Текст книги "Антология Сатиры и Юмора России ХХ века"

Автор книги: Феликс Кривин

Антология Сатиры и Юмора России XX века
Феликс Кривин

Все неживое хочет жить

Все неживое хочет жить…

 
Все неживое хочет жить,
Мир согревать своим дыханьем,
Страдать, безумствовать, грешить…
Жизнь возникает из желанья.
У неживых желаний нет:
Лежишь ты камнем без движения.
И это – всё? На сотни лет?
Жизнь возникает из сомнения.
Хоть сомневаться не дано
Тому, кто прочно занял место, —
Что место! Пропади оно!
Жизнь возникает из протеста.
Но как себя преодолеть.
Где взять и силу, и дерзанье?
Тут нужно только захотеть:
Жизнь возникает из желанья.
 

Сплетня

Очки это видели своими глазами…

Совсем еще новенькая, блестящая Пуговка соединила свою жизнь со старым, потасканным Пиджаком.

Что это был за Пиджак! Говорят, у него и сейчас таких вот пуговок не меньше десятка, а сколько раньше было – никто и не скажет. А Пуговка в жизни своей еще ни одного пиджака не знала.

Конечно, потасканный Пиджак не смог бы сам, своим суконным языком уговорить Пуговку. Во всем виновата была Игла, старая сводня, у которой в этих делах большой опыт. Она только шмыг туда, шмыг сюда – от Пуговки к Пиджаку, от Пиджака к Пуговке, – и все готово, все шито-крыто.

История бедной Пуговки быстро получила огласку. Очки рассказали ее Скатерти, Скатерть, обычно привыкшая всех покрывать, на этот раз не удержалась и поделилась новостью с Чайной Ложкой, Ложка выболтала все Стакану, а Стакан – раззвонил по всей комнате.

А потом, когда Пуговка оказалась в петле, всеобщее возмущение достигло предела. Всем сразу стало ясно, что в Пуговкиной беде старый Пиджак сыграл далеко не последнюю роль. Еще бы! Кто же от хорошей жизни в петлю полезет!

Административное рвение

Расческа, очень неровная в обращении с волосами, развивала бурную деятельность. И дошло до того, что, явившись однажды на свое рабочее место, Расческа оторопела:

– Ну вот, пожалуйста: всего три волоска осталось! С кем же прикажете работать?

Никто ей не ответил, только Лысина грустно улыбнулась. И в этой улыбке, как в зеркале, отразился результат многолетних Расческиных трудов на поприще шевелюры.

Пустая формальность

Гладкий и круглый Биллиардный Шар отвечает на приглашение Лузы:

– Ну что ж, я – с удовольствием! Только нужно сначала посоветоваться с Кием. Хоть это и пустая формальность, но все-таки…

Затем он пулей влетает в Лузу и самодовольно замечает:

– Ну вот, я же знал, что Кий возражать не станет…

Часы

Понимая всю важность и ответственность своей жизненной миссии, Часы не шли: они стояли на страже времени.

К вопросу о квалификации

 
Гвоздь работает, старается —
И его все время бьют.
А шурупам все прощается,
Хоть у них полегче труд.
И не те у них усилия,
И не та у них судьба…
Дело ж все в одной извилине —
Под названием резьба.
 

Трюмо

 
Трюмо терпеть не может лжи
И тем и знаменито,
Что зеркала его души
Для каждого открыты.
А в них – то кресло, то комод.
То рухлядь, то обновки…
Меняется душа трюмо
Со сменой обстановки.
 

Отдушина на свободе

Однажды Лом увидел в стене маленькую Отдушину и бросился ее вызволять. Он отважно врубался в стену, долбил ее, крушил и, разрушив до основания, повернулся к Отдушине, чтобы вывести ее на свободу.

Но Отдушина куда-то исчезла. Может, испугалась освободителя? Или свободы испугалась? Привыкла к неволе и уже не могла жить без нее.

Потом и в других стенах он встречал отдушины и сокрушал эти стены во имя свободы и справедливости. Но ни одной отдушины освободить ему не удалось.

Лом стоял среди развалин и ничего не понимал. Он ведь старался не для себя, он хотел им помочь – так почему же вместо свободных отдушин вокруг него одни развалины?

Командировка

Когда пришла пора опадать, Кленовый Лист сказал Кленовой Веточке:

– Я ненадолго отлучусь. Посылают в командировку.

Но ты не волнуйся: я только туда и назад.

Веточка тут же заволновалась: как же он будет без нее? Он же не привык без нее. Он там все время будет голодный.

– Голодный? В командировке? – засмеялся Кленовый Лист. – Кто же бывает голодный в командировке?

Она не отпускала его, и он задерживался. А руководство тормошило его, дергало: давай уже, улетай!

– Ладно, лети, – вздохнула Веточка. – Но помни: только туда и назад. Я буду смотреть тебе вслед, пока ты не скроешься из виду.

Он сразу скрылся из виду, потому что она смотрела вверх, а он полетел вниз. Полетел и очень долго не возвращался.

Пошли дожди, а он все не возвращался. Выпал снег, а он все не возвращался. Командировка, наверно, была очень дальняя.

Когда наступила весна, у Кленовой Веточки родился маленький Листочек. Она рассказывала ему о папе, показывала на облака, за которыми папа летает в командировке. И Листочек говорил:

– Когда я вырасту, я тоже полечу в командировку. Высоко-высоко. Как мой папа.

– Я тебя не пущу, – говорила Веточка, но знала, что пустит. Командировка – дело серьезное, разве можно кого-нибудь не пустить в командировку?

Ничего, думала она, пусть только вернется наш папа. Мы с ним вместе все обсудим и решим: пускать или не пускать нашего маленького в командировку. Все будет нормально, все будет хорошо. Пусть только папа вернется из командировки.

Осень

Чувствуя, что красота ее начинает отцветать и желая как-то продлить свое лето, Березка выкрасилась в желтый цвет – самый модный в осеннем возрасте.

И тогда все увидели, что осень ее наступила…

Ясенек

Тоненький Ясенек тянулся к Солнцу, чтобы показать ему свою стройность и прямоту. Но Солнце от него закрывали более старые и опытные деревья. Они уже давно показывали Солнцу свою прямоту и знали, как это девается. И они говорили Ясеньку:

– Учись изгибаться. Прямые пути далеко не ведут.

Ничего, думал Ясенек, сейчас я поизгибаюсь, но зато потом покажу Солнцу свою прямоту.

Так он тянулся и изгибался, тянулся и изгибался. И вот уже он поднялся выше всех, и перед ним открылось Солнце, такое ясное, светлое…

Вот это была радость! Все-таки он не зря изгибался, все-таки донес до Солнца свою стройность и прямоту!

Он окинул себя ликующим взглядом и ужаснулся. Ничего прямого в нем не осталось, он был весь искривлен, изломан, как те пути, по которым ему пришлось пройти. Он-то думал, что кривые пути останутся где-то сзади, что о них никто не вспомнит, а он, оказывается, принес их с собой, и теперь ему никогда от них не избавиться.

 
Ах эта сказка, эта небыль,
Она бывает не права,
Когда с земли уводит в небо
То, что годится на дрова.
Но не права порой и быль,
Когда, рассудку на потребу,
Спокойно превращает в пыль
То, что почти достигло неба.
 

Костер в лесу

Костер угасал. В нем едва теплилась жизнь, он чувствовал, что и часа не пройдет, как от него останется горстка пепла. Маленькая горстка пепла среди огромного дремучего леса.

Костер слабо потрескивал, взывая о помощи. Красный язычок лихорадочно облизывал почерневшие угли, и Ручей, пробегавший мимо, счел нужным осведомиться:

– Вам воды?

Костер зашипел от бессильной злости: ему не хватало только воды в его положении! Очевидно поняв неуместность своего вопроса, Ручей прожурчал какие-то извинения и заспешил прочь.

И тогда над угасающим Костром склонились кусты. Ни слова не говоря, они протянули ему свои ветки.

Костер жадно ухватился за ветки, и – произошло чудо. Огонь, который, казалось, совсем в нем угас, вспыхнул с новой силой.

Вот что значит для костра протянутая вовремя ветка помощи!

Костер поднялся, опираясь на кусты, встал во весь рост, и оказалось, что он не такой уж маленький. Кусты затрещали под ним и потонули в пламени. Их некому было спасать.

А Костер уже рвался вверх. Он стал таким высоким и ярким, что даже деревья потянулись к нему, одни – восхищенные его красотой, другие просто, чтобы погреть руки.

Дальние деревья завидовали тем, которые оказались возле Костра, и сами мечтали к нему приблизиться.

– Костер! Костер! Наш Костер! – шумели они. – Он согревает нас, он озаряет нашу жизнь!

А ближние деревья трещали еще громче. Но не от восхищения, а оттого, что Костер подминал их под себя, чтобы подняться еще выше. Кто из них мог противостоять дикой мощи гигантского Костра в лесу?

Но нашлась все-таки сила, которая погасила Костер. Ударила гроза, и деревья роняли тяжелые слезы – слезы по Костру, к которому привыкли и который угас, не успев их сожрать.

И только позже, гораздо позже, когда высохли слезы, они разглядели огромное черное пепелище на том месте, где бушевал Костер.

Нет, не Костер, Пожар. Лесной пожар. Страшное стихийное бедствие.

Любезность

– О, простите, я не одето! – улыбнулось Солнышко и натянуло на себя тучку.

– Ну, не сидеть же вам в темноте! – нахмурилась Тучка и зажгла молнию.

– К вашим услугам! – сверкнула Молния. – Что бы такое вам зажечь?

И она зажгла домик.

– С вашего позволения, я сгорю, – зарделся Домик. – Но вы не беспокойтесь, я оставлю по себе пламя…

И Домик поджег соседние домики.

– Рады стараться! – загорелись Соседние Домики и подожгли весь город.

Земля была растрогана.

– Вы очень любезны, – сказала она и посыпала голову пеплом.

Обвал

Горные породы несутся с горы, увлекая за собой широкие породные массы. Главное, говорят, стабилизировать положение. Пока еще наш обвал движется вниз, но мы этот процесс остановим.

– А как? – сомневаются породные массы.

– Остановим, стабилизируем. А потом – не сразу, конечно, а постепенно, наращивая мощности и скорости, двинемся вверх по склону.

По законам физики такое невозможно, а другие законы пока не работают. Уже приняты, но еще не работают.

Однако хочется верить, что они заработают. Хочется мерить, что процесс будет остановлен, положение стабилизировано, а потом весь этот обвал двинется вверх по склону. Не сразу, конечно, а постепенно, наращивая мощности и скорости.

Запретный плод

Вышел на свободу Запретный Плод, и очень ему там не понравилось. Прежде, когда он в запрете сидел, все им интересовались. Ах, говорили, как он сладок, Запретный Плод! Вот бы его попробовать!

А теперь вообще внимания не обращают. Если же обратят как-нибудь ненароком, то тут же воскликнут: «Это еще что за фрукт?»

Сортом интересуются. Свежий, спрашивают, или не свежий. Прежде вся его свежесть была в запретности, а теперь им настоящую свежесть подавай!

А он, откровенно говоря, порядком подгнил у себя в запрете. Условия там – сами понимаете. Да и за столько-то лет! Под семью замками, без свежего воздуха. И теперь во всей этой гнилости, прелости, затхлости – на свободу. Конечно, они носы воротят. Ничего себе, говорят, фрукт!

Взмолился бедняга:

– Верните меня обратно в запрет! Я вам на свои деньги замки куплю, только никуда меня из запрета не выпускайте!

Но кто ж его вернет обратно такого? Запрещать нужно что-то хорошее, чтоб оно стало еще лучше от запрета. А запрещать плохое, никому не интересное – какой смысл? От него и так носы воротят.

С тех пор как поубавилось запретных плодов, жизнь уже не кажется нам такой сладкой.

Соседки

Вот здесь живет Спесь, а через дорогу от нее – Глупость. Добрые соседки, хоть характерами и несхожи: Глупость весела и болтлива, Спесь мрачна и неразговорчива. Но – ладят.

Прибегает однажды Глупость к Спеси:

– Ох, соседка, ну и радость у меня! Сколько лет сарай протекал, скотина хворала, а вчера крыша обвалилась, скотину прибило, и так я одним разом от двух бед избавилась.

– М-да, – соглашается Спесь. – Бывает…

– Хотелось бы мне, – продолжает Глупость, – отметить это событие. Гостей пригласить, что ли. Только, кого позвать – посоветуй.

– Что там выбирать, – говорит Спесь. – Всех зови – а то, гляди, подумают, что ты бедная!

– Не много ли – всех? – сомневается Глупость. – Это ж мне все продать, все с хаты вынести, чтоб накормить такую ораву…

– Так и сделай, – наставляет Спесь. – Пусть знают.

Продала Глупость все свое добро, созвала гостей. Попировали, погуляли на радостях, а как ушли гости – осталась Глупость в пустой хате. Головы приклонить – и то не на что. А тут еще Спесь со своими обидами.

– Насоветовала, – говорит, – я тебе – себе на лихо. Теперь о тебе только и разговору, а меня – совсем не замечают. Не знаю, как быть. Может, посоветуешь?

– А ты хату подожги, – советует Глупость. – На пожар – то они все сбегутся.

Так и сделала Спесь: подожгла свою хату.

Сбежался народ. Смотрят на Спесь, пальцами показывают.

Довольна Спесь. Так нос задрала, что с пожарной каланчи не достанешь.

Но недолго пришлось ей радоваться. Хата сгорела, разошелся народ, и осталась Спесь посреди улицы. Постояла, постояла, а потом – деваться некуда – пошла к Глупости:

– Принимай, соседка. Жить мне теперь больше негде.

– Заходи, – приглашает Глупость, – живи. Жаль, что угостить тебя нечем: пусто в хате, ничего не осталось.

– Ладно, – говорит Спесь. – Пусто так пусто. Ты только виду не показывай!

С тех пор и живут они вместе. Друг без дружки – ни на шаг. Где Глупость – там обязательно Спесь, а где Спесь – обязательно Глупость.

Портьера

– Ну, теперь мы с тобой никогда не расстанемся, – шепнула Гвоздю массивная Портьера, надевая на него кольцо.

Кольцо было не обручальное, но тем не менее Гвоздь почувствовал, что ему придется нелегко. Он немного согнулся под тяжестью и постарался поглубже уйти в стенку.

А со стороны все это выглядело довольно красиво.

Форточка

Любопытная, ветреная Форточка выглянула во двор («Интересно, по ком это сохнет Простыня?») и увидела такую картину.

По двору, ломая ветви деревьев и отшибая штукатурку от стен, летал большой Футбольный Мяч. Мяч был в ударе, и Форточка залюбовалась им. «Какая красота, – думала она, – какая сила!»

Форточке очень хотелось познакомиться с Мячом, но он все летал и летал, и никакие знакомства его, по-видимому, не интересовали.

Налетавшись до упаду, Мяч немного отдохнул (пока судья разнимал двух задравшихся полузащитников), а потом опять рванулся с земли и влетел прямо в опрокинутую бочку, которая здесь заменяла ворота.

Это было очень здорово, и Форточка прямо-таки содрогалась от восторга. Она хлопала так громко, что Мяч наконец заметил ее.

Привыкший к легким победам, он небрежно подлетел к Форточке, и встреча состоялась чуточку раньше, чем успел прибежать дворник – главный судья этого состязания.

Потом все ругали Мяч и жалели Форточку, у которой таким нелепым образом была разбита жизнь.

А на следующий день Мяч опять летал по двору, и другая ветреная Форточка громко хлопала ему и с нетерпением ждала встречи.

Глина

Глина очень впечатлительна, и всякий, кто коснется ее, оставляет в ней глубокий след.

– Ах, сапог! – киснет Глина. – Куда он ушел? Я не проживу без него!

Но проживает. И уже через минуту:

– Ах, копыто! Милое, доброе лошадиное копыто! Я навсегда сохраню в себе его образ…

Пугало

Обрадованное своим назначением на огород. Пугало созывает гостей на новоселье. Оно усердно машет пролетающим птицам, приглашая их опуститься и попировать в свое удовольствие. Но птицы шарахаются в сторону и спешат улететь подальше.

А Пугало все машет и зовет… Ему так обидно, что никто не хочет разделить его радость.

Память

У них еще совсем не было опыта, у этих русых, не тронутых сединой Кудрей, и поэтому они никак не могли понять, куда девался тот человек, который так любил их хозяйку. Он ушел после очередной размолвки и не появлялся больше, а Кудри часто вспоминали о нем, и другие руки, ласкавшие их, не могли заменить им его теплых и добрых рук.

Вскоре пришло известие о смерти этого человека…

Кудрям рассказала об этом маленькая, скрученная из письма Папильотка…

Юбилей

Юбилей Термоса.

Говорит Графин:

– Мы собрались, друзья, чтобы отметить славную годовщину нашего уважаемого друга! (Одобрительный звон бокалов и рюмок.) Наш Термос блестяще проявил себя на поприще чая. Он сумел пронести свое тепло, не растрачивая его по мелочам. И это по достоинству оценили мы, благодарные современники: графины, бокалы, рюмки, а также чайные стаканы, которые, к сожалению, здесь не присутствуют.

Гиря

Понимая, что в делах торговли она имеет некоторый вес, Гиря восседала на чаше весов, иронически поглядывая на продукты:

– Посмотрим, посмотрим, кто перетянет!

Иногда вес оказывался одинаковым, но чаще перетягивала Гиря. И – вот чего Гиря не могла понять! – покупателей это вовсе не радовало.

«Ну, ничего! – ободряла она себя. – Продукты приходят и уходят, а гири остаются!»

В этом смысле у Гири была железная логика.

Пуф

Пуф перед зеркалом все прихорашивается.

Положат на него шляпу, а он уже прихорашивается:

– Идет мне эта шляпа или не идет?

Положат портфель, а он опять прихорашивается:

– Вот теперь у меня вид солидный.

А однажды кошка на него села, так он и вовсе глаз не мог от себя оторвать. Сама кошка вроде папахи на голове, а хвост свисает челочкой. Как не залюбоваться?

Стул, что против окна, все природой любуется, кресло от телевизора не оторвешь. А он, Пуфик, все перед зеркалом, и не интересует его то, что там, за окном, по телевизору или вообще в мире.

А если и заинтересует, то лишь для того, чтоб покрасоваться:

– Как я в этом мире? Неплохо. В шляпе? Уй, хорошо! А если кошку набекрень да хвост челочкой… Нет, положительно этот мир мне идет. А я ему – еще больше!

Ходики

 
Ходики помедлили и стали,
Показав без четверти четыре…
Общее собрание деталей
Обсуждает поведенье гири.
«Как случилось? Почему случилось?»
Тут и там вопросы раздаются.
Все твердят, что Гиря опустилась
И что Гире нужно подтянуться.
Очень строго и авторитетно
Все детали осуждают Гирю…
Три часа проходят незаметно.
На часах без четверти четыре.
 

Светофор

 
В непримиримом споре
И несогласье вечном
Живут на светофоре
Два ярких человечка.
И человечек красный
Пугливо бьет тревогу:
«Ах, нынче так опасно
Переходить дорогу!»
А друг его беспечный
Ведет себя иначе:
Зеленый человечек
Шагает наудачу
И, вперекор собрату,
Отважно вскинул ногу:
Смотрите, вот как надо
Переходить дорогу!
Зеленый цвет и красный
В непримиримом споре.
Такое разногласье
На общем светофоре!
Стоит по стойке красный,
Зеленый вскинул ногу:
«Ах, это так прекрасно —
Переходить дорогу!»
 

Герои арифметики

Единица и Ноль – коллеги по работе, только Единица умножает на себя, а Ноль с собой складывает.

9x1=9 (это работа Единицы).

9+0=9 (это работа Ноля).

Недавно Ноль сложил с собой двузначное число. Об этом даже писали в газетах.

Единица приняла вызов и умножила на себя двузначное число.

Ноль поднатужился и сложил с собой трехзначное число.

Единица героическим усилием умножила на себя тоже трехзначное.

Пресса ликовала. В какую газету ни загляни, всюду крупно значилось:

999x1 = 999.

999 + 0=999.

За высокие достижения в работе Единице и Нолю было присвоено почетное звание Героев Арифметики.

Арифметика победившего социализма: первый среди равных, человек второго сорта, комбинация из трех пальцев, четвертое управление, пятый пункт, шестерка, семь бед – один ответ, наше дело десятое – и так далее, до полной победы коммунизма.

Заслуженный отдых

Направили Единицу в число 37 на руководящую работу. Сверху поставили. Думали этим число увеличить, а оно уменьшилось во много раз. Было 37, а стало 1/37.

Спрашивают с Единицы. А она, конечно, с нижестоящих спрашивает. Семерке выговор, Тройку премии лишить и перенести отпуск на зимнее время. Местами их поменяла: Семерку, как большую величину, впереди поставила, а Тройку за ней. Кадровые перестановки. Но в результате число еще в два раза уменьшилось.

Уволили Семерку и Тройку за профнепригодность, а Единицу перевели на низовую работу. И – вздохнули с облегчением: наконец-то число не уменьшилось, а осталось таким, как было. Было, допустим, 25, а стало 25/1 – какая разница?

Трудится Единица на низовой работе. Благодарности получает, премии, бесплатные путевки на курорт.

Провожали ее на пенсию – теплые говорили слова. Говорили, как трудно будет без нее, как много наше число от этого потеряет.

Теперь число 25/1 стало опять числом 25. А Единица теперь на пенсии, на заслуженном отдыхе. На заслуженном вдвойне: как на низовой, так и на руководящей работе.

Ноль женится

Надоела Нолю холостая жизнь, и решил он множиться. Присмотрел Восьмерку – как раз по себе: такую же кругленькую, только поуже в талии. Подкатился к ней Ноль с одной стороны, подкатился с другой, а она и рада: засиделась в Восьмерках, давно мечтала помножиться.

Собрались Восьмеркины родственники. Все старые цифры, солидные. 88, 888, даже 88888, очень крупная величина, и та пришла, не погнушалась.

И вот – помножились. Доволен Ноль. Важный такой стал, степенный, что и не подступись. А Восьмерки при нем и не видно. Затер он ее, затер совсем, до того затер, что потом никто и сказать не мог, куда девалась Восьмерка. Оно и понятно: 0Х8-0.

Стал Ноль искать себе другую подругу. Нашел Пятерку – цифру тоже ничего. Но теперь уж множится не стал, а решил по современному: записаться и жить.

Записались они с Пятеркой. Пятерка и Ноль. Хорошо получилось: 50. Пятерка выросла в десять раз, а Ноль – уж неизвестно во сколько.

«Ну как, нравится? – спрашивает пятерку. – Ты простой Пятеркой была, а кем стала?» – «Я очень счастлива», – говорит Пятерка. «Еще бы не счастлива! Без меня ты простой Пятеркой была, а со мной…»

Не дает покоя: радуйся, да и только.

Не выдержала Пятерка. Лучше уж, – говорит, – я простой Пятеркой буду, чем так радоваться. И ушла от Ноля.

А ему теперь, как никогда, подруга нужна. Стар он стал, здоровье совсем сдало. Еле-еле нашел себе какую-то Двойку. Навел о ней справки, все разузнал. Проведал, что Двойка ведет дневник, – в дневник заглянул. Там тоже было все в порядке: двойка как двойка, к тому же по математике.

– Ты чего тут шныряешь? – возмутилась Двойка. – Хочешь сложиться – сложись, а нет – проваливай.

Так и сложились они: 2 + 0. А чему же равняется?

2 + 0 = 2

Вот и доигрался Ноль, домудрился. Нет его, конец ему пришел.

Даже мелкие цифры, которые всегда ниже Ноля стояли, и те не удержались:

– Ну и дурак был этот Ноль! Круглый дурак!