Текст книги "Начиналась жизнь"
Автор книги: Файвл Сито
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
Однажды утром хозяйственная комиссия обнаружила, что не хватает полдюжины коробок консервированного молока. Их взял Бэрл. Это было для учителя большим ударом. Ведь Бэрл находился в детском доме уже полтора года.
В двенадцатом часу Бэрл вернулся с рынка. Молока он не продал, одну коробку выпил сам, остальные принес нетронутыми.
Некоторое время спустя пропало несколько коробок галет.
Кто взял?
Бэрл!
Ребята, спавшие с ним в одной комнате, слышали ночью, как он грыз что-то, а утром видели крошки галет на его постели.
«Это – болезнь, – думал Шраге, – болезнь, от которой необходимо его вылечить».
Учитель собрал старших детей.
Ребята окружили Шраге. Бэрл мыл пол в спальне мальчиков. Он дежурил. Дверь была слегка приоткрыта, обрывки беседы долетали до него. Он подошел к двери и прислушался. Гера открыл дверь.
– Ты зачем здесь стоишь?
– А тебе какое дело?
– Ступай отсюда, – толкнул Гера Бэрла.
– Нет, ты ступай, – толкнул его Бэрл и задел мокрой тряпкой, которую держал в руке. – Глухой композитор! Тоже лезет!
– Ты ворюга! Кто украл галеты? – закричал Гера и ударил Бэрла. Завязалась драка. Шраге вбежал в спальню, глазам его представилась такая картина: Гера – посреди комнаты с синяком под глазом. Бэрл молча стоит в стороне и смотрит в землю.
– Бэрл! – схватился за голову учитель. – Опять что-то вышло?
– Пусть не называет вором! – воскликнул со слезами мальчик и стремительно выскочил из комнаты.
Бэрл не показывался весь день. Он сидел где-то в уголке и плакал. Впервые его оскорбило слово «вор». Оно кольнуло глубоко, в самое сердце. Следовало бы за такое оскорбление зубы выбить, но он не сделал этого, потому что заслужил кличку. Он действительно вор. Пробыл полтора года в детском доме, с таким учителем, как Шраге, и позволил себе украсть. Его надо было бы спустить за это с лестницы.
Бэрл плакал искренне и горько: Он думал о том, что должен сам себя наказать. Он оставит детский дом и никогда больше сюда не вернется, чтобы не смотреть учителю Израилю в глаза. Шраге всегда старался отучить его от воровства. В первые дни, когда Бэрл прибыл сюда, учитель подкладывал ему за обедом лучшие куски, чтобы вытеснить из головы мальчика мысль, будто ему чего-то недостает. А он так отблагодарил учителя! Мальчик глотал слезы, сладкие слезы раскаяния.
Он придумал себе наказание.
Шраге радуется редко. Его круглое лицо всегда серьезно и озабоченно. Но сегодня, за завтраком, сквозь густую пелену забот и грусти на его лице проступила радостная улыбка.
Когда на стол подали консервированное молоко и галеты, Бэрл отказался есть. Дети изумились.
– Бэрл!
– Не хочу.
– Гляди! Молока с галетами не ест!
Учитель Израиль:
– Ну, Бэрл, не дури. Ешь.
– Не хочу.
Тетя Рохл:
– Что с тобой, Бэрл?
– Я не буду есть.
Юдка Грак:
– Бэрл!
– Нет, и конец!
Дети со всех сторон:
– Медведь в лесу издох…
Бэрл решил три недели подряд не пить консервированного молока и не есть галет: он высчитал, что за это время возместит украденное. (Это и было то наказание, которое он для себя придумал.)
Прошло несколько дней, а Бэрл все пьет чай без молока и галет.
Учитель Израиль снова:
– Бэрл, брось глупости, мы тебе прощаем.
Тетя Рохл:
– Бэрл, прошу тебя…
Напрасные уговоры.
Гинда Мурованая:
– Перестань, Бэрл, капризничать, точно барышня.
– Я сказал – нет, значит – нет. Что вы пристали?
Юдка Грак:
– Ты молодчина. Но к чему такое упрямство?
Ничто не помогало. Мальчик свое намерение выполнил.
Шраге, конечно, жаль было, что мальчик недоедает, но зато он понимал, что теперь Бэрл никого не обманывает и даже украдкой не ест. Он еще больше полюбил мальчика за это.
А когда прошли три штрафные недели, то в детдоме уже ни галет, ни молока не было.
Бэрл не переставал думать о Бэйлке.
Наоборот, еще сильнее стало тянуть его к ней с тех пор, как она начала учиться танцевать. Она ему нравилась все больше. Однажды вечером Бэрл, встретив Бэйлку на крыльце, схватил ее за руку.
– Что тебе?
– Я…
– Чего ты хочешь от меня?
– Ты мне нравишься, Бэйлка, – сорвалось с его уст. Он произнес это сердечно и искренне.
– Сумасшедший!.. – расхохоталась девочка.
Она вырвала руку и убежала.
Бэрл остался один. Он хотел было броситься за ней вдогонку и выругать ее, выругать грязными словами. Минуту назад он был растерян и беспомощен, а сейчас его охватила страшная злоба. Было желание догнать Бэйлку и даже ударить. Но он этого не сделал.
РАССКАЗ КУЗНЕЦОВАВ детдом пришли гости – рабочие ткацкой фабрики. Дети сразу же узнали среди них высокого усатого Кузнецова, и один кудрявый паренек даже вскочил ему на спину.
– Хо-хо… – усмехнулся Кузнецов в усы. – Здорово, ребята! Как жизнь молодая?
Старшие мальчики находились в мастерской. Гости зашли к ним.
– Работаете? – сказал Кузнецов. – Молодцы! Так и надо. Кто не работает, тот не ест.
Шраге стоял, в углу и строгал длинную доску. Надо было сделать несколько новых скамеек для детдома.
– Инструменты у вас неважные, – сказал один из рабочих. – Мы вам принесли лучшие. Громов, – окликнул он товарища, – ну-ка, разверни гостинец.
Громов поставил среди комнаты ящик с инструментами. Ребята сразу бросились к ящику и начали вытаскивать оттуда клещи, напильник, кронциркуль, молотки, маленькие тиски, сверла.
– Вот это подарок! – Шраге оживился. – За это стоит поблагодарить.
– Спасибо! – дружно воскликнули дети.
– Пустяки! – ответил Кузнецов. – Не стоит благодарности. Наоборот, вы должны нас выбранить за то, что мы так долго мешкали с инструментами.
Дети смеялись.
– Товарищок, – отозвал Шраге в сторону старичок рабочий с редкой бородкой, – вы у них начальником будете?
– Я заведующий.
– Что же, слушаются они вас?
– Когда как, бывает, что и не совсем, – вмешался Кузнецов, показав белые зубы, но сразу же сообразил, что не следовало этого говорить в присутствии детей. – Ничего, их надо только уметь держать в руках, – поправился он. – А вот в прошлом году у вас, кажется, паренек удрал. Вернулся он?
– Вернулся, – ответил Шраге и указал на Бэрла.
Бэрл обтачивал ключ.
– Это ты в прошлом году удирал? – спросил Кузнецов.
– Я.
– Ну, а теперь снова собираешься?
– Нет, больше не собираюсь.
– А бузить будешь?
– Буду, – рассмеялся Бэрл.
– Ух, ты! – Кузнецов схватил его за подбородок. Он взял у Бэрла из рук ключ. – Надо его взять в тиски. Так лучше будет.
Он привинтил принесенные тиски к столику, притянул ключ, взял напильник в руки и показал, как надо правильно работать. Потом гости обошли спальни.
Учительница Шраге сидела в комнате девочек с младшими детьми и с увлечением рассказывала им сказки Андерсена.
Рабочие постояли немного в стороне, послушали.
– Ну, а об Октябре они знают что-нибудь, эти карапузы?
– Они еще слишком малы.
– Надо, надо, – сказал Кузнецов, – надо им с малых лет рассказывать, за что боролись их отцы и будут бороться они сами.
И Кузнецов собрал вокруг себя детей. Стоя с ними посреди комнаты, он рассказывал, как издевались над ним в былые времена на заводе.
– Когда я был вот таким мальцом, как ты, – указал он на Бэрла пальцем, – отец мой, большой силы человек (бывало, как разозлится, быка мог свалить с ног), да… так вот отец мой привел меня в первый раз на завод, подошел со мной к мастеру и говорит: «Вот привел я тебе своего паренька, выведи его в люди, а коли не будет слушаться, учи моей рукой. Разрешаю». Да… Ну, надо вам сказать, в старину мастера и сами умели руки в ход пускать, а уж если отец не против, то, значит, и бог велел. Через две недели мастер, Федор Федыч звали его, захотел испробовать, раскумекал ли я что-нибудь в работе, и велел он мне пойти и принести ему ползолотника трансмиссии. Послушаться его всерьез значило показать себя круглым дураком. Ну, а я тогда еще ни черта не смыслил. Да… иду я, значит, в инструментальный цех и говорю, что, мол, Федор Федыч послал меня взять у вас ползолотника трансмиссии. Мастер глядит на меня во все глаза. Тут подходит какой-то рабочий, бузотер, видно, немалый, и говорит: «Пройдись-ка, паренек, в литейный цех, там достанешь». Прихожу я в литейный цех и говорю, что мастер Федор Федыч послал меня принести ползолотника трансмиссии. Я ходил в инструментальный, а они послали сюда. Глянул на меня литейный мастер и только причмокнул: «Вот досада! Было у меня недавно ползолотника трансмиссии, да пришел кто-то из сборочного цеха и прямо из-под рук выхватил. Побеги, мальчонка, в сборочный». Да… Прихожу, я, значит, в сборочный и начинаю песню сначала, что, мол, велел мне мастер Федор Федыч достать ему ползолотника трансмиссии, а я нигде не найду. Мне и говорят: «Ступай к главному инженеру, он эту деталь держит в кармане, потому как она очень важная». Да-а. Прихожу я к главному инженеру. Тот сразу раскусил, что из меня «воду качают», и тоже решил позабавиться. Посылает он меня к самому хозяину; хозяин, мол, эту штуку в несгораемой кассе держит, потому – очень она дорогая. Прихожу я в контору, – не так легко было до хозяина добраться, все же добрался. Рассказываю ему историю сначала, как меня мастер Федор Федыч послал достать ползолотника трансмиссии, да как я искал эти ползолотника по всем цехам, пока меня не послали к нему. Хозяин как выпучил на меня свои глазищи, да как начал… Я разревелся. Попало ли мастеру, не знаю, но зато уж когда я вернулся к нему, то мне досталось по первое число. Влепил он мне одну затрещину и говорит: «Это тебе от меня, от мастера». Потом другой оплеухой угостил: «А это, говорит, тебе отец велел передать». Долго еще после дразнили меня «ползолотника трансмиссии». Да-а… Так-то вот нас в былые времена учили. Вас уж так учить не будут. Вас учат по-иному. Да-а…
Кузнецов погладил усы.
– Ну, хватит на сей раз. Как-нибудь загляну, еще кое о чем расскажу.
Подошли остальные рабочие, осматривавшие тем временем дом, и гости распрощались.
В узкой рабочей комнате сразу застучали новые молотки. Бэрла, который расхаживал по мастерской, точно мастер, с клещами в кармане, кто-то прозвал «Федор Федыч».
СПАРТАКВысокий каштан против окна Шраге опустил ветви и начал стряхивать листву. Дерево сгорбилось и за несколько дней как бы исхудало. Вскоре оно и вовсе потеряло свою величавость.
Детдом существовал уже два года.
На глазах Шраге перерождался человек. Здесь, в детдоме, выковывались новые люди. Раньше все это были просто маленькие зверьки, которые знали только есть да спать…
…Несколько дней тому назад Юдка Грак принес в детдом незнакомое, но звонкое имя: «Спартак».
Никто из детей не знал, кто это такой.
– «Юный Спартак». В городе организованы ячейки юных спартаковцев.
Но кто же все-таки этот Спартак? Такой же, как Ленин?
Юдка созвал всех старших мальчиков и девочек и обратился к ним с речью.
– Значит, так… что такое, революция, вы хорошо знаете. Около двух тысяч лет тому назад в Риме, в Италии значит, один гладиатор, по-нашему борец, взбунтовал рабов против их притеснителей.
– Две тысячи лет! – удивленно воскликнул Пашка, ибо из прошлого он знал только о революции, совершившейся пять лет назад.
– Да, две тысячи лет с тех пор прошло, – ответил Юдка. – И этого гладиатора звали Спартак. Но имен борцов за свободу мы никогда не забываем, они всегда будут жить в нашей памяти. Спартака убили, и только в 1916 году наш Карл Либкнехт…
– Карл Либкнехт, тот, который был мужем Розы Люксембург? – переспросил Бэрл.
– Не мужем, а товарищем в борьбе. И вот этот Карл Либкнехт во время империалистической войны создал подпольную организацию, которая выступила против буржуазии. Он назвал эту организацию именем Спартака.
– Ну и что же? – нетерпеливо перебил кто-то.
– Погоди, не перебивай. И вот теперь в нашем городе создана детская организация «Юный Спартак», с ячейками во всех детских домах.
– Вот это здорово! – с восторгом воскликнули дети.
– Значит, так… что мы теперь должны делать? Знаете?
– Идти на фронт?
– Нет, дети на фронт не идут.
– А как же Гаврош?
– О Гавроше поговорим в другой раз… а сейчас вот что, ребята… В эти ячейки нужно втянуть детей улицы, и, кроме того, мы должны устроить специальное собрание.
– И это все?
– Нет, это не все. Нам надо еще связаться с детьми рабочих капиталистических стран, и, если понадобится, мы пошлем председателя ячейки куда-нибудь… в Берлин или Париж передать им знамя, привет от нашей страны и сказать им, пусть помогут отцам сделать такую же революцию, как у нас. А основное – это то, что ячейки «Юного Спартака» должны стать сменой комсомола.
…Бэрл уже не слушал Юдку. Мысленно он очутился в Берлине. Центральный комитет «Юного Спартака» послал его туда передать красное знамя. Знамя зашили ему в подкладку пальто.
Он приехал в Берлин, и сразу же какой-то шпик начал слежку за ним. Но Бэрл – парень не промах: он вскочил на ходу в трамвай, а шпик остался с носом. Потом он пришел в Берлинский комитет Коммунистической партии и сказал:
– Меня прислали к вам из РСФСР передать знамя вашим детям и рассказать им о нашей стране. Почему вы не делаете революции, как мы? – спросил он между прочим.
Один из рабочих подмигнул другому:
– Ейн бравер кнабе!
И вот на площади собралось свыше десяти тысяч детей города Берлина. Бэрл вышел на трибуну, развернул красное знамя, которое он привез с собой из Страны Советов.
– Геноссе! – начал он единственным известным ему немецким словом. – Геноссе! Меня послал центральный комитет «Юных Спартаков» всего РСФСР передать вам красное знамя. Держите его высоко, и пусть оно призывает вас к борьбе за советы.
Громкие аплодисменты раздались на площади Берлина. Бэрл высоко держал знамя и кричал:
– Геноссе! Скажите вашим отцам…
Внезапно за спинами детей показались полицейские и начали разгонять их резиновыми дубинками.
Один из полицейских схватил Бэрла за воротник и хотел сбросить его с трибуны, но мальчик быстро повернулся, сделал шаг назад и с ловкостью футболиста ударил ему ногой прямо в физиономию. Потом живо соскочил с трибуны и дал стрекача.
– Значит, так… – говорил Юдка, – организуем в нашем детдоме ячейку «Юного Спартака»?
– Даешь! – закричали все.
– Хорошо. Итак, все, кто тут присутствует, с сегодняшнего дня юные спартаковцы. Согласны?
– Согласны!
ТРИ НОВЫХ ГЕРОЯШраге сказал, что завтра, в четверг, детский дом устраивает «облаву». Однако оказалось, что в четверг облаву устроить нельзя, и ее отложили на пятницу. Но в пятницу весь день шел проливной дождь, такой сильный, что невозможно было показаться на улицу; поневоле пришлось отложить облаву на субботу. А в субботу было очень грязно после дождя, и пришлось перенести облаву на воскресенье.
В воскресенье день был солнечный. Солнце подсушило грязь. Вечером старшие мальчики вместе с Шраге и Юдкой отправились на рынок и вокзалы. Они собирались устроить облаву на беспризорных детей улицы, у которых нет крова, нет ничего, кроме хитрых глаз и проворных ног. Но вышло наоборот. Беспризорные устроили облаву на детдомовцев. Заметив, что к ним приблизились дети в сопровождении милиционера и еще какого-то гражданина, беспризорные принялись швырять в них камнями. У Бэрла тотчас же зачесались руки. Он схватил камень и замахнулся было, но Шраге заметил и удержал его.
По вечерам рынок пустеет. По вечерам – это хорошее пристанище для всех лишенных угла, для всех, кто не имеет или не хочет иметь иного места для ночлега. По вечерам пусты все лавчонки и ларьки, где днем располагаются толстые торговки. Бездомный может удобно устроиться в ларьке, укрыться лохмотьями и – спокойной ночи!
Они и спят спокойно в этих пустых лавчонках, пока утром не растолкают их пинками в бок базарные сторожа.
– Ну-ка, хозяева! Пора на работу! Поглядите, солнце давно взошло! Эв-ва!
Тогда ребята поднимаются со своих жестких постелей и расплываются по рынкам, вокзалам и улицам города. Каждый промышляет по-своему: один тащит или попрошайничает, другой помогает хозяйкам нести корзинки с рынка, кое-кто пилит дрова, а некоторые просто стоят на главной улице, высмеивают прохожих и весь мир.
Шраге хорошо знает этих детей улицы. Он знает, чем дышит каждый их них, знает их затаенные желания и путаные мечты. Хорошо знаком ему и рынок. Каждый уголок, где прячутся беспризорные, каждый опрокинутый лоток, где они ночуют, – все это известно ему. Вот почему ему не пришлось долго искать. В тот же день он привел в детдом трех беспризорных.
Одного из них звали Айзик. У него было узкое лицо с длинными, торчащими кверху ушами. Уши эти всегда были красны. Он отморозил их.
Было это так.
Сестра Айзика лежала в гипсе и больше года не поднималась с постели. Деревья кудрявились в весеннем цвету, прошло солнечное лето, сменила его осенняя слякоть, потом наступили морозы, а сестра Айзика все лежала в постели, скованная гипсом.
Замерзший вошел Айзик в комнату, тихонько забился в угол и принялся жевать раздобытый где-то кусок макухи. Заплаканные глаза сестренки точно кололи его и мешали спокойно есть. Он повернулся к ней спиной и снова вонзил зубы в твердую макуху.
Сестренка расплакалась и стала колотить худыми ручонками по кровати.
Вбежала мать, молодая женщина с наполовину уже седыми волосами.
– Что случилось?! – вскричала она.
Айзик молча рвал зубами черствую макуху, крепко держа ее обеими руками. Девочка кричала без умолку, царапая ногтями разлезшийся матрац.
– Что такое? Боже мой, что же случилось наконец? – бегала от дочери к сыну взволнованная мать.
Весь последний год в доме не было ни куска хлеба. Озлобленная женщина металась целыми днями, как затравленный зверь, и готова была растерзать каждого.
– Отдай ей! – рванула она из рук Айзика макуху.
Айзик вцепился в ее юбку, не давая отойти. Но мать отшвырнула его, и он упал. Тоненькая струйка крови потекла по его лицу. Некоторое время он лежал неподвижно вниз лицом, потом с истерическим криком выбежал из комнаты.
Завывала метель. Снежные тучи затянули небо. Улицы утопали в белесоватой мгле.
Его бросало из стороны в сторону, тащило по улицам и переулкам, а потом, окоченевшего, занесло на вокзал. Всю ночь он растирал свои отмороженные уши.
С тех пор перевидал он немало городов. Летом ночевал в рыночных ларьках, под крыльцом, на скамье в сквере. Зимой ночевал на вокзале. Отмороженные, торчащие кверху уши навсегда остались красными.
Второй, Фишка, – изможденный мальчик с кривыми ногами и плоским носом на озлобленном лице.
…У Фишки была только мать. Высокая молодая женщина, веселая, но злая. Когда голод вытащил на рынок все ее имущество, мать начала поздно возвращаться домой, часто навеселе, с всклокоченными волосами. В доме появлялись какие-то мужчины.
– Фишкеле, – обращалась она тогда к сыну. – Выйди на минутку на улицу, нам нужно кой о чем поговорить…
Фишка выходил…
Бывало, дождь льет как из ведра, а Фишка стоит у крыльца в коротеньком дырявом тулупчике, дует на свои одеревеневшие пальцы и ждет.
Однажды, в осенний холодный вечер, густой дождь и туман окутали город, улицы покрылись большими лужами. Мать явилась в дом с гостем и сказала сыну:
– Фишкеле, ступай переночуй где-нибудь, здесь должен ночевать дядя.
Зеленые глаза Фишки налились кровью. Он весь задрожал.
– Никуда я не пойду, – заплакал он.
Мать тихонько ущипнула его за локоть и вслух, для гостя, произнесла:
– Поди, сынок, переночуй где-нибудь, сделай это для мамы.
У Фишки на локте появился синяк, но он не двинулся с места.
– Ну, иди же, дорогой, – еще сильнее ущипнула его мать. Ее длинные ногти, впившись в тело ребенка, царапали его до крови. – Иди, сыночек, дай я тебя поцелую. – Она громко поцеловала его.
Мальчик с ненавистью вырвался из ее рук и отбежал в сторону.
– Совсем распустился мальчик, – обратилась она к гостю. – Ну, иди же, золотко. Вот дядя даст тебе несколько копеек.
Гость притворился, что не слышит.
– Иди ко мне, дорогой мой мальчик, я тебя еще раз поцелую.
Она подошла и снова вонзила ногти в его руку. Потом потащила его к двери и незаметно для гостя вытолкнула на улицу. Заперла дверь на щеколду, все еще продолжая приговаривать:
– Иди, милый, послушайся маму.
И сразу же направилась к гостю.
…Дверь с грохотом распахнулась. Щеколда от сильного толчка отскочила и упала на землю. Осень ворвалась в комнату. Фишка остановился на пороге.
Мать, стоя в одной нижней юбке, расчесывала волосы.
– Прочь отсюда! – исступленно закричала она.
Фишка оглянулся. Увидя щеколду, он схватил ее, изо всех сил швырнул в мать и попал в голову.
Мальчик бросился бежать. Гость тоже исчез.
…Теперь, при воспоминании об этом, у Фишки является желание рвать на себе волосы, истязать себя еще больнее, чем делала это мать. Кто знает, чем все тогда кончилось?.. Три года прошло с тех пор. Три года скитаний, три года вольной жизни на улице.
Глубоко в сердце он прячет свою тяжелую тайну. Никто не знает о ней. Он хотел бы открыть ее учителю Израилю, но что-то мешает ему это сделать.
Третий – Эля.
Он удрал из глухого местечка – удрал без всяких причин.
Отец его видел, как мальчик вскочил на буфер, махнув ему на прощание фуражкой: «Будь здоров». Отец, верно, и сейчас еще у себя в местечке торгует на рынке чулками и шнурками. Он, должно быть, считает сына погибшим и говорит о нем: «Кадеш».
…Теперь эти трое ребят – Айзик, Фишка и Эля – наконец нашли пристанище. Только вчера еще парнишки ночевали на рынке, на опрокинутых ящиках, а сегодня они очутились в детском доме, в отдельной комнате.
Ночью Шраге зашел к ним в комнату поглядеть, не сбежали ли ребята. К его большой радости, все трое сладко спали и, по-видимому, не помышляли о побеге. С первого же дня детдом пришелся им по душе, и они как бы решили, что это будет их последней станцией. Совет детдома выделил тройку для наблюдения за новичками; тройка состояла из Геры, Бэрла и Бэйлки.
Ударит, бывало, Айзик кого-нибудь в зубы, а Бэрл уже на посту.
– В детском доме драться нельзя.
Вырвется ненароком у Фишки грязное словечко, а Бэйлка уж тут как тут:
– В детском доме нельзя ругаться.
Или захочется длинноногому Эле кусочек мясца стянуть на кухне, Гера ему этого не спустит:
– Э, братишка, забудь. Этот номер тут не пройдет.
Шраге не спускал глаз с новичков. Часто звал к себе в комнату и беседовал с ними.
– Теперь вы имеете свой дом. Значит, должны держать себя так, как дети у себя дома. Не обкрадывать братьев и сестер, не оскорблять их грязной бранью, по-товарищески относиться к воспитателям, которые заботятся о том, чтобы улучшить вашу жизнь.
В то лето детский дом выехал на дачу. Горсовет отдал детдому имение бывшего князя Святополк-Мирского. Широкая веранда была увита зеленью. В имении было семь прудов, и никто, кроме князя и его семьи, не имел к ним раньше доступа.
Теперь воспитанники детского дома купались в этих семи прудах, прогуливались в густых садах, играли в лапту и футбол на широких лужайках. Дети чувствовали себя прекрасно в княжеском имении и даже устроили голубятню на княжеском чердаке.
Продукты получали из города. Каждые две недели хозяйственная комиссия отряжала трех ребят за провизией.
На обратном пути, подъехав к своей станции, ребята сперва сбрасывали мешки с продуктами, а затем соскакивали сами. Поезд здесь почти не останавливался.
За продуктами поехал как-то Бэрл, а с ним двое новичков – Фишка и Эля. Они наполнили три больших мешка провизией и отправились на дачу.
Поезд тронулся.
Но едва отъехали несколько верст от города, как паровоз внезапно остановился. Он спохватился, что тащил слишком много вагонов. Можно, пожалуй, часть оставить для другого паровоза.
Главный кондуктор дал свисток. Это означало, что машинист должен остановить поезд и отцепить несколько последних вагонов. В одном из них ехала хозяйственная комиссия детского дома, состоявшая из трех наших знакомцев.
Ребята остались в вагоне среди поля в ожидании нового поезда. Спустилась ночь, теплая, звездная. Хозяйственная комиссия лежала на трех мешках и стерегла продукты.
– Вот беда! – воскликнул Фишка, проснувшись ночью. – В хорошенькую историю мы влипли. В детском доме, конечно, подумают, что удрали.
Он угадал.
Больше всех беспокоился Шраге.
– Что бы это значило? – ломал он себе голову. – Неужто дети просто воспользовались случаем и сбежали?
Тетя Рохл совсем уже отчаялась увидеть трех мальчиков в детдоме.
Тройка тем временем храпела на мешках. Ночь, мягкая теплая, дышала свежим ароматом зрелого клевера и ромашек. Молодой месяц, точно тонкий серп, блестел на синем небесном поле.
Вагон внезапно тронулся. От толчка Фишка слетел со своей импровизированной постели.
– Ребята, едем! – разбудил он обоих товарищей.
– Куда? – спросил Эля, открыв заспанные глаза.
Но на этот вопрос никто из них не мог ответить.
Вскоре все выяснилось. Поезд вез их обратно в город. Дети больше не спали. Им пришлось ждать, пока сформируется новый состав, и только к утру они были на своей остановке.
Обычно поезд прибывал днем, и весь детский дом выходил навстречу комиссии с шумом, криками, бросая в воздух фуражки. На этот раз поезд прибыл рано утром, и никто не встречал приехавших. Мальчики выскочили из поезда и взялись было тащить мешки, но тяжелая ноша оказалась им не под силу. Тогда двое понесли один мешок, третий остался стеречь остальные.
Когда Шраге увидел в окно ребят, сердце едва не выскочило у него из груди. Он выбежал во двор, выхватил у них мешок и взвалил себе на спину. Большая тяжесть пригнула его к земле и чуть не свалила с ног, но радость, охватившая его, была так велика, что он не обратил на это внимания и сам дотащил мешок до дачи.
…На следующее утро приехавшие рассказали на собрании о своих приключениях, и коллектив избрал всех трех – Бэрла, Фишку и Элю – почетными членами детдома.
Серые озабоченные глаза Шраге радостно улыбались.
