Текст книги "Антология Сатиры и Юмора России ХХ века"

Автор книги: Феликс Кривин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)

Замок Агути

Мелкий грызун Шиншилла был, безусловно, прав, говоря, что заяц Агути парит в небесах, витает в облаках, что он обитает в воздушных замках. Заяц Агути действительно обитал в этих замках. Он проводил в них все время, за исключением тех немногих часов, которые требуются, чтобы пощипать траву, сбежать от охотника, а также побеседовать с мелким грызуном Шиншиллой.

Замок Агути стоял на горе, вернее, над горой, посреди голубого облака. Некоторые считают, что голубой цвет – это слишком старо и сентиментально, что сейчас больше в моде серые облака, но заяц Агути выбрал именно это облако, потому что был и сам чуточку сентиментален, за что мелкий грызун Шиншилла всячески его порицал.

Замок Агути был самым настоящим, хотя и воздушным замком, со всеми этими ходами и переходами, а также главным входом, у которого сидели огромные львы, разумеется, не каменные, а живые. Они были привязаны к зайцу, как собаки (чего нельзя сказать о собаках, преследовавших его на земле), но охраняли львы не зайца Агути, они охраняли прекрасную Корзель.

– Либо корову, либо газель, – возражал по этому поводу Шиншилла, мелкий грызун. – Ты, Агути, всегда все перекручиваешь.

Бедный Шиншилла, он умел мыслить только логически, у него все было или – или, третьего не дано. И он не в состоянии был понять, что тому, кто живет в воздушных замках, дано третье, и это третье – Корзель, а совсем не газель и, уж конечно, не корова.

Красавица Корзель была пленница этого страшного Бегелопа, который украл ее у родителей, чтобы добиться ее любви. Но она не могла его полюбить, потому что у него был слишком толстый живот и слишком тонкие ноги. И, кроме того, он так страшно разевал свою пасть, что нет, конечно, Корзель не могла полюбить Бегелопа.

– Либо бегемота, либо антилопу, – возражал мелкий грызун Шиншилла, верный принципу, что третьего не дано.

Еще как дано! Еще как было дано, когда Бегелоп явился среди ночи, схватил красавицу Корзель и утащил ее в свою берлогу! В этой берлоге он сообщил ей о своей любви и потребовал немедленной взаимности, но она не знала, что такое любовь, а он не мог ей этого объяснить, потому что у него была слишком большая пасть и слишком тонкие ноги.

– Это же так просто, – растолковывал ей Бегелоп. – Ты берешь и любишь меня, а я беру и люблю тебя, и значит, оба мы любим друг друга.

Но она не понимала, что значит – любить.

– Ну как тебе сказать? – пытался сказать Бегелоп. – Это когда посмотришь – и сразу почувствуешь. Посмотри на меня. Ну? Чувствуешь?

Но она ничего не чувствовала.

Тогда Бегелоп позвал своего приятеля Уткорога.

– Либо утконоса, либо носорога, – вставил Шиншилла.

Нет, он позвал именно Уткорога и попросил, чтобы тот объяснил подоходчивей, что такое любовь.

– Любовь… – сказал Уткорог и почесал себя рогом под мышкой. Любовь… – сказал он и почесал себя еще где-то. – Любовь…

Больше он ничего не сказал. Он только говорил «любовь» и чесался в разных местах, но в этом не было ничего вразумительного.

Красавица Корзель смотрела на Уткорога и не могла понять, что такое любовь, потому что он слишком много чесался и у него был этот дурацкий рог, и он не мог сказать больше одного слова.

Тогда Бегелоп позвал Ягудила.

– Либо ягуара, либо крокодила.

Тогда Бегелоп позвал Ягудила, и тот приполз, длинный такой и пятнистый, как выкрашенное бревно, и лежал, как бревно, пока Бегелоп объяснял ему, что от него требуется, и только широко раскрывал свою пасть, словно соревнуясь в этом с Бегелопом. И когда Ягудил наконец все усвоил, он так посмотрел на Корзель, что она испугалась и, уж конечно, не могла понять, что такое любовь.

И вот тогда, только тогда Бегелоп позвал зайца Агути. И заяц Агути пришел, и шерсть его блестела, как золото, а глаза сияли, как звезды.

Заяц Агути посмотрел на красавицу Корзель и сразу забыл все, что знал прежде, и вспомнил то, чего не знал никогда.

– Знаешь ли ты, как рождается луна? – спросил заяц Агути. – Она рождается, как серп, который не знал любви, потом она растет и становится похожей на сердце, которому не хватает его половины, а потом находит свою половину и становится полной, как два сердца, слившиеся в одно.

Заяц Агути был немножко сентиментален, и потому он так говорил.

– Знаешь ли ты, как вырастает цветок? – спросил заяц Агути. – Сначала он прозябает в земле, но потом пробивается к свету и видит небо над своей головой. И он вдруг понимает, что теперь ему не жить без неба, что теперь их будет двое, только двое на всей земле.

Бегелоп слушал зайца Агути и пытался запомнить его слова, чтобы потом сказать их Корзели.

– Знаешь ли ты, как возникает любовь? – тихонько повторял он вслед за зайцем Агути. – Она возникает внезапно, и никто не может сказать, откуда она взялась, как никто не может сказать, откуда луна в небе и цветы на земле. Но когда она приходит, без нее уже невозможно жить, как нельзя жить без луны и цветов, как нельзя жить без тебя, Корзель, потому что ты самая прекрасная…

Вот что сказал заяц Агути, и хотя это было сентиментально. Корзель опустила глаза и ей захотелось услышать еще что-нибудь в этом роде, потому что она поняла, что такое любовь.

– Наконец-то ты поняла! – радовался Бегелоп. – Теперь ты, заяц, можешь идти, больше ты нам не нужен.

– Нет, он нужен, – сказала красавица Корзель. – Он нужен, потому что только с ним я понимаю любовь, а без него мне снова будет ничего не понятно.

Услышав, что он нужен, заяц Агути почувствовал в себе такую силу, какой не чувствовал никогда.

– Да, Бегелоп, – сказал он, – я нужен, а ты не нужен. И можешь убираться отсюда и не попадаться мне на глаза.

И услышав, что он не нужен, Бегелоп почувствовал в себе такую слабость, какой никогда не чувствовал, и он встал и ушел из собственной берлоги.

Это было именно так, хотя Шиншилла, мелкий грызун, этому не поверил.

– Либо ты ушел, либо она ушла… Но чтоб ушел Бегемот… – так он по-своему назвал Бегелопа.

И когда Бегелоп ушел, заяц Агути взял Корзель и повел ее в свой замок. Он бросил к ее ногам все облака, и она ступала по ним, и ей было радостно, как бывает радостно, когда ступаешь по облакам. И заяц Агути шел рядом с ней, и это было самое лучшее, что можно придумать.

Там они с тех пор и живут, и их охраняют огромные львы, послушные и верные, как собаки. Они живут посреди голубого облака, и по ночам у них в замке зажигаются звезды – вот эти звезды, которые видны с земли.

А когда заяц Агути щиплет траву или спасается от охотников, он знает, что там, высоко, у него есть замок, где его ждет красавица Корзель.

– Либо корова, либо газель, – поправляет Шиншилла.

Мелкий грызун, что знает он о воздушных замках? Что знает он о цветах, которые выбиваются из подземелья, чтобы увидеть небо над своей головой?

Счастье

Случилось так, что в один день родились в лесу Мышонок и Медвежонок. Пока матери стирали пеленки, отцы выпили на радостях и пошли добывать для своих детей счастье.

А счастьем в ту пору в лесу маги ведали. Они получали его по накладной и отпускали в порядке очереди. Всем распоряжался главный маг, которого звали завмагом.

Увидел завмаг отца Мишку:

– А, Михаил Иванович, почетный гражданин леса! За чем пожаловали?

– За счастьем.

– Сию минутку! Нарезать или целым куском?

– Тут у меня еще приятель есть, – говорит отец Мишка. – Ему тоже надо бы счастья.

Стали искать приятеля, да как его найдешь? Затерялся отец Мышка где-то в хвосте очереди. Делать нечего – взвалил на плечи Мишка счастье и домой поспешил – как бы старуха плохого не подумала.

А отец Мышка отыскался, когда его очередь подошла.

– Тебе чего? – спрашивает завмаг.

– Мне бы счастья, для сына.

– Нету счастья, все вышло! – говорит завмаг, а сам прячет что-то под прилавок.

Так и вернулся отец Мышка домой ни с чем.

– Ох беда, – заплакала жена. – нет для нашего сына счастья!

– Ничего, мать, сказал отец Мышка. – Главное, что есть сын. Вырастет, сам добудет.

Когда счастья нет, долго тянется время. У отца Мишки – другое дело: не успел оглянуться – сын подрос. А отец Мышка маялся, маялся, и когда сынок на ноги стал, старого Мышки уже на и свете не было – Ну, мать, – говорит сын Мышка. – Собирай меня, пойду в свет добывать счастье!

– А чего тебя собирать? В доме пусто, как стоишь, так и иди. Не пропадешь, ты у меня не маленький!

Попрощался сын Мышка с домашними и пошел.

– Эй, Мышка, и я с тобой! – В берлоге переполох.

– Не пущу! – ревет Медведица. – Там сыро, холодно, ты простудишься…

Лег сын Мишка на спину, лапами сучит:

– А я хочу! Хочу!

Тут уж дело серьезное – как бы не заболел ребенок. Стали Мишку в дорогу снаряжать. Уложили счастье – и его, и мамино, и все, какое было в берлоге. Еле взвалил на себя сын Мишка.

– Ты уж, Мышка, присматривай за ним, – просит Медведица. – Видишь, какой он у нас…

Пошли.

Ковыляет Мишка со своим счастьем, а Мышка бежит налегке. Дорога трудная, неровная, того и гляди лапку подвернешь. И ночевать под открытым небом… Мышке-то не привыкать, а Мишке обидно: у него все-таки счастье!

– Хорошее у тебя счастье, – говорит Мышка. – Ты бы его подстелил, все же не на сырой земле ночевать!

– Ну вот еще! – буркнул Мишка. – Легко тебе чужим распоряжаться!

Долго шли. Мышка – на что молодец! – и тот притомился. А тут еще овраг на пути – длинный, глубокий.

Жмется Мишка, не решается, видно, боится счастье потерять. А Мышке терять нечего: раз, два – и перебежал на ту сторону.

– Ну чего ты там?

Стыдно Мишке признаться, что он за свое счастье держится, он и говорит:

– Ты, Мышка, дальше иди, а мне чего-то не хочется. Я, наверно, домой пойду.

Потащился Мишка домой. Долго тащился. Сколько дорог, не знаешь, по какой идти, в какой лес сворачивать. Пошел не по той дороге, свернул не в тот лес и заблудился.

Сидит он в чужом лесу, а время идет. Вот уже и зима наступила. Надо бы берлогу вырыть, да как ее выроешь? Даже не знаешь, откуда начинать – сверху или снизу?

Падает снег, трещит мороз, а Мишка сидит, трясется над своим счастьем.

Трясся, трясся, потом перестал. Лежит, не дышит.

Вот тут он лежит, а вот тут – его счастье. Со стороны можно подумать, что Мишка умер от счастья, но на самом деле это не так. Не от счастья он умер – от холода.

А Мышка долго еще по свету ходил. Правда, счастья так и не нашел, но зато нашел кое-что другое… И стал сам отцом Мышкой, потому что у него родился сын, вот ведь какая радость!

Ну понятно, как каждый отец, пошел отец Мышка к завмагу за счастьем. Для себя бы не стал, но для сына – сами понимаете. И в очереди постоял, и просил, и вымаливал. Но опять, как и Мышка-дедушка, вернулся домой с пустыми руками.

– Ох беда, – плачет жена. – Нет для нашего сына счастья!

– Ничего, мать. Главное, что есть сын. Я прожил без счастья, и он проживет!

«Я прожил без счастья…» – сказал отец Мышка и улыбнулся счастливо.

Куница Илька

Нас было трое: куница Илька, жук Кузька и енот Полоскун. Из всех троих я не был ни могучим енотом, ни прекрасной куницей – я был жуком Кузькой, и этим все сказано.

Они меня не замечали. Случилось так, что я сидел в траве рядом с ними, нас было трое, и сидели мы в тесном кругу, и все-таки они меня не замечали. Или только делали вид?

– Илька, – говорил енот Полоскун, – я опять боюсь, что ты простудишься. Может, тебе что-нибудь подстелить? – и он делал такой жест, будто хотел снять свою великолепную шкуру.

Мне очень нравилась его шкура. Была б у меня такая шкура, я бы надевал ее только по праздникам, а не таскал не снимая, как енот Полоскун. И у меня замирало сердце, когда он готов был постелить эту шкуру прямо на землю. Но Илька говорила:

– Не нужно, Полоскун, мне вовсе не холодно.

И она принималась дергать волоски из своего великолепного хвоста. «Любит, не любит», детская игра, а мы тут, кажется, все взрослые. Был бы у меня такой хвост, я берег бы в нем каждую волосинку и пересчитывал бы по вечерам, потому что волосы иногда выпадают. «Любит, не любит»… Интересно, кого она загадала? Может быть, енота Полоскуна? Но енота зачем загадывать, тут все и так ясно. Вот он здесь сидит и моет для Ильки фрукты, и угощает ее фруктами, и любит ее, конечно, любит, и совсем незачем об этом гадать.

Куница Илька тем временем оставила хвост и принялась за свою красивую мордочку. Она вечно возилась со своей внешностью, и это можно понять: с такой внешностью я бы тоже возился.

– Я сегодня видела Гризли, – сказала Илька и потрепала себя по щеке. Он мне подарил шишку.

«Любит, не любит…» Может быть, это Гризли? Огромный медведь, такой, как три енота, не говоря уже об Ильке, а тем более обо мне. Мы все трое боялись медведя Гризли.

– Ты слышишь, Полоскун? Мне Гризли подарил шишку.

Настроение у енота сразу испортилось. Он сгорбился, опустил нос и даже перестал мыть фрукты.

– У меня нет шишки, – сказал енот Полоскун, и голос его звучал виновато. – Гризли – конечно, он может подарить тебе целый лес, потому что он – Гризли.

– Целый лес? Ты думаешь, он подарит мне целый лес? – спросила Илька и потрепала себя по спине.

Полоскун промолчал. Он с тоской смотрел на немытые фрукты.

– Ты обиделся? Нет, не говори, я вижу, что ты обиделся. – Куница Илька опять принялась за свой хвост. – Если хочешь знать, мне не нужен никакой Гризли, я не променяю на него даже нашего Кузьку, если ты хочешь знать…

«Любит, не любит…» Может, она имела в виду меня? Я представил себя рядом с этим медведем. Медведь Гризли и жук Кузька – даже представить смешно. А собственно, что тут смешного? Если она не хочет променять, то и смеяться нечего…

Если она имеет в виду меня, то тут дело совершенно ясное, и ей незачем обрывать свой хвост, тем более, что теперь и я имею к нему отношение. Я решил ей так и сказать, но меня опередил Полоскун.

– Илька, – сказал енот Полоскун, – ты не променяешь на Гризли Кузьку, а меня? Меня ты на него променяешь?

Куница Илька посмотрела на енота и отвела глаза. Это был очень быстрый взгляд, но все же она успела заметить, как волнуется Полоскун, ожидая ответа. И куница Илька отвернулась от него и опять занялась своей внешностью.

– Нет, – сказала она, – тебя я не променяю.

Тут уже не выдержал я:

– Постойте, как же это? И его, и меня?

– А, это ты, Кузька, – сказал енот Полоскун и осторожно провел по траве лапой, потому что он, видите ли, боялся меня раздавить. – Что это ты вечно крутишься здесь? У тебя, как видно, много свободного времени?

– Да, это я, – сказал я, – и времени у меня хватает, и я буду крутиться здесь до тех пор, пока Илька не скажет, кого она из нас на кого променяет.

– Илька, – сказал енот Полоскун, и я увидел, что он снова волнуется. Илька, ты видишь, Кузька хочет знать…

Куница Илька оставила в покое свой хвост. Казалось, она совсем забыла о своей внешности.

– Кузька хочет знать? – сказала она и потрепала енота по голове. И хотя сказала она обо мне, енот почему-то страшно обрадовался. Он присел на свои четыре лапы и твердил одно:

– Илька… Илька… Илька…

Как будто на него напала икотка.

– Кузька хороший, – сказала Илька и потрепала енота. – Кузьку я ни на кого не променяю, – сказала она и опять потрепала енота.

И енот обрадовался, и я обрадовался и уже ничего не мог тут понять…

Любит? Не любит?

Ихневмон и Циветта

– Счастливая любовь, – сказала бабочка Ванесса, – все-таки бывает на свете счастливая любовь!

Лягушка Квакша вытянула свою короткую шею и с завистью покосилась на змею Анаконду, которая вся состояла из одной шеи и потому могла слушать в свое удовольствие.

– Это было еще в те времена, когда смельчак Ихневмон охотился на крокодилов. Крокодилы были огромные, но Ихневмон их убивал, потому что он был храбр и любил красавицу Циветту. И в честь Циветты он убивал крокодилов, в этом проявлялась его любовь.

Бабочка Ванесса тихонько вздохнула, и лягушка Квакша тихонько вздохнула, и змея Анаконда тихонько вздохнула. И Ванесса продолжила свой рассказ.

– Однажды, когда Ихневмон убил какого-то там крокодила и уже повернулся, чтобы идти дальше, он вдруг услышал у себя под ногами плач. Ихневмон наклонился и увидел в траве плачущую ящерицу Скаптейру.

– Бедная ящерица! – сказала лягушка Квакша и опять покосилась на змею Анаконду.

Ихневмон наклонился к ней и стал расспрашивать, не потеряла ли она чего-нибудь, потому что траве легко что-нибудь потерять. «Потеряла, – сквозь слезы ответила ящерица Скаптейра. – Я потеряла моего крокодила… Ты сам его убил, и ты еще спрашиваешь…» – «Это был твой крокодил? – удивился Ихневмон. – Разве крокодилы бывают чьи-нибудь?» – «Это был мой крокодил, – сказала ящерица Скаптейра. – Ты же видишь, мы с ним похожи, только я маленькая и на суше, а он большой и в воде». – «А почему бы тебе не найти кого-нибудь маленького на суше?» – «Я не хочу маленького на суше, мой крокодил был большой, и он не боялся воды, – сказала ящерица. – Быть может, за это я его полюбила».

– Как это верно, – сказала змея Анаконда. Она, большая, вот так полюбила Зяблика – за то, что он был маленький и летал.

– Смельчак Ихневмон стоял над ящерицей Скаптейрой, и ему хотелось как-то загладить свою вину. И он сказал, что если ящерице непременно нужно любить крокодила, то он ей покажет такое место, где крокодилами хоть пруд пруди. Но ящерица ответила, что ей не нужен другой крокодил, что она любила именно этого. И тут уже Ихневмон ничего не мог понять, потому что этот крокодил не отличался от других, а уж он-то, Ихневмон, повидал на своем веку крокодилов!

«Послушай, ящерица, – сказал Ихневмон, – мне очень жаль, что так получилось. Я бы и сам заменил тебе крокодила, но ты же видишь, я совсем не большой и живу не в воде, а на суше. И кроме того, я люблю Циветту. Ты не сердись на меня, ящерица, но я действительно очень люблю Циветту и ничего с собой не могу поделать, ты уж меня прости».

И вот здесь начинается самое интересное. Оказалось, что смельчак Ихневмон, по которому тоскует прекрасная Циветта, ящерице Скаптейре совсем ни к чему, что если б даже он захотел заменить ей крокодила, она бы, ящерица, этого не захотела. Оказалось, что смельчак Ихневмон может убить крокодила, но заменить крокодила он не в состоянии.

Ну что ж, тут, пожалуй, ему бы и уйти, он все сказал, остальное от него не зависело, но ему было жаль эту ящерицу, и, чтоб ее утешить, он готов был заменить ей крокодила… Он помнил о Циветте, он знал, что его ждет Циветта, но не мог двинуться с места, потому что перед ним сидела эта некрасивая, плачущая, отвергнувшая его ящерица Скаптейра, и ему хотелось заменить ей крокодила. Ах, как ему хотелось заменить ей крокодила!

– Мало ли что кому хочется, – сказала змея Анаконда, которой никто не мог заменить ее Зяблика.

– Бедная Циветта! – сказала лягушка Квакша.

– В том-то и дело, что не бедная, – сказала бабочка Ванесса. – В том-то и дело, что Ихневмон вернулся к прекрасной Циветте, и с тех пор у них счастливая любовь. Ихневмон не охотится на крокодилов, он живет со своей Циветтой и никуда от нее не отлучается. Потому что знает: стоит ему отлучиться, и ему снова захочется заменить крокодила какой-нибудь ящерице. Ведь на свете так много ящериц и так мало крокодилов…

– К сожалению, это так, – сказала змея Анаконда.

А лягушка Квакша сказала:

– Бедный Ихневмон!

Счастье свиньи Бабирусы

Ноги у антилопы Бейзы длинные и тонкие, как у Безоарова козла. Шея у нее длинная и тонкая, как у Безоарова козла. Рога у нее длинные и тонкие, как у Безоарова козла. Поэтому, конечно, Безоаров козел полюбит антилопу Бейзу.

У свиньи Бабирусы почему-то рога на носу. Такая неприятность, вместо того, чтобы вырасти на голове, рога у свиньи Бабирусы выросли на носу, и их никто не называет рогами. Их даже не называют бивнями – как у слона, а называют клыками – боже, какой позор! – просто клыками, как у волка.

Так-то вообще у свиньи Бабирусы все в норме. И приятная полнота, и короткая, совсем коротенькая щетина… Но клыки, эти клыки! В последнее время ее даже стали спрашивать:

– Скажите, вы не родственница покойного Мамонта?

Ну вот, пожалуйста. Оказывается, у Мамонта точно так же загибались клыки, только их у него называли бивнями.

– Нет, – говорит свинья Бабируса, – я не знаю никаких мамонтов, у меня нет покойных родственников, я сама по себе.

Ну почему, почему она не может быть интересна сама по себе? Почему от нее все отворачиваются, лишь только узнают, что она не родственница покойного Мамонта?

У антилопы Бейзы никто не спрашивает о родственниках, ею интересуются лишь потому, что она – антилопа Бейза. Бейза! До чего неприятное имя! То ли дело – Безоаров козел… Свинья Бабируса называла б его Безоаром.

– Мой Безоар, как ты спал?

– Превосходно, моя Бабируса.

К сожалению, все это только мечты, и никогда, никогда свинья Бабируса не узнает, как спал Безоаров козел.

– Скажите, вы не родственница покойного Мамонта?

Кто знает – может, и родственница. Но разве это что-то изменит? Разве от этого исчезнут ее клыки и на голове вырастут рога – такие, как у антилопы Бейзы? И разве от этого к ней придет ее Безоар?

Безоар… Странное, загадочное имя. Такое имя можно услышать только во сне, где и видишь, и слышишь все по-другому. И там, во сне, среди каких-то лесов, среди каких-то степей вдруг услышишь ты «Безоар!», чтоб потом, проснувшись, без конца повторять это имя.

Безоар! Безоар!

– Скажите, вы не родственница покойного Мамонта?

– Да, представьте себе. Я его ближайший потомок.

В чем дело? Почему все засуетились вокруг? И рогатые, и безрогие сбились в одно стадо, а в центре этого стада – она, свинья Бабируса. К ней подходит Муфлон. Он говорит:

– От имени всех баранов разрешите вас поздравить, а также передать привет и самые добрые пожелания.

Бык передает привет от быков, Осел – от ослов, Верблюд – от верблюдов. Кто-то преподносит букет с великолепными, крупными желудями. Кто-то разрыхляет землю, чтоб Бабирусе было удобней сидеть.

Все интересуются Мамонтом. Как он жил, как он был, как он выглядел. Да, конечно, у него были клыки. Ну и все остальное, как у свиньи Бабирусы.

– Подумать только! – говорит Муфлон.

И все остальные говорят:

– Подумать только!

Все интересуются Мамонтом. Говорят, что он был больше слона, это правда? А что он ел, а чем он вообще интересовался?

– Покойный Мамонт был моим предком, – напоминает свинья Бабируса.

И тут от стада отделяется козел Безоар. Да, представьте себе, козел Безоар выходит из стада, оставив там плачущую антилопу Бейзу. Он подходит к свинье Бабирусе и смотрит на нее – если б вы видели, какими глазами!

А свинья Бабируса смотрит на него. Боже мой, какие у него ноги, и какая шея, и какие рога! И вообще – какой он, козел Безоар!

И свинья Бабируса говорит:

– Покойный Мамонт был моим предком.

Потом они вдвоем выходят из стада, оставив там плачущую антилопу Бейзу, и идут вдвоем, и свинья Бабируса высоко поднимает свои клыки, точно такие клыки, как были у ее предка Мамонта.

И все вокруг – совсем, как во сне: и степи, и леса. И тихий голос зовет:

– Безоар!

Это голос свиньи Бабирусы.

Они идут рядом, он и она, и она смотрит только на него, а он – только на нее – если б вы видели, какими глазами! И уже ничего не слышно – ни шелеста листьев, ни птиц…

– Как ты спал, мой Безоар?

– Превосходно, моя дорогая!