в конце года, чтобы жить на что-то, пока меня не перевели на положение профессионального революционера. Наверное, так: ноябрь – декабрь. Меньшевистского типа журнал, издавал его Иорданский. Фактически я был секретарем журнала, а не бухгалтером. Ни о какой бухгалтерии я понятия не имел, справлялся, ну и ладно, но не было места, пока меня в январе не перевели на партийный оклад.

04.03.1978, 01.01.1979, 05.02.1982

– Вы Пуришкевича, Родзянко видели?

– Родзянко видал, Гучкова видал…

– Милюкова тоже видели?

– Ну, само собой. С Корниловым спорил.

– С Лавром?

– Обязательно. Спорили о печати, поддерживающей революцию в феврале 1917 года. Он закричал: «А свобода печати должна быть идеально сформирована обо всех точках зрения!» Публиковали. На фронте допускали литературу, газеты всех направлений…

– А царя видели?

– На кой мне черт царя видеть? Слава богу, нет. Что я буду всяких царей…

– А Керенского? Много раз видели?

– Его – много. Человек способный, молодой, оратор хороший. Эсерам это всем нравилось. Он – глава эсеров, с красным бантом большим. Эсеры любили красный бант. Они вообще революционеры по чувству. Они идут на самоотверженные поступки, иногда очень хорошие дела делают и тут же подлости могут. Он и социалист, и революционер, вот видите, куда же больше.

Сам Керенский – эсер-трудовик. Была партия трудовиков, легальных эсеров, более таких мирных эсеров. Кре-кре-крестьянская группа, иначе. Он возглавлял эту крестьянскую трудовую группу, которая была наполнена эсеровским духом. Они заседали в Государственной думе, он уже был хорошо известен как оратор, главный оратор эсеров трудовиков, то есть крестьянской группы.

Многих эсеров я знал. Со Спиридоновой встречался. Трутовский был такой – ив первом Совнаркоме, по коммунальным делам… Эсеры – это крестьянские партия, для крестьянства и мелкой буржуазии. Если стоишь на позициях крестьянства, а крестьяне – мелкие собственники, то хочешь не хочешь будешь защищать интересы мелкобуржуазные.

Каких только партий не было!

Кадеты – конституционные демократы – они за монархию, за царя, но с парламентом. Как в Англии либералы. В этой партии было много буржуазной интеллигенции, дворян, офицерских, генеральских сынков и прочих.

А купцы лучше придумали: партия умеренного прогресса. Правого порядка. За прогресс, но умеренный.

Много партий было. Неразбериха была в голове. Партия Михаила Архангела… Партия мирного обновления…

– Наверно, были такие личности, что в нескольких партиях сразу состояли?

– Жулье могло быть, конечно, везде.

05.03.1976