Текст книги "Антология Сатиры и Юмора России ХХ века"

Автор книги: Феликс Кривин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 41 страниц)

Из жизни секретных служб

1. Кебайя с застежкой на груди

Я плохо себе представляю Нкетию Квабену. Я вообще о нем впервые читаю в энциклопедии. Мне не было никакого дела до ганского музыкального фольклора, я искал в энциклопедии простое русское слово НКВД, и вдруг, на том самом месте, где должно быть НКВД, я читаю: НКЕТИЯ КВАБЕНА.

Про НКВД – ни звука. Как будто его никогда не было. Вместо этого даются нейтральные сведения про Нкетию Квабену. Дескать, он фольклорист, музыкант, композитор, даже профессор – все, что угодно, лишь бы не говорить про НКВД. Старые приемчики: на месте НКВД возникает нечто совсем отвлеченное, а там, где должно быть отвлеченное, внезапно возникает НКВД.

Эх, Нкетия, Нкетия, наивный ты человек! Стоишь ты в энциклопедии, все сведения нараспашку, а что за тобой скрывается? Ты бы еще кебайю нацепил. Слыхал про кебайю?

Ну, конечно, делаешь вид, что не слыхал, а кебайя тебе как раз впору.

Отвлекает внимание. Во-первых, женская одежда. Во-вторых, индонезийская, что тоже встретишь не каждый день. Приталенная кофточка с застежкой на груди, но если заглянуть под застежку… Мы-то с тобой знаем, Нкетия, что там под застежкой, мы с тобой не вчера родились…

Это неподалеку от тебя, в той же энциклопедии. Я искал там простое русское слово КГБ – и вдруг натыкаюсь на эту индонезийскую кофточку. Кебайю. И стоит она, кебайя, на месте КГБ, застегнувши грудь на застежку, чтоб никто не видел, что там скрывается. Но мы-то знаем, мы с тобой, Нкетия, знаем, нам достаточно энциклопедию полистать. Листаем, листаем… ВЧК – на месте, ГПУ – на месте. А НКВД и КГБ скрылись в неизвестном гано-индонезийском направлении.

Потому что ВЧК и ГПУ – это история, а НКВД и КГБ – это, как говорится, наша жизнь. Зачем лишний раз напоминать про жизнь? От этого она лучше не станет.

2. Театр тридцать седьмого года

В самый разгар тридцатых годов на сцене одесского клуба НКВД шел спектакль «Доктор Штраус». Сцена изображала зверинец. Из клеток выходили хищники, и укротитель принимался хлопать бичом, загоняя их обратно в клетки.

Звери были очень хищные, но укротитель ничем не рисковал. Потому что это были не звери, а люди, одетые в звериные шкуры. Их для того и наняли, чтоб они изображали зверей. Потому что для укротителей это было не так опасно.

Театр НКВД демонстрировал методы работы этой организации. Она ведь тоже старалась не иметь дела с настоящими врагами народа. С настоящими было бы трудно справиться, поэтому вместо них использовали не настоящих – обычных людей, на которых цепляли шкуру врага – диверсанта, вредителя или шпиона.

А мы были просто зрителями. Мы хлопали, кричали «браво!», как это обычно бывает в театре. Мы вырастали зрителями, а на сцену попадали только самые лучшие и самые худшие из нас.

Между ними была борьба – между лучшими и худшими. Побеждали худшие, и им доставались все цветы и аплодисменты. А лучшие ждали и надеялись, что когда-нибудь их время придет. Но время очень медленно идет и когда наконец придет, на сцене уже совсем другие люди…

3. Государственная профессия

Вор Прошкин обнаружил в кармане у случайного прохожего дензнаки иностранного происхождения, именуемые в обиходе валютой. Поскольку прохожий как по внешнему виду, так и по манере выражаться не был похож на гостя нашей страны, вор Прошкин тут же сообразил, что валютой он владеет незаконно. Опасаясь сесть в тюрьму как валютчик, вор Прошкин доставил ограбленного в милицию, где подтвердились незаконные операции задержанного лица. Валюта была конфискована в пользу государства, а вор Прошкин получил благодарность и пообещал и впредь помогать нашей славной милиции в задержании нежелательных лиц. И действительно: вскоре он вытащил пачку новеньких сторублевок, которые показались ему фальшивыми, и он сдал их вместе с владельцем в милицию, чтобы чего доброго не сесть в тюрьму как фальшивомонетчик. Деньги оказались настоящими, но были конфискованы в пользу государства, а вор Прошкин получил в подарок именные часы и путевку на южный берег Крыма. Там он обчистил в пользу государства несколько квартир, за что был представлен к званию Почетный Работник Государства.

В настоящее время вор Прошкин продолжает сотрудничать с государством. Недавно он взял банк, передав всю сумму в государственную собственность, а государство, припрятав эту сумму подальше, взыскало аналогичную с ограбленных лиц.

4. Ответ Шерлока Холмса

У Шерлока Холмса спросили, как он нашел себя. – О, совсем несложно! – ответил великий сыщик. – Я просто искал преступника…

Слова, выкинутые из песни

1. Советский простой человек

Советский простой человек спал и видел во сне, как он по полюсу гордо шагает, меняет движение рек…

В дверь постучали. Советский простой человек думал, что стучат у него во сне, но во сне за дверью никого не было. Он отошел от двери и зашагал с песней по жизни, закаляясь в битвах и труде…

В дверь опять постучали, и он понял, что стучат не во сне. Он встал, накинул пиджак и пошел открывать по-настоящему.

В квартиру вошел тоже простой советский человек, но в военной форме и с ордером на арест, в сопровождении еще нескольких, таких же простых и таких же советских. Простого советского человека увели, затем увезли и посадили в камеру. Из камеры его водили на допрос, причем непременно ночью, поэтому он сначала думал, что все это с ним происходит во сне. Но от того, что с ним происходило, можно было либо проснуться, либо навеки уснуть, и он понял, что все это происходит в действительности.

Когда советский простой человек признался во всем, что от него требовали, его вывели на этап, и он прошел этап за этапом все этапы большого пути, о которых поется в песне.

За колючей проволокой оказалось много простых советских людей, и конвоировали их тоже простые советские люди. И когда те, которые были на вышках с пулеметами, смотрели вниз, им казалось, что из партийного гимна сюда согнали всех проклятьем заклейменных, весь мир голодных и рабов.

Через двадцать лет простого советского человека реабилитировали, сказав, что напрасно его в ту ночь разбудили, пусть бы он дальше спал и видел во сне, как он проходит как хозяин необъятной родины своей. А еще через тридцать лет государство признало свои ошибки и объявило, что нужно было жить по-другому. Но советский простой человек уже не мог жить по-другому, он вообще никак не мог жить, потому что жизнь его кончилась еще раньше, на одном из этапов большого пути.

2. Пред родиной вечно в долгу

У советского человека было постоянное ощущение, что он что-то должен своей родине. Он даже песню такую сочинил: «Но где бы я ни был и что бы ни делал, пред родиной вечно в долгу».

Черт побери! Работаешь на нее, работаешь – и все равно в долгу. Но как мы залезли в такие долги? Что нам такого сделала родина, что мы принуждены всю жизнь с ней расплачиваться?

Любовь – чувство прихотливое, переменчивое, но родину нужно любить всю жизнь одну и ту же. Попробуй ей изменить, как ты изменяешь мелким родственникам! За измену родственникам не судят, а тут так осудят, что не увидишь ни родины, ни родственников. Поэтому советского человека старались не выпускать из страны, чтоб оградить его от соблазна полюбить другую родину. Хотя и перед другой родиной у советского человека был долг, который он называл интернациональным долгом.

Живет он, допустим, у себя, на своей родине, и вдруг спохватывается: что-то он другой родине должен. И тогда он собирает своих воинов-интернационалистов и вводит их как ни в чем не бывало в другую страну. Астрологи утверждают, что обычно это происходило в год Обезьяны. Или накануне года Обезьяны. Возможно, в память о том, что в год Обезьяны 1380-й мы прогнали со своей земли татаро-монгольских интернационалистов. А в год Обезьяны 1812-й – французских интернационалистов. А в год Обезьяны 1944-й – немецких интернационалистов.

А своих интернационалистов мы ввели в Венгрию в 1956 году. В год Обезьяны.

А в Чехословакию мы ввели своих интернационалистов в 1968-м. В год Обезьяны.

С Афганистаном, правда, чуть-чуть поспешили. Недотерпели. Ввели в 1979-м, накануне года Обезьяны.

Но некоторые недовольны. Что-то им в этом деле не нравится. То ли не уважают традиций, то ли им не по душе интернационализм, только они говорят:

– Лучше нам, как в этой злосчастной песне поется, быть пред родиной вечно в долгу, чем вот так выполнять свой долг перед родиной.

Бандиты и разбойники

Пришли бандиты к власти, а разбойники ушли в оппозицию. Благородные разбойники, которые у богатых отнимали, а бедным обещали раздать. Правда, прошли только первый этап: отнять отняли, а раздать не успели.

Ничего, когда снова придут к власти, раздадут. Теперь, когда половина дела фактически сделана, остальное будет не так трудно.

Что касается бандитов, то они были в принципе против того, чтобы у богатых отнимать, потому что сами очень быстро становились богатыми. Как же им было отнимать у себя, тем более допустить, чтоб у них отнимали другие?

Поэтому народ поддерживал разбойников, и вскоре они пришли к власти. А бандиты ушли в оппозицию. Народ затаил дыхание: ну, сейчас будут раздавать. Но никто ничего не раздает. Потому что эти бандиты все разграбили и теперь нечего раздавать народу.

– Нужно еще немного поотнимать, – говорят разбойники. – Поотнимаем, поотнимаем, а потом уже будем раздавать.

Возмущается народ. И оппозиция возмущается вместе с народом.

А благородные разбойники начинают отнимать у богатых, чтобы потом, конечно, бедным раздать, но у богатых богатство в таких местах, что его не отнимешь, – надежно спрятано. Приходится отнимать у бедных. У этих все их добро на виду. С одной зарплаты отнимешь, с другой отнимешь, так оно постепенно и собирается.

Отнимают разбойники, а как время приходит раздавать, уходят в оппозицию, чтоб возмущаться вместе с народом.

Бандиты придут, награбят – и уходят в оппозицию, чтоб возмущаться вместе с народом.

Не поймешь, кто грабит, кто возмущается. Ясно только, что все с народом, все за народ. Грабители и ограбленные – едины.

Теория отражения в практике переселения душ

На станции переселения душ собралось немало бывшего народа.

– Мародеры есть? – спрашивал дежурный администратор. – А погромщики, головорезы, насильники?

Этих переселяли в первую очередь. При таком скоплении душ нужно своевременно избавляться от душегубов. Но что станет с нашим будущим, если в нем окажутся одни душегубы?

На этот немой вопрос администратор ответил успокоительно: в будущее никого не пошлют. Согласно известной теории отражения, потусторонний мир есть зеркальное отражение мира действительного. Если живая жизнь движется из прошлого в будущее, то отраженная движется зеркально наоборот.

– Верно, батенька! – раздался знакомый голос.

Администратор содрогнулся:

– Вы опять здесь, Владимир Ильич? Я же вас уже трижды переселял в далекое прошлое!

– Ну что такое трижды, голубчик! Вы спросите у товарища Дзержинского, сколько раз он бегал из далекой сибирской ссылки. Вы здесь, товарищ Дзержинский?

– Здесь, Владимир Ильич.

– Вот видите, он опять здесь. А ведь вы его, если не ошибаюсь, переселили в Малюту. А еще раньше – в Торквемаду. И он бежал из вашего прошлого в наше будущее, потому что будущее принадлежит нам.

Всем подавай будущее, огорчился администратор. Но откуда в прошлом возьмется прогресс, если все будут отсиживаться в будущем?

– А откуда в прошлом возьмется прогресс, если туда посылать одних людоедов? – прошелестело в толпе бывшего народа.

– Вот именно, людоедов! – воспрянул духом администратор. – Согласно теории профессора Поршнева (журнал «Дружба народов»), человеческая цивилизация могла возникнуть лишь благодаря людоедству…

– Совершенно справедливо! Не возникла бы проблема, кто кого съест, никто бы не стал шевелить мозгами.

Мозги – это понятие классовое.

– Помолчите, Владимир Ильич! Я только хочу объяснить, что стать разумным человек мог лишь при условии поедания себе подобных. А он этого не мог. Ни один хищный зверь этого не может. Откуда ж было взяться людоедству в эти древние безобидные времена? Пришлось поставлять его из будущего…

Конечно, когда умные съедают дураков, человечество умнеет. Но ведь бывают периоды, когда дураки поедают умных. Перелистайте историю.

В природе многие поедают друг друга. Волк поедает барана, и при этом ни волк не умнеет, ни баран не умнеет. Потому что они не выясняют, кто кого съест, им это известно заранее. Но если бы волк съедал волка, а баран барана…

– Вот это я понимаю, классовый подход! Людоедство – это понятие классовое!

– Владимир Ильич! – заныл администратор. – Вы не даете нам работать, Владимир Ильич. Немедленно переселяетесь в Ивана Грозного! Оттуда переселитесь в Чингисхана, затем в Нерона, Сарданапала – и так по степенно придете в дочеловеческие времена.

– Переселяюсь, уже переселяюсь… Товарищ Дзержинский, вы меня слышите? Явки прежние, место встречи изменить нельзя, но все остальное изменить еще можно!

Диктатура преисподней

Иван Грозный шел из преисподней на небеса. Ему казалось, что где-то здесь должна быть дорога, минуя жизнь, потому что через жизнь попасть на небеса у него не получилось. Главная его ошибка состояла в том, что он был живой человек, а пока человек живой, он подвержен человеческим слабостям. А чем больше слабостей, тем больше хочется из них сделать силу.

Например, такая слабость, как страх. У него было много страха, и, чтоб сделать из него смелость, приходилось прибегать к самым решительным действиям. Но из этих действий снова рождался страх, и снова приходилось делать что-то решительное. Он старался так запугать свой народ, чтоб на фоне его страха собственный страх выглядел смелостью, но это только увеличивало его страх. Вот она, человеческая слабость!

Или такая слабость, как любовь. Сколько у него было жен, и к каждой он питал какую-то слабость. Из-за слабости к Василисе он убил ее мужа – не мог же он при живом муже жениться на женщине! Потом из слабости к Василисе он убил ее любовника. А саму Василису не убил, такая получилась неувязка. Если б он хоть ее не похоронил! А то похоронить похоронил, а убить упустил из виду.

– Товарищ Грозный!

Иван Васильевич не поверил своим ушам: за четыреста лет преисподней его никто не окликал, а все, наоборот, сторонились.

– Товарищ Сталин, – представился незнакомец. – Я вас знаю, вы мой любимый исторический деятель. Я видел вас на картине товарища Репина, вы там убиваете своего сына.

Понемногу разговорились. Выяснилось, что товарищ Сталин тоже направляется из преисподней на небеса, хотя идет почему-то навстречу Ивану Васильевичу. Оба удивились этому обстоятельству и пришли к выводу, что преисподняя находится с двух сторон, поэтому нужно свернуть в третью сторону.

Пошли в третью. Товарищ Сталин жаловался на товарища Троцкого, который к тому же был еврей, и это, конечно, многое объясняло. Иван Васильевич подумал: может, и Курбский был еврей? Ведь и он, как Троцкий, сбежал за границу, все евреи бегут за границу, потому что им нравится все заграничное.

Иван Васильевич понял свою ошибку. Если б он перед тем, как человека казнить, объявлял его евреем, народ бы лучше принял его политику. Так и оглашать всенародно: князь Долгорукий – еврей, князь Воротынский – еврей. Знал бы народ, что они евреи, он бы сам с ними расправился.

Товарищ Сталин между тем рассказывал, как он ввел крепостное право под видом борьбы за светлое будущее. Будущее бывает очень светлым, только надо, чтоб оно всегда оставалось будущим и никогда не становилось настоящим.

И вдруг товарищ Сталин прервал свой рассказ и закричал:

– Товарищ Ленин! Владимир Ильич! Это же я, Коба, ваш верный друг и единомышленник!

– А, это вы, товарищ Сталин, – сказал товарищ Ленин, подходя. – А вы уверены, что верным путем идете, товарищи?

Сталин был не уверен. Поэтому он перевел разговор:

– А помните, Владимир Ильич, как мы с вами грабили награбленное? Товарищ Грозный, вы когда-нибудь грабили награбленное? Извините, товарищ Ленин, я не представил: это товарищ Грозный. Да, тот самый, из Рюриковичей.

– А, Иван Четвертый! – протянул Владимир Ильич с характерным классовым прищуром, словно этот царь не заслужил, чтоб на него смотрели во все глаза. – Значит, направляетесь в преисподнюю? А я как раз из преисподней.

– Но это мы из преисподней! – воскликнул государь всея Руси.

– Нет уж, дудки, батенька! Это я иду из преисподней. Небольшая эмиграция в ожидании революционного момента.

– Ничего не понимаю, – развел руками царь. – Вы ходит, мы со всех сторон окружены преисподней?

– Не окружены, а защищены, – внес поправку Владимир Ильич. – Чем больше вокруг преисподней, тем надежней защищены небеса.

– Так что же нам делать, товарищ Ленин? – спросил товарищ Сталин, похолодев. Он похолодел еще в конце прижизненного пути, но только сейчас это по-настоящему почувствовал.

– А что делать? Мы же в центре, на небесах, – ответил вождь мирового пролетариата. – Только не следует забывать, что небеса – понятие классовое, и самый прочный и надежный порядок для небес – это диктатура преисподней.

Пифпалочка

Одной девочке подарили деревянную куклу и при ней, деревянную тоже, пифпалочку.

– Зачем мне пифпалочка? – удивилась девочка.

А кукла сказала:

– Это чтобы в меня стрелять.

– А зачем в тебя стрелять?

– Выстрели, тогда узнаешь.

Не хотелось девочке стрелять в куклу, но было любопытно: зачем стрелять?

И она выстрелила.

Ничего с куклой не стряслось, и вообще ничего страшного не случилось, но кукла сказала:

– Этот выстрел слышала? Это первый. Еще два услышишь – и конец.

– Чему конец?

– Всему конец.

Девочка очень испугалась.

– А я их не услышу. Я просто – раз! – И она выбросила пифпалочку.

Кукла деревянно рассмеялась:

– Пифпалочку не выбросишь, она все равно к тебе вернется.

Смотрит девочка, пифпалочка опять у нее в руках. Она ее снова выбросила, а пифпалочка опять у нее в руках.

– Ну, тогда я выброшу тебя, – сказала девочка и выбросила куклу.

Далеко забросила, но услышала, как кукла засмеялась оттуда:

– Меня-то ты выбросила, но два выстрела все равно остаются. Как их услышишь, так все, конец.

Ходит девочка со своей пифпалочкой, а кукла все попадается ей на дороге.

– Ну, как там? – спрашивает. – Еще ничего не слыхать?

– Ты смотри, какая вредная! – возмутилась девочка. – Тот раз я в тебя не попала, так теперь попаду.

– Попади, – смеется кукла. Деревянно, как смеются все деревянные.

Не выдержала девочка, выстрелила во второй раз. И от досады, что не смогла сдержаться, выбросила пифпалочку.

И на этот раз пифпалочка к ней не вернулась. Вот чудеса! То были чудеса, когда она возвращалась, а теперь наоборот. К чему привыкнешь.

А кукла говорит:

– Теперь пифпалочка к тебе не вернется, теперь она не нужна. Третий выстрел – это любой, который ты услышишь.

И кукла исчезла вслед за своей пифпалочкой.

Испугалась девочка, убежала домой. Забилась в угол, уши зажала, зажмурила глаза.

– Ты почему не гуляешь? – спрашивают родители.

– Я боюсь, – говорит девочка. – Вдруг начнут стрелять.

Рассмеялись родители, но не деревянно, как кукла, а мягко, по-человечески.

– Чего это вдруг начнут стрелять? Мы же не на войне, не на охоте.

– Остался последний выстрел, – говорит девочка.

Она знала: два выстрела уже сделаны, и сделала их она сама. Не было бы тех двух, третий не был бы третьим.

Родители позвали доктора, доктор выписал лекарства, и девочка выздоровела – потому что кто же не выздоровеет от лекарств?

И стала она жить-поживать – в ожидании третьего выстрела. Ума наживать – в ожидании третьего выстрела.

Жизнь, конечно, хорошая – как всякая жизнь, по сравнению с тем, что не является жизнью.

Тюрьма имени Свободы

В честь победы над тоталитарным режимом городской тюрьме было присвоено имя Свободы. Тюрьма имени Свободы (не путать с колонией имени Независимости).

Корреспондент местной газеты Семен Дедуля, впрочем, молодой еще человек, предъявил у входа редакционное удостоверение, но оказалось, что тюрьма уже вошла в рынок и впускает не по удостоверениям, а по деньгам. Дедулю это не смутило: он как раз получил зарплату и, легко оплатив свой вход, проследовал от ворот к центральному корпусу.

Но здесь его остановили и, не взглянув на удостоверение, снова впустили по деньгам. Секретарше директора он вытряс на стол последние остатки зарплаты.

Генеральный директор, давний завсегдатай подобных мест, начал свою карьеру с того, что приватизировал тюремную камеру, получив возможность запирать ее изнутри. Когда освободилась камера по соседству, он приватизировал и ее, открыв небольшое коммерческое предприятие по перераспределению передач, которые теперь назывались гуманитарной помощью. Дело быстро росло, и вскоре директор приватизировал целый этаж, затем еще этаж, пока вся тюрьма не перешла в его собственность. Многочисленные его подельники и сокамерники по прежним отсидкам стали его спонсорами и держателями акций. Впрочем, акции распределялись как среди уголовных, так и среди правоохранительных лиц, создавших по стране немало совместных предприятий.

Генеральный директор тюрьмы был великий мечтатель. Дедуля вспомнил другого великого мечтателя, который приватизировал старую тюрьму народов, преобразовав ее в новую тюрьму народов. В теперешних условиях это было трудней, потребовались крупные капиталовложения. Метр полезной площади сегодня стоит полдоллара в неделю, но это все же дешевле, чем в гостинице, поэтому здесь иногда останавливаются даже иностранцы.

Директор подвел корреспондента к окну, за которым простирался сад – вплоть до забора с колючей проволокой.

– Посмотрите на этот сад. Его сажали заключенные. – Директор улыбнулся: – Их сажают – и они сажают, это естественно. А как вам нравятся эти скульптуры? Пока что это Ленин, но мы уже договорились с Грецией. А вон там, в кустах, видите домик? Это дом свиданий, пользуется большой популярностью в городе. Дороговато, правда: пребывание в саду – четверть доллара в час, а в самом домике – два доллара. Собираемся построить еще несколько домов свиданий, чтоб удовлетворить растущие запросы не только заключенных, но и остального населения города.

Все это было прекрасно. Но когда Дедуля простился с директором, оказалось, что за выход нужно платить еще больше, чем за вход. С удивлением узнав, что у корреспондента нет денег, директор предложил самый простой и естественный выход из положения:

– Посидите пока у нас. Большой камеры не обещаю, только то, что бесплатно положено. Питание тоже на уровне бесплатного. Свидания раз в полгода, баня раз в десять дней.

Так и остался Дедуля в тюрьме. Стал работать в тюремной газете. Со временем приватизировал газету, развил большую редакционную деятельность. Появились и доллары. Раз в неделю встречается в доме свиданий с женой, а с детьми и того дешевле – прямо в саду, за четверть доллара. Собирается приватизировать еще двери камеры, чтобы забрать семью, а если дела пойдут хорошо, то и остальных родственников, чтоб они не мучились на свободе.