Текст книги "Антология Сатиры и Юмора России ХХ века"

Автор книги: Феликс Кривин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 41 страниц)

Шутки при московском дворе

До чего наши шутки похожи на правду! Посадить их рядом – ну прямо как две сестры. И каждая может довести до слез, хотя слезы при этом разные.

Кто-то при дворе пустил слух, будто Иван Третий, великий князь, собирается засадить брата Андрея в темницу, Андрей кинулся к брату, а тот и знать ничего не знает. Опомнись, говорит, Андрюша, приди в себя, как я могу засадить родного брата в темницу?

Стали выяснять, откуда такие сведения. Пошли по цепочке и вышли на Татищева, слугу великого князя. А куда цепочка от Татищева? А никуда. Это он просто так пошутил, чтоб было смешнее.

За такие шутки положено вырезать язык, но великий князь опасался, как бы при дворе не подумали, будто он не понимает шуток. И дал команду язык Татищеву не вырезать, а просто посоветовать держать его за зубами.

Однако ему не давало покоя: с чего это Татищев так пошутил? На какое-то время забудет, а потом опять ударит топором в голову: ну что за дурацкая шутка? Вроде и не шутка. Уж больно серьезная.

И в одну прекрасную ночь за князем Андреем пришли. Заковали в цепи, бросили в подземелье крепости. Шутка, выходит, оказалась правдой.

Заточили князя Андрея на вечные времена, но из всей этой вечности он прожил только полтора года. Великий князь очень убивался. Он ведь был человек добрый, да и шутки отлично понимал. Одного не мог понять: почему они так похожи на правду?

Ну прямо как сестры. Посадишь рядом – не различишь. Потому они и сидят рядом. И в темницах, и в застенках, и в каторжных лагерях – всюду шутка сидит рядом с правдой.

Лжеорлеанская лжедева

До женитьбы Жан д'Арк носил другую фамилию, но, женившись, взял фамилию жены, посчитав ее более подходящей для мужчины.

У жены, правда, фамилия тоже была не своя. В то время многие строили из себя орлеанских девственниц, уверяя, что им удалось избежать костра, и мужчины им верили, а некоторые даже на них женились…

Муж Жанны догадывался, что его жена не настоящая Жанна д'Арк, но закрывал на это глаза в интересах семейной жизни. Жена была красивая женщина, и к тому же хорошая хозяйка, она так вкусно готовила, что, глядя на нее за обедом, муж буквально изнемогал от нежности и любви.

По праздникам к ним приходили гости. В эти дни жена особенно вкусно и много готовила, поэтому Жан д'Арк любил гостей и слыл в округе общительным человеком.

Уже на первом блюде он загорался любовью к жене и начинал рассказывать о ее подвигах, то и дело прося ее положить ему что-нибудь на тарелку. Но по мере насыщения он все чаще останавливался на том, что в подвигах его супруги было сделано не так, и говорил, как бы поступил он, если б ему поручили совершить эти подвиги. А к концу рассказа, уже отвалившись от стола, приходил к окончательному выводу, что подвиги – это вообще не женское дело.

Жена с ним соглашалась. Да, если б ей сегодня поручили вести в бой полки, она бы делала это совсем по-другому. Потому что теперь она знает, муж ее научил.

И все было хорошо, все было бы хорошо (потому что без «бы» ведь хорошо не бывает), но Жан д'Арк все чаще думал с досадой: ну почему, почему его жена не настоящая Жанна д'Арк? Она могла бы научиться готовить, ухаживать за детьми, она бы делала все, что положено делать женщине, но при этом в их семье все было бы совсем по-другому.

Все было бы по-другому, если б она, его Жанна, не сгорела на костре. Они ведь даже не успели познакомиться, а она уже сгорела на костре. Ну почему, почему она сгорела на костре?

Он уже любил ее – ту, сгоревшую на костре, больше этой, на костре не сгоревшей, и пепел от костра Жанны д'Арк засыпал его семейный очаг, который становился все холоднее и холоднее…

День поминовения

В день поминовения собрались былые соратники и друзья, чтобы почтить память нашего незабвенного Григория Лукьяновича, светлой памяти Скуратова Малюты. Тут были и Грязной, и Нагой, и братья Собакины. Младший Собакин порывался сказать речь.

– Сегодня, в день повиновения

– Не повиновения, а поминовения!

– Кто сказал неповиновения?

Говорили о Малюте. Он был добрый человек, но время требовало от него другого. Он принес свою доброту на алтарь отечества.

Добрым быть легко, но если все будут добрыми, кто будет проявлять твердость? Кто будет вызывать в людях содрогание? Наш незабвенный Малюта вселял в нас ужас, но и сам постоянно пребывал в ужасе. Потому что ужас был основой нашего государства.

Мы должны быть благодарны Григорию Лукьяновичу за то состояние оцепенения, без которого не бывает стабильности государства. Стабильный мир – это мир, пребывающий в оцепенении.

Малюта погиб на войне, но еще раньше прославил русское оружие. Причем оружие он понимал широко: топор, кол, раскаленная сковородка. Сейчас говорят, что многие замучены ошибочно. После смерти каждого можно оправдать, после смерти человек становится уже неопасным. А кто сделал его неопасным, чтоб его можно было посмертно оправдать?

Сегодня, в день поминовения, мы поминаем всех – и замученных, и замучивших, потому что без них не было бы истории нашего государства.

Анекдоты про Ивана Грозного

Иван Грозный уезжает в деревню

Узнал государь о недовольстве им некоторых слоев населения.

– Ах, вы так, – говорит. – Вы такие нежные, что вас уже нельзя и повесить? Нельзя посадить на кол, четвертовать? В таком случае живите без меня, я ухожу в отставку.

Уехал в деревню, живет, давит мух. Мухи, между промчим, тоже недовольны. А вокруг страна голосит:

– Соколик ты наш! Милостивец! Убивец! На кого ж ты нас покинул, отец родной?

Уже и Малюта не выдержал:

– Ты что ж это, государь, с народом делаешь? Такой бессердечности я от тебя не ожидал.

Стыдно стало Ивану Васильевичу.

– Ладно, – говорит, – Малюта. Бери топор, пошли домой.

Затрещали кости, покатились головы. Содрогнулся народ:

– Наконец-то наш батюшка вернулся!

Иван Грозный ищет политическое убежище

Что-то боязно стало царю в своей державе. Тут такое творится! Людей четвертуют, на кол сажают, живыми жгут. То ли дело Англия, цивилизованная страна. Вот где настоящее уважение к человеку!

И передал царь Иван английской королеве через ее посла: так, мол, и так, страна дикая, варварская, нет никакой возможности править. А посему нижайше прошу политического убежища.

Сел в карету, отъехал метров двадцать в направлении Англии, а тут навстречу Малюта. То ли из Англии, то ли еще откуда.

– Ты что ж это, государь? Опять куда-то намылился?

А о народе подумал?

Подумал царь о народе и говорит:

– Ладно, Малюта, будь по-твоему. Бери топор, пошли домой.

– То-то, – говорит Малюта. – Тут работы выше головы. И не одной головы: вон их сколько – просто руки опускаются!

Иван Грозный женится при живой жене

На старости лет захотелось царю Ивану жениться. Правда, он в то время был женат. Жена у него была Мария Нагая, но это его не устраивало. Мне, говорит, эти нагие и босые уже вон где сидят. А что это за страна – одни нагие и босые!

Приглядел невесту в Англии. Правда, не сам глядел, ему лейб-медик, англичанин, о ней рассказывал. Есть, говорит, в Англии принцесса королевских кровей. Невыносимо красивая. Тоже сначала Мария, но дальше уже не так. Дальше Гастингс. Мария Гастингс. Тоже, может, нагая, но по-английски, а это, может, даже лучше, чем по-нашему.

Послал царь своего человека к королеве Елизавете с предложением. Елизавета говорит: черт-те что. Никак этот московский царь не угомонится: то ему подавай убежище, то английскую жену.

А принцесса Гастингс не хочет за русского царя. Во-первых, говорит, он женатый, а во-вторых, характер у него неустойчивый. Посадит на кол, а ей сидеть.

И велела английская королева вместо принцессы показать посланцу царя какую-нибудь выдру. Не настоящую выдру, а девицу примерно такой внешности. Как увидел посланец эту образину, так до самой Москвы бежал, даже моря под ногами не заметил.

Описал царю английскую принцессу своими словами. Такая выдра, говорит.

Тут лейб-медика английского, конечно, в застенок. Показали ему, что такое настоящая болезнь. От этой болезни он уже не оправился.

А царь остался с прежней супругой. С Марией Нагой. По-английски, может, и Гастингс, но царь теперь и про Гастингсов слышать не хотел. Такие выдры эти англичане!

Пенсионеры Средневековья

Кончилось Средневековье, начались новые времена. Старенький отец-инквизитор вышел на пенсию, ходит в парк, где собираются такие же старички-пенсионеры. Сидят вспоминают прежние времена.

– Помните того чудака? – вспоминает отец-инквизитор. – Ну, того, что сказал, что она вертится?

– Кто вертится? Жена его, что ли?

Отец-инквизитор напрягает память:

– Да нет, вроде не жена.

– Может, дочка?

– Может, и дочка… Я хорошо помню, как он сказал. А все-таки, говорит, она вертится.

– Хорошенькая? – оживляются старички.

– Может, и хорошенькая. Они же так вертятся, что лица не разглядишь. – Отец-инквизитор помолчал, вспоминая. – У этого чудака, кроме дочки, был еще сын. Такой способный мальчишка. Ему доверили быть при отце осведомителем – все-таки следит и доносит не чужой человек. Отец, бывало, слова не успеет сказать, как оно уже известно органам инквизиции.

Кто-то вспомнил о феноменальном ребенке, который засадил в тюрьму родителей, а потом всю жизнь носил от них передачи. Не им носил передачи, а от них носил передачи, потому что был у них любимый и единственный сын. Так и жил всю жизнь на передачах, нигде не работая…

Все вздыхают: да, дети сегодня уже не те. И родители сегодня уже не те. Э, да что вспоминать! Давайте лучше играть в стукалочку!

Все опять оживляются. Стукалочка – замечательная игра. Ставки, правда, небольшие, но какие ставки при нашей пенсии!

Старики вздыхают: пенсии, конечно, не те. Такие маленькие пенсии – за такое большое Средневековье!

Отречение Галилея

– Между нами говоря, дорогой Галилей, я и сам думаю, что она вертится. – Отец инквизитор покрутил пальцем, показывая, как вертится Земля. – Но одно дело – думаю, а другое – говорю. Вы ученый человек, неужели вы до сих пор не поняли разницы?

– Нет, я понял, – сказал Галилей, – и именно поэтому я говорю, а не только думаю.

– В таком случае говорите так, чтобы вас никто не слышал. А то ведь – я не хочу вас пугать – у вас могут произойти неприятности… Вспомните Джордано Бруно.

Галилей вспомнил. «Я уже стар, – подумал он, – и у меня впереди большая работа. Это очень большая работа, и не хочется умереть, не закончив ее…»

Святая церковь пышно праздновала отречение Галилея. Рекой лилось вино, приготовленное из крови спасителя. А когда был провозглашен тост за дружбу науки и религии, отец инквизитор подмигнул Галилею и шепнул:

– А все-таки она вертится!

Праздник на улице Варфоломея

В жизни каждого Варфоломея есть своя Варфоломеевская ночь. Была такая ночь и у святого Варфоломея.

Она пришла с большим опозданием, где-то в середине средних веков, когда о самом апостоле уже почти забыли. Но он не унывал, он знал, что и на его улице будет когда-нибудь праздник.

И вот наконец…

Варфоломей побрился, надел свой лучший костюм, доставшийся ему в наследство от распятого учителя и вышел на улицу.

На улице была ночь. Варфоломеевская ночь.

– Спасибо, родные, порадовали старика, – бормотал Варфоломей, глядя, как братья во Христе уничтожают друг друга, – господь не забудет ваше святое дело!

Варфоломей прослезился. Потом выпрямился и крикнул громко, впервые за всю свою безответную жизнь:

– Так их! Истинно так! А теперь – этих!

К нему подошли двое.

– Именем Варфоломея! – сказали они и взяли святого за шиворот…

Была ночь. Варфоломеевская ночь. Варфоломеевская ночь, но уже без Варфоломея.

Простая старушка

Старушка подошла к костру, на котором горел Ян Гус, и сунула в него вязанку хвороста.

– О святая простота! – воскликнул Ян Гус.

Старушка была растрогана.

– Спасибо на добром слове, – сказала она и сунула в костер еще вязанку.

Ян Гус молчал. Старушка стояла в ожидании. Потом она спросила:

– Что же ты молчишь? Почему не скажешь: «О святая простота»?

Ян Гус поднял глаза. Перед ним стояла старушка. Простая старушка.

Не просто простая старушка, а старушка, гордая своей простотой.

Лже-Петр самый первый

Он стал Петром задолго до Петра, он, словно месяц, вышел из тумана…

Была глухая, смутная пора, испуганная временем Ивана.

Как из былин, он вырос из былья, поднялся на опасную ступеньку. Он был, по сути, Муромец Илья, но назывался сдержанно: Илейка.

Он позабыл фамилию свою и отчий дом и Муром свой покинул. Ну кто поверит в Муромца Илью? Ведь жизнь – она не сказка, не былина.

Он имя взял царевича Петра, но взял его, должно быть, слишком рано. Была глухая, смутная пора, испуганная временем Ивана.

Когда еще о нем узнает мир? История плетется помаленьку…

Но в Англии уже творил Шекспир, когда казнили Муромца Илейку.

История, былинная страна, пройдут века и новые настанут.

Но будут долго длиться времена, испуганные временем Ивана.

Памятник Мигелю Сервету

Кальвин сжег Мигеля Сервета. Кальвинисты воздвигли ему памятник.

– Вот здесь, – говорили кальвинисты, – на этом самом месте, безвременно сгорел великий Сервет. Как жаль, что он не дожил до своего памятника! Если б он так безвременно не сгорел, он бы сейчас порадовался вместе с нами!

– Но, – говорили кальвинисты, – он недаром сгорел. Да, да, друзья, великий Сервет сгорел не напрасно! Ведь если б он здесь не сгорел, откуда б мы знали, где ему ставить памятник?

Спектральный анализ

На вкус и на цвет товарищей нет, и когда Ньютон заговорил сразу о семи цветах, у него стало в семь раз меньше товарищей.

– Он и прежде любил утверждать, что белое – это черное, – припоминали бывшие товарищи. – А теперь выходит, что белое – это красное, оранжевое, желтое, зеленое, голубое, синее и фиолетовое? Так, что ли, надо его понимать?

Все знали, как надо понимать, и все ничего не понимали. И тогда, чтобы им объяснить, Ньютон взял семь цветов и соединил в один белый цвет.

– Ну, знаете! Семь цветов – в один! – зашептались вокруг. И у Ньютона стало еще в семь раз меньше товарищей.

Зачем России двуглавый орел?

Можно просто сказать: одна голова хорошо, а две лучше.

Можно ответить в плане экономическом: чтобы добычу высматривать одновременно на западе и на востоке.

Можно ответить в плане демократическом: одна голова без царя – это просто глупость, а две головы без царя – это уже демократия.

А можно опять-таки просто сказать: когда все в государстве наперекосяк, очень удобно валить с больной головы на здоровую.

Ошибка Петра

Александр Николаевич Романов в бытность свою императором Александром Вторым любил задавать разные вопросы. А что будет, если освободить крестьян? А что будет, если разрешить свободу слова?

Кинули в него бомбу, чтоб меньше спрашивал, но он и на том свете не угомонился.

– Послушайте, – говорит, – Владимир Ильич. Вот вы умный человек, совершили победоносную революцию. Ответьте мне: почему у нас в России так много воруют?

– Кто ворует? У кого ворует? – прицелился в него взглядом Владимир Ильич. – Воровство, батенька, – понятие классовое.

Решил Александр у Сталина поинтересоваться.

– Воруют? – стал раскуривать трубку генсек. – А кто оттяпал Кавказ? Кто оттяпал Среднюю Азию? Но это я не в упрек, я понимаю, что вы это сделали в интересах укрепления дружбы народов.

Отыскал император Никиту Сергеевича. Дескать, вот какой интересный вопрос: почему у нас в России так много воруют?

Хрущев сдвинул на затылок шляпу, под которой обнаружилась кепка из пролетарской молодости. Надвинул он на лоб кепку и говорит:

– Скажу тебе как освободитель освободителю. Вот мы все освобождаем, освобождаем. А кого мы освобождаем, ты хоть раз задумался?

Задумался Александр, поднял глаза к небу. Почему, спрашивает, у нас так много воруют?

И ответила ему самая звездная часть голосом Леонида Брежнева:

Кто ворует, кто ворует? А ты за руку поймал? Это все твой родственник Петро: прорубил, понимаешь, окно в Европу, а в окна кто лазит? Вот и соображай. Надо было ему, Александр, двери прорубить, тогда б у нас с тобой было все нормально.

Плохо быть вторым

В России было три Александра, но бомбы удостоился только один – Александр Второй.

Было два Николая, но казнили только Николая Второго.

Было четыре Василия, но ослепили лишь одного – Василия Второго.

А какой Наполеон был между Первым и Третьим? Почему о нем ничего не слышно? Потому что он так никогда и не взошел на престол.

Два – число несчастливое. Это двойка, которую выставляет судьба своему избраннику, чтобы подчеркнуть, что он – не избранник.

Муравьев и Каракозов (1866 год)

Попав в места, определенные высшей мерой наказания, председатель судебной коллегии Муравьев был крайне удивлен и обескуражен. «Интересно, как я здесь оказался? Разве мы приговорили меня?»

И тут он увидел приговоренного.

– Дмитрий Владимирович! А я уже за вас волновался!

Каракозов встрече не обрадовался. Он даже слегка отшатнулся, если такое возможно в местах, определенных высшей мерой наказания.

– Ну что вы за мной увязались? Суд окончен, приговор приведен в исполнение, чего вам еще от меня надо?

– Извините, Дмитрий Владимирович, – смутился генерал, – нехорошо как-то получилось: меня называют вешателем, а я здесь оказываюсь раньше повешенного.

Он был крайне обижен этой несправедливостью. Если между вешателями и повешенными стирается грань, ничего хорошего ждать не остается.

– Вы меня, господин Каракозов, извините за повешение, я ведь в молодости сам был декабрист. Ого, еще какой декабрист! Нас, Муравьевых, среди декабристов было что муравьев, – рассмеялся он подвернувшемуся каламбуру. – Все мы в молодости декабристы. А потом, как говорится, жизнь берет свое… – Он помолчал, вспоминая, как его обобрала жизнь. – Все мы были декабристами. Не было бы нас, декабристов, не было бы и вас, цареубийц. А не было бы вас, не было бы и нас, вешателей. Декабристы, как говорится, разбудили вешателей, возможно, я цитирую неточно.

На земле послышался плач. Это проснулся Александр Ульянов.

Родина Аляска

Развитие капитализма в России двигалось полным ходом, но медленно. На переход от феодализма к капитализму требовались солидные инвестиции, или, как тогда говорили, деньги. И тогда возникла идея продать Аляску Америке.

Но тут воспротивилось население страны: как вы смеете продавать нашу Аляску? Ведь Аляска – это наша Родина. Не позволим продавать нашу Родину Аляску!

Экономисты говорят: может, лучше освободить цены? Тогда можно будет Аляску не продавать. Крестьян же освободили, почему же цены нельзя освободить? Вообще-то их надо было раньше освобождать, до крестьян, сначала цены, а потом уже крестьян, так полагается по экономике. А теперь крестьян освободили, отделили от земли, как же они до нее дотянутся, чтоб ее обработать?

Давайте, говорят экономисты, хоть теперь цены освободим. Но Александр Второй – ни в какую. Не соглашается. А еще называется Освободитель – цены ему неудобно освобождать!

Он считает, что от этого понизится жизненный уровень. Мол, у этих цен и уровня жизни обратная зависимость: чем цены выше, тем уровень ниже. Нет уж, говорит, давайте лучше Аляску продадим.

А население ходит с плакатами: «Не отдадим Аляску!» Пусть, говорят, мы по миру пойдем, но пойдем с плакатами: «Не отдадим Аляску!»

Но царь – он же самодержец. Взял и продал Аляску. Какой с него спрос?

Правда, потом в него бомбу кинули. Может, за Аляску. Чтоб другим было неповадно продавать Родину.

С тех пор мы живем без Аляски. Плохо, конечно, живем. Что это за жизнь – без Аляски?

Когда совсем станет тошно, распечатаем бутылочку, вспомним Курилы, Карпаты, Хибинские края… Где ты, Аляска, родная наша Родина?

Учение о диктатуре пролетариата
(альтернативная история)

Летом 1882 года гимназист Володя У. приехал на каникулы с мамой в Лондон и познакомился там с дедушкой Карлом, который жил в эмиграции и работал над теорией классовой борьбы.

Володя с мамой прогуливались по Гайд-парку, а дедушка Карл сидел на скамейке и читал книгу собственного сочинения.

– Ой какой хороший мальчик! – сказал дедушка Карл. – А как тебя зовут? А как ты учишься?

– Меня зовут Володя, и я отлично учусь, – сказал Володя У. – Только по логике у меня четверка, но я не собираюсь подчинять свою жизнь логике.

– Отлично сказано! – похвалил дедушка Карл.

Потом они долго говорили о диктатуре пролетариата.

Володя еще не знал, что это такое, и дедушка Карл ему объяснил:

– Диктатура пролетариата – это власть одних от имени других. Власть партии от имени пролетариата, власть отдельного человека от имени партии.

– А почему человек не может просто взять власть – без партии, без пролетариата?

– Одному не дадут. Кто он такой, чтоб ему дали власть? А когда власть берет целый класс, это более авторитетно.

– Вот здорово! – сказал Володя У. – Я когда вырасту, непременно возьму власть от имени пролетариата.

– Только учти: сначала нужно организовать классовую борьбу, – сказал Володе дедушка. – Потому что только классовая борьба ведет к диктатуре пролетариата.

– А можно я уже сейчас останусь в эмиграции и отсюда буду организовывать классовую борьбу?

Дедушка Карл и Володина мама переглянулись и улыбнулись.

– Володя, а как же гимназия? – с мягким укором сказала мама.

А дедушка Карл сказал:

– Ты ведь еще даже не овладел суммой всех знаний, которые выработало человечество. А для этого нужно что? И Володя, подумав, сказал:

– Учиться, учиться и учиться.