Текст книги "Антология Сатиры и Юмора России ХХ века"
Автор книги: Феликс Кривин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц)
7. Царевна Несмеяна
Аты, баты, шли солдаты,
Аты, баты, на базар.
Аты, баты, что купили?
Аты, баты, самовар.
Аты, баты, сколько стоит?
Аты, баты, три рубля…
Аты-баты, как ножницами, стригут пространство, то удаляясь от нас, то опять приближаясь, и нам никак не понять смысла этих занятий. Десять шагов туда – десять шагов обратно. Двадцать шагов туда – двадцать шагов обратно. Как бы далеко они ни ушли, они всякий раз возвращаются на старое место.
Смог бы я так идти? Наверно, не смог бы. Аты-баты могут, потому что жизнь им предельно ясна и на все у них готовы ответы. Куда идти? На базар. Что купить? Самовар. Сколько дать за него? Три рубля и ни копейки больше.
Но вот, наконец, появляется самовар, о котором у них столько разговоров, вот он ставится на землю, и аты-баты усаживаются вокруг него.
Я выхожу из своего укрытия, на всякий случай оставляя там своего бычка.
– Здравствуйте, ребята.
– А, здорово! Чай будешь? Эй, где там у нас лишняя чашка?
Мы знакомимся. Аты-баты представляются по очереди:
– Катигорошек.
– Выкатигорошек.
– Окатигорошек.
– Перекатигорошек.
Вообще-то они все Горошки, а отличают их только профессии. Один был кучером, катал царя и министров («Кати, Горошек!»), второй выкатывал из подвала бочки с вином («Выкати, Горошек!»), третий поливал улицы («Окати, Горошек!»), четвертый просто бродил, нигде подолгу не задерживаясь («перекатигорошек»). Но теперь они на военной службе, так что у всех у них дело одно.
– Какое дело?
Они переглянулись между собой и приосанились.
– Слыхал про Несмеяну? Ну вот. Значит, мы ее охраняем.
Несмеяна – это царевна. Не настоящая царевна, а бедная девушка, которую для смеха взяли во дворец. У них тут царствует царь Горох, а министры у него все – шуты гороховые. Вот они и взяли во дворец бедную девушку. Для смеха.
– Ну и что?
– Вот тебе и что. Взяли ее, а она, вместо того, чтобы радоваться, плачет целыми днями. Только портит всем настроение. Ну, и заперли ее. Чтоб повеселела.
Наступила ночь. Уснули аты-баты, а на посту остался один – Катигорошек.
Он стоял, как положено стоять на посту: твердые плечи, твердая грудь и твердый взгляд, устремленный в пространство.
Но вот он поднял этот взгляд вверх – туда, к окну башни, и еле слышно позвал:
– Несмеяна!
В окне появилась девушка.
– Несмеяна, – зашептал Катигорошек, – послушай новый анекдот. У одного царя был сын, а у сына жена, а у жены свекор. И этот свекор был тоже царем…
Катигорошек рассказывал анекдот, подчеркивая смешные места, а кое-что даже изображая.
– Правда, смешно? – осведомился он. – А вот еще анекдот… Обхохочешься!
Царевна не смеялась.
– Да ты вникни, ты только себе представь, – Катигорошек перевел дух и опять зашептал, то и дело оглядываясь на спящих товарищей: – Помню, я нашего катал, вот было смеху!
Тут он прервал рассказ, потому что время его истекло – на смену ему спешил Выкатигорошек.
Этот стражник грозно замер на своем посту в стоял неподвижно, пока его товарищ укладывался на отдых. Но едва лишь все стихло, он поднял голову и позвал:
– Несмеяна!
И опять царевна в окне.
– Не смеешься? – спросил Выкатигорошек. – Это ты зря. Раз надо смеяться, ничего не поделаешь. Все мы в мире горошки, что прикажут – то делаем. – Он вдруг скорчил рожу и высунул язык: – А у тебя вся спина сзади!
Царевна не улыбнулась.
– Ты слышишь? Ты, наверно, не слышишь? Я говорю: у тебя спина сзади. Понимаешь? Сзади спина!
Нет, не улыбнулась царевна.
Тогда он отошел на приличное расстояние и – пошел к ней мелким шажком, неся издали свою подстрекательскую улыбку, но на полдороге шлепнулся на землю, поднялся и сказал с улыбкой, которая ничуть не пострадала при падении:
– Чуть-чуть не упал.
Царевна не улыбнулась.
– А ты знаешь, как катится бочка? – Выкатигорошек лег на землю и несколько раз перевернулся со спины на живот. Потом встал, отряхнулся и сказал: – Вот видишь, ты сама не хочешь…
Тут пришло ему время сменяться с поста, и на его месте застыл неприступный Окатигорошек. Он стоял, не сводя глаз с одной точки, находившейся в противоположном направлении от того места, которое он должен был охранять, и старался не моргать, чтобы не закрывать глаз даже на долю секунды. Но вскоре заговорил и он:
– Царевна, – сказал он, – у нас такой царь, такие министры… Царевна, это же просто смешно: почему вы одна не смеетесь?
Она ничего не ответила.
– Хорошо. Допустим, у вас есть причины. Но, царевна, войдите в наше положение: вы думаете, нам весело вас сторожить? Куда веселее поливать дороги, чем шагать по ним без всякого смысла – взад-вперед. Но мы же не по своей воле, царевна, у нас нет своей воли, мы делаем то, что нам говорят…
– Я сейчас заплачу, – сказала царевна.
– Нет, нет, пожалуйста, только не это! Я хотел вас рассмешить, а вы вдруг расплачетесь – это даже смешно…
– Ничего нет смешного.
– Нет? Почему же нет, это вы просто не видите. А вы посмотрите, присмотритесь получше… Уверяю вас, если хорошо присмотреться…
– Какой вы смешной, – сказала царевна.
– Да, я смешной, я очень смешной! Вы даже не представляете, какой я смешной!.. Только… почему же вы не смеетесь?
Ночь кончилась. Аты-баты опять на ногах. Десять шагов туда – десять шагов обратно. Двадцать шагов туда – двадцать шагов обратно.
Я отвязываю бычка и на прощанье машу им прутиком. Я машу прутиком и говорю про себя:
– Пусть им царевна засмеется!
8. Царь Горох
Его дворец.
Первое, что мы видим, – это распахнутое окно. Первое, что мы слышим, доносящийся из окна оглушительный хохот. От этого хохота сотрясается весь дворец, и кажется, это он хохочет, широко разинув свое окно.
Мы хотим пройти мимо, но тут в окне появляется голова царя, сопровождаемая головами министров.
– Эй, ты, – кричит царь Горох. – Куда ведешь своего осла?
– Это не осел, – говорю я и выставляю бычка наперед, чтобы царь его получше увидел.
– Ты молчи! – ликует царь. – Я у него, а не у тебя спрашиваю!
Он хочет сказать, что спрашивает у моего бычка. А осел, дескать, я. Это он так шутит.
– Так, говоришь, не осел?
Головы министров покатываются со смеху и дружно скатываются с окна. Остается только веселая голова царя Гороха.
– Ох, – говорит царь, – ты меня совсем уморил! Ничего не скажешь, веселый парень. Значит, как ты говоришь? Не осел? Вот это отмочил! Ты погоди, я сейчас к тебе выйду!
Царь исчез в окне и тут же появился на ступеньках.
– Так, говоришь, не осел? Это ничего, остроумно.
Царь присаживается на ступеньку и снимает с головы корону, обнаружив при этом великолепную, прямо-таки царскую лысину.
– Жарко нынче в короне, – объясняет свои действия царь. – И вообще без головного убора – это как-то здоровее для организма. А? Как ты находишь?
– Я не знаю.
– Не знаешь? – засмеялся царь и смеялся долго, до слез. – Это ничего, остроумно. Я вижу, с тобой не соскучишься. А это у тебя кто? – царь хитро подмигнул: – Не осел?
– Да нет, это бычок.
– Не жареный, нет? Терпеть не могу бычков в сыром виде!
– Он не сырой, он живой!
Царь Горох гладит бычка по спине, треплет его за уши:
– Это он для себя живой, а для нас – просто сырой, верно?
Разговор принимает такой оборот, что я чувствую – надо скорей убираться. Но царь и не собирается нас отпускать, он только еще вошел во вкус разговора.
– Значит, ты так: из сказки в сказку? Вроде бы путешествуешь? Ну, это ничего: у меня полцарства ходит по миру. Перекатигорошки. А вот интересно знать: что ты скажешь о соловье-разбойнике?
Непонятно, почему он вспомнил о соловье? Наверно, потому, что тот тоже летает из сказки в сказку.
– О соловье я много могу рассказать. Это такая птица!
– Отлично сказано, – похвалил меня царь. – Ну, вот и расскажи. Ты расскажи, а я послушаю – что за птица соловей-разбойник.
– А почему вы говорите, что он разбойник? Разве он что-нибудь натворил?
– Ну и шутник! – рассмеялся царь. – Ну и весельчак! Значит, ты не знаешь, разбойник он или нет?
Царь внезапно оборвал смех и сказал совершенно серьезно:
– Лисичка-сестричка съела братца-кролика. Братец-волк съел лисичку-сестричку. В такой обстановке нельзя забывать о соловье-разбойнике, нельзя закрывать на него глаза… Вот смеху-то!
Он опять смеялся, но я не мог забыть его серьезного выражения.
– Я не закрываю, – сказал я. – Я, честное слово, не закрываю!
– Ну так как же? – широко улыбнулся царь. – Разбойник он или не разбойник?
«Аты, баты, три рубля», – звучит у меня в голове. Я пытаюсь отделаться от этой фразы, но она все звучит и звучит, и, запутавшись окончательно, превращается в нечто совершенно нелепое: «А тебя-то – труляля!» Кого это тебя? Моего бычка? Соловья? Или, быть может, царевну Несмеяну?
Аты, баты, три рубля, а тебя-то труляля! Вот так, когда нужно найти слова, никогда их не находишь.
– Разбойник, – говорю я и, чувствуя, что это совсем не то, добавляю: Подумать только, такой соловей – и такой разбойник! А на вид – маленькая, неприметная птичка…
– Постой, постой – ты о ком говоришь? Соловей-разбойник не птичка, а великан, настоящее чудовище… – Он помолчал и вдруг – словно что-то вспомнил: – А эта… птичка соловей?.. Значит, она тоже разбойник?
«Какой же она разбойник?» – хотел я сказать, но посмотрел на него и опять растерял все слова. Я смотрю на царя Гороха, и мне хочется закрыть глаза, но я вспоминаю, что их нельзя, нельзя, нельзя закрывать… И опять получается труляля.
– Разбойник, – говорю я, – разбойник.
– Ну, ты молодец! – засмеялся царь. – Балагур! Рубаха-парень! Эй! крикнул он, надевая свою корону. – Разыскать соловья! – и продолжал, обращаясь ко мне: – Так, говоришь, не осел? Это ничего, остроумно!
Я стал собираться, но он опять меня удержал:
– Ты веселый парень, и я тебя за это люблю. А этих, горошков, я не люблю, потому что они все какие-то невеселые. Тоже – придумали: хорошо смеется тот, кто смеется последним. А кто будет первым, я тебя спрашиваю? Я-то сам, конечно, стараюсь. И я, и мои министры. Эй! – крикнул царь, и министры появились в окне, весело гогоча. – Вот видишь, делаем все, что можем.
Царь Горох сел поплотней, и снял с головы корону.
– А сам-то откуда?
– Из сказки про белого бычка.
– Ну и как там? Что слышно? Какие новости?
– Рассказать вам сказку про белого бычка?
– Валяй, выкладывай!
– Вы говорите – выкладывай, я говорю – выкладывай. Рассказать вам сказку про белого бычка?
– Ничего, – одобрительно хмыкнул царь, – остроумно придумано.
– Вы говорите – придумано, я говорю – придумано. Рассказать вам сказку про белого бычка?
Тут к царю подбежал министр:
– Ваше величество! Несмеяна смеется!
Видно, все же мой прутик подействовал.
– Смеется? – спросил царь, уже не смеясь, а, наоборот, очень серьезно. – И как же она смеется? От души?
– Сейчас уточним, ваше величество!
– Уточните! – коротко приказал царь. И повернулся ко мне с прежней улыбкой: – Так про какого ты говорил бычка? Про этого, черного?
– Вы говорите черного, я говорю – черного…
– Так, говоришь, он черный? – перебил меня царь Горох. – То-то я смотрю – темная личность…
– Вы говорите – темная личность, я говорю – темная личность…
– Значит, темная? Ах он, разбойник!
– Вы говорите – разбойник, я говорю – разбойник…
– Что ж ты раньше молчал? – царь встал со ступеньки и надел корону на голову: – Эй, стража! Взять этого разбойника!
Из дворца выкатились шуты гороховые, подхватили бычка и укатились прочь.
– Постойте, куда же вы? Это же мой бычок!
– Ты говоришь – мой бычок, я говорю – мой бычок…
– Но он мой!
– Ты говоришь – мой, я говорю – мой… Действительно, ловко придумано. И чего ты машешь прутиком? Тут ведь тебе не стадо!
Я махал прутиком, чтобы вернуть своего бычка, мне очень хотелось вернуть бычка, но прутик не действовал… Или мне недостаточно сильно хотелось?
Я повернулся и побрел из дворца.
– А, здорово, садись, выпей чайку!
Аты-баты опять отдыхают, окружив так удачно купленный самовар.
– Спасибо, не хочется.
– А мы, как видишь, сторожим. Все ее, Несмеяну.
Из башни доносился девичий смех.
– Но если она смеется, зачем ее сторожить? Раз она смеется, значит, она поступает правильно?
– Ну, это, брат, как сказать… Смеяться тоже можно по-разному. А Несмеяна смеется не так, как смеются все… Не в том значении…
– А у меня забрали бычка… Я рассказал царю сказку, а он забрал у меня бычка…
И тут заговорил Перекатигорошек, который прежде молчал. Когда человек молчит, неизвестно, что за слова в нем скрываются, а это бывают такие слова… Я бы лично запретил людям молчать, пускай говорят все, что думают, чтобы все, что они думают, было известно.
– Дубина! – сказал Перекатигорошек. – Олух царя небесного! Нашел, кому рассказывать сказки!
9. Синяя птица
В Тридесятом государстве не было государства. Там был только дуб, вокруг которого, привязанный цепью, ходил кот ученый.
– Такой ученый – и на цепи?
– На цепи. Каждое ее звено – это звено моей жизни. Когда я был молод, я бессмысленно бегал по лесу. Но потом я начал кое-что понимать, и тогда появилось первое звено… – Кот обошел вокруг дерева и продолжал: – Пока цепь была коротка, я не придавал ей большого значения. Я нацепил на нее часы и спрятал в карман… У меня тогда еще был карман… Знаете, такой, жилетный… – Он вздохнул: – У меня тогда еще был жилет…
Тут он обнаружил, что мы стоим, и засуетился с неловкостью оплошавшего хозяина. Он усадил меня, и сам сел, аккуратно сложив свою цепь.
– Вот так – чем дольше живешь, тем длиннее цепь и тем тяжелее ее нести. Поэтому все мы под старость сгибаемся.
Цепь была не золотая – нет, не золотая была у кота жизнь. Она была старая и ржавая, отлитая по общему образцу и даже не пригнанная по росту.
– А у меня была веревка. Знаете веревку? За один конец держишь, а к другому привяжешь бычка…
– Я знаю веревку. Я знаю все на свете веревки, потому что я старый ученый кот.
Он встал и пошел вокруг дуба. Он закинул цепь на плечо и тащил ее, кряхтя и постанывая. Сделав полный круг, он повернул назад и приволок цепь на прежнее место.
– Вот так-то, – сказал кот. – А вы говорите – Синяя птица.
Я ничего не говорил, но кот, видимо, отвечал не мне – он отвечал собственным мыслям.
– Синяя птица… – отвечал он. – Скажите лучше – Синяя Борода. Когда мне предлагают одно из двух, я выбираю третье.
И он стал рассказывать о страшном рыцаре Синей Бороде, который убивал своих жен за то, что они верили не в него, а в какую-то Синюю птицу.
– Он занимался этими женщинами, а я был у него ученым котом. Бывало, захандрит, спрашивает: «Слушай, кот, почему это так: сколько я жен любил без памяти, а кого любил – не помню?» – «Такова, – говорю, – жизнь». Вздохнет он: «Умный ты, кот, ученый. А вот скажи, почему это так: берешь жену молодую, а бросаешь – старую?» – «Такова, – говорю, – жизнь». Тут он погладит синюю бороду: «И все-то ты знаешь, кот, на все у тебя ответы». Правда, о старости жен он только так говорил. И не бросал он их вовсе, а убивал, и все – молодыми.
Кот говорил спокойно, как будто речь шла о самых обычных вещах. Видно было, что его давно не волнует эта история.
– У Синей Бороды был замок – большой, уж не помню, на сколько комнат. И была там одна комната, в которую он запрещал входить; может, у него там был кабинет, может, личная библиотека. Но жены – глупые женщины, они решили, что он прячет от них Синюю птицу. Ту, которая должна приносить счастье, а на самом деле приносит одни неприятности. И только подумать: все у них было, что можно желать на земле. Чего еще надо? Ходить по воде? Плавать по воздуху? Но жизнь – это жизнь…
Солнце село на верхушку дуба, поболталось на ней, как фонарь, и стало спускаться, переползая с ветки на ветку. Оно краснело за свою осторожность и все же двигалось медленно, и было видно, что солнце, всегда такое высокое, тоже боится высоты.
Жизнь – это жизнь, как хорошо сказано! Простые слова, а ведь в них все. В них и конек-горбунок, и братья-разбойники, и царь Горох со своими шутами. В них все сказки, в которых мы побывали с бычком, а может, и та, в которой мы так и не побывали.
– Мы тут искали одну сказку. Такую, которая не имеет конца… Вы случайно не знаете?
Кот встал и прислонился к дереву.
– Я знаю все сказки, – сказал он, и солнце, сползавшее по ветвям, наделось ему на голову. Так стоял он, сложив на груди ученые лапы, смотрел куда-то далеко-далеко и говорил:
– На море, на океане, на острове Буяне стоит бык печеный, во рту чеснок толченый… Летела сова, веселая голова.
Вот она летела, летела и села, да хвостиком повертела, да по сторонам посмотрела… Друг мой, вы видите эту цепь? Каждое ее звено – это сказка. Поверьте, я старый ученый кот, я имел когда-то жилетку, а в жилетке карман, а в кармане часы на цепочке. Я смотрел на эти часы, и мне казалось – время идет вперед, а оно уходило в обратную сторону. И пока я смотрел на часы, лучшее время ушло, и вот все, что от него осталось… Друг мой, сравните звенья этой цепи, и вы поймете, что все сказки похожи одна на другую. И что значит – сказка не имеет конца?
Кот встал и пошел вокруг дуба. По мере того, как он шел, цепь его наматывалась на дуб и все укорачивалась, укорачивалась…
– Вот я иду. Иду, иду, иду… Что? Дальше идти некуда? Вы скажете, что это конец сказки? А я скажу – нет. Я просто поворачиваюсь и иду в обратную сторону. Иду, иду, иду… Опять идти некуда? Я опять поверну обратно. Тут главное идти, а туда или назад – это уже непринципиально.
– Но ведь повторение – это все равно что конец?
Кот посмотрел на меня с улыбкой, в которой был заключен ответ. Да, говорилось в этой улыбке, некоторые считают именно так. Но со временем они поймут, жизнь их научит.
– Повторение, – сказал кот, – мать учения.
Солнце село и, прикоснувшись к земле, сразу почувствовало себя уверенней. Небо – это небо, а земля – это земля. И как высоко ни летай, дома все-таки – лучше.
Пора и мне возвращаться домой. У меня там тоже есть дерево, вокруг которого я протопчу тропинку и буду ходить по кругу, как кот. Буду идти туда, потом обратно, и снова все повторять, потому что повторение – мать учения.
– А вы говорите – Синяя птица… – сказал мне на прощание кот. – Когда поживешь да поразмыслишь, начинаешь понимать, что Ходящий По Морю – это всего-навсего мореход, а Плывущий По Воздуху – это всего-навсего воздухоплаватель… А Синяя птица – это просто синица, которая у нас в руках вернее журавля в небе…
10. Сказка про белого бычка
У попа была собака. Он ее любил. Она съела кусок мяса. Он ее убил. Старая история.
Золушка бы сказала:
– Так бывает, когда все сводится к куску мяса.
– Поп убил собаку? – удивилась бы Царевна Лягушка. – Что вы, этого не может быть! Ведь он же ее любил, правда? И кусок мяса они поделили поровну – так бывает всегда, когда любят…
– Сначала любил, а потом убил? – рассмеялся бы царь Горох. – Это ничего, остроумно.
А кот, старый ученый кот рассудил бы совсем иначе:
– Такова жизнь. В ней можно быть либо попом, либо собакой, либо мясом, которое едят с обеих сторон. Когда мне предлагают одно из трех, я выбираю четвертое.
Так сказал бы кот, и я с ним вполне согласен. Довольно с меня этих сказок, у меня есть своя, с лужайкой и деревом, вокруг которого я протаптываю тропинку. И пусть эта тропинка никуда не ведет, зато она никуда не уводит.
Рассказать вам сказку про белого бычка? Бычка, правда, нет, но сказка о нем осталась. Я иду по этой сказке, и мне видно, что делается вокруг.
Золушка по-прежнему продает волшебные палочки. Она радуется, что люди тянутся к чудесам, но на ее палочки такой спрос не потому, что они волшебные, а потому, что бесплатные. Идет зима, надо запасаться дровами.
Я узнаю соседа Горыныча. Он стоит в очереди в самом конце, а рядом с ним… Кто это рядом с ним? Да ведь это же Мальчик-с-пальчик и Царевна Лягушка!
Сорока-ворона кашку варила, деток кормила… Как летит время! Еще недавно они были маленькие – и вот уже такие большие. А сосед Горыныч, напротив, как-то поменьше стал. Одни в гору идут, другие под гору. Жизнь это жизнь.
В очереди волнение: кто-то обнаружил старушку, которая норовила шмыгнуть без очереди. Сосед Горыныч качает головой, видно, стыдит. Остальные широко раскрывают рты – видно, ругаются.
– Да пропустите же ее! – слышу я. – Уважайте старость!
Все начинают уважать старость и старуху пропускают без очереди. Она что-то долго возится у прилавка – и вдруг исчезает. Вместо нее выволакивается вязанка палочек, которая тут же рассыпается по земле, обнаруживая за собой старушку – Бабу Ягу.
Вот какая старушка хозяйственная: живет в лесу, а ходит сюда за дровами. Сейчас она рассыпала свою вязанку и принимается считать, складывая палочку к палочке.
Раз, два, три, четыре, пять… Вышел зайчик погулять. Вдруг охотник выбегает. Прямо в зайчика стреляет. Охотник стреляет. Зайчик умирает. Я протаптываю свою тропинку: раз, два, три, четыре, пять…
Подходит очередь соседа Горыныча. Он берет две палочки и тут же вручает их Мальчику-с-пальчику и Царевне Лягушке. Эти двое целуют Горыныча, потом целуют друг друга и обмениваются палочками.
Так вот оно что! Значит, Мальчик-с-пальчик все-таки женился на Царевне Лягушке… Выходит, он не зря послал ей тогда стрелу. Нет, конечно, тогда он еще ничего не думал, но – жизнь есть жизнь, вырастают дети и смотрят на все другими глазами.
Дождалась Лягушка своего царевича. Думала, он из-за моря придет, а он тут же сидел, на соседней парте. Интересно, как они там решили свою задачу:
1 волк + 7 козлят =
Сколько они тогда спорили из-за этой задачи, а теперь не спорят, значит, все же решили, нашли верный ответ.
Баба Яга сосчитала палочки, связала их и тут же исчезла за этой вязанкой. Вязанка двинулась, но, кажется, не в ту сторону: вместо того, чтоб удаляться, она стала приближаться ко мне.
Терем-теремок, кто в тереме живет? Я здесь живу. Заходите, гостями будете.
– Ты гляди, – удивляется Баба Яга. – Никак я заблудилась?
– Это бывает, – говорю я. – Я и сам заблудился, полсвета обблудил, пока домой попал.
– В жизни оно – знаете как, – вздыхает Баба Яга, усаживаясь на вязанку.
– В жизни как в жизни, – согласно киваю я.
Шаг. Остановка. Еще шаг. Остановка. Я протаптываю свою тропинку и разговариваю с Бабой Ягой.
– Ходишь?
– Хожу.
– Ты бы ко мне зашел, если ходишь. Я тут рядом, в лесу.
Я объясняю, что мне некогда, что мне надо ходить по кругу. Туда идти, потом обратно, потом опять туда. Потому что повторение – это мать учения.
– Я и сама мать, я понимаю, – вздыхает Баба Яга. – Только трудное наше дело, материнское. Дети-то нынче знаешь какие пошли?
Баба Яга рассказывает о своих детях. Уехали они от нее и даже писем не пишут.
– Ничего, я еще до них доберусь, – говорит Баба Яга. – Я с них шкуру спущу, с окаянных. Пусть знают, что мать – это мать…
Мать – это мать. Действительно, лучше не скажешь.
– Мне-то самой много ли надо? Все ведь для них, иродов, чтоб им свету божьего не видать, чтоб им подавиться собственными костями!
Ладушки, ладушки, где были? У бабушки…
Пусть поговорит старушка, пусть поговорит. Видно, не с кем ей горем своим поделиться.
– Ты бы все же ко мне зашел, а? Посидели б, попили чайку. Я б тебе все как есть рассказала…
– Да нет, я уж лучше здесь, у себя дома. Все-таки у себя – это у себя.
– Что правда, то правда.
Она встает и скрывается за своей вязанкой.
– Ну ладно, пойду и я к себе. У меня еще изба не метена, ступа не чищена…
Я протаптываю свою тропинку. Я иду по своим следам – в одну сторону, потом в другую, и этому не видно конца.
Шаг. Остановка. Еще шаг. Остановка.
Жили-были три солдата. Вот и сказочка начата. Жили-были три павлина. Вот и сказки половина. Жили-были три гуся. Вот и сказочка вам… вся? Как бы не так: я поворачиваюсь и иду в обратную сторону.
Рассказать вам сказку про белого бычка?
