Текст книги "Начиналась жизнь"
Автор книги: Файвл Сито
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
Вечером Шраге нашел у себя в комнате две записки.
Одна:
«Учитель Израиль!
Поговорите с Бэрлом, чтобы он перестал заглядывать в спальни девочек. Это некрасиво и даже грубо. Кроме того, скажите ему, чтобы он не давал воли рукам, иначе мы ему объявим бойкот.
Группа девочек».
Другая:
«Учитель Израиль!
Не верьте сплетням, которые распространяют девочки про Бэрла. Это все басни, в которых нет ни капли правды. Лучше вы им посоветуйте поменьше кривляться перед зеркалом. Просто тошнит от них. А Бэрл ни в чем не виноват. Это под него подкапывается девочка X.
Группа мальчиков».
Шраге несколько раз перечитал обе записки. В первой он узнал почерк Бэйлки, во второй – Бэрла.
«Да, в Бэрле сохранилось еще много уличной грязи. Он может причинить немалый вред детдому».
Большой грузовой автомобиль проезжает по улице. Грохот его отдается в комнате. Кажется, что сейчас автомобиль въедет сюда. Слышно, как пыхтит мотор под окнами.
«Дети начинают созревать, – думает Шраге. – Записки как нельзя лучше свидетельствуют об этом».
Конские копыта застучали по шоссе.
У автомобиля лопнула шина, выстрел прозвучал в комнате, шум разогнал мысли.
Во время обеда Бэйлка нашла под тарелкой записку.
«Ты могла бы нравиться парням, если бы не была ябедой».
Бэйлка спрятала клочок бумаги за пазуху. Пшенная каша ее так и застыла на столе. Среди обеда она вышла, нарочно согнувшись, чтобы подумали, что ей нездоровится, ушла в спальню и бросилась на постель. Черные волосы ее закрыли почти всю подушку. Ей казалось, что глаза у нее точно засорены, вот-вот потекут слезы.
«Что он пристает ко мне!»
Бэрл бесшумно открыл дверь и тихими шагами вошел в комнату. Мальчик подошел к кровати и хотел было сразу обнять Бэйлку, но вдруг остановился. В комнате было тихо. На потолке, у лампочки, билась муха. Бэйлка не поднимала головы. Она была уверена, что вошла одна из девочек.
Бэрл стоял у постели и не знал, что делать…
Уйти или оставаться?
Он непривычно для себя растерялся. Его орлиный острый нос сразу утратил обычный заносчивый, гордый вид. Пепельные глаза забегали.
Девочка повернулась на спину и неожиданно увидела Бэрла. Она испуганно раскрыла глаза, будто перед ней внезапно предстал разбойник. Однако молчала. Муха, трепетавшая над лампой, запуталась в паутине и громко зажужжала.
– Бэйлка, – неожиданно для себя очень мягко сказал Бэрл, – не сердись на меня.
Девочка резко повернулась к нему спиной и снова зарылась с головой в подушку. Он еще минуты две постоял над ее кроватью и вдруг начал гладить ее волосы.
– Бэйлка…
– Если ты сию же минуту не выйдешь из спальни, я закричу.
Бэрл, подавленный, вышел. Впервые в жизни он чувствовал себя таким униженным. Его никто не оскорбил, не выбранил, и все же он готов был стекла бить от гнева. Он ее любит, он ей дурного слова не сказал, за что же так укоряли его ее глаза? Глаза осуждали его. Для него это было хуже всякой брани.
Бэрл как-то весь изменился теперь. Сердце его переполнено нежностью. Он стал вежлив, рассчитывал каждое движение. Все, что он делал, он сперва обдумывал, боясь, что это не понравится Бэйлке и она будет смеяться над ним.
Но Бэйлка его избегала. Она старалась даже не разговаривать с ним. Мальчик терпел, хотя все больше раздражался. Он снова начал приставать к Бэйлке. Едва только она проходила мимо, он сразу начинал говорить о ней с ребятами, умышленно громко, чтобы она слышала. Но ее уши оставались глухи к его словам. Однажды он подставил ей ножку, и она упала. Тонкая струйка крови потекла из носа. Бэрл хотел поднять девочку, но она с силой оттолкнула его и заплакала. Рохл Шраге случайно была в это время в зале. Она увидела Бэйлку, и тени под ее глазами еще больше углубились и потемнели.
После этого случая Бэйлка открыто объявила Бэрлу бойкот.
МАТЬ И ТОВАРИЩГинда Мурованая одна в зале, читает газету.
«Непобедимая Красная Армия разбила остатки белогвардейских банд».
Крупный шрифт мелькает перед глазами. Гинда перечитывает заголовок несколько раз. Вспоминает… Разбитые теплушки… Санитарные койки… Контуженные головы… Отрезанные ноги… Крестьяне, рабочие, босые, плохо вооруженные, выступили против обмундированной, оснащенной армии – и победили.
«Непобедимая Красная Армия разбила остатки белогвардейских банд», – снова читает Гинда. Глаза ее улыбаются.
– Молодцы, ребята! – громко восклицает Мурованая, хотя в зале никого, кроме нее, нет. Еще так недавно пули летали над ее головой. Жизнь висела на волоске. Тоскует ли она по этому времени? Здесь, в детском доме, ей тесно.
Воспитывать детей улицы – не легкое дело. Да и как воспитывать их. Водить хороводы, рассказывать сказки, как делает Рохл, – это ли нужное воспитание?
Нет, этого мало. Рохл не воспитает боеспособного поколения. Или, может быть, она, Гинда, ошибается? Может быть, эти методы хороши? Рохл – только мать, а не воспитательница, и дети привыкли к ней, как к матери. Она вникает в каждую мелочь. Но здесь не родителями нужно быть, а командирами. Да, да, командирами! Нет, не то. Надо быть товарищами, старшими товарищами этих детей. Да, но ведь тогда от них не добьешься послушания… Надо уметь сочетать все: быть и матерью, и командиром, и товарищем. В роли матери хороша учительница Рохл. Когда захворает ребенок, она не покидает его ни на минуту. Таков и Шраге. Он дежурит по ночам в спальне мальчиков и хорошо знает, кого из детей когда нужно разбудить.
Кто же он? Отец? Командир? Товарищ? Учительница Шраге, конечно, будет доказывать, что прежде всего надо иметь сердце, материнское сердце. Надо согреть их, этих беспризорных сирот. Нет. Они уже не сироты. И не беспризорные.
Газета лежит на коленях, Гинда прочла ее. Теперь газету читает солнце.
«Непобедимая Красная Армия разбила остатки белогвардейских банд».
– Молодцы, ребята! – Солнце улыбнулось и проплыло по жирному квадратному шрифту.
В доме напротив молодая женщина играет на пианино траурный марш Шопена. Клавиши плачут под ее пальцами.
«…Не плачьте над трупами павших бойцов». Имена погибших героев никогда не забудутся… Гроб среди цветов. Нежные звуки шопеновской музыки долетают в зал.
Гинда Мурованая вслушалась в музыку. Вспомнились бесчисленные жертвы, бесчисленные герои революции, погибшие где-то в глубоких снегах. Хоронили их просто, без музыки, без траурных маршей. Засыпали снегом и шли дальше…
Женщина все играла…
Но вот Гинда гордо подняла голову и встряхнула короткими стрижеными волосами.
Нет, не по душе ей мягкосердечная учительница Рохл, которая может упасть в обморок при виде царапины на пальце у ребенка!
МАЛЕНЬКИЕ МУЗЫКАНТЫШраге где-то выпросил для детдома пианино. Первым на нем заиграл Бэрл. Он комфортабельно расположился на стуле, оперся на спинку, поднял ногу и ударил ею по клавишам. Пианино дико взвизгнуло, странное гудение пронеслось по залу. Мальчику это понравилось, он повторил еще раз. Нога бесцеремонно гуляла по клавишам, пианино ревело басом, пищало фальцетом, горько плакало диезами и бемолями.
Вторым играл на пианино Пашка. Впервые видел он такой инструмент. Желая получше разузнать, откуда выходят звуки, он несколько раз обошел вокруг пианино, поднимал крышку. Хорошенько разглядев, уселся на стул и начал обеими ладонями колотить по клавишам.
– Вот как! – в восторге закричал Пашка и продолжал хлопать ладонями по клавиатуре.
Третьим уселся за пианино Гера. Ему уже как-то приходилось видеть пианино. Поэтому он с видом знатока нажал высокую педаль и одним пальцем правой руки начал стучать по клавишам. В звуках этой музыки он слышал определенный мотив и даже стал напевать его.
Вскоре Шраге пригласил учительницу музыки, тетю Соню, высокую плотную женщину с белокурыми крашеными волосами. Сначала учились все. От мала до велика, даже учительница Шраге. Но скоро школа Бейера отбила охоту у музыкантов, и в детдоме осталось только несколько пианистов: Гера, Берта, Шмулик и Пашка. Среди этих четырех особенно выделялся Гера. Он был несколько глуховат, и учительница должна была сидеть совсем рядом.
– Руки надо держать свободно! – кричала она ему.
Но вскоре Гера усвоил науку тети Сони. Его пальцы начали приобретать гибкость. Через некоторое время он стал ярым пианистом, его нельзя было оторвать от инструмента.
…Глубокая ночь.
Все спят.
Кажется, будто и дом дремлет, укрывшись запертыми дверьми и окнами. Внезапно Гера проснулся, словно вспомнил о чем-то, и бросился в зал к инструменту. Синяя молодая летняя ночь заглядывала в окно, звезды одна за другой потухали на ясном небе. Гера задумчиво сидел у инструмента и о чем-то мечтал, тщетно стараясь поймать мелодию, которая только что его пленила. В коридорах было пусто и темно. Весь детдом легко дышал во сне. Вдруг Гера заерзал на стуле и открыл пианино. Пальцы быстро побежали по клавишам. Луна сквозь окно заглянула в зал и тоже стала перебирать клавиши.
Шраге на цыпочках, в одном нижнем белье, вошел в зал.
– Гера! Это ты! Что ты делаешь? Ты ведь всех разбудишь!
Игра не прекращалась.
– Гера, перестань! Слышишь, что тебе говорят? – Шраге тяжело дышал. Подошел ближе, точно собираясь закрыть крышку пианино.
Мальчик ничего не видел и не слышал, его пальцы легко бегали по клавишам. Плавная мелодия звенела среди глубокой ночи, гулко отдаваясь во всех уголках дома.
– Учитель Израиль, это я сам только что придумал!
Гера играл, и звуки плясали по серому залу детдома.
Шраге стоял среди зала и молчал. В его ушах звенела мелодия. Полные губы улыбались, серые глаза от волнения блестели. Он подошел к мальчику, обнял его за плечи и крепко прижал к себе.
Через несколько дней Геру определили в музыкальную школу.
Вторым определили туда Пашку.
В знойный летний день мальчик впервые переступил порог школы. Директор удивленно оглядел босые ноги, оставившие пыльные следы на сверкающем паркете, короткие несуразно-широкие шаровары, потертую каракулевую шапку, надвинутую на глаза, и сердито спросил:
– Что тебе здесь надо, мальчик?
Мальчик показал свои документы. На круглом белом лице директора мелькнула тонкая, ироническая усмешка. Он процедил сквозь зубы только одну короткую фразу:
– В тот зал иди.
Мальчик вошел.
В зале сидели несколько десятков девушек с напудренными носиками и юношей, подчеркнуто галантных; они ожидали экзамена. Блестела крышка рояля. За столиком сидели профессора и учительницы музыки.
– Розенкранц, – вызвал старенький профессор. Голос у него точно выходил из подушки.
К роялю подошла русая девушка, лет семнадцати, в очках, с длинными косами. В руках у нее была папка с нотами, которую, по-видимому, ей подарили перед вступлением в школу.
– Ну-с, что вы нам сыграете? – спросила одна из учительниц, полная женщина с пухлыми щеками. На правой щеке у нее темнела черная искусственная мушка; две длинные булавки торчали из ее фетровой шляпы.
– Этюд Черни, фугу Баха… – девушка немного смутилась и не выпускала папку из рук.
– Пожалуйста.
Девушка села на самый кончик стула, поставила ногу на педаль, и тонкие ее пальцы быстро забегали по клавишам. Она заметно нервничала, хотя и хорошо подготовилась к экзамену.
– Достаточно.
Девушка сошла с подмостков.
– Сито! – вызвал тот же придушенный голос старого профессора.
– Я.
Восемьдесят глаз впились в нового пианиста.
– Ну-с, что вы умеете? – Та же мушка на краю щеки и две булавки на фетровой шляпе кольнули его глаза.
– «Интернационал», «Яблочко», «Дер ребе Эли Мейлих». Все только одной правой рукой, – ответил мальчик.
У старой женщины от этого ответа лорнет упал на колени.
– Пожалуйста.
Мальчик подвинтил немного выше сиденье стула, свободно уселся на нем, поставил сразу обе ноги на все педали и громко и уверенно проиграл подряд весь свой скромный репертуар.
– Достаточно.
Мальчик ушел на свое место.
Никто не проронил ни слова. В зале стояла тишина. И все же Пашка ясно чувствовал насмешку.
Однако в музыкальную школу его приняли.
Гера оказался способным музыкантом. С тех пор как начал учиться, он сделался гораздо серьезнее, молчаливее. Большую часть дня проводил за роялем. Мальчик очень полюбил музыку. У рояля он забывал обо всем. Ему казалось, что в каждой новой вещи, которую играл, он слышит живые слова, различает голоса мужские, женские, детские.
Он считался одним из лучших учеников музыкальной школы.
Гера и Пашка учились у одной учительницы. Ее фамилия была Скула-Соколовская. Это была та самая женщина с мушкой на правой щеке, которая их экзаменовала.
Занимались у нее дома.
В комнате было опрятно и уютно. На окне несколько вазонов. Все сверкает. И чистый пол, и накрахмаленные занавески на окнах, а особенно – всегда открытая крышка рояля. Со стены над роялем задумчиво смотрит Людвиг Бетховен, с всклокоченными седыми волосами, с белым широким галстуком.
Дома Скула-Соколовская выглядела совсем иначе. Ее надменность, внешний лоск, величественность движений – все это совершенно исчезало. Дома она ходила в комнатных туфлях. Часто, рассердившись на ученика, она хваталась за голову и, держась за свои редкие седоватые волосы, отбивала такт ногой.
– Фальшь! Фальшь! Фальшь! Сито, перестаньте играть! Неужели вы сами не чувствуете диссонанса! Ваша музыка так режет слух, что кажется, будто стадо свиней хрюкает в комнате. О чем вы всегда думаете во время игры? На сегодня достаточно! Идите домой! Пианиста из вас никогда не выйдет. Надо уметь высидеть у рояля три часа, четыре часа… и еще больше, вот как ваш товарищ Гера. А вы посидите полчаса, затем начинаете барабанить ваши милые песенки. Вам велят выучить этюд Черни, а у вас в голове «Яблочко». Нет, из вас пианиста не выйдет!
После такого разговора учительница обычно садилась к роялю и начинала играть вторую сонату Бетховена. Мальчики еще не понимали этой сонаты, но учительница исполняла ее всегда так задушевно, так бывала увлечена игрой, что им представлялось, будто они плывут по широкому морю…
Учительница оказалась права. Пианиста из Пашки не вышло. Пророчества учительницы постепенно уничтожили в нем веру в себя, как в «вундеркинда», веру, которую вселила в него Рохл.
Он бросил школу.
В детский дом на Максимилиановской улице пригласили учительницу танцев. Узнав об этом, девочки начали просить Шраге, чтобы пригласили учительницу и к ним. Шраге убеждал своих питомиц, что в этом особенной необходимости нет. Гинда Мурованая была против, Юдка Грак тоже. Но девочки не давали учителю покоя. Они послали делегацию к Рохл и с ее помощью добились своего.
Учительница танцев была красивая женщина, с густыми черными, коротко подстриженными волосами, с тонкими шелковистыми бровями и синими глазами, высокая, стройная. Когда она впервые закружилась, и платье ее раздулось, как большой зонт, все девочки точно застыли на месте. В детском доме распространилась эпидемия танцев: в кухне, столовой, коридоре – везде можно было наткнуться на танцующих девочек. Но ни у одной из них платье не раздувалось зонтом, потому что все они носили узкие юбки.
В танцах особенно отличалась Бэйлка Динор, и ее отдали в балетную студию.
Студия совершенно изменила девочку. С первых же дней Бэйлка начала говорить в детском доме только по-русски. Она стала часто смотреться в зеркало, оглядывать свои волосы, фигуру, выделывала ногами замысловатые па. Она старательно пудрила нос и подводила брови. Движения ее стали свободнее. Походка изменилась: теперь тонкий корпус девочки раскачивался при ходьбе, как качается молодая березка от ветра.
Айседора Дункан, великая мировая танцовщица! Если бы вы знали нашу Бэйлку Динор!
Бэйлка Динор – «последовательница» школы Айседоры Дункан. Она тоже танцовщица-босоножка. Просыпаясь, она заворачивается в простыню и принимается танцевать на кровати. Простыня вздувается, как большой открытый зонт. Наконец-то она научилась подражать в этом учительнице.
Спать Бэйлка ложится с танцами. С танцами же и к столу подходит, танцы ее опьяняют. Она ходит танцуя, бегает танцуя и даже стоя на месте как будто танцует. Пляшут ее руки, плечи, голова. Она изгибается всем телом то влево, то вправо. Она вытягивает правую руку вперед, левую откидывает назад и пытается удержаться на носке. Она готова жизнь отдать за танцы.
Ах, Айседора Дункан, если бы вы знали нашу Бэйлку Динор!..
Шраге чувствовал в увлечении танцами какую-то опасность для Бэйлки и для всего детдома, но решил некоторое время выждать.
Ждать ему пришлось недолго.
В один из дней Бэйлка исчезла из детдома.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бэйлку затащила к себе на дачу, на именины, подруга.
Свежий букет хризантем стоял на столе. Свежая скатерть слепила глаза белизной. На продолговатом блюде лежал жареный поросенок. Вокруг поросенка, как часовые, выстроились бутылки с вином. Хрустальная ваза была наполнена печеньем.
Бэйлке никогда в жизни не приходилось есть ничего подобного.
Гостей было мало. Почти одни родственники. Вертелся тут какой-то молодой человек в новом костюме цвета «кофе с молоком» и с золотым передним зубом. Он усердно ухаживал за Бэйлкой, то и дело поднося ей печенье.
– Попробуйте, Изабелла.
После ужина, за которым гости порядком выпили, юноша сел к роялю и начал играть, сам себе подпевая, какую-то пошлую песенку.
Тучный низенький еврей, с острой бородкой, красным лицом и желтыми зубами, вскочил со стула и, вытянув одну руку вперед, а другую заложив за борт пиджака, пустился в пляс. Так он обошел несколько раз вокруг стола. Его пример заразил остальных. Сначала все, вытянув руки вперед, стали покачивать под песенку головами, потом взялись за руки и, поднимая в такт ноги, старались хриплыми голосами перекричать рояль.
Бэйлка была в восторге. Ежеминутно она гляделась в круглое зеркальце и пудрила кончик вспотевшего носика. Потом тот же молодой человек усадил девочку к себе на колени и начал поить ее из маленькой рюмочки.
…Бэйлка вернулась в детский дом через три дня.
– Где ты была? – встретил ее Шраге со сдержанным гневом.
– У подруги на именинах, – беспечно ответила Бэйлка.
– А кто тебе разрешил?
Девочка молчала.
Лицо Шраге побледнело. Он хотел хорошенько отчитать девочку, но сдержался.
– Мы еще поговорим об этом, – сказал он только.
Что делать? Шраге видел, что студия плохо влияет на Бэйлку, а через нее и на других девочек. Глядя на Бэйлку, многие девочки начинали подкрашивать губы и держать себя «свободно». Взять Бэйлку из студии? Выйдет целая трагедия. На это, правда, можно бы и не обращать внимания, но все же… Что, если из Бэйлки в самом деле выйдет балерина? Имеет ли он право заглушать заложенные в ребенке способности?
Учитель искал выхода.
Товарищеский суд был в полном составе. Судили Бэйлку.
– Ребята! – Общественный обвинитель Гера выпил залпом стакан воды. – Бэйлка совершила преступление перед детдомом. Наш коллектив дал ей возможность учиться танцам, а она использовала эту возможность не так, как следует. Почему Бэйлка пошла на нэпманские именины? Потому что погналась за лакомым кусочком.
…Суд прервался: при этих словах Геры Бэйлка упала в обморок. Шраге догадался, что обморок притворный, но все же подбежал к Бэйлке, взял на руки и отнес в спальню.
На следующий день он отправился в студию и сообщил заведующему, что Бэйлка больна и некоторое время не будет посещать занятия…
– Не понимаю, – размышлял Юдка Грак, – что делается с учителем Израилем? Что за мягкосердечие?
Через несколько дней Бэйлка снова пошла в студию.
На заседании педагогического совета Гинда Мурованая курила.
– Товарищ Шраге, – пускала она кольцами дым, – я никак не могу с вами согласиться. Вы всецело полагаетесь на детскую интуицию, – прядь волос упала ей на лоб. – Как можно допускать такую стихийность? – ладонью она отбросила волосы назад. – А что, если все девочки захотят стать балеринами? Вы их всех отдадите в балетную студию?
Учительница Рохл повернулась лицом к окну.
– Если вы будете полагаться на детскую интуицию, что же останется делать нам, педагогам? Партия доверила нам воспитание нового поколения, мы должны вырастить для нашей Советской страны честных, полезных граждан. Как вы можете руководить ребенком, если потакаете всем его капризам? – Мурованая выпустила последнее колечко дыма и отбросила папиросу. – Я не сомневаюсь в способностях Бэйлки, но с тех пор как вы начали потворствовать всем ее капризам, ею стало трудно руководить.
– Меня удивляет, товарищ Мурованая, – Рохл вскочила с места, – как вы не хотите понять душу…
– Что вы мне всегда толкуете о душе? – Гинда прищурила правый глаз.
– Если вы будете меня перебивать…
– Спокойно, товарищ Мурованая, я вам не давал слова, – постучал заведующий карандашом по столу.
– Почему вы не хотите понять душу ребенка? Ребенку нужно уступать, потому что все-таки это ребенок.
– Не всегда…
– Ну, товарищ Мурованая, дайте же и другому высказаться. Каждая мать знает…
– Но мы, воспитатели…
– Товарищ Мурованая, да не перебивайте же!
Гинда Мурованая закурила новую папиросу.
