Текст книги "Мао Цзэдун и его наследники"

Автор книги: Федор Бурлацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Руководители Китайской Народной Республики, отвергнув многие атрибуты прошлого, тем не менее не сумели порвать с этой традицией. «Культурная революция» должна была, по более или менее осознанному замыслу ее зачинателей, завершить работу по формированию идеологического режима, основанного на «идеях» Мао Цзэдуна. Она перепахала почву духовной культуры всего Китая, добиваясь уничтожения любых идейных ценностей, которые не укладывались в прокрустово ложе маоизма.

В политическом отчете ЦК КПК IX съезду отмечалось: «Последние полвека Председатель Мао… сочетая всеобщую истину марксизма-ленинизма с конкретной практикой революции, унаследовал, отстоял и развил марксизм-ленинизм в области политики, военного дела, экономики, культуры, философии и т. д., поднял его на совершенно новый этап. Маоцзэдун-идеи есть марксизм-ленинизм такой эпохи, когда империализм идет ко всеобщему краху, а социализм – к победе во всем мире» ⁴ .

IX съезд КПК в принятом на нем уставе партии не только закрепил особое положение вождя в лице «товарища Мао Цзэдуна» в партии, но и объявил «идеи Мао Цзэдуна» идеологической основой КПК, восстановив тем самым тезис из устава партии, принятого на ее VII съезде в 1945 году, а затем отмененного VIII съездом в 1956 году.

В 1965 году резко возросли тиражи изданий работ Мао Цзэдуна по всей стране, причем в некоторых провинциях в 20–40 раз по сравнению с 1963 годом. В одном только 1966 году было издано 3 млрд. «цитатников» Мао Цзэдуна на многих языках мира.

Идеологический режим, установившийся в результате «культурной революции», означал прежде всего искусственное и принудительное сужение господствующими силами духовной культуры партии и всего китайского народа: что не отвечает «идеям Мао Цзэдуна», что противоречит либо не подтверждает их, должно быть отвергнуто.

Это относится и к национальным традициям культурной жизни самого Китая, и к духовной культуре всего человечества. Это в неменьшей степени относится и к марксизму-ленинизму.

Весь марксизм, подобно шагреневой коже, сужается и преобразуется в нечто иное – маоизм. К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин сохраняют свое место на маоистских знаменах. Их портреты можно увидеть на стенах многих официальных учреждений страны. Но идеология марксизма подменяется идеологией маоизма. Высшим критерием истины провозглашаются исключительно «идеи Мао Цзэдуна». Никто не может, ссылаясь на Маркса или Ленина, ставить под сомнение маоистские идеи. И наоборот: любой маоистский тезис или установка закрывает дорогу для пропаганды противоречащих им марксистских идей.

Механизм функционирования маоистской идеологии также преобразуется. Если раньше, особенно в период VIII съезда КПК, еще возможна была осторожная полемика, направленная против тех или иных маоистских установок (как видно на примере докладов на съезде Лю Шаоци и Дэн Сяопина), если в период «урегулирования» на заседаниях высших партийных органов еще была допустима критика маоистских идей «скачка» и «коммунизации», то после «культурной революции» даже этот род урезанного демократизма становится невозможным. «Идеи Мао Цзэдуна» священны и неприкосновенны. Их можно только цитировать и восторженно пропагандировать.

Это не значит, что идейная борьба после «культурной революции» полностью прекратилась. Это невозможно, сколь бы ни был суров политический режим. Кроме того, перед Китаем стоят настолько сложные и острые проблемы во внутренней и внешней политике, что неизбежно возникают и будут возникать альтернативные предложения, суждения, взгляды. Но вся эта борьба идет под куполом маоизма, малейшее отклонение от которого смерти подобно. Идеологическая дубина при посредстве газеты «Жэньминь жибао», журнала «Хунци», агентства Синьхуа и многих других органов печати, радио, телевидения действует с неослабевающей силой. Она становится важным инструментом власти.

Деятели, которые в тот или иной момент берут верх во внутренней политической борьбе, немедленно пускают в ход эту дубину, чтобы окончательно добить своих противников. Линь Бяо, если судить по его официальным выступлениям, был верным проводником маоистских установок, никогда не допускал ни малейших отклонений от маоистской идеологии, не претендовал на роль идеолога. Тем не менее после политического крушения он был немедленно объявлен врагом «идей Мао Цзэдуна». В Китае при Мао не было более опасного обвинения, чем это.

Ты можешь быть буржуа и получать свои проценты от капитала – это никто не поставит тебе в вину. Ты можешь допустить злоупотребление властью, присвоить казенные деньги, обогатиться за счет государства. Тебя будут судить, но к тебе будут снисходительны. Ты можешь быть даже уличен в уголовных преступлениях – кражах, мошенничестве, разбое, членовредительстве. Эти преступления заслуживают наказания, но это не самые тяжкие преступления.

Самый тяжкий преступник, которому нет и не может быть пощады, – это человек, выступивший против «идей Мао Цзэдуна». Такого сурового идеологического режима не знало даже европейское средневековье со всеми его религиозными войнами и инквизицией. Прецеденты подобного религиозного фанатизма можно найти, пожалуй, только лишь в китайской истории в определенные периоды.

Не только антимаоизм, но и немаоизм насильственно изгонялись из духовной жизни китайского общества. Никаких альтернатив в сфере духовных ценностей у китайца не должно было быть. Выбор один, и выбор окончательный.

Плоской и убогой становилась интеллектуальная жизнь и внутри самой партии. Если раньше те или иные руководители еще могли позволить себе иметь собственное суждение по поводу намечаемых политических решений, то потом это было исключено. Робко высказывая то или иное частное или чисто профессиональное суждение, они должны были тут же сослаться на цитату из Мао Цзэдуна. Все взоры были обращены к пьедесталу, на котором он восседал. А на пьедестале нередко царит безмолвие (не «белое безмолвие», описанное Джеком Лондоном, а скорее «белая радость» – символ смерти, о котором говорил Мао). И тогда образуется вакуум в решении многих проблем.

Специфическая особенность маоистского идеологического режима – это так называемая «линия масс». Некоторые ее внешние формы могут показаться даже весьма демократичными поверхностному наблюдателю. Публикация дацзыбао, в которых критикуются те или иные руководители; участие молодежи «на равных» в дискуссиях со старшими – студентов с профессорами, школьников с учителями; коллективное творчество рабочих и крестьян, сочиняющих стихи, поэмы, драмы, рассказы, – все это на первый взгляд выглядит пусть наивными, но все же какими-то средствами выяснения общественного мнения.

Однако направленность этой общественной активности разбивает в прах всякие иллюзии на ее счет. Массы могут творить только в духе официальной идеологической линии, в духе самых последних маоистских установок. Если сегодня поощряется критика Лю Шаоци – критикуйте сколько угодно, где угодно и как угодно, в самых крайних выражениях. Критикуйте его, но не трогайте Линь Бяо. Если завтра выяснится, что Линь Бяо является заговорщиком, «агентом социал-империализма», вы можете сколько угодно и как угодно поносить Линь Бяо, но не трогайте Чжоу Эньлая. Еще вчера было разрешено критиковать Дэн Сяопина, но сегодня он снова вошел в состав высшего партийного руководства. Поспешите взять обратно все свои критические замечания на его счет, если не хотите серьезных неприятностей.

Иными словами, «линия масс» – это метод манипулирования народом и опоры вождя на народ, воплощающий его «идеи». Это метод направления общественной активности по строго ограниченным каналам. Одновременно это способ отстранения или преследования активной части интеллигенции и сознательной части рабочего класса, и беспартийной, и партийной, поскольку через их голову Председатель прямо и непосредственно апеллирует к простым душам простых «представителей» народа.

Мы уже рассказывали о методах внесудебной расправы за идеологические «преступления», которые применялись хунвэйбинами, но к концу «культурной революции» они сами стали жертвой таких методов.

«Маленькие застрельщики культурной революции»

Перед IX съездом КПК стали объектом массовых репрессий. По сообщениям зарубежной печати, 27 января 1969 г. на одном из стадионов Пекина после своего рода митинга, именуемого судом масс (где имитируется процесс судопроизводства), были публично казнены 19 юношей из числа бывших хунвэйбинов. Аналогичные расправы проводились 10 и 11 февраля того же года в городе Янчэнсяне в присутствии 50 тыс. человек.

…Осенью 1971 года над территорией Монгольской Народной Республики разбился самолет с китайскими опознавательными знаками. На месте падения были обнаружены остатки самолета и обгоревшие до неузнаваемости трупы летчиков и пассажиров. Вещи и бумаги почти не сохранились, и поэтому невозможно было установить, кто находился в самолете и с какой целью нарушена монгольская граница. Одновременно разбился вертолет, поднявшийся в воздух с территории студенческого городка университета Цинхуа в Пекине. Все пассажиры, кроме одного, по сообщениям западной печати, покончили с собой. Китайские официальные лица и китайская печать некоторое время хранили гробовое молчание по поводу этих инцидентов. И только спустя полтора месяца Чжоу Эньлай впервые официально сообщил о гибели китайского самолета над территорией МНР и о том, что в нем находился Линь Бяо, который будто бы хотел перебежать на сторону «советских ревизионистов».

Так мировая общественность узнала о новой жертве политической борьбы в Китае. Линь Бяо, который незадолго до этого был объявлен вторым человеком в Китае и преемником председателя КПК, неожиданно предстал как «глава авантюристического заговора против Мао Цзэдуна», как «агент социал-империализма» и «черный бандит».

Мы не будем вдаваться в рассмотрение перипетий этого странного дела, которое напоминает детективную историю. Был ли на самом деле Линь Бяо в самолете, пересекшем границу Монгольской Народной Республики, как и почему погиб самолет, действительно ли имел место заговор против Мао Цзэдуна – все это до времени останется загадкой. Нас интересует политический и особенно идеологический аспект инцидента.

После разоблачения «заговора Линь Бяо» официальная китайская пропаганда одно время проявляла растерянность. Было неясно, за что и с каких позиций следует идеологически прорабатывать бывшего военного министpa. Линь Бяо в глазах китайцев был до этого вождем «культурной революции», составителем первых «цитатников» Мао. Как руководитель хунвэйбинов Линь Бяо в свое время носил красную повязку № 2, а Мао – повязку № 1. Весь народ должен был присягать на верность Линь Бяо как «ближайшему боевому соратнику Мао Цзэдуна». В уставе КПК, принятом на IX съезде, и в проекте новой конституции КНР, обсуждавшемся в 1970 году, Линь Бяо был объявлен преемником председателя Мао Цзэдуна.

Но в 1973 году на X съезде КПК Чжоу Эньлай заявил партийной массе и всему народу, что Линь Бяо был «буржуазным карьеристом, заговорщиком, лицемером, ренегатом, предателем родины, авантюристом». Партийная пропаганда вскоре сообщила, что Линь Бяо (жена его тоже была членом Политбюро, а сын занимал командный пост в ВВС) «мечтал о создании наследственной династии семейства Линь».

Одно время печать в Китае называла Линя «левым», затем он неожиданно стал «правым». Наконец, выяснилось и главное его идеологическое преступление: Линь Бяо – ни больше ни меньше, как последователь и ученик Конфуция.

Конфуций умер около двух с половиной тысяч лет назад. Линь Бяо погиб несколько лет назад. Какая ниточка связывает эти имена?

Заметим прежде всего, что отношение Мао и его соратников к конфуцианству до этой кампании было весьма противоречивым. Во многих выступлениях Мао Цзэдуна, особенно на закрытых совещаниях в КПК, содержатся многочисленные ссылки на Конфуция. Китайцы знают, что в знаменательный 1919 год он поднялся на священную гору Тайшань и посетил могилу учителя Куна.

Личный секретарь Мао – Чэнь Бода, один из организаторов «культурной революции», который исчез с политической сцены почти одновременно с Линь Бяо, считал Конфуция своего рода прародителем научного коммунизма. Лю Шаоци также совершил паломничество на могилу философа на горе Тайшань. Президент Академии наук КНР Го Можо даже причислял Конфуция к революционерам. В начале 1973 года в Пекине вышел первый брошюрованный том «Истории философии». Там о Конфуции говорилось: «В его теории были реакционные и прогрессивные идеи».

Кто же дал антиконфуцианское знамя новой идеологической кампании? По-видимому, опять лично Мао Цзэдун.

2 февраля 1974 г. «Жэньминь жибао» сообщила, что «политическая борьба масс, критика Линь Бяо и Конфуция» ведутся «по инициативе и под руководством нашего великого вождя Председателя Мао». В заключение этой статьи «Жэньминь жибао» процитировала отрывок из стихотворения Мао:

 
Пусть веют ветры,
Пусть бьются волны!
Это лучше, чем праздно
Гулять по окруженному стеной двору.
 

Волны поднялись на новую высоту, и ветры подули с новой силой… И вот на протяжении ряда лет в Китае свергали авторитет Конфуция – прямого наставника злополучного маршала. Свергали методично, основательно. Свергали в Пекине и Шанхае, в Гуанчжоу и Чэнду, в Ухане и Тяньцзине. Свергали по радио и в газетах, в официальных плакатах и дацзыбао, с оперных подмостков и с университетских кафедр. Свергали на улицах и дома, на специальных собраниях и случайных сходках, на атомных заводах и в деревнях, в научных центрах и школах. Этим были заняты «ганьбу» из центральных правительственных учреждений в их неизменных френчах с накладными карманами и «ганьбу» помельче в костюмах из бумажной материи, бывшие хунвэйбины в тапочках, в темных брюках и белых майках, дети в синих штанишках.

Давайте поразмышляем, почему Конфуций вызвал такой прилив раздражения у Мао и его приверженцев.

Учитель Кун жил в VI–V веке до н. э., в период напряженной политической борьбы между разрозненными китайскими царствами и беспорядков внутри самих этих царств. Мыслители того времени мало интересовались проблемами духа и материи, смысла жизни, смерти и бессмертия, строения вселенной и воли богов. Их больше волновали живые проблемы трудной жизни того времени. Учитель Кун думал и писал о том, как управлять государством, какими должны быть правитель и его подданные, как сохранять единство и могущество народа, как приумножить богатства страны и как утешиться в бедности. Он создал патриархальную теорию государства как большой семьи, где добродетельный правитель подобен отцу, а подданные – послушным детям.

«Лунь юй», что означает «беседы и высказывания», – это единственное произведение китайской литературы, которое передает более или менее достоверно взгляды самого Конфуция. Подобно Сократу, учитель Кун дошел до нас в записях своих учеников, которые собрали его высказывания в отдельное произведение после смерти учителя. Поэтому текст «Лунь юй» имеет множество редакций.

В Китае издавна существовала добрая имперская традиция вторжения властей в духовную жизнь народа. Сами императоры время от времени, устав от военных походов, начинали походы против великих философов и мыслителей в тщании превзойти их своей мудростью и прославить свое имя – не только на поле брани, но и в духовном промысле.

В III веке до н. э. при императоре Цинь Шихуане произошло знаменательное событие, которое известно в Китае как «сжигание книг» и «закапывание живых конфуцианцев». «Лунь юй» был запрещен и подвергнут сожжению, а 460 ревностных проповедников конфуцианства были закопаны в землю живыми.

А зачем, собственно, живыми? Откуда такое озлобление у императора? Можно только догадываться о причинах по косвенным свидетельствам. По-видимому, более всего правителя раздражали советы философов, их вмешательство в дела государства, их поучения, как управлять народом, которые шли вразрез с интересами укрепления императорской власти.

Следуя заветам учителя Куна, философы проповедовали принцип «жэнь»,или «человеколюбие», и поведение «цзюньцзы», или «благородного мужа», – высшего эталона человеческой добродетели. Вот что мы читаем по этому поводу в книге «Лунь юй»:

«Там, где царит человеколюбие, прекрасно. Поэтому, когда кто-либо поселяется там, где нет человеколюбия, разве он мудр?»

«Благородный муж думает о морали; низкий человек думает о том, как бы получше устроиться. Благородный муж думает о том, как бы не нарушить законы; низкий человек думает о том, как бы извлечь выгоду». «Благородный муж знает только долг, низкий человек знает только выгоду». «Благородный муж стремится быть медленным в словах и быстрым в делах».

«Народ можно заставить повиноваться, но нельзя заставить понимать, почему». «Можно отказаться от пищи, С древних времен еще никто не мог избежать смерти», но «без доверия народа государство не сможет устоять».

«Если совершенствуешь себя, то разве будет трудно управлять государством? Если же не можешь усовершенствовать себя, то как же сможешь усовершенствовать других людей?»

«Кто-то спросил: „Правильно ли отвечать добром на зло?“ Учитель ответил: „Как можно отвечать добром? На зло отвечают справедливостью. На добро отвечают добром“».

Ну как не понять раздражение императора Цинь Шихуана, когда ему пытались навязать подобные советы? Советники государей вообще редко преуспевали в истории. Пример Никколо Макиавелли может явиться классическим в этом отношении. Его советы были отвергнуты Медичи, а сам он пережил тюрьму, опалу, ссылку. Глупые или слабые правители иной раз пользовались советами умных царедворцев, но становились в итоге их рабами, подобно блаженному Федору Иоанновичу – послушной жертве Бориса Годунова. Умные правители пользовались советами, скрывая их источник. А сильные и жестокие правители отправляли советников на эшафот или в изгнание, подобно Ивану Грозному.

Но спор императора и философа не завершился сожжением книг и погребением живьем «верных конфуцианцев». Дело сильнее Слова, но Слово более живуче, чем Дело. Книги возродились из пепла и на века захватили воображение китайцев. Возродились, подобно Фениксу или сказочной лошади-дракону, которые олицетворяют в Китае высший уровень морали и благоденствия в государстве. Феникс и лошадь-дракон, исчезнувшие при Цинь Шихуане, появились при новых правителях. И вот уже во II веке до н. э. в начале правления династии Хань становятся известными три редакции «Лунь юй», а позднее текст «Лунь юй» вместе с другими конфуцианскими текстами был выбит на каменных стенах.

Канон конфуцианства, подобно христианскому канону, не ограничился лишь «беседами и высказываниями», почерпнутыми у самого учителя. В него вошли «Ли цзи» («Книга обрядов»), «И цзин» («Книга перемен»), «Шу цзин» («Книга истории»), «Ши цзин» («Книга песен»), летопись «Чуньцю» («Весна и Осень»). Все эти книги были включены в состав конфуцианского «Пятикнижия» («У цзин»).

Каждый культурный человек, а тем более тот, кто претендовал на какую-нибудь должность, должен был хорошо знать «Пятикнижие». Позднее, в эпоху неоконфуцианства (XII в.), требования конфуцианского канона были сужены. Появился так называемый «Малый канон», или «Четверокнижие» («Сышу»), в который вошли лишь произведения, выражавшие основы конфуцианства.

Двадцать пять веков китайцы поклонялись учителю Куну. Они находили в нем источник мудрости и простых житейских советов: как относиться к отцу и вообще к предкам, к старшим братьям, к другим людям, к уездному начальнику, помещику, к правителю. Как относиться к знанию, научиться размышлять, предвидеть будущее, как соблюдать ритуал, как делать похоронную церемонию печальной, как быть благородным мужем, как управлять Поднебесной. Об этих и многих других предметах можно было узнать, читая «Пятикнижие» или «Четверокнижие».

В отличие от христианства, конфуцианство не было религией. Но оно было верой не менее прочной и глубокой, чем христианство или магометанство. В основе этой веры лежало признание мудрости ее источника – великого учителя Куна и господство традиций: каждый верил потому, что верил его отец, его дед, его прадед, все его предки.

Вот над кем были занесены длани 700 млн. китайцев (мы исключаем младенцев до трехлетнего возраста, которых, наверное, все-таки не смогли включить в кампанию)! Вот какого поистине могучего духовного титана свергали с пьедестала в Китае! Вот где подлинная великая революция в культуре, умах и душах великого народа!.. Душа очищается от тины традиционного верования, ум – от паутины устаревшей мудрости. Пьедестал, на котором 25 столетий возвышалась маленькая фигурка скромного учителя Куна, свободен…

Но во имя чего? В каких целях свергается это былое величие?

Быть может, китаец хочет приобщиться к современной культуре, к современному знанию? Он жаждет овладеть наукой и техникой последней трети XX века? Он мечтает о новой жизни, о новых отношениях между людьми, о новых формах управления – о социализме?

Тогда понятно, хотя многие формы, многие методы идеологических кампаний и коробят нас своими странностями, своими жестокостями. Но в конце концов традиция есть традиция; даже когда она умирает, она сохраняет верность самой себе, хотя бы в отношении ритуала своей смерти. Все это было бы так, если бы…

Если бы… не голопузые мальчики и девочки в детских садах, которые скандируют хором, дирижируемые обаятельной девушкой в синих брюках и белой кофточке: «Десять тысяч лет Председателю Мао!»

Если бы шахтер, черный от угольной пыли, который 30 часов не выходил из забоя, не восклицал: «Я сделал это в честь мудрого учителя Мао!» Если бы 15-летние хунвэйбины, юноши и девушки, не кричали на своих сборищах: «Смерть конфуцианцам, вечная жизнь Председателю Мао!» Если бы хирург, который произвел сложнейшую операцию на сердце, не заявлял при этом: «Я сделал это потому, что следовал учению Мао!» Если бы солдаты, стреляя в чучела «ревизионистов», не кричали при этом: «Уничтожим всех врагов Мао!» Если бы 200 типографий во всех крупных городах Китая, давно забросившие печатание не только «Пятикнижия», но и обыкновенных школьных учебников по физике и математике, не воспроизводили денно и нощно в миллиардах экземпляров «красные книжечки» Мао Цзэдуна. Словом, если бы пьедестал, освобождаемый от учителя Куна не использовался тут же для водружения на него знакомой фигуры Председателя Мао.

Как видим, Правитель был побежден Философом тоже не навечно. Спор между Цинь Шихуаном и Конфуцием через много веков стал предметом идеологического размежевания сил в Компартии Китая. Судите сами.

Маоисты преподносили критику Конфуция как отрицание всей феодальной культуры, эксплуататорской по своей сущности. Но тогда как понять тот факт, что критики Конфуция противопоставляют ему любимый образ Мао – Цинь Шихуана, которого превозносили в Китае как образец всех добродетелей?

Критика Конфуция вскрыла не только факт продолжения групповой борьбы в тогдашнем руководстве Китая, но и противоречивые тенденции – конфуцианскую и легистскую, проходящие через всю китайскую историю. Легистская тенденция, которая прославлялась, не имеет ничего общего с властью закона, она подразумевает власть всемогущего правителя. Не случайно прототипом легистского правителя является Цинь Шихуан.

Такая интерпретация легистов дается и самими маоистами. В одной из статей «Жэньминь жибао» говорилось: «Закон Шан Яна, составителя законов Цинь Шихуана, направлен на уничтожение закона с помощью закона и уничтожение войны с помощью войны». Вывод статьи: «Управлять страной с помощью насилия – это историческая необходимость».

Мы не собираемся входить здесь в обсуждение вопроса об исторической роли Конфуция. Его роль определяется уже тем фактом, что он сохранял свое влияние в Китае на протяжении тысячелетий, точно так же как всем опытом страны подтверждена узость и консервативность системы его взглядов, которая пришла в острый конфликт с современной эпохой. Мы не хотим вступать в полемику и по поводу места Цинь Шихуана в истории.

Ясно одно, что вся эта шумиха вокруг Конфуция никакого отношения, в сущности, не имела ни к нему самому, ни к его идеологии. Достаточно одного того факта, что этот философ зачислен в «одну банду» с опальным маршалом Линь Бяо, который имел такое же отношение к философии, как Конфуций к военному ремеслу.

О, эти поистине загадочные восточные сфинксы, которые через тысячелетия встают из мертвых, тревожат души живых и лихорадят правительства и народы! Мир с удивлением взирает на потоки живой энергии, устремленные к гробнице человека, умершего много столетий назад, на растрату великих сил великого народа…

На X съезде КПК (24–28 августа 1973 г.) произошло определенное отступление маоистов, по крайней мере словесное, от ряда наиболее одиозных лозунгов и установок периода «культурной революции». В материалах съезда и в других его политических и пропагандистских документах все чаще мелькают ссылки на диктатуру пролетариата, упоминания о руководящей роли рабочего класса и его партии, принципе мирного сосуществования.

Однако X съезд КПК обошел молчанием все основные теоретико-политические проблемы, вставшие перед партией и страной после того, как кульминационный период «культурной революции» остался позади. По всему видно, что Мао Цзэдун по-прежнему не располагал программой развития страны – экономической, социальной, внешнеполитической, – рассчитанной на длительную перспективу.

X съезд полностью воспроизвел линию Мао на милитаризацию страны. Напомним, что IX съезд КПК призвал всю страну «готовиться на случай войны, готовиться на случай стихийных бедствий», «рыть глубокие туннели» и «запасать зерно». Эта линия нашла полное подтверждение на X съезде: «…Быть полностью подготовленными к возможной агрессивной войне со стороны империализма и особенно к внезапному нападению советского ревизионистского социал-империализма на нашу страну». Съезд обратился к рабочему классу, к крестьянам-беднякам и середнякам, к командирам и бойцам НОА и ко всему многонациональному китайскому народу с призывом «непременно усилить подготовку к войне». Эти установки были включены в устав КПК, принятый X съездом.

Наиболее значительным событием после этого съезда было утверждение новой конституции КНР, принятой на первой сессии Всекитайского собрания народных представителей 4-го созыва в январе 1975 года (сам Мао, правда, не присутствовал на сессии ВСНП, а предпочел в это время встречаться с лидером западногерманских правых кругов Штраусом).

Конституция закрепила режим личной власти Мао Цзэдуна, опирающийся непосредственно на армию и апеллирующий к отсталым классам Китая.

Интересно отметить, что, в отличие от первоначального проекта конституции (о котором мы говорили раньше), в утвержденном ее варианте опущены положения о преемственности верховной власти в КПК и КНР. Мао на этот раз отказался назначить кого-либо своим официальным преемником. Это наводит на мысль о том, не являлось ли включение в проект конституции статьи о преемнике – Линь Бяо всего лишь уловкой, рассчитанной на то, чтобы объединить тем самым против него всех других членов руководства КПК? Если бы Мао действительно серьезно относился к вопросу о преемственности власти, он наверняка настоял бы на включении подобного пункта в текст новой конституции.

«Культурная революция» окончилась, но ее идеология полностью сохранилась. Сохранились и те силы, которые ее вдохновляли. «В бурном море не обойтись без кормчего» – значит для самого сохранения роли и исторических подмостков для «кормчего» нужно, чтобы море было бурным, нужно создавать обстановку перманентных потрясений и хаоса в Поднебесной. И тогда один лишь «кормчий» будет в состоянии восстанавливать порядок, выступая вершителем судеб всего народа.