Текст книги "Мао Цзэдун и его наследники"

Как выглядело высшее руководство КПК в тот период? Сошлемся прежде всего на характеристику О. Брауна в его статье «Как Мао Цзэдун шел к власти».

«Самым энергичным и самым ловким среди руководителей был Чжоу Эньлай. Человек, получивший классическое китайское и современное европейское образование, обладавший большим международным опытом и выдающимися способностями, он всегда умело лавировал и приспосабливался» ¹ . Он руководил политическим отделом в военной академии Вампу, когда Чан Кайши был начальником академии и главнокомандующим Народно-революционной армии гоминьдана. В 1927 году он был одним из организаторов восстаний в Шанхае и в Наньчане, однако как постоянный член ЦК и Политбюро с середины 20-х годов он совершал такие же ошибки, как Чэнь Дусю и Ли Лисань, либо же относился снисходительно к ним. Одновременно он укреплял свои собственные позиции в армии. Многие командиры были выпускниками академии Вампу.

Дополним эту характеристику наблюдениями американца Роберта Элеганта, который встречался с Чжоу Эньлаем еще до революции 1949 года. Он пишет: «Чжоу Эньлай мог быть только тем, кем он есть, так как он является верным сыном своих предков-мандаринов с их талантом выступать в качестве посредников. Его средство самовыражения – стол конференции, он ищет достижения целей в интригах и в сложном маневрировании, что в крови у китайских политических деятелей, независимо от партийного и политического убеждения. Он прекрасный администратор и верный посредник. Но едва ли творец большой политики» ² .

Ни в период Яньани, ни в последующие периоды Чжоу не претендовал на ведущую роль и не выступал в качестве возможного конкурента председателя КПК. В глазах Мао у него было еще одно огромное достоинство: он не претендовал на роль идеолога. Видимо, он очень давно понял, что этот пункт является самым болезненным для Мао, который не терпит ни малейшей конкуренции в области теории. И хотя Чжоу Эньлай был едва ли не одним из самых образованных руководителей КПК, он целиком сосредоточился на организационной работе. Всем своим видом он как бы говорил: я исполнитель, не я формирую идеологию и политику. Кроме того, он предпочитал стоять в стороне от фракционной борьбы и спешил лишь вовремя присоединиться к группировке победителей. Одним словом, незаменимый помощник при первом человеке в партии и стране. Мао хорошо понял натуру Чжоу и всеми средствами старался привлечь его на свою сторону. И преуспел в этом.

Еще одна заметная фигура в яньаньском руководстве – Чжу Дэ, уже тогда популярный герой войны, был, по описанию Владимирова, непритязательным и скромным человеком. После Наньчанского восстания 1927 года он, как помнит читатель, объединил возглавляемые им части Народно-революционной армии с крестьянским отрядом партизан Мао. После объединения Мао, по свидетельству источников, систематически подрывал авторитет Чжу Дэ как политика. Чжу Дэ смирился с притязаниями Мао, остался главнокомандующим, но с тех пор больше не играл серьезной роли в руководстве партией.

Из высших командиров Красной армии самой заметной фигурой, по свидетельству О. Брауна, был Пэн Дэхуай. Примкнув в 1928 году вместе с руководимым им полком к Красной армии, он поддерживал Мао. Однако это не означало, что он был во всем с ним согласен. Активный и в политике, и в военном деле, он никогда не молчал, если считал, что нужно критиковать. С одинаковой резкостью он выступал как против приносящих большие потери позиционных боев, так и против распыленных партизанских действий. Его корпус был самым крупным по численности и наиболее обученным в ведении регулярных военных действий. Поэтому ему, как правило, поручались наиболее трудные задания.

Линь Бяо был молодым военачальником среди тогдашнего высшего командного состава армии. Выпускник военной академии Вампу, он после 1927 года быстро вырос до командира батальона и полка. С 1931 года он командовал 1-м корпусом Красной армии, отличавшимся большой мобильностью и поэтому отлично подходившим для маневров на окружение и обход. Как отмечает Отто Браун, Линь Бяо, без сомнения, был блестящим тактиком партизанской и маневренной войны. Других форм ведения войны он не признавал. В политическом отношении это был «белый лист», на котором Мао мог писать все что угодно.

Особое место в руководстве КПК занимали Кан Шэн и Чэнь Бода, хотя последний в свое время получил партийное взыскание за проповедь троцкизма.

Главный ученый секретарь Мао Цзэдуна – Чэнь Бода, как о нем пишет Владимиров, – толстоватый, неуклюжий человек в очках, с несоразмерно большими ушами и глубоко, поставленными глазами. По отзывам товарными и личному впечатлению Владимирова, Чэнь Бода – хитрый и способный деятель. В отличие от Кан Шэна, у него широкие знакомства и много друзей. Чэнь Бода в 20-х годах закончил институт имени Сунь Ятсена в Москве. Обладая незаурядными способностями, он в 30-х годах выступал со статьями по теории марксизма и преподавал философию.

Чэнь Бода на добрых 30 лет стал правой рукой Мао Цзэдуна в идеологических вопросах, редактировал его речи и труды и «подгонял» их под научную теорию. Рассказывают, что Мао, закончив написацие очередной статьи или выступления, передавал их Чэню со словами: «А теперь добавь сюда марксизм»…

Что касается Кан Шэна, то он занимал в Яньани пост шефа цинбаоцзюй – начальника управления информационной службы освобожденных районов Китая, объединяющей функции органов разведки, контрразведки, суда, прокуратуры, информации. Он возглавлял комиссию по проверке кадров и оргкомитет по подготовке и проведению кампании «чжэнфын» («исправление стиля работы»), начавшейся в мае 1941 года. Кан Шэн сыграл особую роль в Яньани в период чисток партии, направленных против коммунистов-интернационалистов. Когда думаешь о Кан Шэне, невольно вспоминается сходная с ним классическая фигура Фуше, этого «вечного министра» при режиме Наполеона и других режимах того времени. Стефан Цвейг в своем блестящем трактате пророчески писал о том, что именно такие деятели будут играть все большую роль в политической жизни нашего века: «В реальной, подлинной жизни, в области действия политических сил решающее значение имеют – и это надо подчеркнуть, чтобы предостеречь от любых видов политической доверчивости, – не выдающиеся умы, не носители чистых идей, а гораздо более низменная, но более ловкая порода – закулисные деятели» ³ . Кан Шэн, несомненно, из этой породы!

Владимиров выделяет Гао Гана среди других руководителей КПК. Он приветлив и правдив. Держит себя независимо. Это один из последовательных интернационалистов.

Записи Владимирова дают яркое представление о методах, с помощью которых Мао управлял своей группой. Мао не сходится близко с ее членами. Владимиров свидетельствует, что у Мао не было друзей. Были только нужные люди, ибо для него имеет ценность лишь тот, кто ему необходим сейчас. Его поглощает власть.

Взаимоотношения между людьми, окружавшими Мао, не так просты и однозначны. Возникновение группировки Мао – результат не только усилий самого Мао Цзэдуна, но и объективной борьбы внутри КПК. Не только Мао шел к группе, но и группа шла к нему. Она нуждалась в лидере – и для своего возвышения, и (как мы увидим) для осуществления определенной суммы идей в области партийного, военного, национального строительства.

Наиболее симптоматичен переход Чжоу Эньлая в маоистскую группировку. Чжоу Эньлай во многих отношениях был более известным руководителем в КПК, чем Мао, особенно в 20-х годах. То, что Чжоу Эньлай счел возможным и необходимым уже во второй половине 30-х годов примкнуть к Мао Цзэдуну, свидетельствует и о растущей силе влияния последнего, и о растущем сближении позиций, особенно в вопросах о национальной специфике КПК, как и о специфичности задач революции в Китае, о роли крестьянства в ней и аграрной проблемы и др.

Иначе выглядит сотрудничество Мао с Кан Шэном. Люди типа Кан Шэна – слепые и безжалостные проводники любой политики любыми средствами – больше всего нуждаются в твердом хозяине. И, по-видимому, Кан Шэн рано уловил в Мао Цзэдуне именно эти качества. Он уверовал в Мао и стал правой рукой в осуществлении его самых тайных и самых жестоких акций. Кан Шэн особенно близко сошелся с Мао Цзэдуном на почве антисоветизма. Как заядлый националист, он ненавидел КПСС и считал себя национально униженным тем, что китайским коммунистам приходилось прибегать к ее помощи и использовать ее опыт.

Большой удачей явилось для Мао Цзэдуна привлечение на свою сторону Лю Шаоци, который сам имел достаточно солидный вес в партии и был способен восполнить пробелы марксистского образования Мао, теснее связать КПК с рабочим движением Китая (об этом деятеле мы еще расскажем подробнее дальше).

Мао зорко присматривался к каждому члену группы, тщательно следил за их поведением, не допуская сговора между участниками за своей спиной, натравливая одного на другого, пресекая неповиновение, улаживая обиды, ставя каждого на свое место. Особенно он не терпел рядом с собой деятелей, претендовавших на роль теоретиков. Лишь некоторые, подобно Лю Шаоци, еще продолжали сохранять подобие самостоятельности в теоретической работе, публиковать свои труды, но и то при непременном признании верховного идеологического приоритета Мао.

От Мао Цзэдуна требовались огромные усилия, чтобы сплотить этот довольно разнохарактерный коллектив людей, противопоставить его другим группировкам в КПК, подчинить эти группировки и утвердить какое-то единство, каждый раз заново преодолевая внутренние противоречия в своей группе, колебания, сомнения отдельных ее представителей, более ориентировавшихся на интернациональный опыт социализма, более прочно стоявших на позициях марксизма-ленинизма. В самой группе уже тогда были заложены все основания для ее будущих внутренних расколов, для борьбы между различными ее участниками при столкновении разных политических линий и представлений по идеологическим вопросам перед лицом новых проблем.

Какими же средствами насаждалось господство Мао Цзэдуна и его группы? Быть может, речь шла исключительно об идейной борьбе, направленной на выработку более эффективной стратегии и тактики, на более основательный учет специфических условий Китая и исторического момента, на творческое применение марксизма-ленинизма к условиям полуфеодальной, полуколониальной страны? Вот что мы читаем у П. П. Владимирова: «Зимой 1942 года в Яньани развернулась широкая кампания (фактически эта кампания началась раньше – в мае 1941 г. – Ф. Б.)за „исправление стилей работы“, или, как ее еще иначе называли, „борьба за упорядочение трех стилей“, то есть партийного стиля, стиля в образовании и литературного стиля» ⁴ . Эта кампания получила наименование «чжэнфын». Руководство КПК придавало «чжэнфыну» исключительное значение. Инициатором кампании был лично Мао.

На фоне «чжэнфына» идеологическая борьба в Политбюро приобретает особый характер. Мао Цзэдун обвинял Ван Мина, Бо Гу, Ло Фу и других руководителей в «догматизме» – механическом перенесении опыта марксизма-ленинизма без учета китайской действительности. Чжу Дэ и Линь Боцюй в основном разделяли взгляды так называемой «московской оппозиции». Под «догматиками» Мао Цзэдун разумеет коммунистов, учившихся в СССР и ответственных в партии за политическую работу, а также партийную интеллигенцию, опирающуюся в своей работе на опыт ВКП(б) ⁵ .

По свидетельству П. П. Владимирова, не было возможности забыться ни на минуту – везде собрания, вопли, плакаты с проклятиями «догматикам», возбужденные, изнуренные люди. Были случаи отравления представителей антимаоистских взглядов. От такого отравления опасно заболели Ван Мин и другие деятели КПК. По указанию Мао расправлялись со многими кадровыми работниками, проявлявшими самостоятельность и пользовавшимися авторитетом. Причем после расправы Мао нередко открещивался от исполнителей и взваливал всю вину на них.

Так насаждался новый режим в КПК. Его результатом явилось полное подчинение всех руководителей воле Мао Цзэдуна. Оно наглядно обнаружилось на VII съезде КПК в 1945 году.

Не следует питать иллюзий относительно позиции членов его группировки в КПК, в том числе тех, кто впоследствии оказался в числе его противников. Так, в докладе на VII съезде КПК Лю Шаоци говорил: «Большим достижением стало то, что Мао Цзэдун изменил марксизм, придав ему вместо европейской азиатскую форму. В своем стремлении создать индустриализированную экономику Китай испытывает на себе давление и гнет передовых промышленных государств. В юго-восточной части Азии подобное положение существует во всех странах. Курс, взятый Китаем, окажет влияние на них».

Выступая на этом съезде, один из видных руководителей КПК – Ло Фу говорил, что уже на совещании в Цзуньи он добился определенных успехов в правильной оценке взглядов товарища Мао Цзэдуна, но у него еще оставались ошибки. Он прежде полагал, что можно изучать только Маркса и Энгельса, а статьи товарища Мао Цзэдуна можно посмотреть один или два раза – и достаточно. Теперь он понял, что товарища Мао Цзэдуна надо изучать. Он проработал стиль, идеи товарища Мао Цзэдуна. Ныне он объявляет себя его учеником. «Читая в прошлом марксистские работы, – говорил Ло Фу, – мы обманывали других. В будущем я буду очень бережен по отношению к учению товарища Мао Цзэдуна…» ⁶ .

Это выступление было типичным. Съезд в целом прошел под знаком торжества идеологии и политики Мао Цзэдуна и его группы. Включение в устав КПК, принятый на этом съезде, положения о том, что идеи Мао Цзэдуна являются идеологической основой КПК, лишь увенчало коренной сдвиг, который произошел в партии за десять лет пребывания Мао у руководства КПК. Согласно уставу был введен новый партийный пост – председателя КПК, который занял Мао Цзэдун. Партия по-прежнему находилась вместе со сравнительно небольшой армией в изоляции в Особом районе Китая. Но уже в это время внутри партии стал складываться новый режим. Культ личности Мао Цзэдуна становился законом ее идеологической жизни. Безоговорочное подчинение установкам вождя и его группы, подавление всякого инакомыслия все более становятся характерными особенностями жизнедеятельности Компартии Китая.

Если раньше КПК напоминала дискуссионный клуб, где нередко сталкивались разного рода течения, противоборствовали разного рода группировки, то сейчас водворилась дисциплина, но какой ценой! Мысль Мао о том, что «выправить можно только, если перегнуть в другую сторону», легла в основу новых порядков в КПК. Демократический централизм все более уступал место военным порядкам. Сам Мао возвысился над всей пирамидой партийной и государственной власти.

Было бы, однако, неверным думать, что победа его была абсолютной: интернационалистское течение в партии оказалось подавленным, но оно не было разгромлено до конца. Подспудная борьба продолжалась. Часть прежних руководителей КПК, которые, независимо от допущенных колебаний, все же сумели противостоять насаждению откровенного национализма и антисоветизма, оставалась в партии и все еще пользовалась известным влиянием. Более того, в самой группировке Мао Цзэдуна также можно было легко обнаружить разные течения, хотя и в рамках общей платформы. Гао Ган, а также Чжу Дэ, Пэн Дэхуай в той или иной мере сохранили приверженность международному опыту социализма, марксизму-ленинизму. Иными словами, сплоченность маоистской группировки была относительной. Внутренняя борьба в ней могла вспыхнуть (и, как покажут дальнейшие события, вспыхивала) в любой момент перед лицом новых проблем, с которыми сталкивалась китайская революция.

На какой же идейной платформе складывалась и укреплялась группа Мао? Чувства национальной ущемленности, переходящие в национализм, – вот что лежало в основе устремлений ее участников. Этот национализм своим острием был повернут Мао Цзэдуном против Коминтерна и КПСС, которые отстаивали интернациональные интересы революционного движения.

Сама обстановка в партии и стране объективно содействовала росту национальных чувств, которые так легко направить в русло национализма. Японская агрессия против Китая вызвала волну патриотизма среди всех прогрессивных и революционных элементов в стране, в том числе, конечно, в Компартии Китая. Мао ловко взгромоздился на самый гребень этой волны, и течение несло его от успеха к успеху в борьбе за власть в руководстве КПК.

Особенно характерны зигзаги маоистов в их отношении к Советскому Союзу в период Великой Отечественной войны.

П. П. Владимиров, который приехал в Яньань в мае 1942 года и пробыл здесь до декабря 1945 года, имел возможность наблюдать неприглядную картину. Испытания, выпавшие на долю советских людей, Советской Армии в первые годы войны, не только не вызывали сочувствия со стороны Мао Цзэдуна и его группы, а, напротив, стали предметом постоянных издевательских реплик и комментариев. Прямолинейно злобствовал Кан Шэн, но и Мао Цзэдун мало в чем уступал ему.

«По мере продвижения немцев к Москве во второй половине 1941 года отношение руководителей КПК (находившихся в Яньани. – Ф. Б.)к моим товарищам (советским представителям. – Ф. Б.)становилось все более неприязненным. К декабрю 1941 года оно превратилось в почти откровенно враждебное… Ответственные работники КПК просто перестали с ними встречаться. Мао под предлогом занятости ни разу не принял никого из советских журналистов, а Кан Шэн установил слежку за ними» ⁷ , – писал П. Владимиров. Наибольшее раздражение у маоистов вызвало то, что СССР не мог оказать тогда достаточной военной помощи китайской Красной армии, поскольку такая акция могла бы быть легко использована японскими агрессорами как повод для развязывания военных действий на Дальнем Востоке против Советского Союза.

Казалось, было очевидным, что судьбы народов всего мира, судьба всей войны в решающей степени зависели от хода тяжелой борьбы СССР против немецко-фашистских войск. От этого же зависело и будущее революционного движения в других странах, мирового коммунистического движения, в том числе и перспективы китайской революции. Казалось, было очевидным, что китайская Компартия и ее малочисленная Красная армия не смогут устоять против гоминьдана, поддерживаемого мировым империализмом, если КПК не будет чувствовать за своей спиной великую и могучую опору в лице СССР.

Между тем невозможность для СССР оказать в тот момент широкую помощь оружием китайской Красной армии вызвала такой взрыв националистических чувств у маоистского руководства, перед которым не устояли элементарные здравые соображения о зависимости исхода китайской революции от великой борьбы советского народа против фашизма.

Чрезвычайно показательно, что китайская Красная армия воздерживалась от каких-либо активных действий в борьбе против японской армии как раз в самый трудный для советского народа период боев с немецко-фашистскими армиями. Китайские руководители мечтали в ту пору только об одном – отсидеться в Яньани, накопить силы, чтобы в подходящий момент начать наступление против гоминьдановских войск. Их внимание, как и в период господства лилисаневской линии, было сосредоточено исключительно на внутренних проблемах, хотя для всякого политического мыслителя, не погрязшего в провинциализме, абсолютно очевидной была взаимосвязь задач китайской революции с общим делом борьбы против международного фашизма и империализма, с задачей единения всех сил антифашистского фронта.

Не менее характерен для Мао и крутой поворот в отношении Советского Союза в конце Отечественной войны, когда победа над гитлеровской Германией стала несомненной и близкой. Советские представители в Особом районе Китая неожиданно превратились в самых близких друзей. Им адресовались улыбки, перед ними распахивались двери, с ними заигрывали, через них искали укрепления контактов с КПСС и СССР.

Впрочем, справедливости ради надо отметить, что Мао до последних минут войны не был уверен в необходимости крепить союз с СССР и пытался найти нового покровителя в лице правящих кругов США. Так что «маятник» продолжал раскачиваться.

Установление сотрудничества с гоминьданом на какой-то период внушило Мао надежды на возможность изменения позиции официальных кругов США к КПК. Он стал активно искать сближения с американцами. Он писал в ту пору: «Работа, которую выполняют сейчас коммунисты Китая, во многом сходна с той, которую выполняли в Америке Вашингтон, Джефферсон и Линкольн. Наша работа обязательно вызовет, в сущности уже вызвала, симпатии в демократической Америке» ⁸ .

Но в конечном счете Мао остался ни с чем: правящие круги США предпочли сделать ставку на Чан Кайши, и ему пришлось рассчитывать исключительно на поддержку со стороны СССР. Это также явилось одной из причин резкого поворота в лучшую сторону в отношениях КПК к КПСС и СССР в 1945–1946 годах. Отчасти поэтому Мао Цзэдун не сразу решился открыто заявить о своих претензиях на собственное идеологическое учение. Во вводной части проекта устава КПК, подготовленного в 1940 году для рассмотрения на VII.съезде, говорилось, что КПК руководствуется в своей работе теорией марксизма-ленинизма и решениями Коминтерна. Но уже спустя пять лет в принятом на VII съезде КПК уставе партии в кратком вводном разделе (под названием «Основные положения программы») было записано, что Коммунистическая партия во всей своей работе руководствуется идеями, представляющими соединение теории марксизма-ленинизма с практикой китайской революции, – идеями Мао Цзэдуна. Эти «идеи» определялись в докладе о новом уставе партии, с которым выступил на съезде Лю Шаоци, как «китайский коммунизм», «китайский марксизм», как «превосходный образец национального марксизма».

Что же представляла собой «китаизация марксизма», или «национальный марксизм», а точнее, «идеи Мао Цзэдуна», в тот период?

На протяжении яньаиьского периода (1937–1947 гг.) Мао Цзэдун уделяет большое внимание теоретической работе. Эти годы, пожалуй, можно отнести к одним из наиболее плодотворных в его становлении как идеолога КПК.

Среди наиболее значительных работ, написанных Мао в этот период, следует назвать следующие: «Стратегические вопросы революционной войны в Китае» (декабрь 1936 г.), «Относительно практики» (1937 г.), «Относительно противоречия» (1937 г.), «О затяжной войне» (май 1938 г.), «Китайская революция и Коммунистическая партия Китая» (декабрь 1939 г.), «О новой демократии» (январь 1940.г.), «Перестроим нашу учебу» (май 1941 г.), «За правильный стиль в работе партии» (февраль 1942 г.), «Выступления на совещании по вопросам литературы и искусства в Яньани» (май 1942 г.), «Наша учеба и текущий момент» (апрель 1944 г.), «О коалиционном правительстве» (май 1945 г.) и др. Всего за период пребывания в Яньани Мао написал более двух третей из числа работ, вошедших в т. 1–3 «Избранных произведений» на китайском языке и в т. 2–4 на русском языке.

В яньаньский период Мао Цзэдун явно ставит цель осуществить на деле то, что он прокламировал прежде, а именно «китаизацию марксизма».

Что же это означало?

Это означало, во-первых, тщательный отбор тех проблем в марксизме-ленинизме, которые Мао достаточно субъективно относил к существенным и важным для Китая; во-вторых, более чем своеобразную интерпретацию марксистских выводов по этим проблемам с проекцией на китайскую практику; в-третьих, разработку специфических вопросов стратегии и тактики КПК, в особенности в области партийного строительства, военного дела, управления государством, соотношения национально-освободительных, демократических и социалистических задач китайской революции, и др.; в-четвертых, скрытую ревизию идей марксизма-ленинизма (об исторической миссии рабочего класса, о диктатуре пролетариата, о перерастании буржуазно-демократической революции в социалистическую и др.). И наконец, в-пятых, все работы этого периода явно имеют целью приукрасить деятельность самого Мао и «выпрямить» весьма зигзагообразную линию его политического поведения.

Изучение этих работ Мао Цзэдуна легло в основу системы партийной учебы кадров на всех уровнях, что должно было, по замыслу Мао, обеспечить идеологическое единство партии, теперь уже не на базе марксизма-ленинизма, а на базе маоизма.

Иногда говорят: «Китай – это море, которое делает солеными все впадающие в него реки». Издавна считалось, что все религиозные и другие идеологические учения, попав на китайскую почву, поглощались ею и обретали новую форму. Лозунг «китаизации марксизма» или придания ему национальной китайской формы шел в русле этой устоявшейся традиции.

На работах по философским проблемам Мао Цзэдуна, написанных в яньаньскии период, пожалуй, не стоит особо останавливаться. Как справедливо считают специалисты (и советские, и зарубежные), эти работы не носят печати сколь-нибудь самостоятельной мысли. Они являются более или менее добросовестным изложением марксистских положений, почерпнутых, впрочем, не из самого источника, не из работ К. Маркса и В. И. Ленина, а из вторых рук – из брошюр и статей популяризаторов марксизма. Подсчитано, что в философских работах, включенных в «Избранные произведения» Мао, 80–90% текста, излагающего основы марксистской диалектики, списано более или менее дословно с переводов работ советских авторов. Надо, кроме того, иметь в виду, что большинство работ этого периода, включенных в т. 1–3 «Избранных произведений» Мао Цзэдуна, представляло собой записи устных выступлений Мао. Они затем тщательно «причесывались» Чэнь Бода, а потом снова основательно редактировались при подготовке «Избранных произведений» на китайском и русском языках.

Говоря о работах, которые (если использовать приводившиеся подсчеты) на 10–20% излагали собственно маоистские идеи, нужно остановиться прежде всего на проблеме роли крестьянства в китайской революции. Как известно, сам Мао, а вслед за ним и все его зарубежные «популяризаторы» видят главную его заслугу в теоретической разработке именно этой проблемы.

Новый ли это вопрос для марксизма? Всякий, кто знаком с историей научного коммунизма, прекрасно знает, что это не новый вопрос.

Ф. Энгельс еще в прошлом веке тонко заметил, что пролетарская революция станет успешной, если она будет дополнена новым изданием о крестьянской войне. В. И. Ленин развил эту идею. С той поры тезис о союзе рабочего класса и крестьянства в революции при сохранении руководства рабочего класса считается азбучной истиной научного коммунизма.

Коминтерн разработал эту идею применительно к слаборазвитым районам мира, где преобладает крестьянское население. II, III и IV конгрессы Коминтерна (1920–1922 гг.) наметили обширную программу вовлечения крестьян в революцию под руководством более передовых пролетарских сил.

А что же Мао? Читатель помнит, что на первом этапе своей политической деятельности (первая половина 20-х гг.) Мао вообще игнорирует эту проблему. Но затем, особенно после поездки по провинции Хунань, он становится активным проповедником крестьянской революции. И как это нередко с ним бывало, он впадает в другую крайность: подхватив идею о важной роли крестьянства, которую оно призвано сыграть в национальном революционно-освободительном движении, он гипертрофирует ее и в конечном счете приходит к отрицанию главного в марксизме – учения об исторической роли рабочего класса.

И дело здесь не только в ценностных ориентациях самого Мао – выходца из крестьянской среды, ревностного поклонника крестьянских восстаний. Дело еще и в теоретически неверном анализе социальной структуры китайского общества.

Если у Мао в пору написания статьи «О классах китайского общества» еще не сложились представления об особой роли крестьянства в китайской революции, то в докладе об обследовании крестьянского движения в провинции Хунань Мао сделал особый упор на роль крестьянства в надвигавшейся революции. Он пишет, что подъем крестьянского движения приобретает величайшее значение. Он предсказывает, что пройдет очень немного времени и во всех провинциях Центрального, Южного и Северного Китая поднимутся сотни миллионов крестьян. Они будут стремительны и неодолимы как ураган, и никакой силе их не сдержать. Они разорвут все связывающие их путы и устремятся к освобождению. «Они проверят все революционные партии и группы, всех революционеров, с тем чтобы либо принять, либо отвергнуть их» ⁹ .

Здесь Мао прав и неправ одновременно. Он прав, когда утверждает, что коммунистам Китая следует обратить особое внимание на крестьянское движение. Но он неправ, говоря, что именно крестьянское движение станет пробным камнем для всех революционных партий и групп. В действительности такой пробный камень – отношение к рабочему движению. Крестьянские движения нередко поддерживали не только коммунисты, но и революционные демократы, и даже представители национальной буржуазии (например, левое крыло гоминьдана в период существования единого фронта с КПК). И напротив, только коммунисты занимали последовательную позицию относительно решающей роли пролетарского движения в освободительной революции.

Еще менее прав Мао в суждениях о методах и формах крестьянской революции. Уже в этой работе обнаруживается та апология насилия, которая стала впоследствии лейтмотивом всей идеологии маоизма. Он осуждает тех коммунистов, которые выступают против «крайностей» крестьянской борьбы. Мао с восхищением рассказывает о том, что крестьяне в деревнях действуют довольно-таки «бесцеремонно». Они приходят к помещикам и разваливаются на постелях их дочерей и невесток. Сплошь и рядом они хватают богатых крестьян и помещиков, надевают на них высокие колпаки и водят по деревням. «…В деревне создается атмосфера террора. Вот это и есть то, что некоторые называют „крайностями“, „перегибами“, „безобразиями“» ¹⁰ , – замечает Мао. И каков же вывод? Террор не только нормальное явление, он необходим.

«…Революция – это не званый обед, не литературное творчество, не рисование или вышивание… Попросту говоря, в каждой деревне необходим кратковременный период террора. В противном случае будет совершенно невозможно подавить деятельность контрреволюционных элементов в деревне… Чтобы выпрямить, надо перегнуть; не перегнешь – не выпрямишь» ¹¹ .

Очень типичные рассуждения! Типичные не только для идеологов крестьянских войн в Китае (например, тайпинов). Они типичны для идеологов мелкобуржуазной революционности вообще, когда крестьянская проблема рассматривается в полном отрыве от проблем рабочего движения. Террор в деревне исторически всегда был выражением слабости крестьянского движения, не руководимого передовыми городскими слоями и классами. Это род мести, – а не конструктивная работа новых сил, имеющих могучую опору в общенациональных завоеваниях.