Текст книги "Начиналась жизнь"

Автор книги: Файвл Сито

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Кириченко, когда к нему ввели бандита, дремал, сидя на скамейке.

– Привели вам одного из головорезов Зеленого. Что делать с ним?

Кириченко заспанными глазами взглянул на бандита, держась рукой за кобуру.

– Ну, что нам делать с тобой?

– Я – крестьянин-бедняк, – говорит Коляда, – местный, и хорошо знаю эту бандитскую рожу. Несколько дней тому назад он сжег мою хату. Его нужно расстрелять!

Кириченко пристально вглядывается в Ивана. Рябая рожа Убисобаки вызывает в нем отвращение. Он также не прочь был бы тут же покончить с этим бандитом, но раньше нужно его допросить, выпытать у него кое-что о Зеленом.

– Заприте его, этого мерзавца, в сарай и приставьте стражу. Завтра утром посмотрим, что нам делать с ним.

Кириченко пытался вздремнуть, но ему что-то не спалось. Темно и душно было в хате. Он вышел на улицу. Небо, словно тяжелое черное покрывало, прикрыло село.

7

Этой ночью почти никто не спал. Мотя Полонский достал из тачанки свою скрипку, – спать все равно не хотелось. Уже несколько дней он не играл, все занят был в казарме. Осенью Мотя собирался поступить в музыкальное училище – это его мечта. Он взял скрипку в руки, несколько раз провел смычком, натянул струны и начал играть. Никогда еще не играл он так задушевно, как теперь. Нежные звуки Мотиной скрипки вырвались из хатки, где он остановился вместе с Ратманским, и полетели далеко-далеко над деревней. Мотя закинул голову вбок, закрыл глаза, – так сподручнее. Когда он играет с закрытыми глазами, то забывает обо всем и обо всех, он как бы отрывается от земли.

Миша Ратманский прислушался к Мотиной игре. Ему, Ратманскому, не лезет теперь в голову никакое искусство, хотя он любит его как жизнь. Несколько лет тому назад он даже пробовал украдкой, чтобы никто не дознался, заняться скульптурой. Впрочем, он и сам не знает, может ли он назвать это скульптурой. Некоторое время он носился с мыслью вылепить фигуру Андрея Желябова. Он даже натаскал в дом целую гору глины, набросал кой-какие контуры – большой лоб Желябова, бороду его, но у Миши никак не хватало времени закончить работу. Да, у Миши никогда не было свободного времени. С десятилетнего возраста, с тех пор как отец уехал в Америку, Миша работал на заводах и фабриках, постоянно уставал и надрывался на работе. Уже с ранних лет ему дали прозвище «старичок». Позднее, когда он подрос и стал посещать вечернюю школу на Большой Васильковской улице, двадцать два, он несколько освободился от своей угнетенности.

Школа подсказала ему, что нельзя давать себя в обиду. Как это так, он работает по десять часов в день, когда ему нет еще и семнадцати лет! Пусть он соберет своих ребят, сказали ему в школе, пойдет с ними к директору и заявит, что они не согласны работать столько часов. Он отправился к директору. Директор принял его строго:

– Ну, покороче, у меня нет времени долго растабарывать с вами.

Миша все же говорил долго и горячо, а когда кончил, директор поднялся со своего кресла и крикнул:

– Пшел вон отсюда!

Тогда Миша заявил, что больше он работать не будет. И не только он один. Все подростки оставят работу. В ответ на это директор расхохотался, он покатывался со смеху…

Подростки объявили забастовку. Целых две недели они не выходили на работу, пока директор не уступил. После этого учительница вечерней школы, белокурая девушка в очках, сказала:

– Миша, если хочешь идти с нами по одному пути, вступи в партию.

Миша стал членом партии. В то лето учительница впервые преподала ему уроки конспирации. И еще помнит он митинг на Думской площади, уже в семнадцатом году. На трибуне стоял пожилой рабочий, держал речь, а компания разнаряженных молодчиков то и дело прерывала его, не давала говорить… Рабочий рассердился и стал говорить громче и резче. Тогда несколько молодчиков подбежали к трибуне и стащили с нее оратора. Миша вскипел, вскочил на трибуну и решил продолжать. «Это еще что за фрукт?! – встретила его криком компания. – А ну, стащите-ка его!» Ратманский не успел и двух фраз произнести, как его уже стащили с трибуны за полы, за руки, – он едва остался жив…

Некоторое время спустя до него долетела весточка, что в Москве организован союз молодежи. Почему не созвать парней и девушек, не организовать такой же союз в Киеве?

Затем все завертелось как в вихре. «Аврора» послала в Зимний дворец свой первый залп. Отзвук ее выстрелов долетел из Петрограда до Киева… Ратманский был в самом центре этого вихря.

…Мотя Полонский все еще играет. Если бы можно было стрелять из скрипки, он был бы лучшим стрелком. Но винтовкой Мотя владеет куда хуже. Он стоит с закрытыми глазами, склонив голову набок, и покачивается всем корпусом. Подбородок, щека, весь он как-будто прикован к скрипке: он сейчас улетает с ней далеко-далеко, туда, где в ясном небе плывут нежные облака.

…На рассвете Петро Коляда прибежал к Ратманскому и сообщил ему, что ночью Иван Убисобака сбежал.

8

Зеленый сидел в доме у попа. Атаман приказал созвать кулаков села и открыл им все карты.

– У вас была земля, – словно дубиной по голове оглушал их батька, – жилось вам хорошо, у вас было большое хозяйство и батраки, которые работали на вас, а теперь, когда к власти придут красные, вы получите кукиш.

Против атамана сидел его дядя, маленький человечек с выхоленными, лоснящимися щечками, и ежесекундно одобрительно кивал головой или слегка усмехался, похлопывая при этом пухлыми ручками по коленям от удовольствия.

– А ты что думаешь? – схватил атаман за лацканы заспанного попа с большой бородавкой на правой щеке и стал трясти его.

Поп, испуганный, вскочил, вообразив, что ему тут же пришел конец, торопливо перекрестился, быстро повел маленькими, заплывшими глазками по накуренной комнате, но, увидев перед собой атамана, немедленно успокоился и широко зевнул.

– А ты что думаешь? – все еще продолжал трясти его бандит. – Неужели ты думаешь, что когда придут коммунисты, ты так же сможешь в своей церкви дурачить народ глупой болтовней?

Поп странно распялил рот, и большая бородавка на его правой щеке налилась кровью, как волдырь.

– Чтоб я вас здесь больше не видел! – крикнул батька. – Идите от хаты к хате, пойдите и вытащите оттуда каждого мужика, молодого, старого ли – все равно, и приведите их в штаб ко мне, чтобы взяли винтовки в руки… слышите, что я говорю вам! Что сидите здесь как чурбаны? Тащите их за полы, за бороды, берите их сладкими речами, а нет – то пулей. Но только пусть они немедленно явятся в штаб ко мне. Ну, живо!

В одно мгновенье хата опустела.

– А ты, батюшка, – уже на пороге схватил атаман попа за косу, – сейчас же ударь во все колокола и насмерть напугай всех баб, пригрози им, что на них надвигается тяжелая кара божья с пожарами и хворобами, как ты это умеешь делать, и пусть они сейчас же пригонят ко мне всех своих мужиков.

А когда все разошлись, атаман залпом выпил стакан водки и разбушевался.

9

Рано утром послышалась стрельба. Сначала бандиты стреляли часто, потом стрельба стала реже, а короткое время спустя зеленовцы отступили к Триполью. Полк даже захватил у них несколько трофеев, – три пулемета, свыше десятка винтовок, – и это подняло у комсомольцев еще больше дух. Направились прямо в Триполье. Но в Триполье их не так легко впустили. Зеленый несколько изменил свою «тактику» – сейчас он их без боя не допустит в Триполье. И завязался сильный бой. Со всех сторон сыпался град пуль. Солнце пылало. Загорелось несколько соломенных крыш, и вспыхнул пожар. Зеленому, собственно, многого и не нужно было. Пусть они, красные, снова подумают, что победили. А потом он им задаст перцу. И он отдал приказ – отступить. Полк занял Триполье.

В Триполье повторилось то же самое, что и в Обухове. Все хатенки заперты, ставни заколочены, ворота закрыты, двери на замке. Ни живой души. На улице Ратманский встретил старичка, который еле-еле волочил ноги.

– Дедушка, куда все люди подевались? – с тревогой спросил его Ратманский.

– Люди на ярмарку поуезжали, – махнул старик рукой.

Ночь была тревожной. Все были настороже; единственная, кто уснул, это была Людка. Смертельно устав и от дороги, и от сражения, она спала с улыбкой на губах, – ей, видимо, снился Киев, родной дом, отец.

Утром в селе показались несколько жителей. Ратманский немедленно решил созвать митинг. На митинг пришли все комсомольцы, но из местных крестьян здесь были только старики и женщины. Ратманский сказал:

– Мы вам не враги. Бандиты наплели на нас, будто мы хотим грабить. Это – ложь. Красная Армия не грабит, Красная Армия сражается за интересы рабочих и крестьян.

Неожиданно со стороны застав послышались сигналы тревоги. Ратманский закрыл митинг и приказал комсомольцам разойтись по своим местам.

Рота молодежи с Шулявки немедленно была послана на усиление позиции роты союза молодежи, которая уже лежала в цепи, но в этой стороне Зеленый собрал все свои силы и ожесточенно атаковал комсомольцев с севера и запада. Бандиты сразу с двух сторон ворвались в Триполье. Завязался ожесточенный бой, но силы были неравны. Зеленый теснил красноармейцев к Днепру.

Часть комсомольцев побежала к берегу. Среди них была и Людка. У берега стояло несколько пустых маленьких лодок. Кто только успел, прыгнул в эти лодки. Однако лодчонки не могли вместить в себе больше чем по шесть человек, а вскочили в каждую по десять, двенадцать. Лодчонки перевернулись, люди попадали в воду.

…Каким чудом Людка выплыла, она сама не знает. Потом уже, когда пустилась бежать по берегу, она почувствовала на своем плече чью-то руку, но не твердую мужскую, а нежную, девичью. Это была Люба Аронова.

– Людка! – запыхавшись от бега, крикнула Люба.

– Куда ты бежишь, Люба? – испуганно крикнула Людка.

– Не спрашивай, Людка, беги за мной!

Но куда бежать, Люба и сама не знала.

Кириченко вместе с несколькими парнями лежал у пулемета, злой, в рубашке нараспашку.

– Строчи, братва, строчи до последней пули, – старался он перекричать пулемет, но вдруг земля под ним провалилась, а потом взметнулась вверх густым клубом. Кириченко отшвырнуло в сторону.

Сун Лин склонился над ним.

– Оставь меня, Сун Лин, оставь меня здесь.

Сун Лин почувствовал, что Кириченко кончается у него на руках. Китаец опустил слесаря наземь, с минуту молча постоял над убитым, но новый мощный залп резанул ему уши. Густой дым несся со всех сторон…

Бандиты продолжали бешено стрелять. Напрягши все силы, комсомольцы сомкнули ряды и стали отстреливаться, но их окружили тесным кольцом.

Миша Ратманский трех бандитов уложил на месте. У него остались лишь две пули… Он оглянулся: к нему бежали несколько разъяренных врагов. Они были уже близко. Миша подался в сторону.

…Иван Убисобака заметил бегущего Ратманского. «Ну, ты уж от моих рук не уйдешь», – прошипел Убисобака и пустился бежать за Ратманским. Миша снова оглянулся и заметил, что кто-то преследует его. Он остановился на секунду, присмотрелся и узнал преследователя. Миша пожалел, что тогда, в Обухове, не застрелил этого мерзавца. Ну, зато он его сейчас уложит! Он тщательно прицелился, но угодил преследователю в правую руку.

– Ух, подлюга, – скрипнул бандит зубами. Наган выпал из его раненой руки. Но бандит не остановился. Он кинжалом зарежет этого красного! Левой рукой Иван выхватил кинжал, и белая сталь сверкнула в лучах палящего солнца.

Ратманский продолжал бежать. Он попал в высокую рожь, которая достигала ему почти до плеч. Но бандит все еще преследовал его. В револьвере у Ратманского оставалась только одна пуля. Миша лихорадочно думал. В бандита он теперь скорей всего не попадет, а если он его и уложит, сюда со всех сторон набегут другие и его, Мишу, убьют. Нет, живым он им в руки не дастся, слишком много чести для них. Не для того погубил он свое детство, недоедал, недосыпал, воевал против белогвардейцев, чтобы попасть в лапы к этим мерзавцам… Миша, задыхаясь, бежал во ржи. А его упорно преследовал Иван Убисобака.

«Я не отстану от него, – решил Убисобака, – ни в коем случае не отстану. Разве только вся кровь вытечет у меня через рану в руке. Я должен догнать его и воткнуть ему этот нож прямо в сердце»…

Солнце пылало над головой, слепило глаза. Рожь вокруг странно шумела. Миша бежал. Нет, нет, он не поддастся, последнюю пулю он оставит для себя… Издали доносится шум стрельбы, крики бандитов и страшный девичий визг… Кто это кричит? Кажется, голос Людки. А может быть – Любы? Нет, Люба не станет кричать… В воздухе носится густой дым, и каждую минуту то здесь, то там вспыхивает пламя. Это горит Триполье…

Ратманский остановился. Больше он не в силах бежать. Силы оставляют его. Три ночи он не спал. Сейчас он упадет в высокой ржи и заснет как убитый. Бандит все еще бежит вслед за ним, разъяренный, как свирепый, раненый зверь. Он уже совсем близко. Миша видит длинный чуб Ивана, даже шрам на правой щеке у него видит он, вот сейчас он нагонит его, этот дикий зверь, и конец игре… Он должен бежать дальше, дальше, куда только ноги в состоянии унести его. Бежать хотя бы целый день, но спастись.

Крики врагов становятся все громче и громче, к нему бегут, видит он, со всех сторон, – он в огненном кольце. Выстрелить? Нет, жаль истратить последнюю пулю… Вот Ратманский поднял вверх свой револьвер. Иван заметил это и повалился наземь, в рожь. Он дрожит, этот бандит, он боится, собачья душа…

Что за прекрасная высокая рожь! Такая замечательная рожь, а никто не убирает ее. Бандиты подходят все ближе. Жалко в двадцать четыре года уйти из жизни, особенно когда ты еще можешь сделать что-то полезное, и уйти так нелепо… И поблизости нет даже товарища или подруги, кому можно было бы сказать несколько слов перед смертью… Где сейчас Люба Аронова?.. Замечательная девушка, он, возможно, любил ее, но никогда не признавался ей в этом, голова все занята была другим – губком, конференции, подполье, бои… Тут они не могли встречаться, там им нельзя было встречаться, а теперь – умереть одиноким в высокой ржи! Ну, Миша, конец, некогда больше раздумывать, нужно что-то предпринять, на что-то решиться… Бежать дальше – бессмысленно, бесполезно… Ратманский подносит браунинг к своему виску, спокойно спускает курок и падает в рожь, в высокую спелую рожь, которая так привольно шумит вокруг него.

Иван Убисобака подбежал к Ратманскому. Тот мертв. Бандит выхватил из руки Миши револьвер. Обойма в револьвере была пуста…

10

Тех, кого бандиты поймали живыми, согнали вместе и заперли в сарай.

Теперь, лежа разбитая в сарае, Людка очень удивлялась тому, что осталась жива. Да, она столько насмотрелась за вчерашний день! Идя в поход на бандитов в Триполье, она никак не предполагала увидеть то, что видела вчера. Отец был прав. Да, она не представляла, что такое фронт. На ее глазах Мотю Полонского бандиты бросили в глубокий колодец, расстреливали ее товарищей, прокалывали штыками, били прикладами по голове. То, что она, Людка, осталась жива, очевидно, только чудо.

Всю эту ночь Людка не могла заснуть. Бандиты втиснули в сарай столько людей, что на земле осталось очень мало места даже для того, чтобы присесть.

В углу сидела, закинув голову к стене, Люба Аронова. Ее мучила жажда, и она была очень сердита на себя, что не может заглушить в себе это чувство. Она бы, кажется, могла проглотить теперь целое ведро воды…

– Людка, – с трудом проговорила она, – где бы взять глоток воды?

Однако Людка не ответила ей. Она только взглянула на Любу и начала дрожать…

Утром в сарай вошел Зеленый и скомандовал – всем выйти наружу. По одному комсомольцы выходили из сарая, и их ставили вдоль стены. Здесь их уже ждали сотни две бандитов.

– Жиды, кацапы и коммунисты, пять шагов вперед! – рявкнул атаман.

Пленные все как один ритмично отмерили пять шагов.

– Ах, вот как?! – вспылил атаман. Он подошел к первому парню, стоявшему с края, и ударил по щеке. И так Зеленый шагал от одного к другому и каждого бил по щекам.

– Гони их к Днепру! – приказал атаман.

– Девок тоже, Данила Ильич? – спросил Иван Убисобака.

– Ведьм загнать обратно в сарай, с ними мы еще особо поговорим.

11

На высоком берегу Днепра пленным приказали раздеться догола. По приказу Зеленого бандиты стали проволокой связывать руки комсомольцам. Связывали туго, так чтобы проволока врезалась в тело. Связывали комсомольцев по двое одним куском проволоки, чтобы не могли разбежаться поодиночке. Когда всех уже перевязали, Зеленый, ощерив от удовольствия зубы, горделиво прошелся вдоль длинной шеренги пленных:

– Ну, а теперь бегите, орлы, а мы поглядим на ваше геройство…

Бандиты начали прикладами толкать пленных в спину, и для пленных осталась лишь одна дорога – к Днепру, навстречу смерти.

– Погодите, погодите, злодеи, вам отплатят за нашу кровь! – крикнул Володя Полубеда, но тотчас же почувствовал сильный удар в спину. Бандиты стали стрелять в пленных, и те быстро спустились к Днепру.

Днепр-батюшка! Ты наш единственный свидетель! Рассвирепей, как ты это умеешь, и нагони волну, самую высокую волну, и укрой нас своими водами! Укрой нас и умчи нас лишь к тому берегу! Небеса, почему вы сейчас так ясны! Разразитесь ливнем, сильнейшим ливнем, каким только можно – лишь это может нас теперь спасти.

На высоком берегу стояли бандиты и стреляли по комсомольцам. По Днепру плыли герои революции, и течение относило их вниз, к Ржищеву.

…Китайца связали вместе с Володей Полубедой. Пуля угодила Володе в спину, и он камнем пошел ко дну, потащив за собой Сун Лина. Как развязать себе руки, черт возьми! Сун Лин напряг все свои силы, выплыл обратно на поверхность реки и вынес за собой и товарища. У Володи потемнело в глазах, спина была залита кровью, боль была мучительной.

– Саша, я уже не могу плыть.

– Надо, плавай… Смерть будет, – задыхаясь, сопел Сун Лин. – Полезай на меня.

– Не могу, Саша, я ранен.

Сун Лин нырнул и под водой пальцами стал срывать проволоку с Володиной руки. Он раскровянил себе все пальцы, исцарапал руки Володе, но проволоку отогнул. Затем он подплыл под Володю и таким образом положил его на себя. В таком положении Сун Лин с Володей на спине отдалился от берега уже на порядочное расстояние. Однако бандиты продолжали стрелять, и теперь все они метили только в него. Впрочем, попасть было не так легко. Дистанция была уже довольно большая. К тому же Сун Лин больше нырял, чем плыл на поверхности реки.

– Дай сюда, я его прикончу, – выхватил Зеленый винтовку у ближайшего от него бандита. Атаман прицелился и попал Володе в голову. Володя скатился в воду и потащил за собой Сун Лина…

12

В сарае остались шесть девушек: Люба Аронова, Рахиль Завирюха, Людка Степаненко, Наталка Соха, Галя Ковальчук и Ирина Божко. С ними, сказал атаман, сведут счеты особо. Что это означает, девушки знали.

В углу сарая дремавшая Людка вдруг проснулась, сияющая как ребенок.

– Девушки, знаете, что мне снилось? Мне снился такой прекрасный сон, будто мы все плывем по Днепру в лодке и нас провожает такой красивый молодой месяц.

– Не следует, Людочка, верить снам, – грустно сказала Люба.

– Мы умрем как коммунисты, – внезапно вспыхнула Рахиль Завирюха. – Мы не станем плакать!

Все вдруг обратили свои взгляды на Людку. Но на глазах у той не было и признака слез. Рахиль Завирюха подошла к Людке, крепко обняла ее и расцеловалась с ней.

Галя Ковальчук сидела молча. Неожиданно она быстро подбежала к двери и стала руками подрывать под нею землю.

– Что ты делаешь, Галя?

– Хочу подрыть землю, может быть, нам все же удастся убежать.

– Галя, не обманывай себя, – тихо сказала ей Люба Аронова. – Отсюда мы уже не убежим, за дверью стоят часовые.

Галя перестала рыть. Она поднялась с земли, несколько раз прошлась по сараю и остановилась опять у двери, внимательно осматривая стену.

– Галя, иди-ка сюда, – позвала ее Рахиль. Галя подошла.

– Вот так, Галя, мужественнее, – крепко пожала ей руку Рахиль Завирюха. – Только так! Мы должны показать им, как умирают за дело революции. К нам пробрались предатели, которые продали нас Зеленому.

– Рахиль! – гордо подняла голову Наталка. – Мы знаем.

На минуту все умолкли, но долго молчать они не могли. Ирина Божко подошла к Наталке и обняла ее за плечи:

– Наталка, нет ли у тебя клочка бумаги и карандаша? Я хочу написать письмо матери.

Наталка порылась в карманах, в своей жакетке, нашла небольшой огрызок химического карандаша и принялась грызть зубами дерево вокруг графита. Затем она протянула карандаш Ирине.

– На, но бумаги у меня нет.

– Девушки, идите все сюда, – сказала Люба, – нужно написать письмецо в губком.

Все уселись в кружок посреди сарая и неожиданно, словно сговорившись, обняли друг дружку за плечи.

– Вот возьми карандаш… Может, у кого найдется бумажка, – сказала Ирина.

– Девушки, у кого есть бумажка?

Все стали обшаривать сарай, искали клочок бумаги, но тщетно.

– Вот, пиши на этом, – протянула Рахиль Завирюха свой носовой платочек.

– Только нужно его разгладить и смочить слюной, тогда слова будут ясней…

И Люба стала писать:

«Дорогие товарищи!

Мы, шесть девушек-комсомолок, шлем вам наш последний привет. В конце июня тысяча девятьсот девятнадцатого года киевский комсомол послал своих преданных сынов и дочерей на фронт – разгромить банду Зеленого, и эти парни и девушки погибли. Банда оказалась на этот раз сильнее нас. Мы уверены, однако, что когда вы прочтете наши последние слова, написанные на носовом платке Рахили Завирюхи, от банды Зеленого уже и следа не останется. Красная Армия сотрет ее в прах, и Триполье будет свободным советским селом. Передайте последний привет нашим родителям и заверьте их, что мы все умерли, как герои. Через час или через два часа всех нас поставят к стенке, но мы держимся стойко. Да здравствует коммунизм!»

Люба писала и вслух читала написанное. Затем она протянула карандаш Рахили:

– Подпишись! Все подпишитесь!

И под этим письмом на платочке минуту спустя стояли шесть подписей:

Люба Аронова, Рахиль Завирюха, Людмила Степаненко, Галя Ковальчук, Наталья Соха, Ирина Божко.

По большаку размеренным шагом движется большой отряд красноармейцев и на солнце искрятся тысячи блестящих штыков. Катят тачанки, мчатся всадники.

На опушке леса показался человек. Затем – большая толпа. Командир глянул в бинокль и воскликнул:

– Товарищи! Крестьяне вышли навстречу нам!

Когда крестьяне приблизились, все увидели впереди небольшого роста старичка с реденькой бородкой. Это был Петро Коляда. Он вел крестьян в Триполье.

Со всех сторон доносилась стрельба. Бандиты Зеленого удирали из села и прятались в оврагах, но пули красноармейцев настигали их всюду и укладывали, как мышей.

– Меня они не поймают! – бушевал атаман и бросился в хату попа. Он успел запереться и стал поспешно переодеваться. Но вслед за ним в хату ворвались несколько красноармейцев вместе с Петро Колядой…

Простые, наскоро сколоченные гробы покачиваются в воздухе. Бородатые старики и старые крестьянки шествуют за ними, склонив головы. В центре площади, где незадолго до этого произошла большая резня, все останавливаются. На наспех сооруженную трибуну поднимается Петро Коляда.

– Товарищи, вы сами видели то, что здесь творилось… Почему погибли эти славные юноши и девушки? Сюда пробрались предатели, сучьи души, петлюровские головорезы… Это они пошли в банду Зеленого и погубили наших детей…

Больше он не в состоянии был говорить. По его худой, изрезанной морщинами щеке скатилась крупная слеза…

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

С дрожью в сердце подъехал я к Триполью. Днепр был спокоен и кроток, как всегда в летние вечера. Безмолвно-сурово глядел на нас высокий берег, с которого бандиты бросали в воду мужественных комсомольцев, вдали цвел шелковый сад – Триполье цветет шелком. Из глубины села долетала сюда комсомольская песня. Это пели девушки колхозного Триполья. В своих молодых горячих сердцах хранят они память о геройски погибших братьях и сестрах…

1938

Перевод С. Родова.